Последняя игра

– Несправедливость по отношению к ближнему. В любой форме, – отвечал Слава.

Однажды они возвращались с тренировки и решили прогуляться до следующей станции метро. Нагрузки тогда уже были такими, что казалось, стоит сесть на диванчик в вагоне последнего поезда, и с этого диванчика уже не встанешь. Закостенеет тело, и мышцы откажутся выполнять приказы мозга.

– Давайте пройдемся, – предложил Слава. – Пусть еще ноги поработают, да и расслабимся на свежем воздухе.

Ну и нарвались на команду гопников. Подвалило человек шесть или семь. Как обычно, пошли дешевые прихваты – закурить, да прикурить, да «постой, паренек, погоди», да что в карманах, да бабки давай… Короче, обычные гопники, промышляющие на просторах Ленинского проспекта, благо места здесь еще в проекте генерального архитектора были задуманы будто специально под плацдарм для разборок. Железнодорожная насыпь, какие-то лужи-пруды, кустики, рощицы, за которыми возвышается монолитная стена типовых девятиэтажек…

Это был не Невский проспект, где Андрея знала каждая собака и никто не осмеливался наезжать вот так, по-детски. Этим отморозкам неведомы были центровые авторитеты, которые для подростков из Автово являлись какими-то полусказочными персонажами. Андрей напрягся, выбирая, кого из этих уродов завалить первым, но, покосившись на Славу, подавил в себе желание броситься на молодых хулиганов и отметелить их так, чтобы запомнили на всю свою ублюдочную жизнь. Кислый тоже молча стоял рядом, ожидая, что сделает сэнсей.

А сэнсэй молча смотрел на кривляющегося перед ним пацана и не делал ровным счетом ничего. Застыл, как статуя.

– Ты что, козел, заснул? – крикнул ему один из наезжающих, судя по всему, главарь. – Не спи, бля, замерзнешь! Давай, на хуй, из карманов все, сука. Попишу ща… Тварь…

Он выбросил вперед руку, в которой блеснуло лезвие ножа, и только тогда Слава… не ударил даже противника, а просто взял за локоть – неспешно так, но, удивительное дело, парень не успел отдернуть руку с ножом, – и сдавил своими сильными пальцами, которые, если надо, становились твердыми, как стальные клещи. Продолжая давить на болевые точки в локтевом сгибе, Слава пристально смотрел в глаза заревевшему от боли пацану, и Андрей знал, что Слава видит не только смятое болью лицо. Лучшее, что можно сделать в драке, – это смотреть противнику в глаза. Так не только подавляешь его психологически, но, как ни странно, следишь за всем телом врага, не упуская из виду ни одного его движения. А стоит опустить глаза и посмотреть, скажем, на его ноги, как все остальное сразу теряется и выходит из-под зрительного контроля…

Противник сейчас уже превратился в жертву, может быть, еще сам того не осознавая и на что-то надеясь. Не реагируя на его крики, Слава сделал странную вещь. Все стоящие вокруг: и Андрей с Кислым, и пятеро или шестеро подельников, которые замерли от тяжелой волны спокойствия, внезапно выплеснувшейся из глаз Славы, – видели то, что произошло, но объяснить это ни тогда, ни после так и не смогли. Слава качнул головой вперед, совсем чуть-чуть, сантиметра на два, и парень, до того извивавшийся от боли в руке, отлетел назад и шлепнулся на спину, зацепившись ногой за какую-то торчащую из земли проволоку. Слава повернулся к бандитам спиной и бросил Андрею с Кислым:

– Пошли, парни. Все в порядке.

Когда они подходили к метро – до закрытия оставалось минут десять, успели как раз, – Андрей спросил:

– Слава, слушай, а что ты сделал-то?

– Ты же видел.

– Видел. Но не понял. Это что – энергетический удар?

Слава улыбнулся.

– Какой, нафиг, энергетический удар?.. Нет никаких энергетических ударов. Во всяком случае, я этого делать не умею. И ни разу не видел, чтобы кто-то делал. Слышать – слышал, но мало ли, кто что слышал. Байки это, парни, байки. А то, что вы видели, – это психология. Психология, внимание, может быть, чуточку внушения, но никакой мистики. Никаких энергетических ударов… Проще все.

– А как ты это?..

– Заниматься надо больше. И не думать о разной чепухе. О деньгах, например. Очень отвлекает. Лишает цельности. А человек, чтобы добиться… ну, не совершенства, а чего-то такого, должен стараться быть цельной личностью, не распыляться… Это, конечно, в наше время и в нашей стране невозможно… Здесь и диету-то невозможно соблюдать правильную, продуктов нету таких, не то что цельность обрести… Так что дерзайте, парни. И не думайте о разной мистике, чушь это все, детские сказки. Работать надо. Уверенность в себе вырабатывать. Я же видел, Андрюха, как ты напрягся. И почти что проиграл этому мальчику…

– Как это – проиграл? Я бы его уделал в два счета.

– Уделал бы. Потому что ты физически сильнее. Но все равно не победил бы. Ты бы встал с ним на один уровень, а для него лишний синяк – не поражение. Для него это в порядке вещей. Он в этих драках и с синяками себя как рыба в воде чувствует. А ты… – Слава пристально глянул в глаза Андрея, – еще нет. Но, похоже, к сожалению, скоро и ты так будешь кувыркаться… Если не остепенишься и не выбросишь из головы все лишнее… Но я, собственно, не о том.

Они вошли в пустой зал метро, сели на лавочку в ожидании электрички.

– Если ты опускаешься на их уровень, то, как ни дерись, каких увечий ни нанеси противнику, не победишь его окончательно. Он встанет и пойдет домой думать о мести, а потом подловит тебя где-нибудь во дворике. С пушкой, к примеру… От выстрела в спину никакое, дружище, каратэ не спасет. Так-то. На этом, между прочим, выезжают в зонах воры в законе. Знаешь, почему их так боятся даже крепкие физически урки?

– Почему? Потому что за ними кодла стоит?

– Ничего подобного. Потому что вор в законе выходит в поединке на другой уровень. И напавший на него это мгновенно чувствует и психологически ломается, сдается. А это уже даже не полдела, это фактически победа. Кулаки только точку ставят, там уже достаточно просто пальцем ткнуть, и человек сломается. Сам сломается. Понял?

– Не очень…

– Ну, ладно, поймешь еще. Только, боюсь, не было бы поздно…

– В каком смысле?

– Да так. Неважно. А что касается сегодняшнего – паренек просто меня испугался. Тебя не испугался, хоть и видел, что ты боец. И тебя, – Слава посмотрел на Вовку Киселева, который хоть и послабже был с виду, чем Андрей, уже носивший в определенных кругах кличку Крепкий, но в драке ему почти не уступал.

– А я для него был тайной за семью печатями. Он почувствовал, что я – другой. Непонятный. И испугался. А удар этот, как ты сказал, «энергетический», – так это я грамотно дернулся, испугал его. И в жилу прошло. Испугался он, и сам назад рванул. Это ведь основы дзюдо – использовать силу противника против него самого. Рванулся назад, понимая, что я его все равно за руку держу. Подсознательно понимая. А я его отпустил. Вот он и грохнулся.

– Ну ладно, а остальные-то? Они же как заторможенные стояли.

– Так та же история. Испугались неизвестности. И все. Арифметика. Так что, ребята, прежде чем в драку лезть в следующий раз, подумайте, крепко, как ее начать. Может быть, она для вас и закончится, не начавшись, как сегодня. А это всегда лучше. Уж поверьте мне, я-то знаю…

Андрей снова посмотрел на Настю. Как его разобрало, однако… В последние годы в девушках – любых, это точно, любых, каких бы он не захотел: высоких, маленьких, полных, тощих, любого возраста, почти любой национальности, – недостатка Андрей не испытывал. Стоило заказать по телефону – и никто бы, ни одна фирма, поставляющая «живой» товар клиентам, не отказала бы Крепкому. В лепешку бы расшиблись, а нашли то, что он требовал. Что же касается так называемых «порядочных» женщин, то Андрей убедился, что каждая из них тоже имеет свою цену, и большей частью он был в состоянии эту цену заплатить. В деньгах ли она выражалась или в чем-то еще, например, в каких-то услугах, в устройстве, скажем, сыночка в институт или даже мужа на престижную высокооплачиваемую работу… Бывало и такое в его практике, и это иногда веселило Крепкого, а иногда заставляло грустить. Скучно же, в самом деле… Заплатил – и все неприступные, казалось бы, прежде крепости рушатся. Открываются любые двери, а все эти тонны, да какие тонны, сотни тысяч тонн любовных романов оказываются пустой, не имеющей отношения к жизни болтовней. А может быть, оттого они так и популярны, эти любовные романы, особенно среди женщин, что каждая из них, читая эти сказки, уходит от знания своей природы, от понимания, что не устоит она, если вдруг будет ей предложено желаемое – богатство ли, слава, что-то еще… Знает она это и погружается в сказку, купленную в метро за семь рублей, идентифицирует себя на два часа с героиней романа, принципиальной, верной и преданной…

А эта девочка… Это что-то совершенно другое. Она была не похожа ни на одну из тысяч женщин, встреченных Андреем за его почти сорокалетнюю, насыщенную событиями жизнь. Настя отличалась от них так, словно была существом другого пола. О внешности и говорить не стоило: большей красавицы, на свой вкус конечно, Андрей никогда не видел. Не было в ней внутреннего мужского стержня, но не читалось и женской изменчивой и непостоянной натуры. Это было что-то третье, такое сильное и чистое, что это «третье» и подтолкнуло Андрея к размышлениям о днях своей юности. Не сказать, что дни эти были ах какими светлыми, но все-таки не такими, как день сегодняшний…

И уж совсем он не мог себе представить, что встреча с женщиной, какой бы раскрасавицей она ни была, может так повлиять на него, что он бросит все дела, примчится к ней домой, почти похитит ее, как в старых романах, и потащит куда-то в дальние дали. Непонятно, кстати, зачем. Но чувствовал себя сейчас Андрей именно так, как тогда, на первых своих тренировках. Просветленным, одним словом.

Он усмехнулся. Просветленным… Славы, сэнсея, давно уже нет в живых, как напророчил себе про пулю в спину… От нее и умер, отказавшись работать с бандитами. Они несколько раз предлагать не стали, дважды поговорили, а потом Славу нашли в собственном дворе со сквозным отверстием в голове – от затылка ко лбу. Лица у него не было совсем, в закрытом гробу пришлось хоронить.

И ребята, те, что рядом стояли на холодных досках школьных залов, – сколько сменила их Славина секция, и не упомнить теперь. Выгоняли из одной школы – они шли в другую, третью… Половина этих ребят теперь сроки отмотала, многие и не по первому разу, а кое-кто вместе с сэнсеем покой обрел под каменной плитой или крестом бетонным…

А сам он – что говорить… Царь и Бог в Питере, ну, не самый, конечно, главный, так, царек, но власть какую-никакую имеет и денег в достатке… Только ведь от пули в затылок и он не заговорен, несмотря на все свои ухищрения, несмотря на охрану из надежных ребят, крутой авторитет и необходимость, которую испытывали в нем – живом – еще с десяток больших авторитетов…

Они вышли из здания аэровокзала в Симферополе. Настя по-прежнему покачивала головой в такт музыке. За всю дорогу она не сказала Андрею ни слова, и это устраивало его. Он не знал, о чем бы сейчас с ней говорил, слов для объяснения их путешествия у него не было никаких. Пусть уж лучше так… Потом что-нибудь придет на ум… С утра. Утро, оно ведь вечера мудренее…

Стоянка такси была забита иномарками – теперь это называлось «кооперативом», и таксисты рубились на своих тачках, за бешеные бабки подвозя «насосанных» купчиков, прилетевших на юг покуролесить с молоденькими любовницами. Чуть в стороне стояла сверкающая серебром «Ауди», на ее капот облокотился Борис Иванович Семгин, Боря, человек, которого Андрей если и не любил, то считал едва ли не родственником. Борю он не задействовал ни в каких своих делах, да и поди, задействуй такого… Здоровенный черноусый мужик, матрос, списанный на берег за бесконечные дебоши и пьянки, на суше вдруг остепенился, отгрохал себе домишко о трех этажах, машинку прикупил, женился и зажил обычной, в меру таинственной жизнью русского человека «при деньгах». Откуда у него эти деньги, не знал никто. Боря не шиковал, но и нужды не испытывал никогда. Думая об этом, Андрей усмехался.

Русский человек – необычайно хитрое создание. Оттого, наверное, и столько анекдотов ходит о хитрости еврейской, чтобы откреститься от этого свойства. Мы, мол, душа нараспашку, последнюю рубаху, мол, снимем, все пропьем, но родину не опозорим…

И бесконечные песни по телевидению о том, что нет зарплаты, нечего есть, нечего пить, не на что жить. Но в каждом магазине, торгующем хорошей импортной радиоаппаратурой, – очереди за телевизорами «Филиппс» и «Сони», видаки в каждой квартире, дети программирование изучают на домашних стареньких «Пентиумах» («…денег совсем нет, у сына компьютер не фурычит, так и не починить даже…»), рабочие на заводики свои на стареньких «Жигулях» приезжают, а за колбасой, несчастной этой колбасой, символом благосостояния советских времен, снова очереди, несмотря на то что лежит она на каждом углу в каждом магазине двадцати сортов…

Андрей не верил в поголовное обнищание населения. Он видел нищих, но это были здоровые мужики, каждому из которых он мгновенно нашел бы работу. И совсем не обязательно криминальную. И сам ставил себя на их место – не стоял бы уж с протянутой рукой и не митинговал у Белого дома. Работы в стране столько, что, кажется, за сто лет не переделать… Но ведь все хотят много и сразу… Андрей тоже хотел много и сразу, но он – особая статья, он захотел и получил. Заплатил, правда, за это «много». Двумя сроками, потерей лучших друзей и ежедневным, ежечасным, ставшим давно уже привычным чувством опасности. А как же? За все надо платить…

А историю Бори он знал хорошо. Начал он с торговли винишком во время горбачевских указов, да так успешно начал, что домик и поставил. Начал-то он с того, что строил обычную одноэтажную халупу, но слава Богу, что все еще было в проекте и не пришлось перекладывать фундамент. Вырос трехэтажный особняк в горах, на полпути от Симферополя к Крымской обсерватории. Моря нету, а нахрена Боре море. Он моря этого хлебнул выше крыши… Место зато тихое, незаметное, туристов здесь отродясь не видели, ментам сюда соваться тоже совершенно без надобности… Так и образовался у Андрея схрон. Никто про него не знал, даже Кислый. Андрей, конечно, доверял ему, но ведь могут схватить его, неровен час, пытать станут. И нет схрона. Ведь под пыткой-то любой заговорит, это Андрей тоже знал очень хорошо. Любой. И он в том числе. Каким бы крутым ни был человек, хороший «заплечных дел мастер» (так их называли в старину), да еще и с помощью современной химии, любой язык развяжет. Даже у самых крутых, тех, что круче яиц вареных сил не хватит молчать.

Познакомились они – тоже банальней некуда. Давно это было. Боря только что, как это называется, «вразвалочку сошел на берег». И в симферопольском кабаке добивал остатки своей морской удали. И добился-таки, что наехали на него при выходе четверо жлобов, решили, что пьяненького мужичка легко опустят на бабки. Андрей случайно рядом оказался…

Боря-то и вправду совсем никакой был, драться почти не мог. Андрей от скуки, что ли, или от своего потаенного чувства справедливости встрял, отметелил всех четверых, а Борю повез в баньку, попарил, в себя привел, водки дал стакан, чтобы мужик разговаривать мог. Мужик-то первым делом за пиджак стал хвататься, документы и деньги искать, смотреть – на месте ли, не увел ли этот самый новый «дружбан», который его в баньку заволок. Короче, не помнил ничего – ни что в ресторане было, ни что потом…

Слово за слово, объяснил ему Андрей ситуацию, сам-то он только из зоны вернулся, досрочно, за хорошее поведение выпустили, полсрока скостили, да и с бабками он был – должок получил от одного фраера в Алуште. Ну и понеслось… Через четыре дня «полетов», в которые ушли мужики (один – празднуя освобождение от своего опостылевшего сухогруза и мудаков начальников, другой – от тяжести зоны), оба остались без копейки, но зато друзьями навек. В криминал влезать прямо на месте Андрей не хотел – идти на грабеж фраеров в незнакомом городе было ему западло, он себя ценил значительно дороже… Позвонил в Питер на последние рубли друзьям, выслали ему деньги телеграфом. Еще сутки они с Борей проболтались голодные и грязные по душным симферопольским улицам, а потом, когда Андрей выходил из здания телеграфа, пересчитывая на ходу купюры, Боря сказал:

– Ну что, ударим по пивку?

– Дружище, – ответил Андрей. – Я же вообще-то не пью. Это так, случайность была… Теперь надолго сухой… И ты давай подвязывай. Не дело это для мужика – в тряпку превращаться…

– А ты кто, вообще, по специальности? – спросил Боря позже, в шашлычной. В процессе загула вопрос о профессиональной принадлежности как-то не всплывал.

– Я? – Андрей весело посмотрел на своего нового друга. – Бандит.

Боря молча прожевал кусок ароматного мяса, рыгнул, вытер губы салфеткой.

– Что? Проблемы, братишка?

– Нет проблем. По мне, – сам того не замечая, Боря перефразировал Ильфа и Петрова, – по мне хоть и бандит, раз хороший человек… Я понял, в общем-то и раньше… А что мне понравилось в тебе, Андрюха, так это то, что когда у нас башли кончились, ты не стал, как бы это сказать… мелочь по карманам тырить. Ну, ты понимаешь, о чем я?

– Понимаю.

– Ты солидно повел себя. Как мужик.

– В долг просить – это, что ли, солидно?

– Лучше уж в долг, чем воровать да грабить честных граждан.

– В этом мы с тобой сходимся, Борис. Я честных граждан никогда не грабил.

– Да я уже понял…

На свадьбу Андрей подарил Боре первую его машину, «Опель-Кадет»…

– Отдохнуть приехал или как? – спросил Боря, быстро взглянув на Настю.

– Сам еще не знаю… Поеду сейчас к себе, созвонимся…

– Ко мне не заедешь?

– Сейчас нет. Может быть, на обратном пути.

– Ну давай… – Боря кивнул.

– Слушай. – сказал он, когда Настя села в машину и они остались на улице вдвоем, – это, конечно, не мое дело, но мне кажется, братишка, у тебя, как теперь говорят, крышу снесло. Нет?

– Ох, Боря, я и сам не знаю. Очень может быть.

– Ну, ты голову-то не теряй…

– Не учи ученого. Я в порядке. Утром позвоню. Расскажу, как доехали…

Когда он тронул машину с места и оглянулся на Настю, то увидел, что она уже спит, сняв наушники плейера и удобно свернувшись на мягком заднем сиденье. Спала она, пока Андрей ночью почти через весь Крымский полуостров вез ее к своей резиденции, которая была построена совсем недавно и почти по образцу Бориного дома: в горах, вдалеке от туристских маршрутов, хотя и не так далеко, как Борин схрон, – его домик, приземистый, двухэтажный, был спрятан в скалах Нового Света.

Глава третья

Егор приехал домой и первое, что сделал, пройдя в ванную комнату, сунул голову под струю холодной воды. Надо же так… Ужрались вчера в такую хламину… Хорошо, что Крепкий не в курсе, задал бы по полной программе… Развонялся бы так, что на неделю было бы шмону…

Впрочем, Егор думал о Крепком без злобы. Хороший мужик, надежный. И не жадный. А что орет – так начальник, положено… Ну, бухать не любит, но не все же спортсмены вокруг него… Хотя большинство именно спортсмены…

Егор попал в команду Крепкого из другой – до сих пор он толком не знал, был ли разгром его прежней, как пишут в газетах, «организованной преступной группировки» чисто ментовским делом или шел сложный передел сфер влияния, где кроме ментов, понятное дело купленных, замешаны были и другие деятели. Типа Крепкого. Слишком уж просто Егор отмазался от тюряги, и слишком откровенно его оттуда вытащил Крепкий. Даже не скрывал ничего. Почти. Предложил работу, а как отказаться… От таких предложений не отказываются…

Егор был в некотором смысле белой вороной среди братвы – не спортсмен, не блатарь, а в зону попал довольно экзотическим образом. Для братвы, конечно, экзотическим, а так… вполне нормальным. В начале семидесятых загремел за хранение, а на самом деле – за употребление наркотиков.

Егор был в то время хиппи, ездил автостопом по стране, «тусовался» – тогда это слово было принадлежностью хипповского слэнга, труднопонимаемо, и всуе цивильными гражданами не употреблялось. Вот и помели Егора и еще десяток хиппанов в палаточном лагере, который они разбили где-то под Вышним Волочком, чтобы «перенайтать» и двинуть дальше стопом из Питера на юг. Замели, нашли траву, а дальше… Предложили Егору стать стукачом, он отказался… Обычное дело. Кого отпустили, просто так, без объяснения чего бы то ни было, а Егор не понравился ментам, ну и пришили ему «хранение с целью продажи»…

В зоне, куда его определили, Егор не особенно страдал. Конечно, это «не особенно» было очень условным и сравнительным. Его не опустили, не били, вернее, почти не били, освободили досрочно… В остальном же все ужасы зоны он испытал на себе в полной мере. От природы очень сильный физически, Егор никак не походил с виду на хиппи, если бы не длинные волосы, которых он лишился еще в следственном изоляторе, так что все его рассказы о бродячей хипповой жизни воспринимались в бараке, как попытки напустить тень на плетень и уйти от прямого разговора о наркотиках.

В общем, выйдя на свободу, Егор имел уже четкое представление о каналах покупки и сбыта, как розничного, так и оптового, что давало ему, во-первых, деньги, и немалые, во-вторых, занятие, которого он никак не мог себе найти, и отчасти от незнания, куда себя пристроить, ушел в хипповые коммуны, в «систему», как тогда это называлось. Теперь же у него было дело, большое дело, настоящее, на всю жизнь… Совесть Егора не мучала, он сам вовсю курил траву. Правда, теперь, когда стал «реальным» торговцем, с этим делом завязал, пробовал только на качество, а чтобы для удовольствия – ни-ни. Слишком напряженная и опасная была у него работа, чтобы таким образом кайфовать. А деньги, которые он зарабатывал, давали возможность «оттянуться» куда более безопасными способами и значительно разнообразней, чем сидеть дома перед проигрывателем с пластинкой «Битлз» и косяком в зубах. И понеслось-поехало… И доехало бы в конечном счете до нового срока, если бы не вытащил его в последний момент Крепкий.

Теперь он был приставлен кем-то вроде чиновника для особых поручений при этой девочке, Насте… Сначала они просто наблюдали за ней, Крепкий пас ее папашу, но активных действий не предпринимал, говорил, что надо подождать, пока «барашек разжиреет». А папаша работал будьте-нате, никаких авторитетов либо не признавал, либо просто не знал. С дружками закрутили дело, стали кислоту возить из Голландии через Эстонию в Питер, прятали в деталях мебели, для этого целую мебельную фирму забацали, все официально, туда-сюда, импорт-экспорт… Лесопилку купили, стали деревья валить, туда же гнать, в Скандинавию… Дело начинало шириться, и, по мнению Егора, через месячишко, когда должна была прийти очередная партия дури из-за бугра, можно было бы наезжать на этих лохов, полезших в такое дело, из которого левые люди живыми не выходят. Но они сами между собой переругались, папашу Настиного замочил партнер, затем и мамашу, а потом вдруг дочурка маленькая, шестнадцать ей тогда было всего, влезла в самую гущу событий и, к удивлению и прямо-таки детскому восторгу, в который пришел Егор, наблюдая за ее акциями, завалила одного за другим всех членов злосчастной фирмы, имевших отношение к гибели ее родителей. Ну и молодежь, одно слово…

А потом началось какое-то безумие. Вылез на свет Божий старый, давно скрывшийся из виду авторитет, законник Клементьев. Он свои виды на нее, надо понимать, имел, начал ее опекать, крышу ей дал, а она на башли, которые в результате ей достались на руинах разгромленной фирмы, открыла магазин… Точнее, не открыла, а вложила в разоряющееся предприятие, вытащила его из долговой ямы, и заработала машинка по «отмыванию» денежек в полный рост. Клементьев этот, видимо, для этого всю байду и завертел. Очень удобно. Сколько не вливай в этот магазин, никто не просечет. Комиссионная торговля, там черт ногу сломит, можно миллионы отмывать, никто и не почешется, никакие проверки ничего не высчитают и никого не поймают… А потом и Клементьева грохнули где-то в Москве. Что там было доподлинно, Егор не знал, да и Крепкий тоже, но приказал девчонку все время держать в поле зрения. Он тогда уже с Михалычем сошелся, дружком покойного Клементьева, который в политику полез, в мэрию, партии какие-то стал подкармливать из своих, вернее, бывших клементьевских миллионов. Они, видно, между собой и порешили, что пора девочку под себя брать, что она им какую-то большую пользу может принести. Все так, но…

Андрюха-то, Крепкий, вдруг ни с того ни с сего эту Настю «под себя» в буквальном смысле взял… Похоже, крыша у мужика поехала. Жениться вот теперь надумал. И теперь она для всей братвы Анастасией Аркадьевной стала… А сегодня вот выговор ему, Егору, закатила, за то что с большого бодуна приехал и должен был какие-то документы опять в мэрию тащить… Ну, перенесли на завтра… И то хлеб.

Он держал голову под струей воды и пофыркивал, ухал да охал и с трудом услышал пиканье радиотелефона.

– Алло! Егор? – услышал он голос Насти. Легка на помине… Но все-таки нравилась она ему, хорошая девчонка, из молодых, да ранняя. И не сука позорная, не трепло, деловая…

– Да. Я в порядке, Настя.

– Егор, будь добр, подскочи снова ко мне. Тут есть для тебя дельце одно. Сделаешь, а потом гуляй хоть три дня. Я Андрею скажу… Очень надо, а?

– Нет проблем, Настя. Сейчас я буду… – он помедлил, – у вас.

Надо же сделать девчонке приятное. «У вас». Прогнулся малость, так это ведь как ребенку конфетку подарить. Это и не прогиб как бы…

Через полчаса он снова был у Насти, которая вручила ему расписку Юрия Валентиновича и еще раз попросила Егора помочь в этом мелком, но противном деле.

– Да, Настя, знаете, действительно противно это… Такая сумма, две штуки, мелочь… А этот гусь, видно, тоже, мелочовка, срубил на халяву денежек, боюсь, нет у него ничего, и взять-то на эти две штуки не знаю что…

– Две не две, а учить надо этих уродов, – ответила Настя. – И потом, почему две? Ты же работаешь? Четыре как минимум…

– Да, черт их подери, у этих же придурков наличных денег наверняка не будет. Ну что, на квартиру его разводить, что ли?

– Шугани как следует. По-настоящему. Чтобы знал, как хороших людей обижать. Чтобы на всю жизнь запомнил…

– А люди действительно хорошие?

– Родители друга моего. Хорошие. Подлянок никому не делали.

– Это уже много в наше время.

– Ну, давай, Егор, потом три дня – твои. Договорились? Да, а деньги… Я хотела, чтобы деньги он сам привез тому, у кого брал, да вот, думаю, может, пусть лучше тебе отдаст? Может, не довезет? Как думаешь?

– Да я на месте разберусь. Видно будет. Может, и сам в зубах принесет. Посмотрим, что за тип.

Егор повертел в руках бумажку с адресом и решил не откладывать дело в долгий ящик. С одной стороны, вышибать такие долги – дело почти безнадежное. Разве что вещи какие вынести из квартиры, а какие там могут быть вещи… С другой стороны, надо наехать, раз этот гусь такой специалист по заниманию, пусть занимает четыре штуки и сегодня вечером, в крайнем случае, завтра днем отдает…

Не любил Егор работу с такими суммами. Когда какой-нибудь бизнесмен должен штук пятьдесят или ладно, пусть двадцать, там хоть понятно, что делать. Человек конкретный, у него есть чем ответить за эту сумму. Вся проблема сводится к тому, что человеку этому, как правило, жалко отвечать своей недвижимостью, машиной или картинками, висящими на даче по стенам, и нужно его… как бы это… убедить, что лучше отдать картинки, машину или дачу с квартирой, чем висеть на дереве подвешенным за мизинцы рук и видеть, как по малюсенькому кусочку отрезают ему детородный орган или поджаривают на угольках пятки.

Через двадцать минут он был уже по указанному в бумажке адресу на Лесном проспекте. Остановил свою «девятку» возле крепкого «сталинского» дома, осмотрелся. Дом своим ухоженным видом вызывал хорошие чувства. Отдельная квартира в таком доме стоит денег. Уже что-то. Не хрущоба засранная… Хотя и в таких домах бывают коммуналки, в которые не то что войти страшно, а даже мимо проходить противно от вони и грязи, что из этих коммуналок на лестницу вываливается…