Повешенный

Петя восхищенно закатил глаза, но я быстро вернул его с небес на землю. С матушкой Павла все более или менее было понятно.

— Петр, не отвлекайся, пожалуйста. Что с моей сестрой?

— Ну, собственно твоя младшая сестра Анна точная копия матушки, такая же красавица. Ей семнадцать, ты ее прошлой осенью первый раз ко двору представил. Дебют у Анны Алексеевны был оглушительный, ей даже цесаревич Николай знаки внимания оказывал. Все думали, что этой осенью вы наконец, определитесь с выбором жениха, но ты все тянул из-за заговора, видимо надеялся на лучшую партию для нее, если бы нам все удалось.

— Видимо… А Аня такая же прелестная…пустышка, как и наша маман? — напрямую спросил я, заставив Петре смутиться и зарумяниться, как красна девица. Хотя казалось бы: чего такого я спросил? Близкие друзья обычно откровенны и в курсе семейных дел друг друга.

— Нет… Анна Алексеевна пожалуй, все же поумнее вашей матушки будет. Репутация у нее безупречная, несмотря на количество воздыхателей. Тебя все же побаивались: кому хочется получить вызов на дуэль с одним из лучших фехтовальщиков в лейб-гвардии? Или свой лоб подставить под пулю, выпущенную твоей умелой рукой. Наши светские сплетники может и мечтали бы замарать ее имя, но она не Елизавета Алексеевна, чтобы…

— А с маман-то что не так?

Южинский понял, что сболтнул лишнего, окончательно смутился и начал блеять что-то невразумительное насчет злых языков, которым лишь бы…

— Петь, если ты мне друг, говори все прямо — остановил я его оправдания — лучше услышу это от тебя, чем от какого-нибудь мерзавца, которого мне теперь и на дуэль не вызвать.

— Изволь. Но, Поль, только без обид, ладно? — дождавшись кивка, Южинский продолжил со вздохом — Во-первых, сам брак твоих родителей — это был страшный скандал! Гвардейский офицер дерзко увез дочь графа Александра Ивановича Бекетова и женился на ней без одобрения главы древнего уважаемого рода. А ты уж извини, но Стоцким до Бекетовых ой, как далеко! Вы же титул только при Петре Великом получили, а Бекетовы свой род чуть ли не от Рюриков ведут. Покойный император Павел Петрович сильно гневался, топал ногами, твоего родителя не спасло даже то, что он наследника назвал в его честь. Отправил в отставку без жалости. Но батюшка твой обид не спускал, так что заговору против императора поспособствовал, хоть и не в первом ряду. А при его сыне — императоре Александре, он свою блестящую карьеру продолжил. Герой войны, генерал, и тут вдруг твоя ветряная матушка… учудила.

Все-таки тут история очень похожа. Петр Первый есть, «бедный» Павел тоже. Сквозь броню равнодушия проклюнулись ростки интереса.

— Дай угадаю: какой-нибудь молодой повеса?

— Ты вспомнил, да?! — обрадовался Петр.

— Почти — не объяснять же парню, что ничто не ново под луной — так надо понимать, на дуэли с ним отец и погиб?

— Да. Формальный повод конечно, был другой, и не по чину боевому генералу с адъютантом стреляться. Можно было просто сослать наглеца на Кавказ, и дело с концом. Но разве твой героический батюшка мог такое спустить какому-то молодому вертопраху?!

— И где сейчас этот дурак, на Кавказе?

— Паш, ты себя недооцениваешь! Ты его тем же вечером снова на дуэль вызвал, пока арестовать не успели, и застрелил. Так что отец твой с легким сердцем отошел в мир иной. Спасти Алексея Павловича лекари не смогли — ранение было слишком серьезным. Даже дар оказался бессилен.

— А что император?

— Он твоего отца любил, шутка ли — две галлийские войны бок о бок. Да еще и тема для него самого было крайне болезненная — царь Александр тогда только что узнал об измене своей любовницы Нарышкиной и расстался с ней. Поэтому покойный император просто приказал замять эту некрасивую историю. Матушке твоей велел траур блюсти подальше от столицы, а нас с тобой тут же с важным поручением в Бессарабию отправил.

— Так надо понимать, что моим секундантом на дуэли был ты?

— Ну, кто ж еще? — искренне удивился Южинский — Надо же было все в большом секрете держать.

— А что великосветские сплетники?

— Слухи неясные ходили, но недолго, и в основном о твоей дуэли. А поскольку дело было в самом конце весны, когда все уже начинали разъезжаться из столицы по своим имениям, то к осени все окончательно забылось.

Мне оставалось только покачать головой… Интересно живут тут люди. Заговоры плетут, на дуэлях стреляются, родовитых невест похищают, как простых пейзанок.

— Так надо понимать, что граф Бекетов ни с дочкой, ни с нами — внуками, не знается?

— Нет, конечно. Как ты себе это представляешь? Он же Елизавету Александровну приданого сразу лишил и запретил ей на пороге отчего дома появляться.

Дверь в камеру отворилась и солдат осветил нас фонарем, заставляя прищуриться и прервать разговор на самом интересном месте.

— Ваши благородия, я извиняюсь, но пора расходиться. Не приведи Господь, начальство пойдет с ночным обходом, нам всем тогда не поздоровится. Завтра еще свидитесь.

— Спасибо, Прохор! За все тебе спасибо! — поднялся с кровати Южинский. Сжал мою руку и пошел к двери. В дверях обернулся — Не отчаивайся сильно, Павел Алексеевич. Все может еще как-то образуется божью милостью…

Глава 4

Меня разбудили рано, но за окном уже рассвело. А поскольку день был снова пасмурным, то в камере снова царил сумрак. Вот вроде только уснул после разговора с Южинским, а тут уже снова раздался лязг замка… Но сегодня в дверь вошел незнакомый военный. Судя по всему офицер, только из младших чинов.

— Сударь, будьте добры одеться и проследовать за мной.

Пришлось вставать. Хорошо хоть офицеру хватило такта выйти из камеры, прикрыв за собой дверь, и одевался я в гордом одиночестве. Подумав, накинул еще шинель на плечи — мало ли куда меня поведут, может, через улицу идти придется. А может и повезут куда в карете.

За дверью меня ждал не только офицер, но и двое конвойных с ружьями. Так мы клином и двинули по коридору второго этажа, по лестнице в этот раз не спускались. Меня привели к дверям какого-то кабинета, велели сесть на скамью и тут же надели мне на руки — широкие железные браслеты, соединенные между собой толстой цепью. Это ручные кандалы, так надо понимать. Ну, спасибо хоть без ножных обошлись. Будто мне есть куда бежать. Мало того — потом накинули еще и полотняный мешок на голову. Видимо, для того, чтобы я никого из других заключенных не смог увидеть, а они меня. Конспираторы хреновы… Так мне же и лучше. А то буду истуканом стоять перед незнакомым человеком.

Просидел так минут пятнадцать, даже успел немного подремать. Потом дверь скрипнула и чей-то скрипучий голос произнес.

— Заводите арестованного.

Мешок с головы моей сдернули, а когда я замешкался, один из солдат в плечо легонько подтолкнул, указывая глазами на открытую дверь. Я неловко поправил закованной рукой шинель на плече и, гремя цепями, пошел, куда велели.

В кабинете, который больше смахивал на допросную, если и было светлее, чем в моей камере, то ненамного. Такое же зарешеченное выходило на какую-то глухую кирпичную стену. У окна стоял стол, за которым спиной к свету сидел мужчина в мундире, перед столом стул для арестованных. Чуть дальше находился еще один стол, но уже гораздо меньшего размера и с зажженной лампой — за ним, уткнувшись в бумаги, сидел то ли секретарь, то ли простой писарь. Больше здесь никого не было, солдаты остались за дверью.

— Присаживайтесь, Павел Алексеевич. Я старший дознаватель Особой канцелярии Министерства полиции, статский советник Гирс Иван Никифорович.

Внешность мужчина имел опять же примечательную. Мужественное лицо, карие глаза. Единственное, что отличало этого Гирса от других дворян — не в меру пышные бакенбарды и бледное, вытянутое лицо. Выглядело это немного странно. А вот голос… густой, сочный бас! Его хотелось и хотелось слушать. С таким в опере выступать, женские сердца пленять. Какой-то необычный голос у этого бледного «вампира»!

— Доброе утро, господин Гирс- вежливо поздоровался я и выжидательно уставился на дознавателя. Но похоже, как-то неправильно поздоровался с чиновником, потому что тот поморщился, словно я нарочно оскорбил его своим обращением «господин».

Ну, а откуда я знаю, как надо? Сказал, что первое в голову пришло. Мы смотрели друг на друга, и никто из нас не спешил отводить взгляд. Пауза затянулась. Я старался выглядеть как можно равнодушнее, не произнося ни слова и не проявляя никаких эмоций, поскольку мне так никто и не удосужился объяснить, зачем меня сюда вообще вызвали.

Дознаватель первым опустил глаза и уставился в раскрытую папку, лежащую перед ним.

— Павел Алексеевич… после того, как ваша казнь закончилась совершенно неожиданным образом, у вас появилась возможность подать прошение о помиловании на имя государя Николая I. Думаю, что Его Императорское Величество проявит свойственное ему христианское милосердие и смягчит вашу незавидную участь, сохранив жизнь.

— Не вижу в этом необходимости — с холодным безразличием пожал я плечами — моя участь вполне меня устраивает.

— Вы не хотите жить?! — с показным удивлением поинтересовался чиновник — Готовы пройти еще раз через позорное для офицера и дворянина повешение?

— Готов. Почему нет. Тем более, меня уже лишили и дворянского титула, и офицерского чина.

— Уму непостижимо! Что за дикое такое упрямство, Павел Алексеевич?!

Я снова пожал плечами и замолчал. В такой непонятной ситуации мне вообще было лучше помалкивать, чтобы не ляпнуть чего-нибудь лишнего и не отправится к инквизиторам.

Но Гирса мое молчание только подстегнуло. Он вдруг раскипятился, начал взывать к офицерской чести и совести православного человека. Добрался даже до христианского смирения. А поняв, что никакие доводы на меня не действуют, перешел к завуалированным угрозам. Из чего я сделал логичный вывод, что начальство ему приказало любой ценой получить от меня прошение о помиловании.

— Не усугубляйте своей вины неразумным отпирательством, сударь! Подумайте о своей семье, о своей несчастной матушке: каково ей будет узнать, что сын ее чудом выжил, а потом отказался от спасения из чистого упрямства?

— Ничего, семья как-нибудь переживет и мою вторую казнь. Иван Никифорович, давайте уже закончим этот пустой разговор. Я ничего писать не буду, как бы вы здесь не старались.

Да, если бы я и хотел, то все равно не смог бы, поскольку понятия не имею, как это вообще делается. Стоит мне взять перо в руки, как тут же станет ясно, что я еще тот самозванец! Или все решат, что Павел Стоцкий сошел с ума. И вот не знаешь еще, что хуже.

— Вы это все нарочно делаете?! Мечтаете прослыть несломленным героем?! Брутом русским себя возомнили?! Ну, так я вам вот что скажу, сударь: никакого героя из вас не получится! Вас похоронят в канаве, как простого каторжника. И у семейства вашего будут огромные неприятности, если вы немедленно не одумаетесь. Не будьте же неблагодарной свиньей, пожалейте хотя бы своих несчастных родных!

Ну, вот мы и перешли от уговоров к угрозам и к брани. Нашел кого пугать… Меня и лестью-то не возьмешь, я ему не наивный Южанский. «Не верь, не бойся, не проси» — это негласный девиз моего поколения, выросшего в 90-е. Так что не по адресу он со своими угрозами. Мне самому это помилование даром не нужно, и позорить честь Павла Стоцкого я тоже не стану.

А вот почему так необходимо получить мое прошение, я кажется, начал понимать. Второй раз нас вешать царь видимо остерегается — «общественность» требует проявить милосердие к нам с Петром. Но просто пойти на поводу у дворян, император не может. Не комильфо. Это для него будет проявлением слабости. Значит, любой ценой нужно, чтобы я раскаялся и сам униженно умолял царя о помиловании, а царь-батюшка, так и быть, смягчит мне наказание. Угу… заменит петлю на пожизненную каторгу. Мне даже интересно стало, как далеко зайдет этот Гирс- неужели прикажет солдатам силой выбить из меня прошение?

Я оценивающе посмотрел на дознавателя и понял, что нет — не рискнет. Если военные вдруг узнают, что боевого офицера, героя войны избивали солдаты, заставляя написать прошение о помиловании, то скандал поднимется страшный! А они точно узнают. Солдаты о таком молчать не станут и обязательно доложат своим офицерам, а те коменданту. Да, тот же писарь, затаившийся сейчас в углу, обязательно кому-нибудь проболтается.

— Что ж, я хотел пощадить ваши чувства, Павел Алексеевич, но вынужден открыть вам глаза, дабы у вас не оставалось никаких наивных иллюзий по поводу своей героической особы! — Гирс презрительной усмешкой протянул мне исписанный фиолетовыми чернилами лист, лежавший до этого в кожаной папке. Потом со злорадством уставился на меня, с нетерпением ожидая моей реакции.

Я вчитался в рукописный текст, продираясь сквозь идиотские завитушки, обилие твердых знаков и всяких «i». Про высокий слог, изобилующий заверениями в верноподданических чувствах к государю, вообще молчу — нормальному человеку читать эту галиматью просто невозможно! Но хоть и с трудом, я все же осилил весь текст, уж больно содержание там было увлекательное. Донос самый настоящий! Про то, как Стоцкий собирал друзей у себя в особняке на Большой Морской, как он шикарные обеды закатывал для заговорщиков, и про крамольные речи, которые они все там вели, открыто замышляя убийство императора и всей императорской семьи. Подписано…Стоцким Сергеем Алексеевичем. Неожиданно!

Вот же гад мстительный, этот Гирс! Решил меня добить предательством младшего брата. По мысли чиновника я с расстройства должен сейчас что-нибудь учинить над собой, а как минимум — впасть в истерику. Только Стоцкого это, может, и задело бы до глубины души, но мне-то плевать на этого Каина. Какое мне вообще дело до Сергея, если мы даже с ним не знакомы? Поэтому я лишь равнодушно пожал плечами и вернул дознавателю донос.

Кажется, мое хладнокровие потрясло Гирса. Он открыл рот, пытаясь что-то сказать, но лишь молча захлопнул его. Слова, наверное, все закончились. Потом, укоризненно покачав головой, он все-таки высказал свое возмущение.

— Да, что ж вы за человек такой бездушный, Павел Алексеевич, вас вовсе ничего не трогает?!

— А вы ждали, что я зарыдаю? Или чувств лишусь, как кисейная барышня? Передайте брату, что бог ему судья, а я его прощаю. И думаю, теперь нашей семье опала императора точно не грозит. Этим доносом себе брат индульгенцию купил.

Шах и мат тебе, дознаватель! Дальше меня шантажировать больше нечем. Единственный, кого мне по-настоящему жалко — Южинский. Хороший ведь парень, с правильным понятием о чести.

— Что же, господин Стоцкий — развел руками Гирс- Вы сами себе вырыли могилу. Готовьтесь к казни.

— Веревки попрочнее купите! — ухмыльнулся я.

— Вас в этот раз расстреляют… — статский советник в задумчивости встал у стола, покачал головой — Одумайтесь, Павел Алексеевич! Всего одна подпись…

— Спешу, аж падаю!

А про себя подумал, что расстрел это гораздо лучше, чем виселица — он-то уж точно не сорвется. Главное теперь своей радости этой сволочи не показать, а то меня быстро сумасшедшим признают. Поэтому морду сделал кирпичом, и демонстративно уставился в потолок.

Поняв, что дальше разводить интриги бесполезно, дознаватель вскоре потерял ко мне интерес. Скривившись, велел секретарю вызвать конвой и приказал отправить меня назад в камеру. Вот и хорошо. Лучше мне свалить отсюда побыстрее, пока не погорел на какой — нибудь ерунде.

* * *

Когда дверь камеры за моей спиной захлопнулась, я привалился к ней спиной и прикрыл глаза. Допрос прошел нормально, но я все равно устал. Не столько физически, сколько морально. А вот конвой мой ушел не далеко — загремел замок соседней камеры. Видимо теперь пришла очередь Южинского пообщаться с Гирсом. Очень надеюсь, что и Петя пошлет дознавателя, куда подальше. Хотя… мне искренне жалко, если его казнят.

Хмыкнув, я подошел к столу и только сейчас заметил, что там стоит миска с чуть остывшей кашей. Ну, да… «щи, да каша — пища наша». Похоже, за время моего отсутствия приходил Прохор, потому что и в чугунной печурке весело пылал огонь, разгоняя по камере приятное тепло. Я поел, пока каша окончательно не остыла, и, стянув сапоги, снова завалился на кровать. Пригрелся под шинелью и даже не заметил, как уснул…

Впервые за долгое время мне снилась жена и дочки. Снился наш загородный дом и бассейн, который я установил для девчонок прошлым летом. Визг, писк и такой родной Ленкин голос, пытающийся утихомирить дочек и прекратить бедлам. Слушал бы и слушал…

— …Абсолютно бессовестные созданья! — наконец, выносит она им суровый приговор и гордо удаляется в беседку, признавая этим свое поражение. Проходя мимо меня, обвиняюще бросает в мою сторону — Все в тебя, между прочим, Костя!

— А то! — довольно улыбаюсь я, поглядывая на резвящихся в воде дочек. Потом потягиваясь, встаю с шезлонга — Ленок, если бедлам нельзя остановить, то что надо сделать? Возглавить!

И через минуту уже сам бухаюсь в бассейн, поднимая кучу брызг к огромному восторгу девчонок. Жена еще пытается делать строгое лицо, но долго не выдерживает и сама же начинает хохотать, наблюдая за тем, как резвится в воде наша развеселая компания…

…Я просыпаюсь с глупой, счастливой улыбкой на лице, все еще оставаясь в той далекой беззаботной жизни, где главным моим огорчением было поражение любимой футбольной команды или большая пробка по дороге на работу. А о чем еще можно печалиться, имея за спиной такой надежный тыл?

Из своих тридцати трех лет я больше половины прожил рядом с Леной. Даже сейчас я до мелочей помню тот момент, когда она впервые раз вошла в наш 10Б класс. Маленькая, худенькая — на фоне наших признанных красоток новенькая смотрелась пигалицей. Но когда она смело направилась к моей парте, я сразу понял — это судьба. Народ конечно, поржал над тем, что из двух свободных мест новенькая выбрала его рядом со мной, а не с красавчиком Женькой Лацисом. И все уже приготовились наблюдать, как сейчас злой Никитин отошьет дурочку, которая позарилась на место, которое он ревностно охранял от посторонних третий год. Но… я только убрал свой рюкзак со стула и переставил стопку учебников на подоконник. На что Инка Панфилова — наша королевишна — обиженно прикусила губу. Её-то сюда я так и не пустил.

Конечно, новенькую на первой же перемене наши попробовали прессануть, она же еще и отличницей оказалась, что нам руссичка тут же поставила в пример. Но пигалица все их насмешки перенесла с удивительной стойкостью и вообще была особой на редкость не конфликтной. А главное — она не посягала на мое жизненное пространство. Кличка, которая прилипла к новенькой с первого дня, полностью отражала ее характер — «чудо луковое». Почему луковое? А фамилия у нее оказалась Луканина.

И вот не прошло недели, как это «чудо» умудрилось вляпаться в неприятности. Вечером иду я с тренировки, расслабленный, умиротворенный, никого не трогаю. В нашем микрорайоне меня каждая собака знает, и все желающие получить в репу, перевелись тут уже давно. Так вот иду я по пустырю за гаражами, слышу громкий гогот Мишани. Ну, этому дебилу лишь бы поржать… Только рядом с ним раздается до боли знакомый голосок.

— Отстань дурак, иди своей дорогой! Не трогай меня!

У меня аж дыхание перехватило…! Спортивную сумку и куртку я сбросил еще на подходе к гаражам, потом врезался в компанию Мишаниных дружков, разбросав их в разные стороны. А добравшись до главного отморозка, сходу засадил ему кулаком в солнечное сплетение. Без всяких слов и без предупреждений. Я вообще в то время был парнем немногословным. Пока Мишаня корчился на земле, пытаясь продохнуть, я поднял с земли Ленкин рюкзачок, отряхнул его и вручил хозяйке.

— Пойдем.

«Чудо луковое» схватило мою руку и внимательно осмотрело ее.

— Костик, тебе не больно? В травмпункт не нужно?

Кто-то из парней сдавленно хрюкнул, потирая ушибленное плечо.

— Костяна в травмпункт еще никто не приглашал! Она кто вообще?

— Моя девушка — отрезал я — Увижу еще раз рядом — убью.

— Ну, так бы и сказала сразу! — простонал Мишаня, пытаясь подняться на ноги — Нахрена нам вообще такие разборки?!

— А я еще тогда сама не знала! — Ленка мстительно пнула ботинком обидчика в голень и взяла меня под руку — пойдем, Костик, нам пора.

— Ко-о-остик! — передразнил ее тоненьким голоском кто-то из парней, но под моим суровым взглядом сразу заткнулся.

Так мы с ней с того дня и пошли по жизни вместе. И мою судьбу эта пигалица изменила кардинально. Никто не мог понять, что может связывать двух таких разных людей. Да, я и сам не понимал. Но стоило мне услышать ее «Ко-остик», и меня можно было брать голыми руками. А когда через пару лет она превратилась в настоящую красавицу, парни уже могли только завистливо вздыхать. Причем издалека. Ведь место в ее сердце, и в ее жизни было прочно занято. Мною. И охранял я свое сокровище почище любого Цербера. Даже вечером, после изнуряющей тренировки я мчался в центр, чтобы забрать ее с курсов французского языка и доставить домой в целости и сохранности.

Моя будущая жена с детства была очень целеустремленной! Я поразился, когда узнал, что кроме английского и французского он еще шпрехает на приличном уровне, поскольку около пяти лет прожила с родителями Германии. К своей цели — стать переводчиком со знанием нескольких европейских языков — она двигалась как маленький танк, сметая на своем пути все преграды. После французского пришла очередь итальянского. А потом, уже в институте, еще и испанского. Но ее неуемной энергии хватало и на меня.

— А какие у тебя планы после школы? — этот вопрос она задала мне уже через неделю.

— Пока в ВДВ. Вернусь из армии, дальше посмотрю.

— Это неправильно. ВДВ от тебя никуда не денется. Сначала нужно хорошее образование получить.

— Лен, я не потяну институт — честно признался я — а на платное обучение у моих родителей денег нет. Да, я и не взял бы у них.

— Это правильно. Мы и сами справимся! Только сначала нужно понять, кем ты хочешь стать. Я вот понаблюдала за тобой, и мне кажется, что ты скорее технарь по натуре. Надо сдать тесты, чтобы понять уровень твоих знаний и сразу же браться за дело. Это только кажется, что два года — мало, но ты даже не представляешь, сколько можно за это время успеть, если все делать с умом и следовать плану!

— Тренировки не брошу — насупился я, догадываясь о грядущих испытаниях — даже если мне придется ходить на подготовительные курсы.

— Ни в коем случае! Спорт дисциплинирует человека, как ничто другое. И в вузы мы будем поступать с первого раза. Тут без вариантов.