Помоги проекту - поделись книгой:
— Если и был какой-то ребёнок, — произнёс незнакомец, не оборачиваясь, — вряд ли бы он сидел на этом кладбище. Возможно, вы ошиблись. Не думаю, что сюда вообще может попасть какой-то ребёнок. Куда более вероятно, что вы приняли крик ночной птицы за плач, а то, что увидели, на самом деле было кошкой или лисой. Как-никак, это место объявили природным заповедником — тридцать лет назад, вскоре после последнего захоронения. Подумайте хорошенько: вы совершенно уверены, что это был именно ребёнок?
Некто Джек задумался.
Незнакомец открыл калитку ключом.
— Лисы, — продолжил он, — издают, бывает, такие странные звуки… Случается, что и на человеческий плач похоже. Так что нет, вы зря пришли на это кладбище, сэр. Ребёнок, которого вы ищете, ждёт вас где-то в другом месте, а здесь его нет.
Он выдержал паузу, чтобы эта мысль закрепилась в голове Джека, а затем торжественно распахнул калитку.
— Приятно было пообщаться, — произнёс он. — Уверен, вы найдёте то, что ищете, снаружи.
Некто Джек стоял за воротами кладбища. Незнакомец стоял внутри. Он снова запер калитку и спрятал ключ.
— А как же вы? — спросил некто Джек.
— Кроме этих ворот есть другие, — ответил незнакомец. — Моя машина стоит по ту сторону холма. Не беспокойтесь обо мне. Да и весь наш разговор не стоит того, чтобы помнить.
— Да, — согласился некто Джек, — не стоит.
Он вспомнил, как взбирался на холм, и как то, что он принял за ребёнка, оказалось лисой, а потом услужливый сторож проводил его назад. Он убрал свой нож.
— Что ж, — сказал он, — спокойной ночи.
— И вам спокойной ночи, — произнёс незнакомец, которого Джек принял за сторожа.
Некто Джек начал спускаться с холма, намереваясь продолжить поиск ребёнка.
Незнакомец наблюдал за Джеком из тени, пока тот не исчез из вида. Затем он направился сквозь темноту вверх по холму, и поднимался, пока не дошёл до уступа, где стоял обелиск, а в землю был вкопан плоский камень в память о Джосайе Вортингтоне, местном пивоваре, политике, а впоследствии баронете, который почти триста лет назад выкупил старое кладбище вместе с землёй вокруг него — и подарил в собственность городу. Он зарезервировал для себя самое лучшее место на холме — природный амфитеатр с видом на весь город и его окрестности. Именно он обеспечил, чтобы кладбище всегда оставалось кладбищем, за что жители кладбища были ему весьма признательны, хоть и не настолько, насколько могли бы, по мнению самого баронета Джосайи Вортингтона.
Говорили, что на кладбище всего около десяти тысяч душ, но большая их часть пребывала в глубоком сне или не проявляла интереса к еженощным делам этого места, поэтому той ночью в амфитеатре под луной собралось не более трёх сотен присутствовавших.
Незнакомец приблизился к ним бесшумно, как сам туман, и молча стал наблюдать за развитием событий, укрывшись в тенях.
Говорил Джосайя Вортингтон.
— Любезная мадам, ваше упрямство выглядит несколько… м-м… неужели вы сами не видите, как это смешно?
— Нет, — отрезала миссис Иничей. — Не вижу.
Она сидела на земле, скрестив ноги, а живой ребёнок спал на её коленях. Она обнимала его головку своими бледными руками.
— С вашего позволения, ваша честь, — произнёс мистер Иничей, стоявший рядом с женой, — миссис Иничей хочет сказать, сэр, что ей не кажется это смешным. Ей кажется, что так ей велит поступить долг.
Мистер Иничей видел Джосайю Вортингтона во плоти ещё в те времена, когда они оба были живы. Он даже смастерил несколько предметов мебели для поместья Вортингтонов, находившегося неподалёку от Инглешема, и по-прежнему испытывал перед ним благоговейный трепет.
— Долг, значит? — баронет Джосайя Вортингтон затряс головой, как будто пытаясь стряхнуть паутину. — Ваш долг, мадам, — быть преданной этому кладбищу и сообществу населяющих его бесплотных духов, привидений и прочих сущностей. Следовательно, ваш долг состоит в том, чтобы как можно скорее вернуть это создание в его естественную среду, которая находится явно не здесь.
— Этого мальчика мне поручила его мать, — сказала миссис Иничей с таким видом, будто ответ был исчерпывающим.
— Послушайте, любезная…
— Я вам не любезная, — отрезала миссис Иничей, вставая. — Честно говоря, я вообще не понимаю, зачем до сих пор распинаюсь тут перед вами, старыми болванами. Мальчик скоро проснётся голодный — и где, спрашивается, мне искать для него еду на этом кладбище?
— Именно об этом и речь, — холодно произнёс Кай Помпей. — Чем вы будете его кормить? Как вы собираетесь о нём заботиться?
Глаза миссис Иничей вспыхнули.
— Я вполне способна о нём позаботиться, — сказала она. — Не хуже родной матери. Она потому мне его и отдала. Смотрите, я ведь держу его, не так ли? Я могу его касаться.
— Бэтси, будь благоразумна, — сказала матушка Слотер, крохотная старушка в огромном чепце и накидке, которые она всегда носила при жизни и в которых её так и похоронили. — Где он будет жить?
— Здесь, — ответила миссис Иничей. — Мы можем дать ему Свободу кладбища.
Рот матушки Слотер округлился и стал похож на маленькую букву «о».
— Но… — она осеклась. Затем продолжила: — У меня просто нет слов.
— А почему нет? Нам не впервой давать Свободу кладбища чужаку.
— Это правда, — сказал Кай Помпей. — Но прошлый чужак не был живым.
В этот момент незнакомец осознал, что его волей-неволей затягивает в разговор. Он неохотно вышел из теней, отделившись от них как сгусток мрака.
— Верно, — согласился он. — Я не живой. Но я согласен с миссис Иничей.
— Ты, Сайлас? — переспросил Джосайя Вортингтон.
— Да. К добру или к худу, — а я твёрдо верю, что это к добру, — но миссис Иничей и её супруг уже взяли ребёнка под свою опеку. И, чтобы вырастить мальчика, понадобится больше, чем пара добрых душ. Придётся растить его всем кладбищем.
— А как же быть с едой и всем остальным?
— Я могу покидать кладбище и возвращаться. Я могу приносить ему еду, — сказал Сайлас.
— Это всё слова, — вмешалась матушка Слотер. — Ты приходишь-уходишь, когда тебе вздумается, и никто не знает, где тебя носит. А как пропадёшь на неделю? Мальчик же с голоду помрёт.
— Вы мудрая женщина, — ответил Сайлас. — Теперь я понимаю, почему о вас всегда говорят уважительно, — он не мог влиять на мысли мёртвых, как он делал это с живыми, но в его распоряжении оставались сила лести и дар убеждения, которым не умеют противостоять даже мёртвые. — Ладно, — продолжил он. — Если мистер и миссис Иничей будут его родителями, я буду его наставником. Я буду здесь всё время, что понадобится, а если мне придётся уйти, оставлю вместо себя кого-нибудь, кто будет приносить ребёнку еду и присматривать за ним. Мы можем использовать церковный склеп, — добавил он.
— Но, — возразил Джосайя Вортингтон. — Но. Но это человеческий ребёнок. Живой. Понимаете? Понимаете… Понимаете, я хочу сказать… Это же кладбище, а не детский сад, чтоб его!
— Вот именно, — кивнул Сайлас. — Очень точно подмечено, сэр Джосайя. Я бы не сумел сформулировать лучше. И ровно по этой причине, не считая всех остальных, жизненно необходимо вырастить этого ребёнка с наименьшим возможным вредом для жизни кладбища, да простят мне этот каламбур, — с этими словами он приблизился к миссис Иничей и посмотрел на ребёнка, спавшего у неё на руках. Он поднял бровь.
— Миссис Иничей, у него есть имя?
— Его мать на этот счёт ничего не сказала, — ответила та.
— Ну что ж, — сказал Сайлас. — В любом случае, от старого имени ему теперь не много пользы. Кто-то хочет его смерти. Дамы и господа, не придумать ли нам ему новое имя?
Кай Помпей подошёл и взглянул на ребёнка.
— Он немного похож на моего проконсула Марка. Мы могли бы назвать его Марком.
Джосайя Уортингтон сказал:
— Он больше похож на моего садовника Стеббинса. Не то, чтобы я предлагал назвать его Стеббинсом. Он пил, как сапожник.
— Он совсем как мой племянник Гарри, — заявила матушка Слотер. Казалось, всем до единого обитателям кладбища было что предложить в качестве имени. Все наперебой сравнивали малыша с кем-то давно забытым. И вдруг миссис Иничей всех прервала.
— Он не похож ни на кого, кроме самого себя! — твёрдо сказала миссис Иничей. — Он как никто.
— Значит, он Никто, — сказал Сайлас. — Никто Иничей.
Словно откликнувшись на это имя, ребёнок проснулся и широко открыл глаза. Он посмотрел вокруг, окинул взглядом лица умерших, туман и луну. Затем задержал взгляд на Сайласе. Этот взгляд был по-взрослому серьёзным.
— Ну что это за имя, Никто? — возмутилась матушка Слотер.
— Его имя. И это хорошее имя, — ответил Сайлас. — Оно поможет защитить его.
— Мне не нужны неприятности, — сказал Джосайя Вортингтон. Ребёнок взглянул на него, а затем, от голода или от усталости, или же просто заскучав по своему дому, семье, своему миру, он сморщил своё крошечное личико и заплакал.
— Идите, — сказал Кай Помпей миссис Иничей. — Мы продолжим обсуждение без вас.
Миссис Иничей ждала около часовни. Ещё сорок лет назад эта церквушка со шпилем числилась в списке исторических достопримечательностей. Но городской совет посчитал, что ремонт обойдётся слишком дорого, и часовня на разросшемся кладбище того не стоит, тем более что здесь никого больше не хоронили. Так что на неё просто повесили замок в надежде, что со временем она развалится сама. Часовня была целиком увита плющом, но её строили на совесть, так что она и не думала разрушаться. Во всяком случае, не в этом столетии.
Ребёнок снова уснул на руках у миссис Иничей. Она мягко укачивала его, напевая старинную песню, которую ей пела мать, когда она сама была ребёнком, — в те далёкие времена, когда мужчины только начинали носить напудренные парики.
Миссис Иничей пела до тех пор, пока не обнаружила, что не помнит конец колыбельной. Напрашивалось что-то вроде «сытно пообедай», но это могло быть вообще из другой песни. Так что миссис Иничей переключилась на другую колыбельную, про серого волчка, затем вспомнила ещё одну, про котю-котеньку-кота. Она пела незатейливо, по-домашнему, и даже вспомнила более современную песенку про усталые игрушки, когда появился Сайлас. Он нёс с собой картонную коробку.
— Ну вот, миссис Иничей, — сказал он. — Здесь куча полезных вещей малышу на вырост. Давайте поставим это в склепе?
Навесной замок упал ему в руку, и он открыл железную дверь. Миссис Иничей зашла внутрь, критически оглядывая полки и старые деревянные скамьи, стоявшие вдоль стен. В одном углу были трухлявые коробки с приходскими книгами, а за открытой дверью в другом углу обнаружился викторианский туалет со сливным бачком и умывальник с единственным холодным краном.
Ребёнок открыл глаза и стал оглядываться.
— Можно здесь держать еду, — предложил Сайлас. — Тут прохладно, она будет храниться дольше, — он потянулся к коробке и достал банан.
— Это ещё что такое? — спросила миссис Иничей, недоверчиво рассматривая жёлто-коричневый предмет.
— Банан. Тропический фрукт. Кажется, надо снимать верхнюю шкурку, — ответил Сайлас. — Вот так.
Ребёнок — Никто — начал извиваться в руках у миссис Иничей, и она опустила его на каменные плиты. Он неуклюже поспешил к Сайласу, схватил его за брючину и остался стоять рядом, держась за него.
Сайлас протянул ему банан.
Миссис Иничей смотрела, как мальчик ест.
— Ба-нан, — неуверенно повторила она. — Никогда о них не слышала. За всю жизнь! Какие они на вкус?
— Понятия не имею, — признался Сайлас, который принимал только один вид пищи, и это были не бананы. — Кстати, можете соорудить здесь кроватку для ребёнка.
— Ну вот ещё! У нас с мистером Иничей чудесная гробница за полянкой нарциссов. Там полно места для малыша! — тут она спохватилась, что Сайлас сочтёт это неблагодарностью за его гостеприимство. — Кроме того, — добавила она, смягчившись, — я не хочу, чтобы парнишка вам мешал.
— Он бы не помешал.
Мальчик расправился с бананом. Всё, что было не съедено, было теперь по нему размазано. Он радостно улыбался, неумытый и розовощекий.
— Няма, — радостно произнёс он.
— Вот умница, — улыбнулась миссис Иничей. — Надо же, как запачкался. Ну-ка, иди сюда, маленький разбойник… — она достала кусочки банана из его волос и одежды, затем посмотрела на Сайласа:
— Как ты думаешь, что они решат?
— Не знаю.
— Я не могу вернуть его к живым. Я дала слово его матери.
— Я много кем успел побыть в своё время, — сказал Сайлас, — однако я никогда не был матерью. И не планировал стать ею сейчас. Но я могу уходить отсюда…
Миссис Иничей сказала:
— А я не могу. Здесь мои кости лежат. Также как и мужа. Я никогда отсюда не уйду.
— Должно быть, это приятное чувство, — произнёс Сайлас. — Хорошо, когда есть место, которое можно назвать своим. Которое можно назвать домом, — в его словах, однако, не было горечи. Голос его был суше пустыни, и слова его звучали как простая констатация. Нечто бесспорное. Миссис Иничей и не думала спорить.
— Как думаешь, нам долго ещё ждать?
— Недолго, — ответил Сайлас, но ошибся.
В амфитеатре, который находился по ту сторону холма, продолжался спор. То, что в эту историю ввязалась именно чета Иничей, а не какие-нибудь легкомысленные новички, являлось веским доводом: мистера и миссис Иничей на кладбище уважали. То, что Сайлас вызвался быть наставником мальчика, придавало ситуации ещё больший вес: обитатели кладбища относились к Сайласу с настороженным благоговением, так как как он существовал на границе мира, в котором они находились, и мира, который они покинули. Но всё же, всё же…
На кладбищах обычно не царит демократия. Однако смерть сама по себе — величайшая из демократий, так что у каждого умершего было право голоса и право на собственное мнение по поводу того, следует ли разрешить живому ребёнку остаться. И в ту ночь каждый хотел высказаться.
Стояла поздняя осень, и рассвета приходилось ждать долго. Небо всё ещё было чёрным, но где-то у подножия холма уже шумели машины, живые люди ехали сквозь тёмное туманное утро на работу и по делам, а обитатели кладбища всё говорили о ребёнке и о том, что с ним делать. Триста голосов. Три сотни мнений. Неемия Трот, поэт с северо-западной части кладбища, начал было декламировать свои мысли по сути вопроса, хотя никто из слушателей не смог бы сказать, о чём они были, как вдруг произошло нечто, заставившее умолкнуть все открытые рты. Нечто небывалое в истории этого кладбища.
Огромный белый конь, про которого знающие люди сказали бы «серой масти», иноходью поднимался на холм. Стук его копыт и треск ветвей на его пути были слышны задолго до его появления. Он продирался сквозь низкий кустарник и мелкие деревца, сквозь ежевику, плющ и можжевельник, разросшиеся на холме. Шайрский конь был ладоней двадцать в холке, а то и больше. Он мог бы нести в битву рыцаря в тяжёлых доспехах, но сейчас он нёс на себе всего лишь женщину, с ног до головы одетую в серое. Её длинная юбка и шаль были как будто сотканы из паутины.
Её лицо было спокойным и безмятежным.
Они узнали её, все до единого. Каждый из нас встречается с этой Всадницей, когда наши дни заканчиваются, и забыть её невозможно.
Конь остановился возле обелиска. На востоке по небу разлилось предрассветное жемчужное сияние, так что обитатели кладбища уже подумывали о возвращении в свои жилища. Но ни один из них не сдвинулся с места. Они смотрели на Всадницу, и каждый испытывал помесь восторга и страха. Мёртвые, в большинстве своём, не суеверны, но сейчас они смотрели на неё с тем же благоговением, с каким римские авгуры взирали на кружащихся священных ворон в поисках мудрости и откровений.
Поделиться книгой: