Жоссе ответил не сразу, и Мегрэ понял, что колеблется он из чувства порядочности. По-видимому, он старался ответить точно, правдиво, по крайней мере так было до этого момента.
— По многим причинам. Но в основном из-за подружки, которая переехала с родителями в Париж.
— На ней вы и женились?
— Нет. По правде говоря, через несколько месяцев мы разошлись. Кроме того, я не чувствовал настоящего призвания к медицине… Мои родители не были богаты… Чтобы оплачивать мои занятия, им приходилось во многом себе отказывать… Да если бы я и стал врачом, мне было бы не легко начать практику.
Жоссе так устал, что ему стоило большого труда мыслить логично, и он то и дело посматривал на Мегрэ, словно проверял впечатление, которое производит на комиссара.
— А это важно?
— Все может оказаться важным.
— Понимаю… Я только думаю, было ли у меня какое-нибудь истинное призвание… Я слышал, что можно сделать карьеру в лаборатории… Большинство фармацевтических фирм имеют научно-исследовательские лаборатории… Очутившись в Париже с дипломом фармацевта в кармане, я попытался получить одно из таких мест.
— И безуспешно?
— Все, что мне удалось найти, это место управляющего одной аптекой, потом другой…
Ему было жарко. Мегрэ тоже. Иногда, шагая по кабинету, Мегрэ останавливался у окна.
— Вам задавали эти вопросы в Отейе?
— Нет. Задавали другие. Я понимаю, что вы хотите узнать всю подноготную… Как видите, я стараюсь отвечать откровенно… В сущности, я не считаю себя ни лучше, ни хуже других…
Ему пришлось вытереть пот с лица.
— Хотите пить?
— Не отказался бы…
Мегрэ открыл дверь в кабинет инспекторов.
— Жанвье! Попросите, чтобы нам принесли чего-нибудь попить.
И обращаясь к Жоссе:
— Пива?
— Если вам угодно.
— Вы не голодны?
И, не дожидаясь ответа, продолжал, уже обращаясь к Жанвье:
— Пива и бутербродов.
На губах Жоссе скользнула грустная улыбка.
— Обо всем этом я читал, — пробормотал он.
— Что вы читали?
— О пиве, о бутербродах… Комиссар Мегрэ и инспектора, сменяющие друг друга во время допросов… Это уже становится, известным, не так ли? Вот только не думал, что я сам, в один прекрасный день…
У Жоссе были красивые руки, и они выдавали его нервозность.
— Знаешь, когда попал сюда, не знаешь, когда…
— Успокойтесь, мсье Жоссе. Могу вас заверить, что у меня нет никакого предвзятого мнения на ваш счет.
— А у инспектора в комиссариате Отейя было.
— С вами плохо обращались?
— Да… Довольно грубо… Употребляли такие слова… В конце концов кто знает, если бы на его месте были…
— Вернемся к началу вашей карьеры в Париже. Через сколько времени вы познакомились с женщиной, которая стала вашей женой?
— Примерно через год… Мне было двадцать пять лет. Я работал в английской аптеке в предместье Сент-Онорэ, когда встретил ее…
— Она была одной из ваших клиенток?
— Да.
— Ее девичья фамилия?
— Фонтан… Кристина Фонтан… Но она еще носила фамилию первого мужа, умершего за несколько месяцев до этого… Лауэлл… Из семьи английских пивоваров… Вам, наверное, попадалось это имя на бутылках…
— Итак, за несколько месяцев до этого она овдовела? А сколько ей было лет?
— Двадцать девять.
— Детей не было?
— Нет.
— Богата?
— Конечно. Одна из лучших клиенток самых роскошных магазинов предместья Сент-Онорэ…
— Вы стали ее любовником?
— Она вела очень свободную жизнь.
— Еще при муже?
— У меня есть основания так думать.
— Какого она происхождения?
— Из буржуазной семьи… Не богатой, но зажиточной. Детство ее прошло в шестнадцатом округе,[1] отец был крупным административным работником.
— Вы в нее влюбились?
— Да, очень скоро…
— Тогда вы уже не встречались с вашей приятельницей из Монпелье?
— Нет, уже несколько месяцев.
— Кристина Лауэлл, и вы сразу решили пожениться?
Жоссе заколебался, но только на мгновение.
— Нет.
В дверь постучали. Это посыльный из пивной «Дофина» принес пиво и бутерброды. Сделали перерыв. Жоссе есть не стал, только выпил полстакана пива, в то время как Мегрэ, продолжая шагать по кабинету, принялся за бутерброды.
— Вы можете мне рассказать, как все это случилось?
— Попытаюсь. Правда, это дело нелегкое. Ведь с тех пор прошло пятнадцать лет. Тогда я был молод и только теперь отдаю себе в этом отчет. Теперь мне кажется, что жизнь тогда была другая, что все казалось гораздо проще, чем сейчас. Зарабатывал я мало. Жил в меблированных комнатах около площади Терн и обедал в дешевом ресторанчике, где стандартные цены, а то и просто довольствовался булочками… На одежду я тратил больше, чем на еду.
Привычка хорошо одеваться сохранилась у него до сих пор.
На нем был костюм, сшитый одним из лучших парижских портных, рубашка с его вензелем была сделана на заказ, так же как и башмаки.
— Кристина жила в ином, совсем незнакомом для меня мире… Этот мир меня ослепил… Я все еще оставался провинциалом, сыном бедного учителя… В Монпелье я общался со студентами, которые были не богаче меня…
— Она познакомила вас со своими друзьями и подругами?
— Не скоро… Была какая-то сторона в наших отношениях, которую я осознал лишь позднее.
— Что вы имеете в виду?
— Часто рассказывают о деловых людях, промышленниках или финансистах, которые заводят интрижку с продавщицей или манекенщицей. У нас получилось наоборот. Кристина назначала свидание бедному, неопытному помощнику фармацевта… Ей хотелось знать, где я живу, хотелось увидеть мою комнату в дешевом меблированном отеле, где стены на лестнице облицованы фаянсовыми плитками, а через перегородки все слышно из соседних комнат. Ее это приводило в восторг. По воскресеньям она увозила меня на своей машине за город, в какой-нибудь ресторанчик.
Голос Жоссе стал глуше. Теперь в нем чувствовалась тоска и даже злоба.
— Сначала я тоже думал, что это интрижка, которая долго не продлится.
— Вы влюбились?
— Не сразу.
— Ревновали?
— С этого-то все и началось. Кристина рассказывала мне о своих друзьях и даже любовниках. Ее забавляло посвящать меня в различные подробности… Сначала я молчал. Потом как-то, в припадке ревности, обозвал разными бранными словами и даже ударил… Я был убежден, что она надо мной смеется и, встав с моей железной койки, пойдет рассказывать другим о том, какой я неловкий и наивный… Много раз мы из-за этого ссорились… Однажды не виделись целый месяц…
— Это она делала попытки к примирению?
— Или она, или я. Один из нас всегда приходил просить прощения… Ведь мы действительно любили друг друга, господин комиссар.
— Кто первый заговорил о браке?
— Теперь не помню. Честно говоря, на этот вопрос ответить невозможно. Дошло до того, что мы стали нарочно мучить друг друга. Кристина, хвативши лишнего, могла в три часа ночи стучаться в дверь моей комнаты. Если я, дуясь на нее за что-нибудь, не сразу ей отворял, разбуженные соседи начинали скандалить… Сколько раз меня вообще грозились выбросить за дверь… В аптеке тоже были неприятности. Я часто опаздывал на работу, приходил полусонный…
— Она много пила?
— Мы оба пили… Не знаю почему… Просто по привычке… Это нас еще больше возбуждало… В конце концов мы поняли, что мы не можем жить друг без друга…
— Где она тогда жила?
— В том доме, где вы были… На улице Лопер… Как-то раз — было уже два или три часа ночи — сидя в кабачке, мы посмотрели друг другу в глаза и, внезапно протрезвев, серьезно подумали о том, что же нам делать дальше.
— Вы не помните, кто задал этот вопрос?
— Честно говоря, не помню. Первый раз слово «брак» было произнесено полушутя. Трудно вспомнить все это точно через столько лет.
— Она была на пять лет старше вас?
— Да, и богаче на несколько миллионов. Став ее мужем, я уже не мог целые дни торчать за прилавком аптеки. Она знала некоего Вирьё, которому родители незадолго до этого оставили в наследство скромное предприятие по производству медикаментов. Вирьё по специальности не был фармацевтом… Ему было тридцать пять лет, и он делил свое время между ресторанами «Фуке» и «Максим» и казино в Довиле… Кристина вложила деньги в его дело, и я стал директором.
— Словом, ваши честолюбивые замыслы осуществились?
— Да, создается такое впечатление. Когда снова прослеживаешь весь ход событий, то может показаться, будто я сознательно подготавливал каждый этап со знанием дела. Однако, поверьте мне, все было не так. Женился на Кристине я только потому, что безумно ее любил, любил настолько, что если бы пришлось с ней расстаться, я бы, наверное, покончил самоубийством… Она же, со своей стороны, умоляла меня оформить наши отношения. Кристина уже давно не заводила связей, и теперь настал ее черед проявлять ревность. Она даже стала ненавидеть клиенток нашей аптеки и приходила за мной шпионить… Теперь мне представился случай занять положение, которое позволило бы мне жить на равную ногу с ней… Деньги были вложены в дело на ее имя, а брак был заключен с условием раздельного пользования имуществом… Некоторые сочли меня альфонсом, и я не всеми был хорошо принят в среде, где отныне мне пришлось жить…
— Вы оба были счастливы?
— Пожалуй, да. Я много работал. Лаборатории, прежде незначительные, стали крупнейшими в Париже. По вечерам мы выезжали то в театр, то в рестораны. Скучать не приходилось ни днем, ни ночью.
— Вы не будете есть?
— Нет… Не хочется… Если разрешите, я налью себе еще пива.
— Прошлой ночью вы были пьяны?
— Об этом меня уже спрашивали сегодня утром, в комиссариате Отейя. Конечно, я был пьян, но я все ясно помню.
— Я не хотел читать ваши показания, сделанные на допросе в Отейе. Протокол у меня здесь…
Мегрэ небрежно перелистал текст.
— Вы хотели бы внести какие-нибудь поправки?
— Я говорил правду, но, немного погорячился… Из-за поведения инспектора… С первых же вопросов он дал понять, что считает меня убийцей… Потом, когда на улицу Лопер прибыли представители прокуратуры, мне показалось, что его мнение разделяет и судебный следователь.
Он помолчал.