Авиатор: назад в СССР 3 (СИ)

— Для начала, что Рыжов его не полетит, поскольку ещё не прошёл период восстановления.

— Ну вот почему? Я здоров. Вот... документ есть, что «выписан в удовлетворительном состоянии», — достал Артём из кармана небольшой бланк со справкой.

— Мне можешь не показывать. Без очков не вижу. Нельзя пока тебе. Психолога пройдёшь, осмотры повторные и долетаешь. Успеется ещё, — подмигнул Артёму Новиков. — Остальные — на самолёт после обеда. Там же и практическое занятие проведём. Начальство указало, чтоб прошли повторно тренажи по вынужденному покиданию. Так, а теперь ознакомимся с заданием на сам экзаменационный полёт.

Валентинович сказал, что сложностей с экзаменом возникнуть не должно.

— Задание простое, как «стеночка» в футболе «по-спартаковски», — рассказывал он, открывая курс учебно-лётной подготовки.

Ну, так себе простое! Штопор с выходом на боевой разворот, «восьмёрка» с креном 60° и две бочки.

— Ну и комплексы пошли, — продолжил командир звена. — Первый, второй и третий.

Каждый из этих комплексов сочетал в себе различные фигуры и маневры. «Горка» с последующим пикированием, переворот с «Петлёй Нестерова» и косой петлёй. И завершаешь это всё переворотом с косой петлёй и боевым разворотом.

— Начать и закончить, Роман Валентиныч! — воскликнул Макс.

— Там ещё спираль с креном 45° в конце, — отметил я. — А на «закуску» — заход по приборам с выходом на привод аэродрома и в расчётную точку.

Это так называемый «заход по системе с прямой». Выходишь на аэродром, и занимаешь взлётный курс. Далее набираешь до расчётной дальности указанную высоту «полёта по системе», выполняешь разворот на аэродром и летишь на этой высоте обратно. После пролёта привода отворачиваешь на курс в расчётную точку, в которой выполняешь разворот на посадочный курс. Дальность выхода будет намного больше, чем мы привыкли при визуальном заходе по кругу.

— Не паникуйте. Тут и без вас сейчас проблем куча. Вон, с Николаичем непонятки...

— Что с ним? — подскочил на ноги Костя.

Бардин вообще тяжелее всех переживал это происшествие. Артём выглядел спокойнее, чем он. Костян даже сейчас был весьма бледен, а руки, которыми он опирался на стол, слегка дрожали.

— Тише, Бардин, — сказал Новиков, подходя к нему и хватая его за плечо. — Живой, живой. Подробностей пока не знаем.

— Как вы можете не знать? Что за постоянное враньё? — воскликнул Костя, снимая с плеча руку Валентиновича. — Ваш товарищ может при смерти лежит, а вы тут нам про петли с прямыми рассказываете.

— Не истери, Бардин, — спокойно сказал Новиков, но его терпению может прийти конец.

— Он наш инструктор! А ты, — крикнул он на Артёма. — Кто говорил сфоткаться? Весело вам всем было. Родя только...

Я не стал ждать, пока санкции к нашему нервному товарищу применит Валентинович. Схватил лежащую в столе флягу с водой, которую мы всегда носили в летний период, и вылил немного воды на Бардина. В ту же секунду он замолчал, задышав как после бега.

— Пошли в туалет, — сказал я, и повёл его за собой.

В санузле штаба эскадрильи Костя умывался, ныряя под кран с холодной водой. Так можно и совсем сорваться, если не успокоить эмоции.

— Полегчало? — спросил я, протягивая ему китель от повседневной формы.

— Нет. Сердце быстро бьётся. Щас вырвется наружу. Чего я там, много наговорил?

— Достаточно, чтобы получить леща командирского.

Вытереться было нечем, но Костю, как мне кажется, это не заботило сейчас. Одевшись, он подошёл к окну, смотря куда-то вдаль.

— Ты же видел, Серый. Самолёт горел, место падения в огне. Они могли прыгать сразу, — сказал Костя. — Но как покинуть кабину, если под тобой дома?

— Нельзя. Будет много жертв и разрушений. Экипаж увёл машину в сторону, как и положено. Чего ты так нервничаешь?

— Меня бесит, что нам не могут ничего сказать. Будто мы маленькие. У нас у каждого больше 100 часов налёта. Мы не дети.

— Вот и не нужно себя вести, как ребёнок, Костян. Будь сдержан. Или тебя что-то другое гложет?

Просто так нервничать из-за недосказанности нельзя. Может что-то надломилось у Бардина?

— Ты всё верно сказал, Серега, — произнёс Костя, поворачиваясь ко мне. — За себя я не уверен. Смогу ли я так, до последнего бороться?

— Почему нет? Это наш с тобой долг. Даже не думай...

— Но я думаю. Постоянно думаю теперь. Спать не могу. Как услышу, что Артём говорит во сне, так трясёт всего.

Вот чем ему помочь? У него сначала неуверенность с боязнью отца подвести была, теперь вот это. И не бросишь в таком состоянии. Товарищ, как-никак.

Дверь в умывальник открылась, и на пороге появился Макс с довольным лицом.

— Новиков сказал вас позвать. Сегодня вечером к Николаевичу пойдём.

Глава 2

В отделение к Николаевичу просто так было не попасть. Хирургия «славилась» своими строгими порядками и медсёстрами с противным характером и голосом.

Тишина в коридоре отделения стояла гробовая. Любой, кто был не в палате, сразу становился объектом пристального внимания со стороны постовой медсестры.

— Петрин, у вас постельный! Чего мы ходим? — кричала на хромающего пациента со своего рабочего места бочкообразного вида медсестра.

— Я ж только за уткой для соседа...

— Сама принесу. Быстро в кровать, — махнула она на него, и повернулась в нашу сторону. — Чего в дверях столпились? Читали про часы посещения?

— Мы... мы к майору Нестерову, уважаемая... — промямлил Костя.

— Вы чего удумали? Часы посещения с 15.00 до 17.00.

— Так сейчас 16.50. Мы успеваем, — сказал Артём, вжимаясь в стену.

Грозная тётя давила на него своим бычьим взглядом и мощным весом.

— Я сказала, вперёд из отделения. Сейчас в училище позвоню... А это кто у нас такой? — резко переменилась в настроении медсестра.

Из-за наших спин выступил Роман Валентинович с большим веником непонятных цветов. Одевшись в строгий костюм, который явно принадлежал кому-то из более старших Новиковых, командир звена с широкой улыбкой протиснулся перед нами к засветившейся от счастья привратнице хирургии.

— Ромочка, какими судьбами? Ещё и с цветами! — воскликнула она, совершенно забыв о своих обязанностях.

— Галинэ ты моя, Галинэ! Потому, что я с севера, что ли. Я готов рассказать тебе поле, про волнистую рожь при луне. Галинэ ты моя, Галинэ, — перефразировал Новиков знаменитое стихотворение Есенина. — Давно не видел тебя, Галочка, — сказал он, целуя руку медсестре.

— Конечно. Ты всё со своими курсантами, да самолётами. А у меня вон сколько работы.

Да, сидеть полдня и следить за утками, разрабатывая при этом голосовые связки — чтоб я так работал! Хотя, конечно, утрирую я деятельность медсестёр. Много они работы выполняют.

— Галиночка, мой ты человечек прекрасный, пойдём чайку попьём, — сказал Валентинович, поднимая вверх авоську с коробкой торта «Ленинградский». — Давно не сидели мы с тобой.

— Ромашка, ты ж не просто так пришёл. Сейчас, вообще-то, ещё не вечер, чтобы... оой! — взвизгнула медсестра, когда Валентинович развернул её в сторону ординаторской и резко ущипнул за попу. — А ручки всё такие же шаловливые у тебя. Куда свою гвардию подеваешь?

— Они к Петьке. Вещи отдадут и назад. Милочка моя, ну надо... — продолжил уговаривать её Новиков, но Галина не склонялась перед очарованием бравого советского офицера и перспективой с ним... скушать тортик.

— Ромка, нельзя к нему, — отстранила она Новикова от себя, но Валентинович не сдавался. Был он заинтересован в продолжение вечера в ординаторской не меньше, чем мы в посещении Нестерова.

— Про волнистую рожь при луне. По кудрям ты моим догадайся. Дорогая, шути, улыбайся, не буди только память во мне про волнистую рожь при луне, — продолжил командир звена показывать свои познания в отечественной литературе.

— Сколько я уже раз тебе говорила? Ирина попросила не пускать. Она не отходит от него. И... здесь посетители, Ромка, — сказала Галина, убирая руки Валентиновича от своей объёмной груди.

— Галинэ, ты моя, Галинэ! На тебя она страшно похожа, может, думает обо мне… — запел снова Новиков, но тщетно.

— Нет, я сказала.

На этом стихотворный запас Валентиновича, как я думал, должен был закончиться. Но не тут-то было.

— Есть в имени Галина азовские наши приливы, и шорох золотистого песка, вкус волны соленой, жарким солнцем опаленный. И её нежный взгляд, как неистовый и багряный закат...

— Ой, ну пошли, лётчик-стихоплётчик! — отмахнулась Галина. — А вы недолго, и чтобы тихо там у меня. Третья палата у Нестерова.

Новиков и Галина исчезли за дверью ординаторской, пока мы переобувались в принесённые нами тапки. Настолько готовились к посещению, что и сменку с собой взяли.

Тихо постучались в дверь третьей палаты и приоткрыли дверь. Все четыре наших головы просунулись внутрь, чтобы посмотреть обстановку. В палате тихо звучала музыка.

— Чего крадётесь? Не сплю я, не сплю, — прозвучал шёпот нашего инструктора.

Он лежал на одной из двух кроватей, пытаясь перелистнуть страницу книги загипсованной рукой. На соседней койке, укрывшись простынью, спала Ирина.

— Не разбудите. Она после ночной смены сегодня. Вроде старшая медсестра, а службу тащит наравне со всеми.

— Как ваше здоровье Николаич? — спросил я, первым входя в палату.

Первое впечатление от внешнего вида — у Нестерова было сломано практически всё. Обе ноги в гипсе, подвешены на растяжках. Левая рука, из которой торчат различные железки, лежит на специальной подставке. Правая в гипсе, но у него получается ей двигать. Шея в компрессах для восстановления после ожогов, и множество царапин на лице.

— Не дождёшься, Родин. Спасибо, что пришли. Думал, что не пустят вас. Слышал, как Ирина никого не пускает ко мне, — сказал Нестеров, откладывая в сторону книгу Достоевского. — Скоро экзаменационные полёты, а вы по больницам ходите. Думал, что вы на спортгородке пропадаете.

— Сегодня можно и отдохнуть, товарищ майор. Мы ненадолго, — сказал Костя.

— Да я наоборот рад, что смогли прийти. Кстати, кто, теперь, с вами полетит?

— Новиков. А на сам экзамен пока ещё не определили, кто именно проверяющим будет, — ответил Макс, присаживаясь на стул около раковины.

— Ну, главное не мандражируйте, — сказал Николаевич, почесав свою левую руку. — Чешется ужасно, а железяки не дают подлезть.

— Врачи что говорят? — спросил Костя, который всё ещё стоял около двери.

— Бардин, а ты чего там стоишь? Иди, поздороваемся, — сказал Нестеров, вытягивая правую руку, чтобы поздороваться.

Я стоял ближе всех, и собирался присесть рядом с кроватью Николаевича. Он смотрел на меня с ухмылкой, будто обрадовался, что прочитал мои мысли.

— На твоём лице, Сергей так и читается — ну я же говорил, — сказал Нестеров, отводя взгляд в сторону.

Ему получилось угадать, что крутилось у меня в голове. Неужели я так отчётливо показывал это своим выражением лица?

— Это лишь приметы, Николаич.

— В авиации слишком много суеверий, Серый. Все не получится соблюдать, — сказал Костя, медленно подходя к Николаевичу, и аккуратно пожимая ему руку.

— Как видишь, Бардин, эти следовало соблюдать, — усмехнулся Нестеров. — За фрукты спасибо, но я столько не съем.

Я посмотрел на стол напротив его кровати. На нём было навалено несколько авосек с различными фруктами и гостинцами. Туда же добавились и наши. Стоял рядом с этой фруктовой горой и радиоприемник играющий очередную песню Кобзона, в виде небольшого кожаного футляра с надписью «Кварц» и плечевым ремнём для переноски.

— Вам сейчас надо больше витаминов. Восстановление много времени займёт. Успеете вернуться в этом году? — спросил Артём, но мы трое удостоили его гневным взглядом, а Макс даже ткнул его кулаком в плечо.

— Ладно тебе, Максим. Темыч, ты сам как? Смотрю свеженький и только слегка поцарапанный, — спросил Нестеров.

— Выписали через несколько дней. Вроде никаких осложнений нет, но заставляют обследование пройти. А ещё на досках обязали спать. Чё за бред? — выругался Тёма чуть громче, чем это было нужно.

— Гудок прикрой, Тёмыч, — шикнул на него Макс. — Верещишь так, что Ирину Сергеевну разбудишь.

— Да ладно вам. Не собачьтесь, — успокоил Нестеров. — Компрессионный перелом у меня первой степени. Сейчас не помню, каких именно позвонков, но ходить буду. Криво, конечно, но на своих двоих, а не на четырёх.

— Значит, как заживет, вернетесь к нам? В следующем году мы МиГ-21... — снова вставил свой вопрос Артём.

Что за бездумное создание, наш товарищ? Головой что ли шандарахнулся на приземлении? Нашёл, что спрашивать у Николаевича. Я даже не представляю, каково ему сейчас. Хорошо, если не совсем не спишут по здоровью. Как ему без неба?

— Тёмыч, тебе не надо в туалет? Ты ж сильно хотел всю дорогу до палаты? — намекнул я ему, что стоит либо заткнуться, либо выйти за дверь, раз не может язык за зубами держать.

Николаевич начал смеяться и тут же скривился от боли. Резко ему двигаться нельзя.

— Пускай. Я уже в первые дни отпсиховался. Вон, дырки видите на дверях? — кивнул он в сторону встроенного в стену шкафа, двери которого выкрашены в цвета стен палаты. — Тренировался в метании гранаты, только вместо неё стаканы использовал.

На дверцах и, правда, были небольшие вмятины от посторонних предметов. Представляю, как переживала Ирина, когда видела эти эмоции.

— Что пошло не так, Пётр Николаевич? Почему не сразу прыгнули? — спросил я.

Из рассказа Николаевича стало понятно, что он уводил самолёт от деревень и должен был прыгнуть сразу за Артёмом. Однако, в месте падения он в тот момент разглядел небольшой хутор.

— От больших деревень ушли сразу. Потом, пока фонарь скидывал, увидел эти три дома. Дал ещё ручку вправо, привёл в действие катапульту, но задел не до конца открывшийся фонарь. Удар был сильный. Думал, спина у меня разлетится. От кресла, когда отделился, до земли лететь было совсем немного. Плохо помню, как приземлился и на что.

Мы разговаривали ещё долго. От души посмеялись над вечером у Светы и Наташи, когда Тёмыч делал предложение своей девушке. Николаевич рассказал, как он вступал на путь создания семьи. И, как всегда, разговоры про авиацию. А потом проснулась Ирина.

— Как вы прошли? — удивилась она, разнося всем чай, который она вскипятила в небольшом самоваре.