Плетеное королевство

– Шора? – спросил он. Почему?

Ализэ почти улыбнулась.

– Бек мефем, – тихо ответила она. Потому что я понимаю. – Бек бидем. – Потому что я такая же, как ты.

Ализэ не стала дожидаться его ответа; она поднялась и отряхнула юбки. На горле ощущалась влага, поэтому девушка достала из кармана носовой платок и прижала его к порезу. Она все еще стояла там, не шевелясь, когда зазвонил колокол, возвещая о наступлении нового часа и распугивая созвездия скворцов, чье переливчатое оперение искрилось на свету.

Ализэ полной грудью вдохнула ледяной воздух. Она ненавидела холод, но он, по крайней мере, бодрил лучше, чем любой чай. В предыдущую ночь девушка спала всего два часа, но дневные хлопоты это не отменяло. Ей полагалось приступить к работе для госпожи Амины ровно через час, а до этого придется успеть сделать очень многое.

И все же Ализэ медлила.

Нож, приставленный к горлу, вывел ее из равновесия; ее тревожило не нападение – за время, проведенное на улицах, она справлялась и со случаями похуже, чем голодный мальчишка с ножом, – а выбранный момент. В памяти всплыли события прошлой ночи: голос дьявола, мраморное лицо юноши.

Ализэ не забыла их – просто отодвинула в сторону. Беспокойство требовало времени, которым девушка редко располагала, поэтому она часто откладывала тревоги и печали на дальнюю полку, оставляя их пылиться до тех пор, пока не подвернется свободная минута.

Однако Ализэ была совсем не глупа.

Иблис преследовал ее всю жизнь, доводя своими загадками почти до безумия. Ализэ не могла понять его неослабевающего интереса к ней, и хотя она догадывалась, что холод в жилах выделяет ее даже среди собственного народа, это не казалось достаточной причиной, чтобы ее мучить. Сам факт того, что жизнь Ализэ была переплетена с этим шепчущим чудовищем, был ненавистен ей.

Дьявола проклинали все – и джинны, и глина; однако людям потребовались целые тысячелетия, чтобы постичь истину: джинны ненавидели дьявола, пожалуй, больше, чем кто-либо еще. В конце концов, это Иблис был ответственен за гибель их цивилизации, за то беспросветное, унизительное существование, к которому были приговорены предки Ализэ. Из-за его деяний – его высокомерия – джинны тяжко страдали от рук людей, что тысячелетиями считали своим божественным долгом изгнать с земли существ, которых считали потомками дьявола.

Пятно этой ненависти было трудно стереть.

По крайней мере, в одном Ализэ убеждалась снова и снова: появление дьявола было предзнаменованием неминуемой беды. Девушка слышала его голос перед каждой смертью, перед каждым горем, перед каждым воспалившимся суставом, на который опиралась ее страдальческая жизнь. И только когда Ализэ становилась особенно мягкосердечной, в ее душе зарождалось ноющее подозрение: что послания дьявола на самом деле были извращенным проявлением доброты, словно он хотел притупить неизбежную боль предостережением.

Но вместо этого он пугал ее и делал только хуже.

Ализэ проводила дни, теряясь в догадках, какие испытания постигнут ее, какие муки подстерегут. И когда…

Рука ее замерла; окровавленный платок упал на землю, незамеченный. Сердце девушки вдруг заколотилось с силой копыт, бьющихся о грудную клетку. Она едва могла сделать вдох. Лицо, это нечеловеческое лицо. Он был прямо здесь… наблюдал за ней какое-то время.

Ализэ обратила внимание на его плащ почти одновременно с тем, как увидела лик юноши. Черная шерсть тончайшей выделки была тяжелой, искусно скроенной; даже отсюда, даже в этот самый момент, Ализэ разглядела ее изысканное великолепие. Без сомнения, это была работа мадам Незрин, швеи-мастерицы самого выдающегося ателье империи; Ализэ смогла бы узнать работу этой женщины где угодно. На самом деле, Ализэ была способна узнать работу почти любой мастерской в империи, именно поэтому ей часто хватало одного взгляда на незнакомца, чтобы догадаться, сколько людей на похоронах притворяются, что оплакивают его.

Этого человека, карманы которого, несомненно, глубже, чем у самого Дариуша, будет оплакивать множество подхалимов, решила она. Незнакомец оказался высок и грозен. Он надвинул на голову капюшон, скрывая большую часть лица, но это не сделало его безымянным существом, которым он надеялся казаться. Девушка заприметила подкладку его плаща на ветру: чистейший чернильный шелк, выдержанный в вине и закаленный стужей. На создание подобной ткани ушли годы. Тысячи часов труда. Юноша, скорее всего, даже не подозревал, что на нем надето, как и не подозревал, похоже, что и с такого расстояния Ализэ может различить, что застежка у его горла изготовлена из чистого золота, а стоимость его простых, ничем не украшенных сапог позволила бы накормить несколько сотен семей в городе. Юноша был глупцом, думая, что выглядит незаметным, что у него есть преимущество перед ней, что он…

Ализэ оставалась неподвижна.

В ее разуме медленно пробуждалось осознание, а вместе с ним – густая, отупляющая тревога.

Как долго он стоял там?

Жил когда-то человекИ змей на плечах он носил.

По правде говоря, Ализэ вообще не обратила бы на него внимания, если бы он не смотрел на нее так пристально, пригвождая взглядом к месту. И тут ее как громом поразило, она ахнула: она видела его только потому, что он позволил ей обнаружить себя.

Кто же из них был глупцом?

Без сомнения, это она.

Паника разожгла огонь в груди. Ализэ бросилась прочь, помчавшись по улицам с той сверхъестественной стремительностью, которую приберегала только для самых страшных передряг, и исчезла.

Неизвестно, какую тьму принесет с собой этот странный юноша. Она знала лишь, что никогда ей не убежать от него.

И все же она должна попытаться.

4

Луна на небосводе занимала так много места, что Камрану казалось, он мог бы коснуться ее пальцем и начертить круги вокруг кратеров на ее поверхности. Он разглядывал ее вены, звездочки и белые оспины, напоминающие паучьи мешочки, пока напряженно думал; глаза его сузились из-за непостижимого наваждения.

Она и правда исчезла.

Камран не собирался глазеть на нее, но как он мог отвести взгляд? Он уловил опасность в движениях нападавшего еще до того, как тот обнажил нож; что еще хуже, никто не обратил внимания на эту сцену. Девушку могли покалечить, похитить или убить – и, хотя Камран поклялся сохранять анонимность при свете дня, каждая клеточка тела подталкивала его предупредить, вмешаться, пока не стало слишком поздно…

Но ему не было нужды беспокоиться.

Тем не менее, беспокоило его многое – и не в последнюю очередь то, что с девушкой было что-то не так. Она носила сноду – покров из полупрозрачного шелка, который не то чтобы скрывал, но размывал ее черты. Само по себе наличие сноды было довольно безобидным; ее носили все, кто трудился в услужении. Видимо, девушка работала служанкой.

Однако слугам не полагалось надевать сноду в нерабочее время, и то, что девушка надела ее в столь ранний час, когда королевские особы еще отдыхали, было необычно.

Скорее всего, это никакая не служанка.

Шпионы проникали в империю Ардунии годами, но в последние месяцы число их опасно увеличилось, и это подпитывало тревогу Камрана, от которой он никак не мог избавиться.

Он выдохнул разочарование, выпустив в морозный воздух облачко пара.

С каждым мгновением Камран все больше убеждался, что девушка выкрала форму служанки. Ее выдавало незнание множества правил и особенностей, определявших жизнь низших классов. Одна походка уже настораживала: девушка ступала слишком уверенно для прислуги, держа царственную осанку, выработанную явно в детстве.

Камран был твердо уверен, что девушка что-то скрывала – это был не первый случай, когда шпионы прибегали к сноде, чтобы укрыться от посторонних глаз.

Юноша взглянул на часы на площади: он прибыл в город сегодня утром, чтобы побеседовать с прорицателями, приславшими таинственную записку с просьбой об аудиенции с ним, хотя о своем возвращении домой он не объявлял. Однако им, похоже, придется подождать, ибо острое чутье Камрана не желало успокаиваться.

Как служанка смогла так хладнокровно обезоружить человека, приставившего нож к ее горлу, всего одной свободной рукой? Где она нашла время или монеты, чтобы обучиться навыкам самозащиты? И что такого она сказала этому человеку, раз тот остался рыдать в снегу?

Преступник начал вставать только сейчас. Его рыжие кудри говорили о том, что он родом из Фешта – региона, расположенного по меньшей мере в месяце пути на юг от Сетара; этот человек не только находился вдали от дома, но и, похоже, испытывал сильную боль: одна его рука свисала ниже другой. Камран проследил за тем, как рыжеволосый придерживает больную конечность – судя по всему, вывихнутую, – здоровой рукой, осторожно поднимаясь. Слезы прочертили чистые дорожки на грязных щеках преступника, и Камран впервые хорошенько присмотрелся к нему. Если бы он умел проявлять эмоции лучше, на лице его отразилось бы удивление: преступник оказался совсем еще мальчишкой.

На ходу надвигая на лицо маску из замысловатой кольчужной ткани, Камран стремительно направился к пареньку. Он шел против ветра, плащ его хлопал по сапогам, и только когда Камран уже почти столкнулся с ребенком, то остановился. Мальчик-фешт отпрянул от него, вздрогнув от боли, которую причинило ему движение. Он обхватил раненую руку, прижал голову к груди, точно перевернутая многоножка, и с неразборчивым бормотанием попытался проскочить мимо.

– Лотфи, хедж, бехшти… – Пожалуйста, господин, простите меня…

В жестокость этого ребенка едва верилось. И все же осознать свою правоту – мальчишка говорил на фештунском, – было отрадно.

Камран хотел выдать его магистрату и подошел только поэтому. Но теперь обнаружил, что колеблется.

И снова мальчишка попытался протиснуться мимо, и снова Камран преградил ему путь.

– Кя тан гофт эт чекнез? – Что сказала тебе та молодая женщина?

Вопрос заставил фешта вздрогнуть. Сделать шаг назад. Кожа его была всего на тон или два светлее карих глаз, с россыпью чуть более темных веснушек на носу, и все же на его лице пятнами расцвел румянец.

– Бехшти, хедж, нек мефем… – Простите, господин, я не понимаю…

Камран сделал шаг ближе, и мальчишка почти заскулил.

– Джев ман, – произнес Камран. – Прес. – Отвечай. Сейчас же.

И тогда мальчишка затараторил так, что его слова стало почти невозможно разобрать. Камран перевел:

«Ничего, господин. Прошу вас, господин, я не причинил ей вреда. Это было просто недоразумение…»

Камран стиснул рукой в перчатке вывихнутое плечо мальчишки, и тот вскрикнул, задохнувшись, колени его подкосились.

– Ты смеешь врать мне в лицо…

– Господин, пожалуйста… – теперь паренек плакал. – Она только вернула мне мой нож, господин, клянусь, а потом она предложила мне хлеб, она сказала…

Камран отступил назад, убирая руку.

– Ты продолжаешь лгать.

– Я клянусь могилой моей матери. Клянусь всем святым…

– Она вернула тебе оружие и предложила накормить тебя, – прорычал Камран, – после того, как ты едва не убил ее? После того, как ты пытался ограбить ее?

Мальчик замотал головой, на его глазах снова выступили слезы.

– Она проявила ко мне милосердие, господин… Пожалуйста…

– Довольно!

Рот паренька захлопнулся. Раздражение Камрана нарастало; ему отчаянно хотелось кого-нибудь ударить. Он еще раз окинул взглядом площадь, словно девушка могла появиться так же внезапно, как исчезла. Взгляд снова остановился на мальчишке.

– Ты приставил клинок к горлу женщины, словно самый подлый трус, презреннейший из людей. – Голос Камрана гремел подобно грому. – Возможно, та женщина и проявила к тебе милосердие, но я не вижу причин поступить так же. Неужели ты рассчитываешь уйти от суда? Без восстановления справедливости?

Паренек запаниковал.

– Пожалуйста, господин, я умру! Я перережу себе горло, если вы прикажете! Только не отдавайте меня магистрату, умоляю вас!

Камран растерянно моргнул. С каждой секундой ситуация становилась все более запутанной.

– Почему ты говоришь подобное?

Мальчишка мотал головой, все больше впадая в истерику, – глаза его были безумны, а страх казался слишком реальным для спектакля. Фешт завыл, и его голос гулко прокатился по улице. Как угомонить паренька, Камран понятия не имел: даже его умирающие солдаты никогда не позволяли себе такой слабости в его присутствии. В голову запоздало пришла мысль позволить мальчишке убраться восвояси, но едва Камран открыл рот, как рыжеволосый безо всякого предупреждения вогнал клинок в собственное горло.

Камран судорожно вдохнул.

Мальчик, чьего имени он не знал, захлебывался кровью от ножа, все еще вонзенного в его шею. Подхватив фешта в падении, Камран почувствовал под пальцами острые очертания ребер паренька. Тот был невесом, как птенец, кости выпирали, и причиной тому, несомненно, был голод.

Старые инстинкты взяли верх – Камран стал отдавать приказы тем самым голосом, которым командовал легионом, и незнакомые люди, появившиеся словно из воздуха, оставили собственных детей, чтобы исполнить его волю. Голова Камрана была настолько затуманена неверием в происходящее, что он едва заметил момент, когда мальчишку забрали из его рук и унесли с площади. Он смотрел на кровь, на запятнанный снег, на красные ручейки на крышке люка – словно никогда и не видел смерти прежде. Но он видел, видел; Камран думал, что повидал все возможные проявления тьмы. Однако никогда еще он не наблюдал, как самоубийство совершает ребенок.

Именно тогда Камран заметил носовой платок.

Он видел, как та девушка прижимала его к своему горлу – к порезу, нанесенному мальчиком, который теперь наверняка был мертв. Камран видел, как эта странная незнакомка смотрит в лицо приближающейся смерти со стойкостью солдата и с состраданием святой. Теперь у Камрана не осталось сомнений в том, что она действительно шпионка, чья проницательность удивила даже его.

Ей хватило одного мгновения, чтобы разобраться, как следовало поступить с этим ребенком, не так ли? И она справилась гораздо лучше, чем Камран; и теперь, при воспоминании о ее стремительном бегстве, беспокойство юноши росло. Камран редко испытывал стыд, но сейчас это чувство клокотало внутри него, не желая затихать.

Он осторожно поднял со снега вышитый квадрат, ожидая, что белая ткань будет запачкана кровью, но та оказалась чистой.

5

Стук каблуков Камрана о мраморный пол, эхом разносившийся по просторным залам его дома, был непривычно громок. После смерти отца Камран обнаружил, что его жизнью способна двигать только одна эмоция; тщательно культивируемая, она разрасталась в его груди, словно искусственно вживленный орган.

Гнев.

Он поддерживал в Камране жизнь гораздо лучше, чем это когда-либо делало сердце.

Юноша испытывал гнев постоянно, но сейчас ощущал его особенно сильно, и да хранит Господь человека, который перейдет Камрану дорогу, когда он в таком настроении.

Сунув платок девушки в нагрудный карман, он резко развернулся и направился прямо к своей лошади, которая терпеливо дожидалась его возвращения. Камран любил лошадей. Они не задавали вопросов, прежде чем сделать то, что им велели; по крайней мере, не языком. Вороной спокойно отнесся к окровавленному плащу хозяина и его рассеянности.

Но не Хазан.

Министр следовал за ним, почти не отставая, его сапоги стучали по полу с впечатляющей скоростью. Если бы не тот факт, что они выросли вместе, Камран, вероятно, отреагировал бы на эту дерзость самым неэлегантным способом, а именно – применением грубой силы. Но именно его неспособность к благоговению и сделала Хазана идеальным кандидатом на роль министра. Подхалимов Камран не выносил.

– Вы даже хуже болвана, вы знаете об этом? – Хазан произнес это с величайшим спокойствием. – Вас следовало бы прибить к самому старому дереву Бензесса. Или дать скарабеям содрать плоть с ваших костей.

Камран промолчал.

– Такой процесс может длиться несколько недель. – Хазан наконец-то нагнал его и теперь легко поспевал следом. – Я бы с удовольствием наблюдал, как они пожирают ваши глаза.

– Уверен, ты преувеличиваешь.

– Уверяю вас, нет.