Перстень с бриллиантом

Какая-то бойкая старушенция вполголоса делилась свежими «новостями»:

— Говорят, в городе объявилась банда. Режут, насилуют... Вот и Сереженьку нашего, видно, в карты проиграли...

«Пошло-поехало, — подумал про себя Владимир. — Теперь трагедия будет обрастать новыми подробностями, как снежный ком. До лавиноопасности. Пока не докопаемся до сути. До истинных убийц...»

Печально звучала траурная музыка. Владимир шел в полушаге от классного руководителя Сережи, Полины Васильевны — моложавой женщины. Она поминутно вздыхала:

— Надо же, надо... такому произойти. Я ведь Сереженьку знаю с первого класса. Можно сказать, на глазах вырос. Застенчивый такой... В младших классах авиамоделизмом занимался, делал планеры, самолеты. А подрос — увлекался рисованием. Ходил в изостудию при Дворце текстильщиков. Рисовал космос, межпланетные корабли, пришельцев. В блестящих костюмах, с антеннами на головах. Мы однажды в классе организовали выставку его работ. Вся школа посмотрела...

— А как... как у него с друзьями? — спросил Владимир.

— Сережа хоть и был... Как это страшно — «был»... застенчивым, но отличался общительностью. Как сейчас сказали бы — коммуникабельный. У него было много друзей...

Полина Васильевна опять всхлипнула и достала из сумки платочек.

— А кто в классе были самыми близкими друзьями Сережи?..

— Рома Князев, Дамир Зауров... — учительница посмотрела по сторонам и кивнула: — Вон они.

Два довольно высоких подростка — один чернявый, другой светловолосый — шли впереди процессии, поддерживая ладонями гроб. Лица их были печальны.

— А какие у них с Сережей складывались в последнее время отношения?

— Какие у друзей могут быть отношения? — вымучила на лице улыбку Полина Васильевна. — Самые добрые. В кино — вместе. На дискотеку вместе. Со школы — тоже вместе... А как там дома, на улице — уже не знаю. Надо спросить у родителей.

Последнее, что врезалось в память Владимира, — сырой холмик земли. И мужчина средних лет, в помятом пиджаке, опухший и небритый, упавший на комья глины. Его с трудом оттащили в сторону какие-то незнакомые люди.

— Отец Сережи, — пояснила Полина Васильевна. — Они давно уже не живут с матерью. Разошлись.

Марат Давлятович встретил Тимофеева словами, ставшими уже как бы присказкой и от Ахунова не отделимыми:

— Ну-с, так чего мы на сегодня имеем?

Тимофеев подробно рассказал о своем пребывании на месте происшествия, о визите к истопнику, дом которого находился около злополучного пустыря, а также о похоронах.

— М-да, — постучал в раздумье пальцами по столу Ахунов. — Вот если бы этот истопник описал в двух-трех штрихах, какие из себя типы, что появлялись на пустыре... Но ничего... — и Ахунов энергичным движением пододвинул тощую серую папку Тимофееву. — На-ка почитай!

Владимир открыл папку. Справка судмедэкспертизы, вложенная в нее, сухо гласила: «Вскрытие трупа гражданина С. П. Игнатенко, 1975 г. рождения, показало, что смерть наступила в результате глубокой травмы черепно-мозговой коробки, нанесенной металлическим предметом, предположительно стержнем бетонной арматуры, и удушения телефонным проводом между 17 и 18 часами 16 апреля 1991 г.»

Тимофеев вздохнул: так, налицо садистское убийство. Он передвинул бумажку и увидел под ней крохотный газетный обрывок. На самом краешке его химическим карандашом были нацарапаны слова-каракули: «Серега! Ежели еще раз не откроешь дверь, знай — убью». И подпись — «Отец». Наблюдая искоса за лейтенантом, Ахунов произнес:

— А это нашли в кармане убитого.

Тимофеев задумчиво посмотрел на Ахунова, теребя подбородок.

— Не торопись, — сказал тот. — Чутье подсказывает, что здесь не так все просто... Хотя кто его знает. И все-таки поезжай сначала к матери Сережи, расспроси ее обо всем. Выясни, в какой обстановке жил мальчик. А только потом — к его отцу. И смотри, скоропалительных решений не принимай. Держи меня в курсе. Везения!

Тяжелый разговор предстоял Тимофееву с Галиной Ильиничной, только что похоронившей сына. Но и откладывать его на потом нельзя — время торопит. Упустишь его — и затаившиеся до поры до времени преступники, возможно, облюбуют для себя уже новую жертву...

Комната Сережи была маленькой, уютной — письменный стол, в вазочке для цветов карандаши, кисти, на столе — стопка книг: фантастика, детективы, комиксы. Над столом на стене — вырезанные из журналов цветные фотографии боксера Мухаммеда Али, Майкла Джексона, Арнольда Шварценегера... Дальше — сплошные картины. На книжных полках, на стене, в рамках и без них, выполненные маслом и акварелью, темперой и карандашами. Картины Сережи. Их пространство было заполнено фантастическими планетами и городами, ракетами и людьми, звездными сплетениями и космическими пришельцами. «Талантливый парнишка» — отметил про себя Тимофеев, и его сердце еще раз болезненно сжалось.

Заметив, с каким вниманием следователь рассматривает рисунки ее сына, Галина Ильинична вздохнула:

— Сереженька мечтал стать художником-космонавтом, как Леонов. Побывать на других планетах и рисовать с натуры. Не сбылось... — Она опустилась на диван.

Тимофеев присел на стул напротив, спросил:

— Кто у него были друзья?

— Кто?.. — повторила Галина Ильинична. — В последнее время Сережа дружил с одноклассниками Ромой Князевым и Дамиром Зауровым. В кино, на стадион вместе ходили. Очень любили футбол...

— А не помните, были между ними какие-нибудь разногласия?

— Что вы! Мальчики из таких порядочных семей. У Ромы отец — директор консервного завода, а у Дамира — родители в торговле... — и тут Галина Ильинична словно споткнулась, осеклась. — Уж не их ли вы подозреваете?! Боже упаси...

— Что вы, что вы, — успокоил ее Тимофеев. — Просто для полной ясности я должен знать об окружении Сережи.

— Нет, мальчики прекрасные, хорошо воспитанные.

— А... недруги могли быть у Сережи?

— Какие могут быть недруги в шестнадцать лет! — удивилась мать.

— Ну, может быть, кого-нибудь задел, ударил, долг не вернул...

— Исключено. Сережа рос тихим, домашним мальчиком. И если бы подобное что случилось — он непременно со мной поделился бы.

— А все же вспомните получше...

— Нет, нет...

— Кто-нибудь заходил к вам шестнадцатого, или, может быть, звонил?

— Тоже нет.

— А семнадцатого?

— Вроде, никто не звонил...

— Да или нет?

— Кажется, звонил Рома. Ну, да, точно — Рома. Справлялся, не приходил ли Сережа. Ведь я накануне поздно вечером звонила и ему, и Дамиру. Не видели ли они сына? И вот Рома наутро побеспокоился тоже. Спасибо.

Немного помолчали, каждый думая о своем.

— А какие отношения были у Сережи с отцом? — спросил наконец Владимир.

— Понимаете ли, мы с мужем уже лет десять как развелись. А живет он отсюда неподалеку. Работает подсобным рабочим в гастрономе. Пьет. А когда напьется, обязательно ночью приходит к нам и барабанит в дверь. Сережа никогда не открывал: боялся скандалов, побоев. И муж постоянно грозил ему...

«Неужели он?.. — мелькнула мысль у Тимофеева. — Что ж, обязательно проверю. А заодно и Сережиных дружков...»

— Извините, что побеспокоил, — через пару минут стал прощаться Владимир. И уже у порога спросил: — Не возражаете, если я к вам загляну еще раз?

— Конечно, — вымучила улыбку на лице Галина Ильинична.

Отец Сережи, Павел Николаевич, явно пребывал в послепохмельном состоянии. Опухшее лицо, скрывающая ранние морщины жесткая щетина. И спина какая-то согбенная — то ли от работы, то ли от навалившегося горя... А может, от того и другого вместе?

— Вы, конечно, догадываетесь, почему я пришел к вам? — представившись, начал Владимир.

— Догадываюсь, догадываюсь, — покорно закивал Павел Николаевич.

— Это вы писали? — без обиняков спросил Тимофеев и показал Павлу Николаевичу ксерокопию газетного обрывка.

Тот, видимо, будучи близоруким, поднес бумажку близко к глазам. Почти по слогам прочитал потрескавшимися губами:

— «Серега! Ежели еще раз не откроешь дверь, знай — убью. Отец»...

Павел Николаевич зачем-то перевернул бумажку, словно хотел убедиться, не написано ли там еще чего, затем медленно опустился на облезлый табурет и зарыдал. Ключицы его заходили, как поршни.

— Успокойтесь, успокойтесь, пожалуйста... — Владимир положил ему на плечо крепкую ладонь. — Согласитесь, это вы писали?

Павел Николаевич вытащил из брюк не первой свежести платок, громко высморкался.

— Да, я писал. Был грех, — произнес он потухшим голосом. — Но я не убивал сына. Не у-би-вал!

— А вам пока никто этого и не ставит в вину.

— Тогда чего же вы хотите?

— Как эта бумажка могла оказаться в куртке убитого Сережи?

— Как? — Павел Николаевич с трудом проглотил подкативший к горлу ком. — Эту записку я оставил в дверях, когда приходил и мне не открыли.

— А когда вы приходили к бывшей жене?

— Четырнадцатого апреля. Как сейчас помню. На опохмелку денег не хватило. А мне даже дверь не открыли. Я и написал от злости записку. Знать бы, что так получится...

— В какое время вы там были?

— После обеда.

«Нет, не врет, — решил Тимофеев. — Надо обязательно узнать у Галины Ильиничны, кто первым вышел из дому — она или Сережа — после грозного визита отца... И кто первый увидел и подобрал эту злополучную бумажку...»

— Где вы были шестнадцатого апреля?

Павел Николаевич потупил взор.

— Четырнадцатого, после визита к Галке, я встретил дружков. Ну, раздавили пару пузырей. Стал возвращаться, а навстречу — «Луноход»... милицейская машина. Загребли в вытрезвитель. Выпустили только семнадцатого. Я же плотник... Помог там, в милиции, рамы отремонтировать. Вернулся в свою берлогу — а тут такая новость. Как обухом по голове... Лучше бы мне не жить.

Павел Николаевич схватился обеими руками за голову и беззвучно затрясся на табурете...

Справка из медвытрезвителя удостоверяла правдивость рассказа отца Сережи. Однако, как выяснилось, мать, Галина Ильинична, которая четырнадцатого первая вышла в коридор, когда удалились шаги Павла Николаевича, не обнаружила ни в дверях, ни на полу никакой записки.

— Ее просто не было, — удивилась она.

«Как же тогда записка попала в карман убитого, через кого?.. Неужели кому-то так было нужно?» — эти вопросы не давали Тимофееву покоя.

Вот она, ниточка. Может быть на сегодня — самая главная. Поцепче ухватиться за нее — и клубок раскрутится. Но для этого сначала надо его найти...

Утро нового дня началось с совещания. И, как всегда, первыми словами Ахунова были:

— Ну-с, так чего мы на сегодня имеем?

Тимофеев подробно рассказал о своем визите к Галине Ильиничне, о жизни Сережи, о его увлечениях и друзьях. Рассказал также о посещении отца мальчика, Павла Николаевича. Показал и справку из медвытрезвителя.

Марат Давлятович повертел ее и вздохнул:

— Я так и думал... — и, словно оправдываясь, добавил: — Лишняя проверка никогда не мешает.

Потом вопросительно посмотрел на Тимофеева.

— Так как же эта странная бумажка могла попасть в карман к убитому?...

— Думаю, подбросили. А вот кто... — и Тимофеев неопределенно повел плечами.

Версия о возможном наезде машины и о том, что недобросовестные водители, боясь праведного суда, попытались спрятать «концы в воду», тоже не подтвердилась. Проверял ее Ахунов.

Теперь нужно было встретиться и поговорить с близкими друзьями Сережи. Возможно, те что-нибудь слышали от убитого или видели.

— Здесь подход нужен осторожный, деликатный, — подчеркнул Ахунов, — чтобы не спугнуть ребят, если что-то знают. Действуй, Володя. А я тут сам тоже кое-что проверю...

Марат Давлятович взял ручку, сделал какую-то отметку в служебном блокноте и буднично пожелал:

— Везения...

«Хорошо бы», — подумал про себя Тимофеев, уходя.

Вот только везения, жаль, не намечалось...

...Владимир решил встретиться с ребятами прямо в школе — вызвать в учительскую по одному и расспросить. Идти к ним домой — значит привлечь внимание любопытных соседей, а заодно дать родителям обоих мальчиков повод для волнений — скорее всего, беспочвенных.