Позывной «Хоттабыч» 2

— Владимир Никитич, в этом мире я обязан вам практически всем! Здоровьем, сохраненными ногами, а Аннушка мне и зрение почти вернула — катаракта почти прояснилась!

— Ох, думается мне, что по большей части, это не Аннушкина заслуга, а эффект омоложения в действии. Знать бы еще, что его запустило?

— А вот здесь, Владимир Николаевич, я вам не помощник. — Я виновато развел руками. — В ваших волшебно-медицинских делах абсолютно не разбираюсь. А вы не думаете, что это ваше воздействие на меня так повлияло?

— Исключать, конечно, я этого не буду, но вероятность такого эффекта очень невелика. Вы не первый, кого я подобным образом на ноги ставлю. Как бы то ни было, берегите себя, Гасан Хоттабович…

Оснаб вернулся быстро — и часа не прошло. К этому времени я успел привести себя в относительный порядок: Аннушка подравняла мне жиденькие волосы машинкой, сотворив на моей голове этакий «плешивый полубокс». С отросшей за пару дней щетиной я тоже расправился, как НКВД с врагами народа — убрал с глаз долой. С собой командир притащил светлую льняную пару — брюки и рубашку в мелкую голубую полоску, соломенную шляпу и пару парусиновых штиблет. Прикинув все это нам себя, я покрутился перед большим зеркалом, обнаружившемся в холле кремлевской амбулатории, и остался доволен получившимся результатом:

— Ни дать, ни взять — пенсионер союзного масштаба на заслуженном отдыхе в Гаграх!

— Очень хорошо выглядите, драгоценный вы мой! — Одобрил выбор одежды Владимир Никитич. — Не стыдно и на людях показаться!

— Такое ощущение, что ты лет двадцать скинул! — Похвалил меня командир, придирчиво оглядев со всех сторон. — И ступаешь намного легче, без напряга. И утраченная «плавность» в движениях появилась… Так держать, старина! Мы с тобой еще повоюем!

— Так это Владимиру Никитичу нужно орден вручить! — Поспешил я перевести стрелки на Медика, незаметно с ним переглянувшись. Владимир Никитич одобрительно кивнул — Действительно, никогда себя лучше не чувствовал! В теле такая приятная гибкость образовалася[21]… - Слегка «пришепетывая», произнес я, ухмыляясь и пуская «волну» руками.

Но товарищ командир и профессор Виноградов моего юмора не поняли, поскольку пластилинового мультика из будущего не видели и знать о нем не знали, и приняли все за чистую монету.

— Уж починил, так починил! — произнес Петров. — Я всегда знал, что Владимир Никитич — настоящий волшебник!

— Браво, профессор! — И я громко захлопал в ладоши.

— Ну… Товарищи… Друзья… — Профессор едва не прослезился. — Вы меня просто в краску загнали. Я, вот ей-ей, ничего такого не сделал…

— Спасибо, «сынок» (А что? По возрасту он мне как раз в сыновья)! — Возле самых дверей я крепко обнял профессора.

— Владимир Никитич, вы лучший! — Дождавшись, когда я отойду в сторонку, оснаб крепко пожал руку Медику.

— Заходите, не забывайте! — На прощание произнес Виноградов. — Только в добром здравии и на своих двоих!

— Обязательно! Вы и соскучиться не успеете! — Пообещал я. На том и расстались.

Во дворе нас уже ждал черный служебный автомобиль. Хорошо, что в этот раз не «черный воронок», а обычный «седан».

— Командир, — остановившись возле машины, я не спешил в нее залезать, — посмотри какая погода? Солнце, лето… Не хочу париться в душной и вонючей машине…

— А с чего это она вонючая? — Не понял оснаб.

— Как почему? Бензин, выхлоп… Совсем не цветами пахнет… — Я вздохнул поглубже запах свежей листвы. — Воздуха свежего хочу! Тепла! Солнца… Давай пешком пройдемся? А, командир?

— Не положено… — Попытался «отбояриться» от меня оснаб стандартной отговоркой.

— Ну что ты заладил: не положено, да не положено! — слегка раздраженно пробурчал я. — Не руби на корню мое прекрасное настроение! Я ведь уже сколько у вас? Молчишь? — Специально не дал я ему рта раскрыть. — А я до сих пор ни разу в городе не был! Не будешь же ты меня все это время от мира прятать и за ручку, словно дитя неразумное, водить? — Но взглянув в его «отстраненное» лицо, все понял. — Будешь, значит…

— Хоттабыч, ну ты же сам все понимаешь… — Начал было опять читать мне «мораль» командир, но неожиданно напоролся на мою «просящую снисхождения» физиономию, отдаленно напоминающую умильную морду кота из Шрека, только лысую, дряблую и морщинистую. — Короче, ну не из Кремля же мы своими ножками пойдем? Остановимся за пару кварталов от дома, и прогуляемся, если уж невтерпеж.

— Командир, ты настоящий человек! Человечище! — Радостно произнес я, запрыгивая в салон.

Поскольку водителя не наблюдалось, я решил, что вести будет оснаб, поэтому и занял место рядом с водителем. Я не прогадал — командир действительно уселся за руль, и мы покатили «на выход» из Кремля. Все то время, что я находился в этой параллельной реальности, куда попал после своей смерти, я еще ни разу не прошелся по этим старым Московским улицам, образца 1943-го года — все на автомобиле, да автомобиле. А мне этого так хотелось! Хотелось просто до дрожи в коленях! Ведь это Москва моей молодости! Правда в сорок третьем году я был далеко отсюда… Но разве что-то решают два-три года? Даже пять? Эта та же самая Москва, где я был безмерно счастлив! Та Москва, где я был полон надежд на светлое будущее! И эта та самая Москва, где я встретил свою любовь… Останови! — неожиданно воскликнул я, едва не перепугав до икоты оснаба.

Ну, перепугав, это я конечно передергиваю — напугать командира, это еще постараться надо… Но я, видать, постарался.

— Офонарел? — Машина, истошно взвизгнув тормозами, резко остановилась, и я едва не высадил лбом лобовое стекло — никаких ремней безопасности и в этом времени и в помине не было. — Чего чудишь, старый? — Петр Петрович повернулся ко мне, едва не пожирая глазами. — Угробиться решил?

— Больно, сука! — Я потер стремительно растущий на лбу «рог». В голове шумело, а шишак болезненно пульсировал.

— Еще бы! Хорошо, что стекло крепкое… Что случилось-то? — обеспокоенно спросил он. — Ты как будто самого Господа Бога увидал?

— Вон в том доме, — я указал на противоположную сторону улицы, — моя благоверная… Глафира Степанна, упокой Господь её душу, жила… — И по моей бритой щеке прокатилась одинокая слезинка. — Сколько раз я её до этого дома провожал… что и не упомнить… А как мы с ней целовались украдкой в вечерних сумерках, чтобы её батька с мамкой не заметили…

— Слушай, Хоттабыч, так она же… — И он осекся, как-то испуганно на меня поглядывая.

Какой же я дурак! Ведь она и вправду жива! Пусть не она, а её двойник… Ведь существовал же мой… И я рванулся «на выход» — только ткань рубашки затрещала.

— Ты куда это собрался, старый дурак? — Рука командира крепко держала меня за ворот. — Уж не к благоверной ли своей, намылился? Можешь не отвечать — сам вижу! И мне для этого тебе даже в башку залезать не нужно!

Я дернулся, но оснаб держал крепко, да и ткань рубашки оказалась выше всяких похвал — выдержала, не порвалась.

— Подумай, Хоттабыч, кто ты сейчас? — Охладил мой командир. — Ты совсем не тот молодой офицер, красавец и герой войны, кем был семьдесят лет назад! Ты старый и дряхлый старикан! — Он намеренно бил по самому больному, чтобы охладить мой «грудной пожар» — И ты что ты ей скажешь? Здрасьте, я ваша тётя? Вернее, деда! Ты только девчонку испугаешь… Ведь сколько ей сейчас? Восемнадцать-двадцать?

— Я понял… — глухо произнес я, а в груди сильно защемило. — Спасибо, командир… Бес попутал…

— Да не бес это, Хоттабыч, — я увидел в глазах командира какую-то затаённую печаль, — это любовь… Только теперь эта любовь для тебя — недостижима… Прости, старина, но теперь она… Не для тебя…

— Но я же могу её просто увидеть? — с надеждой спросил я. — Хотя бы мельком? Не затевая разговоров, не заходя в гости? Как обычный прохожий?

— Предлагаешь, подождать её? — спросил оснаб. — А если она так и не появится?

— А вдруг? Давай пройдемся по улице, немного постоим… Посидим немного на лавочке… И если её не увидим…

— Продолжим в следующий раз? — ехидно поинтересовался оснаб.

— Ты все-таки лазаешь у меня в голове, командир! — Я по-дружески ткнул его кулаком в плечо.

— Да у тебя на лбу все написано! Вот такими буквами! — Рассмеялся Петров. — Ладно, пойдем уж, прогуляемся…

— Командир… — Я сглотнул комок, вставший в горле, и попытался вновь «вывалится» на знакомую до боли улицу. Но был опять остановлен Петровым.

— Не спеши, старичок! — Оснаб вытащил из перчаточного ящика наручные «командирские» часы. — Примерь-ка вот эту вещицу.

— Зачем? — удивился я, принимая дорогой «подарок» из его рук. — Мне форсить уже поздно…

— Примерь-примерь! — Настаивал на своем оснаб. — Это не простые «котлы»[22], а очень даже особенные!

— И чем же? — застегивая кожаный ремешок, поинтересовался я.

— Это самый мощный из известных на данный момент блокираторов Силы, — пояснил оснаб. — Новейшая разработка! Сам понимаешь, что лучше перебдеть. А то тебе буденовку от встречи с молодой благоверной сорвет — и порушишь, нахрен, всю округу!

— Да я… Я буду держать себя в руках! Обещаю, командир! Ты же знаешь, мое слово — кремень!

— Знаю, — спокойно кивнул оснаб, но и подстраховаться не помешает!

Мы вышли из машины и медленно перешли дорогу. Я во все глаза пялился на две девичьих фигурки, которые пропалывали от сорняков большие клумбы, на которых «колосилась» обычная сельская «культурка». Я запоздало вспомнил, что в феврале 1942-го года московские газеты стали призывать горожан активнее заниматься садоводством и огородничеством. Для этого москвичам рекомендовалось использовать даже балконы жилых домов. Вместо плюща и настурций окна городских квартир предлагалось обвить обыкновенным горохом. Газоны же во дворах по весне засевать не красивой, но абсолютно бесполезной травкой, а съедобной зеленью — лучком, укропчиком и петрушкой.

Москвичи охотно вняли этим призывам. Уже в мае-июне город превратился в большой огород. Люди копали грядки, где попало и как попало. Даже в самом центре города, в Газетном переулке, жильцы близлежащих домов умудрились продырявить в асфальте дырки и разбить несколько грядок. Милиция смотрела на эти вольности сквозь пальцы.

Мы медленно подходили все ближе и ближе. И вот, наконец, одна из девчушек повернулась…

Глава 7

В груди гулко бухнуло, в ногах появилась предательская слабость… Но нет, это была не она. Я пригляделся и с трудом узнал соседку-подружку своей благоверной — Катю Зеленцову, если я правильно помню… Сколько лет-то прошло!

Девчонка бросила на нашу с оснабом парочку, медленно приближающуюся к ним по тротуару, быстрый взгляд и тут же отвернулась. Видимо для молодой девчушки наш старперный состав не представлял особого интереса.

— Глаша, — звонко позвала она подружку, — может еще и фасоль посеем? Места хватит…

Вторая девчушка оторвала голову от импровизированной грядки, в которую была превращена цветочная клумба. Вот тут мне основательно «поплохело»: в глазах потемнело, дрогнувшие ноги реально «просели» и «переплелись» между собой. И я, всей своей костлявой тушкой, грохнулся на землю рядом с возделанными грядками. Только кости хрустнули! А с головы слетела моя соломенная шляпа и покатилась этаким веселым колесом вдоль дороги. Уж на что у оснаба реакция неплохая, но поймать он меня до падения не успел…

— Ай! Ох! Дедушка! — Девчонки синхронно взвизгнули от неожиданности, а затем вместе кинулись ко мне.

Но первой успела Глаша, опустившись рядом со мной на коленки:

— Дедуля, что с вами? Вам плохо? Может, Медика срочно вызвать?

Я поднял глаза, в которых до сих пор еще все вращалось, словно я крутился на карусели, раскручивающейся все быстрее и быстрее:

— Кто ты, прекрасное создание? Я верно умер и попал в рай? А ты тот самый прекрасный ангел, которого я так долго ждал? — Банально, да… Но никаких других слов в мою ошеломленную голову и не пришло. Ну, как объяснить охватившие меня чувства? Как высказать? Когда самый близкий и любимый человек, которого ты уже никогда в жизни и не надеялся увидеть хотя бы на мгновение, оказывается совсем рядом… Только руку протяни… Да передо мной весь мир перевернулся и встал с ног на голову! Не описать это словами… никак не передать… А уж что творилось у меня на душе…

— Ох, скажете тоже, дедушка! Рая нет! Как и ангелов с богом! — Ответила моя красавица, задорно тряхнув головой, что туго заплетенные косички разметались по её плечам. Ну да, ничего другого я и не ожидал — сейчас все спортсменки-комсомолки, вспомните ту же Медичку Аннушку… А ведь ей сейчас, действительно, еще и восемнадцати нет! Мы встретились только после войны — в сорок шестом, когда я на побывку в Москву приехал. Какая же она молоденькая сейчас! И у меня в груди заломило еще сильнее. — Дедушка! Дедушка! — Затормошила она меня, увидев посеревшие губы и закатывающиеся глаза. — Медика…

— Сейчас пройдет, Гл… Внучка! — просипел я, собирая все силы в кулак. Не хватало мне еще сейчас посторонних Медиков. — Уже лучше! Уже проходит! — забормотал я, пытаясь подняться.

— Гасан Хоттабыч, ты как? — Присевший рядом со мной корточки оснаб, заглянул мне в глаза.

— Нормально, Петр Петрович… — Меня действительно уже отпустило. — Подняться поможешь?

Командир немного помедлил, но видимо цвет, вернувшийся к моему посеревшему лицу, помог ему принять решение.

— Держись, старина! — Я оперся на его подставленную руку, девчонки тоже подхватили меня под локти с двух сторон, и совместными усилиями я был водружен на ноги.

— С вами точно все хорошо, дедушка? — С участливым волнением спросила Глаша.

— Вам в больницу обязательно надо, дедушка! — подключилась к подружке Катя, которая сбегала и принесла мне мою потерянную шляпу. — В вашем возрасте здоровье нужно беречь!

Ох, ё! А то я не в курсе! Да, старость — не радость!

— Спасибо, красавицы! — Я улыбнулся, взял шляпу и с тихой грустью вновь посмотрел на мою, вновь юную и живую супругу. Я опять утонул в её бездонных зеленоватых глазах. Я был готов так стоять и смотреть на нее целую вечность.

— Спасибо, девчата! — Поблагодарил моих «спасительниц» и оснаб. — Не переживайте за дедушку — я его сейчас в больницу отвезу.

— Правильно, товарищ! — произнесла Катя. — Пусть его настоящий Медик осмотрит. Мало ли, сотрясение мозга какое! Вон как он об землю со всего маху шмякнулся! Мог еще и сломать что-нибудь! У нас соседка — баба Алевтина, недавно тоже шмякнулась и шейку бедра себе сломала… — тараторила Катюха, но я её совсем не слышал. Передо мной стояла лишь одна… она… единственная… И во всем мире никого больше не было…

— Обязательно покажем нашего неуклюжего дедулю Медику! — Заверил Катю оснаб и потянул меня к машине. — Вы молодцы, девчата!

Я буркнул что-то невразумительное на прощание, взбаламученные мысли до сих пор носились галопом в моей ошарашенной голове, пробуждая к памяти давно забытые образы моей потерянной навсегда жизни. Совместной жизни, которой уже, наверное, не будет никогда…

— До свидания дедушка! — Попрощалась со мною Глаша. — Будьте в следующий раз осторожнее!

Я покивал, и поплелся поддерживаемый под руку Петровым через дорогу. Возле машины оснаб остановился. Я оперся рукой о нагретый капот машины и с тоской уставился на девчонок, вновь вернувшихся к своим грядкам.

— Ну и отчебучил ты, старый! — Покачал головой оснаб, вынимая из кармана папиросы.

— И мне дай закурить, — хрипло попросил я, протягивая руку.

— Ты в норме, Хоттабыч? — поинтересовался командир. — А то видок у тебя был — краше в гроб кладут!

— В норме… уже… вроде бы… — Отозвался я, хотя меня еще немного потряхивало.

Оснаб вновь внимательно меня осмотрел и, видимо, остался доволен этим осмотром.

— Держи. — Он протянул мне папиросу, и мы вместе закурили. — Теперь понял, о чем я тебе хотел сказать? — После недолгого молчания спросил он меня.

— Я знал… — Кивнул я. — Только не ожидал, что это будет так…

— Больно? — догадался Петров.

— Да, больно… — согласился я. — И тяжело… Но… понимаешь, я был счастлив в этот момент… Я увидел её… её улыбку… услышал её голос… еще раз… И это настоящее чудо! Теперь мне и помереть не страшно!

— Но-но! — Оснаб шуточно сдвинул брови. — Отставить помирать, Хоттабыч! Нам с тобой еще фрицам бока намять, как следует, нужно! А вот потом и помирать не страшно!

— Есть отставить помирать, товарищ командир! — Я «козырнул», приложив кончики пальцев к полям соломенной шляпы. — Мы еще вздрючим этих гребанных утырков, как следует!

— Как ты сказал, утырков? — переспросил оснаб, видимо, незнакомый с таким «термином».

— Да какая разница, — пожал я плечами, — фрицы, нацики, шайтаны…

— Ну, это-то, я, как раз понял, — улыбнулся оснаб. — И мне нравиться твой боевой настрой! Так держать, старина! Хоть и трудно нам всем придется!

Мы уже докурили и собирались садиться в машину, когда вдруг меня кто-то неожиданно окликнул:

— Гасан Хоттабович! Постойте! Подождите немного…

Я обернулся и увидел спешащего к нам Вильяма Карловича Шильдкнехта — историка военного училища, в котором я не проучился и двух дней. И разрушил, до основанья… И, по всей видимости, оставил без дополнительного заработка этого достойного человека.

— Ох… Успел… — Задыхаясь, произнес старичок, остановившись возле машины. — Это… все-таки… вы… И вы живы!

— Вильям Карлович, а вы здесь какими судьбами? — с удивлением произнес я, не ожидая здесь встретить никого знакомого. Да и не было у меня в Москве сорок третьего года никаких знакомцев. А вот на тебе — сподобился. Правду, видать, говорят, что земля круглая.