Велосипедная прогулка

Велосипедная прогулка

Алексей А. Шепелёв

Но ты не сможешь отпустить на волю, но ты не сможешь подарить свободу, но ты не сможешь приручить навеки, чтоб не кончался горизонт повсюду… Е. Летов

© Алексей А. Шепелёв, 2022

ISBN 978-5-0051-6663-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

В летних сумерках чувствовалась горечь, приятная и острая – такая бывает после короткого дождя, когда высыхающая на солнце трава пахнет в сто раз сильнее, чем обычно; эта горечь улавливалась не обонянием, время от времени она просто возникала внутри, отчего сердце на секунду сжималось, а потом начинало биться неровно и нервно.

Сидеть дома с таким ощущением было невыносимо. К тому же я прекрасно понимала, что означает эта внезапная горечь. Так бывало со мной уже не раз, и следом за ней неизменно наступало полнейшее равнодушие к жизни, которое, если его вовремя не перебить, легко могло бы иметь самые неприятные последствия. Но, к счастью, всякий раз я знала, что нужно сделать.

Велосипед был не мой, мне оставил его на время своего отъезда один старый знакомый. Сказал: будет, мол, нечем заняться или вдруг грустно станет – покатаешься, мозги проветришь. «Надеюсь, за полгода в Штатах я куплю себе такой же, даже намного круче» (что-то про карбоновые рамы и три десятка скоростей), – добавил он, как-то нарочито улыбаясь, как будто тренировался для новой жизни, где всё в изобилии и все улыбаются.

И ведь действительно срабатывало: даже в разгар очередного приступа вселенской тоски, стоило только выехать за город, хорошенько разогнаться… Как в детстве – на плохо управляемом гиганте, со странным названием «Сура»… Сразу видится клип моей любимой группы Queen: молодые англичанки, этакие эмансипе леди Годивы, катят с ветерком на допотопных спортивках с загнутыми рулями… их много… Но это лет четырнадцать, наверно, мне уже было, когда я сама в последний раз каталась!.. Вспоминается немецкий фильм про взрослеющую девушку, получившую первый оргазм при поездке на велике… Хотя для меня в этих велотрипах нет почти совсем ничего эротического, а тогда и тем более… Было что-то простое, и в то же время сложное, как запутанная задачка по геометрии… и в то же время опять простое, неописуемое, от какой-то неповседневной тайны: какой русский не любит быстрой езды?! Только я вот не очень русская, да и коротенькую клетчатую юбочку с цепочкой на боку я бы тогда ни за что не надела…

Тогда в нашем городке встретить велосипедиста (а тем более велосипедистку) было большой редкостью, разве что прогремит рано утром в выходные дядя Петя из второго подъезда, в длинном плаще и резиновых сапогах, с примотанной к рамке удочкой, а потом вечером, уже поддатенький, катит домой скрипучий «Урал», на руле со снизкой силявок для кота… Проедет спортсменка в облегающем костюме – все так и замирают!.. А тут – откуда-то всё больше вышмыгивают на модных «велах» невероятные, раскованные девочки-манги – как будто те самые иностранки из клипов и фильмов: в тех самых юбочках, в которых мы и на дискач отпроситься не решались, в лосинах уже без юбочек, в перчатках, очках и наушниках!.. И почти всем тем же экипированные – мальчики!..

I want to ride my bicycle, I want to ride it where I like…[1]

Но, может, я и не вышла бы из дома с велосипедом. Так и осталась бы лежать на кровати с пледом, безучастная ко всему, глядя в потолок или в книгу, что казалось мне занятиями практически равноценными. Или, набрав первые несколько цифр одного очень важного для меня номера, останавливалась бы в раздумьях, сбрасывала, а через минуту набирала снова. Однако нашлись у меня кое-какие дела, которые, как ни странно, даже сумеречный мой сплин не смог отодвинуть на второй план. Тем более что всё это каким-то неведомым образом оказалось между собой взаимосвязано…

Поэтому, будоража соседей, я прогрохотала вниз внушительного вида «изобретением». На улице в лицо сразу же бросился порыв сухого ветра. Вечер, притворившийся благостным и прохладным, по ту сторону оконной рамы оказался душным и неприветливым – если б не велосипед, тащиться на другой конец города расхотелось бы мгновенно. Но именно туда влекло меня моё важное дело, а если точнее – подруга, с которой тысячу лет не виделись.

Вика – странно сказать! – капитан контрразведки, спортсменка, комсомолка, а теперь ещё в меру брутальная красавица-латинка (в отличие от миниатюрной, неспортивной, скромной и… стильной, не в лосинах, меня) – целых четыре года пропадала в дебрях гангских джунглей и южноафриканских рифтов (!) и теперь приехала на несколько дней в тихий родной городок «оформить на себя» квартиру бабушки. Такую встречу откладывать нельзя, несмотря ни на какие причуды моего эмоционального фона.

Отбросив хандру и уже с удовольствием предвкушая поездку с ветерком, вспорхнула на велосипед с грацией, которую наверняка оценила бы, будь она жива, «божественная Изадора» («дар Изиды» – какая энергетика в этом созвучии!), и направила его в западную сторону города, туда, где за уходящей в бесконечность лентой главной улицы, казалось, не было больше ничего.

* * *

Я верю – он появился не случайно. Я теперь знаю, что, если бы мы не встретились именно тогда и именно так, я разыскала бы его каким-то другим способом. Любым. Потому что он стал частью меня гораздо раньше, чем я увидела его.

Обитатели и завсегдатаи Дома печати в нашем милом городке испокон веков считали и продолжают считать сие учреждение средоточием интеллектуальной и даже богемной элиты. Один местный Союз Писателей в двух кабинетах на третьем этаже чего стоит! Понятно, нельзя произнести подобное без иронии: богема и духовный аристократизм – в суетливо-тягучих буднях провинциальных редакций, на прокуренных лестницах с жестяными банками окурков… но он появился именно здесь!..

Я работала в одной из крупных областных газет и чувствовала себя, что поделать, почти совершенно в своей стихии. Тогда-то мне и стали попадаться на глаза его тексты – необычные, умные, порой с вольным обращением с принятыми понятиями и авторитетами, едва ли не циничные – что совершенно несвойственно нашим авторам, а у него казалось всегда уместным и органичным. Написанные от руки, мелким и неровным почерком, их и разобрать-то с первого раза мало кто мог… Я – могла. Я была единственной, кто брался их перепечатывать, и раз от раза процесс этот становился для меня почти сакральным действом, выбивавшим из рабочей колеи на весь оставшийся день. Да что там работа – часто после очередной его рецензии или отчёта о неведомых мне литературных мероприятиях и столичных тусовках я ночей не спала, размышляя, кто он, как выглядит, сколько ему лет… и представляла, что в один прекрасный день… В общем, я влюбилась. Смешно сказать – по почерку.

Прекрасный день наступил зимой. Редакторша привела в кабинет, где я работала, голубоглазого молодого человека… Он показался мне симпатичным и скромным, и на её просьбу помочь внештатнику с распечаткой какого-то текста я, несмотря на занятость, отреагировала снисходительно. Я отлично знала, что его рецензии и очерки всегда были на бумаге, но почему-то, как только мы остались вдвоём, сердечко моё начало очень уж усиленно работать, подгоняя кровь к лицу. Оно, глупенькое, что-то такое почувствовало… Взгляд его был так же энергетичен и необычен – как и тексты. Какая-то вспышка… На мониторе – его текст, готовый к печати. А под ним – его имя! Вот так мы, наконец, встретились. И я безмерно возжелала стать его собственностью.

Он об этом, конечно, ещё не знал.

* * *

Честное слово, крутить педали не так-то просто! Особенно с непривычки. Первые километры это может нравиться и даже приводить в восторг, но минут через двадцать-тридцать ноги словно наливаются свинцом, и согнуть-разогнуть их становится действительно проблематично. Не проехав и половины пути, я поняла, что до Викиного дома просто не дотяну, ибо путь и на общественном транспорте был бы неблизкий. Стремительно вечереет, я вся вымотанная, боль во всех мышцах… И, главное, надо ещё выдержать разговор – первые эти минуты… Не столько, я всё же надеюсь, выяснение отношений, сколько сразу поддержать его, как говорят, в позитивных тонах.

Надо предупредить: мало того, что тень старой нелепой обиды, наверное, так и стоит у неё, виртуальной и загорелой, за плечом, оно и просто невежливо. Остановилась, достала мобильный.

Гудки, скрип и скрежет… Дышу всё же часто, в груди, прямо у горла, что-то колышется…

«…В глухих лугах его остановлю…» – тоже песенка про вел и любовь из нашего детства…

– Ну ты где, я тебя уже заждалась! – вполне себе бодрая.

– О, извини, ты знаешь, я… я тут к тебе на велике выехала и на Советской шину проткнула! Какие-то уроды стекла насыпали, авария, что ли, была… – немного не то, осекаюсь, но ладно… – Придётся возвращаться, а пока туда пешком, обратно, уже совсем поздно будет, давай я завтра?..

– Вот ты всегда так! Ладно, слушай, завтра мне здесь в нашей конторе отметиться нужно – я ведь человек подневольный, сама понимаешь, типа, служу Отечеству… Давай тогда лучше я к тебе часика в два сама заскочу, фотки принесу, fine? В воскресенье мне уже надо прибыть на… Оу, сорри, зарапортовалась!.. – Подруга детства уже шесть лет живёт в столице и там несёт ответственную, тяжёлую и невидимую на взгляд обывателя службу. Вернее, это уехала она в столицу, а дальше её швыряло – то в Беларусь, то на остров мечты и свободы, то в Индию, а теперь вот докатилась и до Южного полушария!

– Ой, Вик, это было бы просто супер!

Не умею я врать – даже на три копейки. Детсад какой-то…

Впрочем, ей, наверное, не до меня: наверное, она сама «пытается адаптироваться», не выглядеть напрочь чужеродной. В очередной раз ловлю себя на том, что говорит она, перемежая речь простейшими английскими словечками, иногда совсем странными (раньше выскакивали все эти innit? и okay), то зависает на месте, то наоборот захватывает-заглатывает кучи слов, как будто задыхаясь, из-за чего обычные фразы звучат непривычно, как-то наигранно.

Эх, мы тогда в старших классах балдели от Кубы – море, солнце, экзотика, Фидель, Че, революция – доставали все эти редкие книжки – можно сказать, целый фан-клуб организовали. А когда она «вдруг» попала на заветный остров, я начала учить испанский. Кстати, там на курсах как раз познакомились с хозяином велика Иннокентием – столь же интеллигентным молодым человеком, как и все его родственники и само его имя. За пару месяцев дальше «El gato es gris» мы не продвинулись, зато своей разнополой дружбой подтвердили, что, вопреки расхожим стереотипам, и из этого правила всё же есть исключения.

Вика тоже зависла там недолго, а потом уже началась у неё «Рабыня Изаура»… В общем, с Викой мы были не разлей вода, хотя тусили, особенно когда уже «на почве Кубы», со многими (там даже приличные наши дворовые мальчики «вступали в ряды», даже помещение хотели выбить). Ещё у нас была Аринка, третья подружка, больше Викина. Я тоже знала её с ползунков, жили рядом, но как-то не особо с ней дружилась, а потом она всплыла уже в одиннадцатом классе. С самых зелёных лет я смутно понимала, чувствовала, что с ней «что-то не то». В «большой жизни» (тоже уехала, в Питере умудрилась стать фэшн-фотографом) эти её детские наклонности, судя по обрывочным сведениям из полудюжины открыток, проявились в полной мере. Сплошная романтика, только вот с очередной «невестой» к родителям не заявишься.

И вот однажды ситуация выскочила, как в идиотских мелодрамах или ситкомах. Вышло так, будто я свою Вику от неё, этой взрослой Арины с её наклонностями, «захотела отбить», – а в частности, ничего другого, как вместо давно планируемого Аринкиного дня рождения в кино потащила. (В детстве мы с Викой любили затяжные пеплумы типа «Спартака», а потом ещё во дворе пытались их инсценировать… А тут папаше дали бесплатные билеты, Жанка уехала, и я – только узнавшая само это пепельное слово «пеплум», казавшееся засыпавшим античную древность пеплом Везувия – позвала одну Вику…) В мои семнадцать мне ничего подобного и в голову не могло прийти, первые песни Земфиры мне даже нравились, сама всем раздавала и переписывала на центре кассету!..

В общем, каким-то образом вышел натуральный скандал, каким только может быть скандал подростково-девчачий. Аринка со мной года два не разговаривала, и год потом в Питере, и с Викой у них испортилась вся дружба, и до кучи даже у нас с Викой… Но вспоминаю я, конечно, не это дурацкое недоразумение, а то, например, как мы с ней ещё классе в пятом разрисовали книжку про Винни-Пуха. Причём занимались мы этим почему-то не в школе на уроке, и даже не дома, а во дворе за столиком… И неудивительно – такой уж там творился криминал. Лежащему на боку бедному ослику Иа были воткнуты сверху вилы и рядом подпись: «На мясокомбинат!». Свастика на плече мальчугана – и вот вам Кристофер Борман! – даже и сейчас смешно.

Вроде не обиделась, это хорошо. Только мне возвращаться домой совсем перехотелось. Ноги за время остановки, теперь кажется, отдохнули и окрепли. Я огляделась по сторонам. Справа от меня мелькнул, поманив картинами пыльного детства, захолустный переулочек, выходящий к набережной и мосту через речку, за которой – хорошая асфальтовая дорога, ведущая к дачам. Соблазн свободно проехаться по ровному полотну, приятно-мягковатому, нагревшемуся за день и теперь медленно отдающему своё тепло розоватому солнечному свету, не шарахаясь непрестанно от сигналящих машин или рьяно спешащих куда-то людей, оказался велик, и я, дав по тормозам, уверенно свернула.

* * *

На свое двадцатитрёхлетие в подарок от провидения я получила не только высокую температуру, но и его визит. Это произошло через месяц после нашей первой встречи. По просьбе редактора я вышла на работу больная, было тяжеловато, и когда в конце дня он появился, тихонечко открыв дверь (наши сотрудники, да и посетители, врывались всегда шумно и нагло!), я даже не знала, радоваться мне или нет…

Опомнилась, предложила чаю. На мои расспросы, чем занимается помимо прекрасных рецензий, без воодушевления ответил: «да ничем, диссертацию пишу» – как будто речь шла о работе грузчиком. Я, наверное, так и сияла, и он, уже оживившись, признался, что вообще-то ещё и прозу, и вот первый роман даже скоро выходит в Москве.

С писателями местными, матёрыми прозаиками и юными поэтессами, я сталкивалась-общалась едва ли не каждый день, а некоторых даже доводилось по долгу службы интервьюировать. Эх… Участие в Межобластном слёте, грамоты от Администраций и Организаций – в общем, сплошные достижения… Или, например, Иннокентий. Если он открывал рот заговорить о книгах и музыке, то говорил всегда, как свойственно потомственному технарю-интеллигенту, с дилетантским пиететом, даже с раздражающим придыханием! Как о Культуре с большой буквы, как о каком-то «пеплуме» и «Олимпе»! Если он, «сын своих родителей», мог запросто обронить «обожаю музеи и путешествия»… То «мой брутальный грузчик», напротив, – рубил сплеча, взвешивал на руке шедевры и мнения и на глазах играючи отсекал лишнее. В двух предложениях он закручивал такое, от чего коллеги-журналистки, если вдруг удосужились прочесть свою же газетёнку, ещё долго интеллигентно-праведно охали!

По счастью, книга как раз была у него с собой на дискете, и он запросто согласился дать мне её почитать, так сказать, одной из первых. Хотела ли я быть его «одной из первых»? Пусть и в ломающей тело – и в глубине души уже и саму душу! – горячке – да!!

Предложил пойти выпить пива, и через полчаса мы уже сидели в баре с литературным названием «Три товарища». Однако Ремарком тут, понятно, и не пахло, место было, мягко говоря, весьма далеким от какого бы то ни было искусства вообще. Едва слыша друг друга из-за орущей неприятной музыки (а я – ещё от температурного шума в ушах), мы оба, собственно, не знали толком, что сказать…

– О чём же именно будет ваша диссертация? – обращаюсь к нему на вы, борясь с привычно-журналистскими интонациями.

– Платонов и Набоков, – заявляет он, как будто с треском сталкивая бильярдные шары, проверяя, произведёт ли взрыв совмещение двух абсолютных антиподов.

– Ну они же… – я едва лишь вздрагиваю.

– Да, – радуется он, не давая перевести дыхание, – материя и антиматерия, антимиры. Один – хтонический дух, восславляющий вышнее. Другой – дух стиля, языком языка фиксирующий мимолётное… Как совсем сбрендивший под старость Иудушка Головлёв – антипод Дон Кихота. Но это всё литведческая хрень. А вообще – о девочках.

Тут у меня в глазах мелькает смутная тень файла, который был на дискете рядом с романом, но такое не забудешь – «Лолита», Достоевский и Набоков. (Всё же не Платонов?!.)

– Понятно. Но, если честно, не очень…

– Ну… вот у Набокова Долорес, – нарочито простецки говорит он, будто декламирует детские стишки, – а Достославный, ясно, тоже был этой тематики не чужд… Ну тот, со своим «чистым искусством», у него и содрал. Как вирус и антивирус. Причём антивирус, выходит, создан раньше вируса. С набоковских позиций антивирус, анти-ребус… Короче, группа «Тату» forever!

Причём тут «Тату»? – внутренне пожимаю плечами.

– Подожди, а как же тебе в универе разрешили писать об этом?!

– Да вот не столь уж и разрешили… Научное сообщество противоборствует, приходится всячески отстаивать… своих девочек.

– Нравится вам Набоков? – осторожно интересуюсь, вопрос этот для меня важен.

– Всё меньше. Платонов-то намного круче, – как будто иронизирует, но ответ верный! – А уж об антивирусе Достоевского я вообще молчу.

Забавно! И как-то загадочно даже. Многозначительно молчу и жду, что скажет дальше. Курить я бросила.

Наконец-то спрашиваю о романе.

– Да тоже о девочках… Но предупреждаю: это круче чем Лимонов! – заявляет он вновь, наконец-то закуривая, улыбаясь, вглядываясь теперь открыто – в меня.

Заявление – зашатаешься, а скромность – врождённая…

Я опять соображаю: когда он зашёл, то приметил у меня на столе его книжку.

Вдруг вспоминаю Вику с её «викторианской» культурной продвинутостью – нарочитые её фотки в стиле «Пусть мы менты, но ментально не тупы». Когда она ещё моталась поближе, с собой она, пока на невзрачные эти наши пляжи, демонстративно, чтоб попали в кадр, таскала книжки – то пелевинские картонки, то сорокинские дерьмографии… Потом уже пошли слоны, индусы, леопарды, немыслимые храмы в непроходимых джунглях, учителя, ашрамы, носороги, единороги… – короче, совсем уже без текста. А тогда всё даже «что-то умное» постоянно пыталась мне написать: I’m thrilled, в восторге, мол, от того-то, потом от того-то, от Сенчина уже и Елизарова. Я отшучивалась: современную я не читаю, здесь я совсем винтажница и круче всех викторианка, но ЭВЛ – это другое…

Он даже откинулся на спинку стула, приобняв её рукой с дымящейся сигаретой, – жест экспансии и благородства. Но через полминуты, стряхивая пепел, заёрзал, ссутулился на краю стула. В глазах – ни тени похвальбы или столь же привычного желания «рассказать анекдот», «навешать лапши» – как будто он о чём-то далёком и мифически давнем нечаянно вспомнил и теперь вдруг это увидел в отсвете простого бокала. Уж и не знаю, что со мной, но я верю – и его словам, и его жестам.

Улыбаюсь и разглядываю его руки: они тонкие и красивые. Думаю: наверное, такие и должны быть у гениев, и не только у музыкантов. И какой там Лимонов! «Мне бы только смотреть на тебя…»

Что я ему кое-как отвечала, я даже и не помню. Недомогание моё он, видимо, заметил, но, поскольку мы были едва знакомы, сделикатничал, промолчав и сократив время свидания. Выпил один бокал, а я от своего маленького едва отхлебнула.

О моём дне рождения в этот день он так и не узнал.

* * *

За рекой садилось солнце. Хотелось разогнаться и полететь прямо к уходящему в неведомые глубины оранжевому шару – так убийственно красив был этот закат.

Асфальтовая дорога всё же оказалась не очень ровной, и велосипед, подскакивая на выбоинах, звенел всеми своими деталями. «Как бы не угробить его тут», – пронеслось у меня в голове, и тут же, в нескольких метрах впереди, показалась широкая просёлочная дорога, уходящая от магистрали в сторону леса, и я сползла на неё.

С этой дороги вскоре свернула на внятную одноколейную тропку, ведущую по обочинам полей к подлеску. Поначалу ехать среди лопухов и чертополоха, клёнов и орешника было легко и прикольно – велик всё же и для езды по пересечённой местности. Как ни странно, у меня без особых усилий получалось, не сбавляя скорости, лавировать меж обступающих с обеих сторон зарослей, приятно чиркающих и бьющих по ногам и крыльям – подсохшие, как бы ощутимо горькие, репейник, полынь, цикорий (Жанка пьёт его «от похудания»), кустистые ромашки с полуоблетевшими лепестками (только мои любимые не аптечные, что назывались раньше «маточной травой» – от латинского matrix, а элегантно-одиночные луговые), просто высокая полевая трава… Вот настоящее стерео: тут и там – то тут, то там!.. Да, прикольно – как вся эта мелькающая поросль слегка колет кожу на икрах…

Скрипение рессор, поскрипывание руля, странное, но приятное чувство, чувство руля, общая пружинистость всего и ощущение поездки, чуть ли не полёта: как будто это – твоё дополнительное тело, скрипящее всеми своими костями и сухожилиями, ритмично сокращающимися мышцами, трущимися деталями и поверхностями, несущее тебя к… ор-га… низ… (шучу: это просто толчки от кочек на дороге!) к едко-оранжевой точке уже у тебя в зрачках.

Тропинка бежала себе вдаль, легко и беззаботно, и эта лёгкость постепенно словно бы передавалась мне. Вкрадчивая, успокаивающая вечерняя свежесть, различимые, но приглушённые запахи и звуки, незаметно меняющиеся с привычных городских на подзабытые, но в глубине сознания такие родные – даже для не бывавшей в детстве в деревне меня.

«Колесом за сини горы солнце красное скатилось…» – как-то невзначай процитировал он моего любимого поэта, и я, как знаток, даже начала спорить, но почему-то мне казалось: рыжее.

«Он мыслит до дури о штуке, катающейся между ног…» – я даже это знаю, загадку о крестьянине (и мно-го-гое, ой-ой, другое!), и, конечно, ответ – лисапед! Естественно, проспорили оба: у Есенина «солнце тихое скатилось». А он сказал, что, видите ли, не любит оранжевый цвет, не любит апельсины, не любит…

Жёлто-красное, огненно-рыжее светило растаяло за горизонтом. От прогревшейся за день земли ощутимыми волнами идёт тепло, и в то же время со стороны шоссе и речки, или ещё со стороны леса и озера, уже веет холодной сыростью…

Поглощённая особой медитацией движения и перемещёния в пространстве, своими мыслями и мечтами, не сразу заметила, что заросли вокруг сгустились и довольно сильно стемнело. Оглядевшись, я поняла, что не знаю этого места и никогда так глубоко в подлесок не заходила. В груди возник лёгкий холодок. Тут совсем всё иное, особенно если смотреть вверх, где со сказочным скрипом качаются едва белеющие и мрачно чернеющие стволы… стучат дятлы, пахнет сумерками, растительностью и сыростью… кружится голова…

«С тропинки-то я не сворачивала, и, если не сверну, она меня и выведет обратно», – чуть сбавив скорость, поехала всё же ещё дальше. Однако через несколько метров дорожка начала резко сужаться, настолько, что холодные кленовые лапы неприятно задевали по лицу. И вновь вместо того, чтобы остановиться и осмотреться, повернуть назад, с испугу я, конечно, начала что есть мочи крутить педали!

Вокруг было уже почти полностью темно, стало трудно следить за дорогой, и очень скоро, как я будто и предчувствовала, запнувшись обо что-то, рухнула вместе с «железным конём» прямо в заросли папоротника.

Едрить твою коляску! – тут нужно точное ругательство. Навернулась нехило – плечом саданулась, боль даже и в шее немного… Кости вроде бы целы… Отплёвываясь от паутины, ищу соскочившую сумочку с телефоном… Кое-как поднимаю, выдирая из сухой травы, велик. Вот так и знала – ещё и цепь слетела! Закрепить её, конечно, дело нехитрое (в детстве я, кажется, делала это не раз!), только после руки будут в мазуте, а вытереть нечем: листья и трава, я уж знаю, помогают мало. Но раздумывать особо некогда – темнеет, десятый час уже, скоро и видно мало что будет.

Вздохнув, прислонила буйного «коня» к ближайшей берёзке – даже с подножкой «не стала мучиться»! – и, без наносекунды эротизма, присела перед ним на корточки. Уже хотела ухватиться за треклятую неприятно-маслянистую цепь (раньше, кажется, был ещё «ключик» – аптечка с инструментами на рамке «Суры» болталась), как вдруг совсем рядом явственно услышала… голос.

Даже не голос, а такой неопределённый звук, похожий на громкий вздох. Отчего-то сразу показалось, что издать его мог только человек. В ужасе я отпрыгнула назад и, снова задев ногой торчащий над землей корень, оказалась на земле.

Поднявшись-отряхнувшись, увидела неподалёку врытые в землю дощатые стол и лавки, которые сначала не заметила. Интересно, кто это себе место под пикничок оборудовал в такой глуши?..

Инстинктивно схватилась за телефон – моя подержанная раскладушка (хоть не развалилась!), конечно, тут же запикала… Чтобы побороть приступ страха, даже начала довольно громко напевать.

There’s nothing left to try, There’s no place left to hide There’s no greater power, Then the power of good-bye…[2]

Почему-то Мадонна, самой смешно… Да и вообще… Удачно пришвартовалась! Только бы скорее починить велик!..

И снова я услышала тот же звук. Уже громче и отчётливей. Сомнений не было – совсем рядом кто-то есть и он явно чувствует себя нехорошо.

* * *

Гость стал заглядывать всё чаше. Каждый раз неожиданно, приводя меня в панику и замешательство, и хотя я под каким-то благовидным предлогом дала ему однажды свой телефон, он ни разу не позвонил. (Потом узнала, что телефона у него, конечно, нет никакого, звонил из автомата, да и вообще тогда ведь вообще не было всей этой интернет-болтовни!)

Роман к тому времени был мною прочитан несколько раз, так что к роману с его автором морально и, как мне самонадеянно казалось, физически я была подготовлена. Однако всё шло как-то очень уж неторопливо, а если точнее – практически никак. Но я была влюблена в него безумно, влюблена так, что даже кажущееся (или намеренное?) отсутствие намёков с его стороны на наши возможные более близкие отношения, меня почему-то не смущало. Я упивалась его книгой, своей любовью, она озаряла меня изнутри и я буквально сияла. Так хорошо мне не было никогда.

Книга и действительно оказалась сверх ожидания странной, ломающей трафареты и устои, выворачивающей всё наизнанку, обнажающей неприглядное, но где-то в глубине… Да и созерцая автора, я подчас видела перед собой не взрослого парня с притягивающей харизмой, с жёсткой раздваивающейся бородкой и в камуфляжных штанах, а маленького мальчика лет шести…

Смешно до слёз, что наши мадамы, конкурируя с ним за место в газете, сами ваяют рецензии – то на Татьяну Толстую, то на Улицкую, то вообще на каких-то Ветлицкую-Метлицкую и Дину Рубину – всё то, что мой папа с присущим ему профцинизмом (он журналист) называет «климактеральной прозой»… (Хорошо, что хоть Иннокентий всё же Лимонова читал и Стругацких, а не…) Да ещё, увиваясь вокруг редакторши, суют ей книжки и на ходу обсуждают, «кто интеллектуальней» – из этих их высоколобых фавориток, а как будто из них самих… А тут тихой сапой, покуривая, заявляется он – со своим листочком с каракулями!..

Мои эмоции зашкаливали, сокровенные мечты, казалось, сбывались среди обычных рабочих будней. Каждый его рассказ, каждая рецензия, которые он приносил «в печать» или просто почитать, оказывали на меня какое-то экстатическое воздействие. Они пронизывали меня насквозь, как током – от любых строчек, написанных им, я испытывала ощущение безумного, неземного счастья… подобное со мной случалось впоследствии – я нисколько не преувеличиваю! – разве что при оргазме – и, признаться честно, возможностью такого сравнения я тоже обязана ему.

Рассмейтесь, смехачи! знайте же, незнайки! хотите и не хотите, нехочухи!

Может быть, всё это так и продолжалось или закончилось бы, не начавшись, если б тем дождливым летом в один из своих теперь уже весьма частых визитов он не предложил мне вместе отметить праздник города – справляемый всеми «в один и тот же час, в один и тот же день»… До этого я была, как все говорят, на дне города (наверно, «На дне», как у Горького!) только один раз в детстве да регулярно перепечатывала славословно-тошнотворные отчёты на первых полосах и неизменно им сопутствующие криминальные сводки «на задворках»…

С одной стороны, естественно, ничего хорошего из этого празднования не вышло, и надо было бы сразу воспринять это как некий знак, но с другой… Моя подруга Жанна, хоть и знакомая уже с некоторыми сомнительными личностями, совсем вдруг не выдержала «колорита» и через десять минут под проливным дождём сбежала. А я – осталась!

Так я познакомилась с его миром – с целым, казалось мне, «подпольным обществом», и прежде всего, с его чудаковатым другом Логиновым, тоже на ходу сочинявшим стихи и изречения.

И оставалась четыре месяца, и пытаюсь – после всего, что было – оставаться по сей день…