Ход с дамы пик

Я послушно достала из Левкиного кармана пачку сигарет и зажигалку, прикурила сигарету, и Левка, нагнувшись ко мне, прихватил ее зубами.

— Угу, — промычал он, затягиваясь.

— Не за что, родной. Так есть веские доводы?

— Элементарно, Ватсон. — Задов приосанился, готовясь прочитать нам с Болелыциковым лекцию по криминалистике. — Исходя из параметров ран, орудие было одно. Судя по весьма краткому периоду времени, в течение которого наносились ранения, это орудие было в руках у одного человека, никому не передавалось. А если убийц было несколько, то что делали остальные? Стояли и смотрели? Тогда они не убийцы…

— Сразил. — Я перевернула лист протокола. — Ладно, хорош трепаться. Я вход в парадную описала, давай привяжем труп к двери и лестнице и поехали па наружному осмотру.

— Это мои гениальные дедуктивные выкладки ты называешь «трепаться»? — деланно возмутился Задов.

— Ребята, вы когда-нибудь вслушивались в то, что вы говорите? — пропыхтел из-за моей спины Болельщиков. — «Привяжем труп», «поехали по наружному осмотру»… Или вы не русские?

— Женечка. Это же арго, профессиональный жаргон. Что тебе не нравится? — удивилась я.

— Какое арго, Марья? Ты с рождения так изъяснялась. Я же помню, как сто лет назад, ты еще стажерочкой была, звонила домой с места происшествия и маме говорила: «Мама, я сижу на трупе». А все почему? Нет культуры языка.

— Бог с ней, Женя, — махнула я рукой. — Для нас главное — культура следственного производства. Важно то, что я в протоколе напишу, а не то, что я шепотом говорю участникам осмотра. Ведь Левка меня понимает и веревкой труп привязывать не собирается. А наоборот, сейчас продиктует мне данные о положении трупа по отношению к двери парадной и лестнице. Если тебе так больше нравится.

— Что это с ним? — шепнула я Леве, когда Болельщиков, ворча, отошел. Не успел Левка ответить, как Болельщиков резко обернулся и завопил:

— Я интеллигентный человек! Во где мне ваш жаргон ментовский!

— Женя! Прости, конечно, но среди нас ты один — мент, а я-то как раз следователь прокуратуры!

— Тем хуже! — отрезал Женя.

Я выразительно посмотрела на Левку Задова, и он, махнув рукой в сторону необъятной спины Болельщикова, присел над трупом и начал диктовать мне:

— Труп несовершеннолетней Антоничевой лежит на полу парадной… Маша, как пишем — как «скорая» оставила? На спине? — Я кивнула, и Лева продолжил: — …На спине, головой направлен в сторону входной двери в парадную, ногами в сторону лестницы, руки раскинуты в стороны, ноги сведены, вытянуты…

Оглянувшись на Женю и убедившись, что тот уже вне пределов слышимости, Задов отвлекся от описания трупа и с большим удовольствием сообщил мне, что Женя недавно пострадал за отсутствие культуры языка.

— Представляешь, Машка, Болельщиков дежурил вместе с каким-то молодым уродом-следователем, тот ужрался в сосиску прямо в главке, они поехали на сексуальное убийство старой бомжихи, и следака сначала под лестницей стошнило, а потом он прямо там и упал. Болельщиков себя чувствовал виноватым, поскольку первый выпить предложил. Вот он и стал спасать положение — сам решил все за следователя написать.

— Ну? И что?

— А то. Наш Димка Сергиенко ему продиктовал «задний проход зияет», а Женя под алкогольными парами записал «задний проход сияет». Дальше от себя добавил — «имеются признаки совершения половых актов в верхний и нижний конец пищеварительного тракта».

— Как-как?

— Ну, то есть в рот и задний проход.

— Удачное выражение, — хихикнула я, — надо будет запомнить.

— Вот. По трезвости до такого не додумаешься. Когда протокол привезли в городскую, его там до дыр зачитали, я уже всех перлов и не упомню. Что-то еще типа «в носовых ходах светлая прозрачная жидкость — сопли». Кто-то из надзирающих прокуроров снял копию — и в экспертно-криминалистическое управление с доброй сопроводительной.

— Да-а, тогда конечно. Левка, давай работать, а то так и просидим тут до морковкиных заговинок, а?

— Как скажете, босс. — Левка снова уткнулся взглядом в обнаженную грудь трупа. — Труп девушки нормального телосложения, удовлетворительного питания. На трупе надето…

Дверь в парадную гулко отворилась. Все, кто еще оставался на месте происшествия, разом обернулись на звук. В парадную влетел мужчина в распахнутом твидовом пальто и ослепительно-белом шарфе. За ним вошли двое молодых людей без пальто, в костюмах, двухметрового роста, с профессионально-бесстрастными лицами. Мужчина направился прямиком к трупу, уронив по дороге Левкин экспертный чемодан, в котором что-то звякнуло и булькнуло. Я привстала с табуретки, удерживая папку с протоколом, постовой милиционер сделал шаг навстречу мужчине, но был сметен с его пути двухметровыми сопровождающими, на лицах которых при этом не отразилось никаких эмоций. Мужчина опустился на колени перед трупом, запачкав брюки кровью, щедро разлитой по полу; в лужу попал и край белоснежного шарфа. Он обхватил руками голову девочки, прижался к ней лбом и зарыдал. Сопровождающие терпеливо стояли над ним. Несколько минут слышались только глухие рыдания. Мы все потеряли дар речи, ожидая, чем кончится эта сцена.

Дверь парадной стукнула еще раз, на пороге возникла фигура в генеральской шинели, и постовой сразу вытянулся во фрунт. Начальник ГУВД окинул взором место происшествия, кивнул постовому и тихо подошел к мужчине, стоящему на коленях. Приобняв его за плечи, он помог ему подняться. Мужчина, обведя всех невидящими глазами, выпрямился и стал заваливаться на генерала. Генерал кивнул охранникам. Один из них, не меняя выражения лица, вытащил из кармана и протянул начальнику ГУВД упаковку таблеток, тот, одной рукой поддерживая мужчину, другой выщелкнул лекарство и предложил мужчине, после чего передал его с рук на руки другому телохранителю, и молодые люди бережно повели мужчину на выход. Генерал подошел ко мне и поздоровался.

— Вы дежурный следователь? — спросил он. Я кивнула. — Это отец девочки…

— Я поняла, — тихо сказала я.

— Сотрудник администрации президента, — продолжил генерал, — здесь в служебной командировке. Ему только что сообщили; он с семьей не живет уже несколько лет, постоянно проживает в Москве…

— Нельзя ли его допросить? — заикнулась я, но осеклась под гневным взглядом генерала.

— Не сейчас, — веско образумил меня он. — О чем вы только думаете?

Он повернулся на каблуках и вышел вслед за сотрудником администрации президента. «Ужас», — подумала я. Самое тяжелое на месте происшествия — это даже не лужи крови и не мозги, размазанные по стенам; вот такие сцены — обезумевшие родители над трупами детей — не дают потом спать по ночам.

Ставя в протокол время окончания осмотра, я машинально отметила, что передежурила уже два часа, а еще надо заехать в РУВД поставить штамп с номером КП на материале, да и невредно допросить свидетелей — все равно дело будет у меня в производстве. А до понедельника свидетели могут что-нибудь забыть.

Значит, сегодня мне забрать моего бэби от отца не удастся. Выходные дни мы с бывшим мужем поделили пополам: суббота принадлежит Игорю — они с Гошкой по субботам плавают в бассейне, а воскресенье мое — мы занимаемся гитарой. Когда птенцу стукнуло одиннадцать, он застенчиво заявил, что если бы он получил в подарок на день рождения электрогитару, ему больше не о чем было бы мечтать в этой жизни. Я просто опешила. Никогда раньше ребенок не заикался о желании заниматься музыкой. Но мое дитя к разговору подготовилось капитально, не только вьшожив мне на стол прайс-лист из музыкального магазина, но и сообщив, что уже есть договоренность с учителем, которого он сам себе нашел. «Только ты, мама, позвони ему сама, — попросил мой зайчик, — потому что мы с ним обо всем договорились, кроме оплаты. Он сказал, что про деньги будет с мамой разговаривать». Крыть было нечем. Позвонив потенциальному учителю и изучив гитарный ценник, я напилась валерьянки, прикинула, что в этом сезоне мне придется обойтись без зимнего пальто, и мы пошли покупать гитару.

Теперь моя роль заключается в том, что я сопровождаю своего бременского музыканта, с инструментом за плечом, к учителю и просиживаю час под дверьми, наслаждаясь звуками дуолей и триолей. Мне-то самой слон на ухо наступил, несмотря на то, что удовольствие от музыки я получаю. И я очень боялась, что слон прошелся по ушам и моего потомства. И даже намекнула учителю, что у Гошки, похоже, проблемы с музыкальным слухом. На что учитель невозмутимо ответил, что никогда не интересуется у учеников, есть у них слух или нет, учит — и все. Вроде бы все научились и никто не жаловался.

Так что в музыкальном активе моего Гошки уже «Во поле береза стояла», еще жуткая история убийства криминальным авторитетом по кличке «Прожорливое брюшко» несчастного безобидного зеленого кузнечика и парочка крутых рифов панковской группы «Оффспринг». Музыкальные занятия у нас в три. Поэтому, если я сегодня зависаю на дежурстве, завтра придется, не выспавшись, вскакивать и нестись за ним на другой конец города к бывшему мужу. Привозить детку домой, снаряжать на занятия и исполнять свой родительский долг в полном объеме.

Но на подобных происшествиях я запрещаю себе даже думать о своем ребенке, отгоняю любые воспоминания. Все-таки мысль материальна.

Вот и все участники осмотра погрустнели; одно дело возиться с остывшим трупом, который мы воспринимаем как объект работы, — тут уж никуда не деться, и мы стараемся не думать о том, что это чей-то родной человек; и совсем другое дело — надрывающие душу глаза родителей…

В полном молчании мы погрузились в машину, никто и слова не проронил, пока мы не добрались до районного управления внутренних дел. Эксперты остались дремать в машине, а я вылезла на морозный воздух и поплелась в дежурную часть.

Синцов, обещанный мне старшим наряда, так и не объявился. В дежурке сшивался только молоденький опер, на чьей территории произошло убийство. Я вяло спросила, в курсе ли он, что отец убитой девочки — сотрудник администрации президента. Надо было видеть священный ужас, отразившийся на его лице. Он робко заикнулся про передачу дела в ФСБ с соответствующим оперативным сопровождением, но тут же сам себя и обрезал:

— Да нет, не возьмут. Только влезать будут и на заслушивания дергать…

Я с ним согласилась, ко мне это относилось точно так же. Оперативник сообщил, что задержанных нет, даже местные наркоманы, напуганные вестью об убийстве, попрятались по углам. Единственная ценная информация, которую удалось получить в результате поквартирного обхода, — это то, что за пять-семь минут до происшествия в парадную входила женщина, живущая на пятом этаже. В парадной никого не было, даже наркоманы на подоконнике не сидели. Придя домой, она высказала удивление этим обстоятельством, и ее сосед по квартире ей сказал, что утром наркоманы собрались тут, как обычно, но он их шуганул. Мы с опером сошлись на том, что соседей ночью беспокоить не стоит, — им и так сегодня досталось. Из-за оргстекла, отгораживающего сотрудников дежурной части от заявителей, мне помахал рукой помдеж Ромашкин. Я открыла дверь дежурной части и прошла к его столу.

— Мария Сергеевна, ты по городу дежуришь или по району, я не понял? — спросил меня Слава Ромашкин, записывая данные о возбужденном мной уголовном деле в книгу происшествий.

— Да по городу, Слава.

— Все равно не понял. На часах двенадцатый. А по городу дежурный в девять меняется.

— Чего ты не понял, Ромашкин? Я ж не брошу труп посреди осмотра с криком: «Моя смена кончилась».

— А что? Сегодня утром медик приехал по постановлению следователя ногти стричь насильнику. Два ногтя состриг, положил в конвертик, а по радио говорят: «Московское время девять часов». Он мне конвертик на стол и в машину — прыг. Я за ним, а он — мое время истекло, я пришлю смену. Вот так-то, Мария Сергеевна. Остальные ногти уже другой доктор резал.

— Небось доктор Трепетун выезжал.

— Точно.

— Мы его меняли. Вот было бы здорово, если бы он во двор вышел, а машина уже уехала, поскольку у нее тоже смена кончилась.

— А чего, не любишь этого доктора?

— Жлобов я не люблю. Он не у станка стоит, чтобы с последним ударом часов пойти мыть руки.

— Ну не все же такие фанатики, как ты.

— Ну и не все такие пофигисты, как Трепетун. Слава, можно, я позвоню?

— Говори номер, я тебе наберу. Я продиктовала Ромашкину номер телефона моего бывшего супруга, взяла трубку, уведомила Игоря о том, что Хрюндику предстоит ночевать у него, и быстро разъединилась, не дав собеседнику возможности заклеймить меня, как отвратительную мать и развратную женщину. Игорь наверняка ни на минуту не поверил в мое затянувшееся дежурство и уже открыл рот, чтобы высказать версию о том, что в данный момент я пью водку с мужиками. Но я его знаю как облупленного и всегда ломаю ему кайф. Ромашкин по моему лицу понял смысл разговора и сочувствующе кивнул:

— Не бери в голову, Машка. Сколько вы уже в разводе?

— Три года.

— И он все успокоиться не может?

— Да ну, даже не здоровается со мной. Спасибо, хоть трубку перестал бросать, когда я звоню.

— Да-а, значит, любит крепко.

— Слава, какое «любит»? Три года уже прошло. Три года!

— Ну и что? Не забыть ему тебя. Заела ты мужику жизнь.

— Ну да, конечно. Все вы, мужики, одинаковы. Мы — твари. А вы — все в белом.

— Не злись, Машка, просто я его очень хорошо понимаю.

— Знаешь, Слава, я ему зла не желаю, дай Бог, чтобы у него все было хорошо, и я не представляю, как можно три года брызгать слюной…

На пульте у Ромашкина начался трезвон, и он приник к своим кнопочкам. А я побрела в машину, где сладко спали, обнявшись, оба эксперта. Женька облапил Задова своей пухлой рукой, а худенький Задов трогательно склонил голову на Женькину богатырскую грудь. Им хорошо, они до утра дежурят, а мне надо быстро доехать до главка, настрочить рапорт о результатах выезда и попробовать добраться до дому, поскольку экстренных допросов не намечалось.

Перед парадным подъездом-ГУВД я растолкала сладкую парочку, вытащила из машины Левку, а Болельщиков устроился поудобнее и снова захрапел, поскольку до их дежурки предстояло еще ехать. Левка висел у меня на плече и стонал, что хочет спать — выпитое пиво даром не прошло, — поэтому потащился за мной в дежурку, где я оставляла ключи от следовательской комнаты.

В дежурке я доложилась Мухе и спросила, не сможет ли он меня отправить домой. Дмитрич ответил, что в данный момент все в разгоне, только что моего сменщика отправил на очередное убийство, но пообещал, если что подвернется, не забыть про меня. Я по-дружески поцеловала его в щечку и вышла из дежурки, забрав Левку, обиженно косившегося в сторону, пока мы с Дмитричем целовались.

— Правильно тебя муж ревновал, — пробурчал Задов. — Что ты ко всем целоваться лезешь?

— Да не ко всем, Лева, а только к кому чувствую душевное расположение.

— Нашла к кому чувствовать…

— Ну вот ты еще меня будешь ревновать…

Конечно, Левка Задов к Мухе относится с подозрением. Года два назад мы тоже с Левкой дежурили, ночью съездили себе спокойненько на некриминальный труп, в два часа ночи отстрелялись, вернулись в главк и даже зашли в дежурку с Мухой потрепаться. Он с нами покалякал, но по делу ни слова не сказал, а в семь часов утра прервал мой сладкий сон сообщением о том, что с часа ночи нас дожидаются развратные действия, и не где-нибудь, а в Колпине. Я, как сознательный следователь, пошла будить экспертов — все-таки до конца дежурства еще два часа, неудобно отказываться от выезда, особенно если учесть, что вызов был в час ночи. Ну, Наташа Панова, второй эксперт, меня сразу послала под углом к горизонту, перевернулась на другой бок и стала досматривать сон. Я поныла немного над ухом у Задова, и его сердце дрогнуло, он, кряхтя, поднялся и стал собираться, придумывая и для меня, и для Мухи самые страшные эпитеты. Доехали мы только в десятом часу, когда наша смена уже кончилась. Но делать было нечего — раз приехали, пришлось работать. В три пополудни, ожидая машину в Питер, переработав шесть часов, мы с Задовым дышали свежим воздухом перед зданием местной милиции. Задов на меня демонстративно не смотрел, и я робко оправдывалась, что, мол, Муха обещал, что за полчаса доедем… Задов же на мое лепетание нервно ответил — ага, Муха, может, и долетел бы; и руками, как крылышками, наглядно похлопал по бокам. Вот с тех пор и дуется на него.

Не успели мы с Левой подняться к себе «на базу», как затрезвонил телефон в комнате дежурного следователя. Я отперла дверь, и первым до телефона допрыгнул Лева.

— Одну минуточку. Машка, это тебя. — Он протянул мне трубку. Оттуда донесся надтреснутый голос родного прокурора.

— Мария Сергеевна, почему меня не вызвали на место происшествия?

— Владимир Иванович, да там был рядовой осмотр…

— Вы же знаете, что по приказу генерального я обязан выезжать на «глухие» убийства. А если еще убита дочь сотрудника администрации президента…

— Владимир Иванович, если хотите, потом распишетесь в протоколе. Я материал заберу, не буду оставлять дежурному, который меня меняет. Это же наш район, я, может, завтра, еще подопрашиваю кого-нибудь…

— Ладно. Осмотр что-нибудь дал?

— Ничего особенного. Способ убийства установили — преступник сзади захватил жертву, зажав ей рот локтевым сгибом, и удары наносил, прижимая жертву к себе.

— Значит, крови на нем может и не быть?

— Может и не быть.

— Что еще?

— Собрала с ладоней трупа микрочастицы, с пола парадной, но…

— Понятно, это до экспертизы. Я завтра буду в прокуратуре, доложите мне дело. А до утра отдохните.

— Спасибо, Владимир Иванович, — пробормотала я, соображая, как мне выкручиваться с музыкальными занятиями Хрюндика, если шеф хочет, чтобы я завтра вплотную занялась свежим делом. В глубокой задумчивости я опустила трубку на рычаг, но телефон тут же зазвонил снова.

— Дежурный следователь Швецова, слушаю.

— Машка, ты уже три часа как не дежурный следователь, — прошептал Задов, но я отмахнулась.

— Мария Сергеевна, это некто Синцов, привет.

— Ой, Андрей, наконец-то! — Не знаю почему, я облегченно вздохнула. Все-таки я не одна в выходной буду ломать голову над тем, кто зверски убил тихую домашнюю девочку…

— Извини, я на место не смог подъехать. Ты там еще долго будешь?

— Нет, рапорт настрочу и домой.

— А как домой будешь добираться? Метро закрыто.

Опа! Вот об этом я не подумала. Социальные гарантии, предоставленные нам Федеральным законом о прокуратуре, не простираются так широко, чтобы обеспечить усталого следователя транспортом для доставки с дежурства, даже если ты малость переработал.

— Мне там Муха кое-что обещал, — пролепетала я, отчетливо понимая, что если бы у Мухи транспорт в мою сторону наклюнулся, я бы уже ехала домой. А так прождать можно до утра, когда метро откроется. Только мне совершенно не улыбалась перспектива ночевать в главке. Скоро с убоя вернется дежурный следователь (я-то уже три часа, как сменилась), нам придется спать «валетом», под одним одеялом, всю ночь будет трезвонить телефон, и мой коллега будет выяснять у районных оперов, нельзя ли спихнуть материальчик в родственные службы, а поняв, что нельзя, начнет препираться по поводу того, что еще они должны отработать до его приезда. Как правило, взгляды оперов и следователей на объем работы своих и чужих подразделений сильно расходятся…

Правда, еще меньше меня вдохновляла перспектива моего ночного проезда до дома и особенно — прохода по темной и опасной парадной к собственной квартире.

— Але-у! Маш, ты еще не заснула?