Комиссар, пристально глядя на Жоссе, спросил:
— А вы никогда серьезно не думали о разводе?
— Не знаю… Ведь вы хотите правды, не так ли? Может быть, эта мысль и приходила мне в голову, но не очень отчетливо… Я был счастлив… У меня было достаточно маленьких радостей, и у меня не хватало мужества, чтобы…
Он все время старался быть точным, но точность здесь была недостижима, и он начал понимать это.
— Насколько я понял, вы не стремились к каким-либо переменам в вашем положении?
— Это сложнее… Ведь и с Кристиной у меня был такой период… Ну, скажем, совсем не похожий на это… Такой период, когда жизнь совсем преображается… Понимаете? Потом мало-помалу, правда стала проступать наружу… Я увидел в ней совсем другую женщину… Но я не сердился на нее… Я понял, что это неизбежно… Я сам виноват, что сразу не сумел разгадать правду. Эта другая женщина, какой Кристина стала в моих глазах, тоже волновала меня, быть может, еще больше. Но она уже не вызывала ни любовных порывов, ни экстаза… Это что-то совсем другое…
Он провел рукой по лбу жестом, который повторял теперь все чаще.
— Мне так хотелось, чтобы вы мне поверили! Я так стараюсь, чтобы вы поняли все!.. Аннет совсем не такая, какой была Кристина… Я тоже изменился… Возраст уже не тот… Я был удовлетворен, счастлив тем, что давала мне ее любовь, и не желал для себя ничего лучшего… Вам мои рассуждения, наверное, кажутся эгоистичными, быть может, циничными!..
— Значит, вы не собирались жениться на Аннет и тем не менее вы сказали отцу…
— Я точно не помню слов, которые ему говорил… Мне было стыдно перед ним… Я почувствовал себя виноватым… Кроме того, хотелось избежать неприятной сцены… Я поклялся, что люблю Аннет, и это была правда… Я обещал жениться на ней, как только это станет возможным…
— Вы так и сказали?
— Кажется, так… Во всяком случае, я говорил так горячо, что Дюше смягчился… Речь шла о времени, которое потребуется для соблюдения формальностей… Чтобы покончить со сценой на улице Коленкур, я хочу вкратце рассказать вам об одной детали, еще более смешной, чем все остальные… В конце концов я настолько вошел в роль зятя, что откупорил бутылку шампанского, которая стояла у нас в холодильнике, и мы чокнулись… Когда я вышел от Аннет, уже стемнело. Я сел за руль и некоторое время ехал куда глаза глядят… Я не мог понять, поступил ли я хорошо или плохо… Мне казалось, что я предал Кристину… Я никогда не был способен убить даже животное… Однажды, когда я был у друзей в деревне, меня заставили зарезать цыпленка, а я не посмел показаться трусом… Все смотрели, как я за это возьмусь… С первого раза я не отважился, на второй раз решился, но у меня было такое ощущение, будто я совершаю смертную казнь… Теперь мне казалось, что я только что сделал нечто похожее. Только потому, что какой-то полупьяный человек разыграл предо мной роль оскорбленного отца, я перечеркнул пятнадцать лет жизни с Кристиной, обещал, поклялся принести ее в жертву… Я остановил машину в первом попавшемся по дороге кабачке и тоже начал пить… Это оказалось возле площади Республики, и я удивился, когда выехал потом на нее… Затем я поехал по Елисейским полям… Остановился возле другого бара… Там тоже выпил три или четыре рюмки, пытаясь придумать, что я скажу жене… Я составлял фразы, даже произносил их вполголоса.
Он посмотрел на Мегрэ, и во взгляде его внезапно появилась мольба.
— Мне очень неловко… Я понимаю, что это не положено… Но не найдется ли у вас чего-нибудь выпить?.. Я все время сдерживался… Но теперь это становится физически непреодолимым, вы понимаете? Когда много выпьешь накануне…
Мегрэ подошел к стенному шкафу, взял бутылку коньяку, налил рюмку и подал Жоссе.
— Спасибо… Мне очень стыдно перед самим собой со вчерашнего вечера, когда я разыграл такую смехотворную сцену… Мне стыдно совсем не по той причине, которую могут вообразить другие… Я не убивал Кристину… У меня никогда и мысли такой не возникало… Ни на одно мгновение… Я перебирал различные выходы из создавшегося положения… Мне приходили в голову самые невероятные варианты… Ведь я тоже напился… Но только не это… Даже если бы у меня и появилось намерение избавиться от нее, я физически не способен был бы это сделать…
Телефон у Пардонов больше не звонил. Значит, бедный портной был все еще жив, жена по-прежнему ждала, а дети уснули.
— В эту минуту, — продолжал Мегрэ, — я и подумал, что время еще не упущено.
Комиссар не стал уточнять, что он имел в виду.
— Я изо всех сил старался, — продолжал он, — составить собственное мнение, взвешивал все «за» и «против»… Позвонил телефон… Это Жанвье просил меня зайти в комнату инспекторов… Я извинился и вышел… Жанвье показал мне номер газеты, выходившей после полудня… На ней еще не высохла типографская краска… Заголовок огромными буквами гласил: «ДВОЙНАЯ ЖИЗНЬ АДРИЕНА ЖОССЕ, СКАНДАЛ НА УЛИЦЕ КОЛЕНКУР». «А другие газеты тоже пишут о Жоссе?» — «Нет, только эта».
— Позвони в редакцию и спроси, откуда они получили этот материал.
Пока Жанвье пошел к телефону, Мегрэ стал читать статью: «
Жанвье положил трубку.
— Мне не удалось поговорить с репортером. Его сейчас нет в редакции.
— Да он, вероятно, здесь, ждет у нас в коридоре вместе с другими репортерами.
— Возможно. Женщина, которая подошла к телефону, толком ничего мне не сказала… Сначала она говорила, что около двенадцати часов сразу после того, как по радио было объявлено об убийстве, в редакцию кто-то позвонил по телефону… Анонимный звонок… В конце концов я понял, что речь идет о консьержке…
Еще полчаса назад у Жоссе была возможность защищаться при благоприятных для него обстоятельствах. Ему не предъявляли обвинения. Его могли только подозревать, но никаких реальных улик против него не было.
Комелио у себя в кабинете с нетерпением ожидал результата допроса. Однако, как он ни торопился успокоить публику, назвав виновного, он не стал бы принимать решения, идущего вразрез с мнением комиссара.
А теперь какая-то консьержка, которой захотелось, чтобы ее фотография появилась в газете, смешала все карты.
Отныне в глазах публики Жоссе будет человеком с двойным дном, и тысячи людей, находившихся в таком же положении, как он, поневоле свяжут это с убийством его жены.
Это было настолько бесспорно, что, подходя к своему кабинету, Мегрэ уже услышал телефонный звонок. Когда он вошел туда, Лапуэнт успел взять трубку.
— Он здесь, господин судебный следователь… Передаю ему трубку…
Конечно, Комелио!
— Видели газету, Мегрэ?
Комиссар ответил довольно сухо:
— Я это уже знал.
Жоссе сразу понял, что говорят о нем, и пытался угадать, о чем шла речь.
— Это вы дали материал в газету? — спросил Комелио. — Вам сообщила консьержка?
— Нет. Мне рассказал он сам.
— По собственной воле?
— Да.
— Он действительно вчера вечером столкнулся с отцом девушки?
— Действительно.
— Не думаете ли вы, что при таком положении…
— Я не знаю, господин судебный следователь. Ведь допрос продолжается.
— И продлится еще долго?
— Вряд ли.
— Сразу же по окончании поставьте меня в курс дела и не давайте информации прессе до встречи со мной.
— Обещаю.
Следовало ли рассказать обо всем Жоссе? Быть может, так было бы честнее? Этот телефонный звонок его явно встревожил.
— Я полагаю, что судебный следователь… — начал Жоссе.
— Он ничего не станет предпринимать, пока не встретится со мной… Садитесь… Постарайтесь успокоиться… Я должен задать вам еще несколько вопросов…
— Что-то сейчас произошло, ведь правда?
— Да.
— Это для меня плохо?
— В какой-то мере… Я вам скоро все расскажу… Итак, на чем мы остановились? Да, вы оказались затем в баре на площади Этуаль… Все это будет проверено, и не потому, что вам не доверяют… Так уж полагается… Вы помните название бара?
— «Селект»… Бармен там Жан… Он меня давно знает…
— В котором это было часу?
— Я не смотрел ни на свои часы, ни на стенные часы в баре, но мне кажется, было около половины десятого…
— Вы ни с кем не разговаривали?
— Нет. Только с барменом.
— Вы намекнули ему на ваши неприятности?
— Нет… Но он и сам понял… Я много пил, а ведь это не в моих привычках… Он мне что-то сказал, вроде: «Вы плохо себя чувствуете, мсье Жоссе?». А я, вероятно, ответил: «Не очень…». Да. Так оно и было. И на всякий случай я еще добавил, боясь, как бы меня не сочли пьяницей: «Видно, я съел что-нибудь несвежее…»
— Значит, голова у вас была ясная?
— Ну, как сказать… Я знал, где нахожусь, что делаю, в каком месте оставил машину… Спустя некоторое время, отъехав от бара, я где-то остановился, заметив красный огонь… Из этого вы можете сделать вывод, что у меня была ясная голова. Но все-таки действительность казалась мне несколько искаженной… Уж тот факт, что я расчувствовался, жалел самого себя… ведь это совсем не в моем характере…
И все же Жоссе был человек слабый. Все, что он рассказывал, служило тому красноречивым подтверждением… Это можно было определить и по его лицу и по его поведению…
— Я все время задавал себе вопрос, почему это случилось именно со мной. Мне казалось, что я стал жертвой, попал в ловушку. Я даже стал подозревать Аннет. А вдруг это она предупредила отца и нарочно вызвала в Париж, чтобы спровоцировать эту сцену и припереть меня к стенке!.. Потом наступали минуты, когда я негодовал, думая о Кристине… Теперь все станут утверждать, что своими успехами я обязан только ей, с ее помощью многого добился… Может быть, это и правда… Но откуда узнаешь, как бы сложилась моя судьба при других обстоятельствах? Но Кристина ввела меня в общество, которое было мне чуждо, где я никогда не чувствовал себя свободно… Только в своем кабинете я…
Жоссе покачал головой.
— Когда хоть немного отдохну, то постараюсь все это как следует обдумать. Кристина меня многому научила. В ней сочеталось и очень хорошее и плохое. Она никогда не была счастливой… Я чуть не добавил, что счастливой она никогда уже не будет… Видите, я никак не могу поверить, что ее нет в живых… Разве это не доказательство, что я невиновен?
То, что это не было доказательством, Мегрэ уже знал по своему опыту.
— Вы ушли из «Селекта» и вернулись домой?
— Да.
— Что вы собирались делать?
— Поговорить с Кристиной, все ей рассказать, посоветоваться, как мне поступить.
— В тот момент вы допускали возможность развода?
— Это мне казалось простым выходом из положения, но…
— Что «но»?
— Я прекрасно понимал, что внушить эту мысль моей жене будет очень трудно… Не зная ее, этого не понять. Даже друзья знали ее весьма односторонне… Конечно, наши отношения теперь были уже не такими, как прежде… Я вам говорил… Мы уже не были любовниками… У нас даже происходили стычки, и тогда мы друг друга ненавидели. И все же, только я один по-настоящему ее понимал, и она это знала… Только со мной она могла быть такой, какой она была на самом деле… Я ее не осуждал… Если бы я от нее ушел, ей бы меня не хватало… Она так боялась остаться одна. И поэтому страдала, чувствуя, что стареет… Для нее старость и одиночество были равнозначны. «Пока у меня будут деньги, я всегда смогу найти себе дружков, не так ли?» Говорила она это шутливым тоном, но в действительности думала об этом серьезно. Как же я мог ни с того ни с сего вдруг заявить, что покидаю ее?
— Однако вы решили это сделать…
— Да… Не совсем… Не так… Я собирался рассказать ей о сцене на улице Коленкур и попросить совета…
— Вы часто с ней советовались?
— Да.
— И по деловым вопросам?
— Когда речь шла о делах серьезных — всегда.
— Вы полагаете, что рассказывали ей о своей связи с Аннет только из чувства порядочности?
Он задумывался, захваченный врасплох этим вопросом.
— Я понимаю, что вы хотите сказать… Прежде всего между нами существовала разница в возрасте. Когда я с ней познакомился, я почти не знал Парижа, успел повидать только то, что может быть доступно бедному студенту… Она приучила меня к другому образу жизни, ввела в другое общество.
— Что же произошло, когда вы, наконец, добрались до улицы Лопер?
— Я не знал, вернулась ли домой Кристина. Это было маловероятно, и я подумал, что мне придется ее подождать… Эта мысль меня немного успокоила. Ведь мне необходимо было набраться смелости…
— С помощью алкоголя?
— Хотя бы и так. Если уж начал пить, то всегда кажется, что лишняя рюмка придаст тебе больше смелости. Но перед домом я увидел кадиллак…
— В доме был свет?
— Только в комнате Карлотты, на самом верху. Я отпер дверь своим ключом.
— Вы закрыли дверь на засов?
— Я ожидал этого вопроса. То же самое у меня спросили утром. Думаю, что закрыл, машинально, по привычке. Но как закрывал — совсем не помню.