Михаил Серегин

Дочки-мачехи

Пролог

– Свидетельница Смоленцева.

Высокая молодая женщина лет двадцати восьми встала со своего места и, высоко вскинув голову, прошла меж рядами под скрещивающимися взглядами присутствующих в зале очевидцев судебного процесса.

Большинство из здесь присутствующих принадлежало к той яркой касте посткоммунистической России, что расхоже именуется нуворишами. Или «новыми русскими». Бритых затылков, «мобилов», «голдовых» цепур и костюмов от «Gianni Versace» и «Briani» было более чем достаточно.

Во взглядах этих людей сквозило и любопытство, и нескромное внимание, и мрачный вызов... и ненависть.

Да, в некоторых взглядах сквозила и ненависть.

Тем не менее вышедшая к свидетельскому месту молодая женщина была меньше всего похожа на ту, кого можно ненавидеть.

У нее было бледное решительное лицо, четко обрисованные чувственные губы, широко распахнутые зеленовато-серые глаза и статная фигура. Нельзя было сказать, что она по общепринятым меркам красавица, но...

Всем приходилось видеть, как медленно оседает на западе стекленеющее багровое солнце, как перед ним, как дети перед чинной воспитательницей, толпятся облака, окрашиваясь в багряный, лиловый, грязно-розовый, золотой, оранжевый цвета; одно облачко похоже на застывшую в тихой заводи золотую рыбку, второе на двугорбого верблюда, третье – на дряхлую седую старушку у дороги. Зарево охватило полнеба, оно роняет блики на крыши домов, на церковные купола, расползается по зеркалу реки, прыгает в лужах, дрожит в раскачивающихся ветвях деревьев...

И все, все, кто смотрит на это великолепие, думают: как все это красиво, но никто не знает и никогда не скажет, в чем же тут, собственно, красота.

Вот такой была красота и этой молодой женщины, которую так сухо поименовали «свидетельницей Смоленцевой».

– Я хочу изменить свои показания, – без предисловий произнесла она негромким, чуть хрипловатым голосом.

При этих словах сидевший на скамье подсудимых мужчина медленно поднял голову и посмотрел на женщину взглядом, в котором высветилось искреннее изумление, если еще не перетекшее в шок потрясения, то только потому, что он еще не до конца осознал сказанное.

– То есть... как это – изменить? – пробормотал он.

При словах Смоленцевой по залу прошелестел легкий шумок. Судья призвал к порядку и, обратившись к свидетельнице, проговорил:

– Значит, вы утверждаете, что хотите изменить ваши первоначальные показания?

– Да.

– С чем это связано?

– С тем, что я хочу изменить свои показания, – упрямо повторила молодая женщина.

– Хорошо. Что же вы хотите сообщить суду?

– Я хочу сообщить, что мне известно имя убийцы и обстоятельства преступления.

Сидящий на скамье подсудимых мужчина посмотрел на свидетельницу с каким-то придавленным, недоуменным смятением.

– Тогда сообщите все это суду.

– Что же тут сообщать? – медленно выговорила Смоленцева. – Что же тут... сообщать? Убийца сидит там, где ему и положено сидеть – на скамье подсудимых!

И она в высшей степени выразительно посмотрела на того, кто уже не сидел, а в замешательстве привстал со скамьи подсудимых и, подняв руку, срывающимся голосом выдавил:

– Да что... что же ты такое говоришь, Алька? Что же ты делаешь? Мы же... мы же...

– Я говорю правду, – жестко перебила его Смоленцева и послала второй многозначительный взгляд, в глубине которого корчился отчаянный, холодный вызов. – Я делаю то, что должна была делать здесь: говорить правду, только правду и ничего, кроме правды.

Мужчина встал со скамьи и, выпрямившись, проговорил с горькой, недоуменной укоризной:

– И сколько же тебе заплатил Котов, чтобы ты изменила свои показания?

– Подсудимый!!! – загремел голос судьи под сводами зала заседания. – Немедленно сядьте!

– Не надо торопиться. Сесть я всегда успею, – словами Жоржа Милославского из «Иван Васильевич меняет профессию» саркастично ответил тот. – Особенно стараниями многоуважаемого Филиппа Григорьевича.

При последних словах подсудимого по залу прокатилась волна неприязненных замечаний, шепотков и откровенной брани, хоть и произнесенной вполголоса.

А в третьем ряду поднялся невысокий, но необыкновенно широкий в плечах мужчина, краснолицый, лысеющий, с залитым потом лбом и непрестанно отдувающийся. Он был непомерно, просто по-раблезиански толст, но, по всей видимости, раньше был еще толще, потому что щеки его висели, как у бульдога, да и с шеи и особенно с массивного подбородка свисали толстенные жировые складки.

И без того красный, пуговкой, нос стал почти багровым, когда толстяк гаркнул на весь зал густейшим басом:

– Эй ты, мудила! Задрай табло, сучара бацильная! И моли бога, падла, чтобы тебе с «пожизняка» откинулось на «вышку», а то, бля, на киче тебе нормальковая зоновская параша «Флер оранжем» и там типа «Шанель номер шесть» покажется, после того как я маляву двину, какой дорогой гость прибыл, бля! Если тебя до тюрьмы довезут, баклана!

– Гражданин Котов, попрошу вас выбирать выражения в зале суда! – повысил голос судья.

Толстяк хотел сказать еще что-то, но сидевшая рядом с ним яркая дама с расстроенным бледным лицом и – тем не менее – аккуратно наложенной дорогой косметикой схватила его за одну руку, а здоровенный телохранитель – за другую и почти насильно усадили на место.

– Продолжайте, свидетельница Смоленцева. Расскажите суду подробно, что же произошло вечером двадцать четвертого августа этого года в пляжном домике дачного кооператива «Календула».

– Алиса, что ты делаешь? – тихо спросил подсудимый, снова привстав со скамьи, а потом вцепился в решетку, которой был отгорожен от зала, и – вероятно, неожиданно для самого себя – тряхнул ее с такой силой, что с потолка сорвался целый пласт штукатурки.

К подсудимому тут же бросились двое охранников в камуфляже и, грубо схватив за руки, попытались было усадить на лавку... Но тут лицо мужчины перекосила гримаса животной злобы, и один охранник полетел в левую сторону, а другой – в правую, попутно пересчитав головой несколько кресел.

– Взять!!! – проревел судья, поднимаясь во весь рост на своем председательском месте.

На взбрыкнувшего подсудимого, уже безвольно опустившегося на скамью, кинулось сразу несколько ментов. Они повалили его на пол и, заломив руки за спину, несколько раз отечески напутствовали пинками под ребра и по почкам. Финальным аккордом стал удар дубинкой прямо по голове, отчего глаза подозреваемого в убийстве помутнели и обессмысслились жуткой оглушающей болью.

– Поднимите его! – приказал судья.

Подсудимого подняли и, грубо встряхнув, как мешок с отрубями, поставили на ноги. Бледное лицо его было окровавлено, из угла рта вытекала тонкая струйка крови...Он поднял глаза на пепельно-серую, конвульсивно выпрямившуюся свидетельницу, обвиняющую его в убийстве, и медленно, едва слышно выговорил:

– Что же ты делаешь, Алька...

Губы женщины дрогнули, и, громадным усилием воли справившись с собой, она безжизненным, стылым голосом произнесла:

– Ну что ж... так надо.

Губы дрогнули еще раз, и если бы главный судья и все собравшиеся в зале, да и сам подсудимый, поднесли бы в этот момент ухо к этим губам, то они услышали бы слетевшее неслышно, как паутинка, как колыхание умирающего в жарком мареве ветерка:

– Так надо, Влодек...

Глава 1

Пир для «крыши»

– Каждый раз во время еды вы подвергаетесь воздействию чудовищных бактерий, – бормотал Фокин, пытаясь вылезти из-под стола, куда его непостижимым образом закатила судьба-злодейка. – П-поэтому пользуйтесь шампунем «Орбит с кли... кли... он защитит ваши пейсы от кариеса и даст вам ощущение сухости... в-в-в... на Муррромской дорррожке ста-а-аяли тррры сосны-ы-ы!!

Впрочем, эта монологово-вокальная партия продолжалась недолго, поскольку Афанасий Сергеевич находился в худшем из двух своих обычных состояний.

А эти два состояния были: во-первых, тотальное алкогольное опьянение, периодически включающее в себя демонтаж элементов окружающей среды и нанесение телесных повреждений гражданскому населению и работникам ППС, то бишь милицейских патрулей; и во-вторых – жестокий и коварный абстинентный синдром, в просторечии – бодун.

Третьего состояния Фокину было не дано. Как говорили еще древние римляне: tertium non datum.

...В данный момент он находился во втором и худшем из двух этих состояний и, несмотря на то, что пытался держаться бодрячком, чувствовал себя прескверно.

– Что, колбасит, Афоня? – проговорил Владимир Свиридов, на физиономии которого тоже наличествовала зеленоватая похмельная бледность, но несравненно менее колоритная, чем на оплывшей морде его друга.

– К-колбасит. Что-то я не пойму... у меня третий день такой бодун проклевывается, что хоть топись. Не пойму я что-то. А что это вчера за сдобная бабенка тебя искала, а, Свиридов?

– Много их тут, этих бабенок... – неопределенно отмахнулся Владимир, но потом все-таки уточнил:

– А как она хоть выглядела?

– Отпадно выглядела! – оживился все еще никак не выпадающий из похмельного столбняка Афанасий. – Рыжая такая, фигуристая... забористая баба, ничего не скажешь. На белом «мерине»-кабриолете приезжала. Классная тачка! Помнишь, мы примерно на такой же парковались у «Негреско» в Ницце. Э-эх, ведь жили же... не то, что сейчас!

Упомянув название едва ли не самого дорогого отеля Французской Ривьеры, Фокин тяжко вздохнул.

– Рыжая? На белом «мерине»-кабриолете? Лет тридцать пять и молодится под девочку, шалава? Так это Анжела, – презрительно сказал Владимир.

– Анжела, Памела, Маша, Даша... какая разница, если такая телка! Везет тебе на баб, Володька! Так она тут нарезала, тебя разыскивая! Глаза так и горели... лакомый кусочек, ничего не скажешь! Ты уже успел ее натянуть или как? Что молчишь?

– Да пошла она, проститутка...

Фокин недоуменно пожал плечами:

– Как это «пошла»? Как это «пошла»? Такая отпадная соска, и ты ее, значится, посылать... Не понимаю я тебя что-то, Свиридов.

...В последнее время в жизни Владимира Свиридова и Афанасия Фокина в самом деле появилось много непонятного. И таинственная сила фокинского бодуна, и свиридовское пренебрежение к «сдобным бабенкам» по значимости были отнюдь не на первом месте этих «непоняток».

Судьба, вертевшая этими людьми, как самый свирепый шторм не крутит утлым суденышком, забросила их в самый западный город России – Калининград.

Нажив немерено проблем в обеих столицах – Москве и Питере, – друзья прибыли в экс-Кенигсберг, чтобы стать на мертвые якоря.

И они стали на них в самом прямом смысле.

Дело в том, что вследствие тотального безденежья, удивительно совпадавшего по временным рамкам с запоями, они устроились на работу в ресторан, находившийся на старом корабле, стоявшем на приколе в Калининградском порту. Корабль был недавно списан из Балтийского пароходства, хотя находился в довольно приличном состоянии, и теперь благополучно отдан в частные – и не очень чистые – руки.

Новые владельцы отреставрировали посудину и сделали из нее если не конфетку, так вполне приличное заведение. Не люкс, но для братвы средней руки – вполне подходяще.

На трех палубах корабля-ресторана располагался целый увеселительный комплекс с разнокалиберными саунами, бильярдными, стрип-клабом, мини-закусочными, казино, ну и так далее.

Главное помещение корабля – огромный зал первой палубы, созданный посредством демонтажа перегородок десятка люксовых кают – был отдан под ресторан «Лисс».

Непонятно, кто дал ему такое название – то ли человек, в детстве начитавшийся Александра Грина и запомнивший оттуда красивые названия портовых городов – Лисс, Зурбаган, – то ли поклонник известного продюсера Сергея Лисовского и его фирмы «ЛИС'С»...

Но тем не менее именно в этом ресторане работали Владимир Свиридов и Афанасий Фокин. Кем только не приходилось работать им на своем веку, особенно Фокину: и сельским, и городским священником, и охранником, и руководителем службы безопасности видного бизнесмена, и тренером, и вышибалой в лондонском кабаке в Вест-Энде, и частным детективом, и даже порноактером и киллером.

Послужной список Владимира был не меньше.

Так, последним его местом работы была служба безопасности одного из воротил московского бизнеса. Он был шефом киллерской структуры – группы прекрасно обученных, опытнейших специалистов, сплошь бывших сотрудников спецслужб.

И вот теперь – работнички ресторана...

В ресторане «Лисс» они работали уже около десяти дней. А на исходе второй недели их призвал к себе директор ресторана Семен Аркадьевич Вейсман по прозвищу Пейсатыч и важно сказал:

– Вот что, братцы. Сегодня у нас большой день. «Крыша» хавать будет. Так что надо подготовиться до вечера основательно.

– Подготовиться так подготовиться, – сказал Фокин, который уже успел хватить пива и закусить икоркой, а теперь меланхолично пережевывал «Orbit». – «Крыша» так «крыша». Хоть подвал.

Пейсатыч назидательно потряс в воздухе указательным пальцем и проговорил:

– Вот именно этого я и предлагаю тебе и твоему дружку остерегаться – расхоложенности. Так что, Фокин, нечего мне тут пудрить мозги бодренькими восклицаниями. У тебя же на лбу написано, что ты уже успел похмелиться. О... черрт! Подъехали уже эти... бойцы. Наверно, сейчас указания по подготовке к банкету будут давать. Иди, Володя, прими у них всякие там цеу.

Свиридов, посмотрев через перила верхней палубы, увидел, что на пристани «пришвартовался» здоровенный синий джип, из которого один за другим вылезли носители упомянутых Пейсатычем цеу – то бишь «ценных указаний».

...Как оказалось впоследствии, ценны эти указания оказались только в одном пункте – в стоимости их гипотетического осуществления.

Первым из салона джипа извлек свои массивные телеса добрый молодец, чья внешность никак не выбивалась из стандарта «гоблинария» средней руки. Вне всякого сомнения, никому не составит труда представить себе перекормленную собаку породы питбуль, важно расхаживающую на задних лапах, с золотой цепурой на шее – для балансировки, время от времени поскребывающую в массивном бритом затылке и то и дело отряжающую в окружающую атмосферу однообразный матерный лай.

Косая сажень в плечах, несколько пообвисшее пивное брюхо и уж совсем запущенная отвислая задница довершали калоритный портрет молодого человека из «крыши».

Второй гоблин был точной копией первого – эдакий модифицированный Полиграф Полиграфович Шариков начала двухтысячных годов, умело примененный к насущным веяниям времени. То бишь разросшийся до двух метров и обзаведшийся дыневидными кулаками.

Зато третий ростом не вышел, на фоне своих рослых собратьев он выглядел откровенным недомерком. Плюгавая редковолосая мелочь.

Зато, как уяснил себе Свиридов, когда дело дошло до непосредственного общения, отмочился он другим: понтами и «гнилым базаром».

Двое здоровых амбалов успели еще только пробубнить пожелание насчет «мяса там, типа, побольше», а мелкий бодро рассек воздух фронтальной и горизонтальной пальцовкой и гнусаво, через нос, откинул следующее:

– Ну, ты чисто выставь тама, чтобы типа фрукты там с канар-манар... там типа киви, манго, ананасов подкинь на закусон...

Огромный потомок Шарикова, сильно смахивающий на монументального толстяка из клипа «Дискотеки „Аварии“, который густейшим басом выбухивает: „Пей пиввво!!! Ешь мясссо!!!“ – покосился на мелкого шпендрика, которого продолжало распальцовывать и кидать в гнилые базары, неодобрительно. А тот не унимался: – Ну, чтобы бананы типа розовые были... осетрины там, балыку... я еще кокосовые орехи незрелые уважаю... ими после водяры закидываться в цвет. Пером надрезал верхарус... и там типа скальпировал и как из баклаги жабать можно. Это я так типа с пацанами сращивал на Багамах.

Говоря все это, шпендрик бегал вдоль стеллажей, на которых, собственно, и было уложено кое-что из перечисленной им провизии. На последнем вираже его занесло куда-то вдаль, и он начал орать с расстояния около пятидесяти метров, не глядя на своих братков и угрюмо безмолвствующего Владимира Свиридова:

– Думаю, ты в тему въехал, мужик? Так шо мне... нам надо организовать...

Голос его совсем заглох вдалеке, и Свиридов было двинулся за мелким гоблинарием, чтобы не выпадать из этого замечательного инструктажа, но был остановлен рыком одного из «больших»:

– Ты че, мужик, в натуре, совсем страх потерял? Куда когти рвешь?

Владимир, обернувшись, невозмутимо произнес:

– Так вашего товарища не слыхать. А старшего...

– Какой старший? – рявкнул второй громила. – Этот недомерок с нами без году неделя в команде трется! Эй, Мосек... иди сюда, падло пучеглазое!

Мелкий брателло со смешной кличкой Мосек, вероятно, переиначенной из Моськи, которая лает на слона в крыловской басне, появился немедленно.

Даже непонятно было, как он сумел так быстро преодолеть отделявшее его от Свиридова и братков расстояние.

– Еще раз будешь забазаривать этот борзой гниляк, сам на балык пойдешь, чмо! – внушительно проговорил здоровяк номер один.

– Да какой из него балык? – после гроссмейстерской паузы сказал здоровяк номер два. – Только на консервы... типа килька в томатном соусе.

Мосек сдулся прямо на глазах.

– Да пацаны, я... – начал было он. Но тут же был втоптан в палубу безапелляционным:

– Завали табло, Мосек. В общем, так, земляк, – повернулись громилы к Владимиру, – подготовьте нам там типа мяса побольше, солянку... водку. Водку... типа только «Абсолют». Вник?

Свиридов мрачно кивнул. Предложение выставить на стол не меньше ста бутылок «Абсолюта» его совершенно не вдохновило, так как было чревато плачевными последствиями.

Дело в том, что так называемый «Абсолют», так опрометчиво затребованный господами бандитами, в большинстве своем производился тут же, на борту корабля: в огромном трюме стояло несколько цистерн – с водой, спиртом – и хитроумный аппарат для смешивания вышеуказанных компонентов в коктейль. Все это бодяжил Фокин, а потом несколько его подручных заливали полученное пойло в тару из-под «Абсолюта», «Финляндии» и так далее.

Продукт предлагался клиентуре, которая уже накушалась приличной водочки и не могла «Абсолют» не то чтобы от разведенного спирта отличить, но даже от фекальных вод – тех самых, что бултыхаются в канализационных трубах.

Так Семен Аркадьевич Вейсман по прозвищу Пейсатыч, человек редкой доброты и щедрости, способный продавать снег якутам и телогрейки неграм на экваторе, экономил большие средства.

...Но тара из-под «Абсолюта», как назло, закончилась. Нужно было спасать положение.

– Я думаю, к мясу стоит взять вино, – важно проговорил он.

Тут Мосек опять проявил свою мерзкую сущность.

– Че-о-о-о? – протянул несносный недомерок. – Вино-о-о? Вино ваще беспонтово пить, как и пиво! Да ты че, мужик...

– Задрай грызло! – снова прикрикнул на него один из здоровяков, а потом обратился к Свиридову:

– А почему вино?

– Вино к мясу – это аристократично, – внушительно проговорил Владимир и сделал значительное лицо.

Амбалы переглянулись, а Мосек снова заверещал:

– Че мы, телки, что ли, чтобы нас винищем накачивать, бля?

Свиридов пожал плечами со скучающей миной на лице: дескать, заглушите мелкого, ребята, что-то он откровенный порожняк гонит.

Один из здоровяков снова одернул не в меру прыткого шпендрика, а потом оценивающе посмотрел на Владимира и проговорил:

– А че, типа... это мысль. Можа, в натуре, а, Колян?

– Покатит, – сказал Колян басом. – Будем, типа, как интеллигентные люди. Вино к мясу, а потом водочкой полирнем, и покатит.

Свиридов кивнул, с трудом подавив облегченный вздох.

Дело в том, что и вино у Пейсатыча было особенное. Хранящиеся в огромной цистерне необъятные винные запасы имели одну примечательную особенность: несколько недель назад один из клиентов во время омоновской облавы сбросил в трюм пакет с героином, а тот провалился в упомянутую цистерну и в полном соответствии с законами химии растворился.

Нет надобности добавлять, что экономный Семен Аркадьевич не стал сливать в Балтийское море такое ценное вино. Просто перед подачей на стол героиновое пойло сильно охлаждали, потому что иначе вкус и запах выдавали несанкционированную добавку.

Зато прибыли ресторана возросли многократно. Человек, продегустировавший такой букет, мог пить самопальный «Абсолют», как воду, а мог и похлебать бензину, наивно предположив, что это «Martini Rosa».

– Ну че, договорились, – сказал Колян и, видя, что Мосек снова раскрыл было рот, в качестве превентивной меры оделил его здоровенным подзатыльником.

Тот густо икнул и едва не врезался в стеллажи.

В то же самое время Фокин, подвизавшийся в «Лиссе» в качестве вице-шеф-повара, то есть заместителя главного повара, мучительно искал, где бы достать грамм триста приличного коньяку, чтобы заправить им только что подоспевший торт. Главный повар, который был уже в стельку пьян, переложил все обязанности на Афанасия, и теперь многопрофильный «Гаврила» прикидывал, что «Хеннесси», конечно, подошел бы, да только выделит ли его Пейсатыч, этот «Хеннесси»?

И Фокин направился к директору «Лисса».

Тот сидел у себя и пил как раз коньяк. В ответ на просьбу Афанасия выделить искомый напиток проклятый скупердяй заявил:

– У тебя что, коньяка нет? Иди и возьми у себя в трюме.

– Но, Семен Аркадьич... вы же знаете, что в трюме тот же самый разведенный спирт, только еще с чаем для подкраски и со жженым сахаром. Там же никакого аромата нет! Весь торт таким коньяком можно коту под хвост...

Пейсатыч нахмурился.

– А тебе аромат нужен? – спросил он и выпил стопку коньяку. – Тогда черпни винца и залей.

И тут Фокин вспылил. Лицо его густо побагровело, и Афанасий, кучеряво выругавшись, прорычал:

– Винца-а-а? Да что же это за издевательство, мать твою! А потом, если что, в торец кто будет получать? Не ты, нет! А когда повар твой главный по пьянке вместо базилика анашу в суп-харчо сыпанул и не самый последний в «крыше» человек, Боря Муромец, напоровшись этого, с позволения сказать, супца, и на карусель в парке культуры и отдыха кидался, как Дон Кихот на мельницы... а теперь с черепно-мозговой в первой городской больнице кукует! Кто тогда отдувался?! Хорошо, хоть он этот фирменный супчик не внутривенно принимал! А этот героин в вине! Надо ресторан срочно переименовывать – из «Лисса» в какой-нибудь «Вмаз» и «Кумар»!

– Да ты что так разошелся, Афанасий? – попытался было утихомирить его Пейсатыч, но не тут-то было.

– Может, вместо соли кокаином будем блюда сдабривать? Он тоже белый, мать-перемать!!! – продолжал орать Афанасий.

Директор, единственным недостатком которого была чрезмерная алчность, заерзал на стуле и, подталкиваемый децибелами фокинского голоса, потянулся было к початой бутылке коньяка – но тут Афанасий громыхнул:

– Если торт запорем – учтите, Семен Аркадьевич, так и скажу братве: мол, директор наш, – симпатичнейший господин Вейсман, – порекомендовал мне заправить торт героиновым винцом или коньячком на чаю и жженом сахаре.

Аргументация Фокина была исчерпывающей: трясущимися руками директор отдал ему бутылку «Хеннесси».

У Семена Аркадьевича было живое воображение, и он мгновенно нарисовал себе мизансцены, предсказанные Фокиным, и решил, что в подобной ситуации одними восклицаниями типа «Ах ты, жидовская моррррда!», густо сдобренными матом, не обойдется.

А Фокин с чувством выполненного долга направился в поварскую, по пути половину содержимого бутылки молодецки препроводив в собственную глотку.

* * *

– Ну, чем воздух сотрясать, – сказал здоровенный лысый бандит с физиономией плохо воспитанной гориллы, которую только что исключили из зоопарка за аморальное поведение, – лучше ты давай базарь, Мосек.

«По всей видимости, – отметил стоявший неподалеку от прямоугольника банкетных столов Владимир, – этот маленький недомерок Мосек тут что-то вроде тамады и шута на пиру.

Ну что ж, и флаг ему в руки: в отличие от большинства присутствующих язык у парня подвешен куда как неплохо».

Мосек многозначительно почесал в гладко выбритом подбородке и заговорил:

– В общем, базар такой. Типа мужик не из самых последних пацанов на деревне, типа там подвязок куча с ментами, братанами и всякими там губернаторами. Ну, там по жизни отмазывал братву от всяких там наездов и проклевок из налоговой и таможни, с этого нехило кормится... тачка у него типа не фуиный там «мерсюк» с финтифлюшками, а типа «Ягуар» или, в натуре, ваще типа «Ламборджини» и «Бугатти»...

– Как? – переспросила вульгарного вида девица, накрашенная, как Чингачгук на тропе войны. Она сидела рядом с уже знакомым Владимиру Коляном. – «Бугай»?

– «Бугатти». На крайняк «Феррари берлинетта» или там, в натуре, «Ламборджини миура», – с видом знатока автомобильного бомонда пояснил Мосек. – Ну... в натуре, дача тама, коттедж всякий пропилейный, брулики, жена и две соски на стороне. От такой масляной жизни он не слабо зажирел, поскольку с обычными пацанами бицуху и прессняк подкачать в спортзал ему западло идти, а всякий гербалайф, в натуре, тоже пить западло... потому как по раскладу это, бля, чисто непристижно.

– И чо? – пискнула телка.

– А чо? Попервах типа как Пугачева или там Долина эта, жрал каких-то, бля, эксклюзивных глистов из жопы китайской панды... Панда – это типа помесь медведя с енотом, типа как после аборта... бамбук он еще хавает. В общем, глисты у брателлы не прижились, не климат или хрен знает, может, че еще. Ка-ароче, брателло этот продвинутый весил за три сотни кил, а росточком при этом... ну на черепок помене меня.

– Ну, это ты мозг дрючишь. Меньше тебя, Мосек, только кроликов фермеры разводят, – сказал Колян, а плотный брателло в сером пиджаке во главе стола – по всему видно, босс – засмеялся и кивнул головой.

Мосек злобно шмыгнул носом, плеснул в себе в стакан выговоренного Владимиром «героинового» вина и продолжил рассказ:

– Ну, брюхо и все такое... это ему, в принципе, по барабану, но вот жена и соски его левые жестко кидали предъявы, что типа его пузень им голову прищемляет, когда там, типа, они ему минет... отсасывают.

Гоблины расхохотались.

– Брателло этот сначала на это все клал с прибором, а потом стал конкретно обламываться, потому что одной соске даже шею чуть не сломал, типа когда кончал... Влегкую дернулся и трындец, соске по башке сто кил прислало. Потом типа лечение-фуеверчение, моральный и оральный там ущерб... В общем, скинул он этой будке пять «тонн» «зелени». А потом... ну не то чтобы он лавэ закрысил, но все равно какой-то неприятный осадок в душе и все такое. Дальше – круче. В город приехали типа беженцы из какого-то там Черножопостана, там бабеус пошкулять, бутылок подсобрать. А наш брателло типа с какой-то стрелы как раз выруливал на своей навороченной тачане, бухой коптил по шоссе где-то киломов двести пятьдесят в час, потому как все ГАИ, ГИБДД и тэ дэ в гробу видел. К тому же какая-то шалава ему конец обсасывала. Короче, ни хера он на дорогу не смотрел, и все дела...

Свиридов окинул столы долгим взглядом: большинство гоблинов, от души смеясь, едва не падали лицами на столы – видно, рассказ Моська пробрал их не на шутку.

И еще – Владимир мог поспорить – Мосек рассказывал про человека, который был прекрасно знаком этим людям. Просто никто не называл имени этого брателло всуе.

– И в этот, бля, роковой момент, – продолжал Мосек, – на дороге как раз одна старая чурка жопой загнулась, бутылку пивную подобрать. Бемц, бля, и чурке кранты, а мозги ее куриные по светофору размазало. Кипежу было не на жись, а на смерть! Брателлу долго отмазывали, там типа кучу народу построили, скинули «зелени» немерено, но откосили на все сто. И типа получилось по протоколу, что чурка старая сама, блядь такая, с разбегу головой в брателловскую тачану шарахнула, и, сука, бампер помяла на три штуки баксов. На бабки ее решили типа не ставить, типа она ловко отмазалась – кони двинула.

Босс бандитов, склонившись вперед, затрясся всем своим монументальным корпусом в припадке пароксизмического беззвучного смеха.

А Мосек не без артистизма досказывал:

– Пацан устроил типа банкет на сто рыл, через одного по мусору гибэдэдэшному сидит. Все прокатило в цвет, попили, поели по душам. А на следующий день, ек-ковалек, к нему в офис пришел типа вождь этих, блядь, черножопых, какой-то там Саттарбай Калдыргоч, гребись оно все в пасть. Вонючий, как козел, грязный такой бомжок... как мимо пацанов, типа секьюрити, на входе прошел – никто не просек. И как захерачит брателле куском кала таджикского ослика прямо в пасть, а потом типа базарит: издохни, шайтан твоя. Тут эти секьюриты набежали, чмыря таджикского вывели, жестко отмудохали и сказали всем черножопым, что с этим Саттарбаем уматывать им надо из города в двадцать четыре часа. Те накрутили чалмы, манатки поластали и свалили. А брателло, которому кал от ослика в хлеборезку попал, начал худеть от этих глистов таджикского ослика... Стала фигура отпадная, бля, как у каменных пацанов, которые типа скульптуры. А потом говно кончилось, и опять покатило по-старому. И щас, – Мосек многозначительно поднял палец, – брателло этот опять под триста кил разбух! Такие вот дела!

Свиридов переглянулся с Фокиным, который в этот момент пытался вытащить из-под крайнего стола закатившегося туда брателлу: дела-а-а...

По всей видимости, героиновое вино оказало свое феерическое воздействие, и в пределах помещения ресторана начинала закипать бурная жизнедеятельность не блещущих трезвостью и светскими манерами индивидуумов.

Впрочем, эту картину довольно сложно представить.

Подумать только: более чем полусотни здоровенных бритых обезьян, яростно чавкающих, утирающихся рукавами пиджаков, рубашек и олимпиек, ковыряющих в носах и в ушах антеннами мобильников или – того хуже! – только что объеденными костями...

К потолку поднимался сизый дым бесчисленных сигарет и лай однообразных ругательств и грубых восклицаний:

– Ты глянь, Лех, бля, он свою мобилу типа утопил в водяре!

– Че, в натуре?

– А винище тут какое цеповое! Жидок, местный халдей, не слабо забашлял. А?

– Шала-а...вва!

– Слышь, Крот, а ты где эту телку надыбал? В блядской конторе, где Паша Горелый заправляет?

– Ссам телка... казззел!!

– Сы.. по...покойствие, гос-спода!

– Отзынь, козел, че ты м-меня торрркаешь...

– Ну-у-у... за дррружбу!

Лица женского пола, которых тут было не меньше трех десятков, не отставали от своих кавалеров: одна, дебелая бабища под центнер весом, вскарабкалась на стол и водрузила на него свою монументальную задницу, которой позавидовал бы средних размеров гиппопотам; вторая засовывала в лифчик бутылку так называемого «Абсолюта»; третья мурлыкала и стыдливо закатывала глазки, в то время как в различные части ее тела вцепилось уже не меньше десятка рук, покрытых татуировками образца «не забуду зону», «бей мусоров», а также простенькими солнышками, якорями и кривыми надписями «Вася» или «Петро – муде с ведро».

– Слышь, Мосек, а про кого ты сейчас тут бутор зачехлял, а?

– Какой еще бутор?

– Ну... про жирного брателло, который глистов хавал для... ну, шобы тама типа похудеть.

– Да это так... фигурально, – сказал Мосек, который уже недурственно набрался винца от Пейсатыча и теперь полировал вино водкой «Абсолют», правда, произведенной не в Швеции, как полагается, а несколькими метрами ниже пиршественной залы.

– Че? Фиг...урально? Это че за тухляк?

– Да про Кашалота он базарил... в натуре, – оторвав лицо от салата, в котором он почивал добрые пять минут, сказал Колян.

– Про... Кашалота?

В рядах куражащейся братвы проскользнул легкий тревожный шепоток: «Про Кашалота?»

Глава 2

Капризы памяти

Владимиру приходилось слышать о Кашалоте: это был один из крупнейших криминальных авторитетов Калининграда, если не самый крупный, и по совместительству бизнесмен, судовладелец и – что в наше время уже не вызывает особых эмоций – член Законодательного Собрания области.

Те бандиты, что сейчас пьянствовали в «Лиссе», наперебой хвалясь своими успехами, были просто мелкими сошками, брехливыми шавками на фоне этого монстра калининградского большого бизнеса.

– А ты что стоишь, как «попка» на сторожевой вышке? – услышал Свиридов чей-то ленивый, пропитанный нотками сытого довольства жизнью голос, и его потянули за руку и заставили присесть.

– Пей!

Свиридов принял предложенный бокал и задержал взгляд на протянувшем ему эту водочную порцию рослом парне с чисто выбритым благообразным лицом, выгодно выделявшимся на фоне пьяных бритых образин, мелькавших там и сям.

– Пей, Влодек! – вдруг вплелся в пьяный гам мелодичный женский голос. И Свиридова словно прошила электрическая искра, а в глазах метнулась и мгновенно растаяла нежная алая пелена – потому что только один человек на земле называл его так, на польский манер, – Влодек.

Только один...

Владимир посмотрел поверх плеча благообразного парня и уперся в точеные черты бледного лица.

На него пристально смотрели зеленые глаза женщины, которая много лет назад смогла и захотела стать его, Владимира Свиридова, женой.

Глаза, в которые он боялся заглянуть, чтобы не быть околдованным и навеки впавшим в рабство.

Как не хотят заглянуть в затянутое мутной прозеленью зеркало тихого омута, боясь того, что предательски закружится голова, неотвратимо притянут чьи-то смеющиеся влажные глаза в слепой глубине – и ты уйдешь туда без права возвратиться и раскаяться в своей роковой ошибке...

– Алька!

– Здравствуй, Влодек. Давно не виделись, правда? Ты уже забыл меня, наверное.

...Но Владимир помнил.

* * *

Он помнил, как все началось.

Холодным подслеповатым сентябрьским вечером в угрюмой и неласковой Москве девяносто третьего. Да, той самой будоражащей осенью, когда в Первопрестольную снова, как в незабвенные августовские дни девяносто первого года, дни путча, ввели танки.

Владимир прекрасно помнил тот остывающий осенний вечер, конвульсиями рваного ветра мечущийся между стволами вязов и ив старого парка.

Парка, по которому медленно шел он – молодой человек двадцати семи лет – тогда еще только двадцати семи! – с тонким лицом интеллигента в, как говорится, надцатом поколении и чуть раскосыми миндалевидными глазами. И в этих умных и равнодушных глазах тускло тлело спокойное, отстраненное довольство окружающим беспокойным миром. Миром, где жалобно плещут на ветру ветви старых деревьев и докучливый мелкий дождик стучит по плечам, как нищий бродяга в дом у дороги.

Молодой человек не спеша шел по краю дорожки, а сильные пальцы – длинные тонкие пальцы профессионального музыканта – сжимали ручку черного футляра для скрипки.

Он преодолел длинную аллею в красно-желтых водоворотах опавших листьев и вошел в подъезд внушительного пятиэтажного дома, расположенного возле парковой ограды.

Молодой человек поднялся на третий этаж и, подойдя к внушительной железной двери с цифрой «21», впился в нее пристальным взглядом сузившихся от напряжения глаз. И, коротко звякнув металлом в кармане невзрачного серого полуплаща, извлек связку отмычек.

В его руках оказался – нет, вовсе не канонический набор примитивных отмычек, которым пользуются заурядные воры-домушники! – а куда более совершенный комплект, представлявший собой шедевр конструкторских бюро ФСБ и ГРУ.

Отмычки замелькали в руках интеллигентного молодого человека со скрипкой с бешеной скоростью.

Молодому человеку со скрипкой потребовалась одна минута, чтобы открыть дверь, на которую наверняка были написаны тома гарантийных свидетельств, красочно живописующих полнейшую ее, двери, тотальную надежность и неприступность.

Проскользнув в темную прихожую, не зажигая света, он тщательно вытер подошвы ботинок о половичок и прошел в комнаты.

Окна гостиной выходили на парк, и подходы к подъезду прекрасно просматривались.

Молодой человек бросил напряженный, как струна его скрипки, взгляд вниз, туда, куда только что подъехала черная «Ауди», и вышедший из нее плотный мужчина – по виду охранник – почтительно распахнул заднюю дверь и подал руку сначала пожилому лысеющему господину с хищным ястребиным носом, а потом средних лет невысокой женщине в дорогом стильном пальто, модной шляпке, с миловидным капризным лицом и порывистыми движениями.

Владимир положил футляр скрипки на подоконник и открыл его.

В футляре лежали части дальнобойной винтовки с оптическим прицелом и глушителем, а также пистолет итальянская «беретта» с уже установленным глушителем и заправленной обоймой.

Именно он и оказался в узкой артистической руке с тонкими пальцами профессионального музыканта...

В то же самое время мужчина с ястребиным носом медленно поднимался по лестнице и говорил идущему рядом с ним и почтительно поддерживающему его под руку охраннику:

– А где Алиса? Она сказала, во сколько сегодня придет домой?

– Она сказала, что задержится у подруги, Владимир Казимирович, – ответил тот. – Если останется ночевать, то позвонит.

– Хорошо, Артур. Ты свободен.

И мужчина с ястребиным носом сделал неопределенный жест рукой, который, вероятно, должен был обозначать, что сегодняшний рабочий день его шофера и по совместительству личного бодигарда закончен.

Тот почтительно кивнул и, коротко попрощавшись с боссом и его спутницей, исчез в мраке лестничного пролета.

Звуки его шагов затихли, и женщина, оглянувшись, проговорила, чуть кривя губы:

– А ты не боишься, Володя, что она попала в дурную компанию?

Владимир Казимирович досадливо поморщился и, неспешно набрав четырехзначный цифровой код, вставил ключ в замочную скважину.

– Что же ты молчишь? – с нотками проклюнувшейся досадливой сварливости в голосе добавила женщина.

– Да ладно тебе, Марина, – отмахнулся мужчина, – гонишь тут не по делу. Нормальная она девка. А что ты хотела... чтобы она в восемнадцать лет сидела дома и никуда вообще не выходила? Вот тогда надо кипешиться... то есть беспокоиться, а сейчас, мне кажется, все в норме.

– Вот ты так всегда, Владимир Казимирович, – перешла на сухой официоз Марина. – Стоит тебе сказать о дочери, так ты тут же строишь из себя беззаботного, прекраснодушного бодрячка и начинаешь петь песенку из серии «Все хорошо, прекрасная маркиза».

Владимир Казимирович, которому такие свирепые демарши супруги, по всей видимости, были не в диковинку, пробурчал под нос что-то сдавленно-неодобрительное и открыл дверь.

Щелкнул выключатель, и Владимир Казимирович машинально прикрыл рукой глаза.

Когда же он отнял ладонь от лица и приоткрыл зажмуренные глаза, то увидел перед собой молодого человека весьма приятной наружности, стоящего в дверях гостиной и со сдержанным любопытством рассматривающего Марину, снимающую обувь.

– Вы... вы кто такой? – наконец выдавил Владимир Казимирович, и его хриплые слова совпали с коротким захлебывающимся криком Марины:

– Вы что... с Алисой, да? Она уже домой начала водить... этих самых... своих...

– Вы Владимир Казимирович Бжезинский? – спокойно спросил молодой человек, не обратив ни малейшего внимания на несносную даму.

– Да, но как...

– Можете больше ничего не говорить, господин Бжезинский. Оказывается, мы с вами тезки. Мне очень жаль.

Владимир Казимирович не успел даже испугаться, – настолько приятное и успокаивающее впечатление производил этот нежданный гость, – как из-за спины «музыканта» с завораживающей, неуловимой для глаза обычного человека быстротой вынырнула рука... с зажатым в ней пистолетом.

Марина перекосила рот в беззвучном крике, увидев, как окаменел, привалившись к двери, ее муж... и тотчас же под аккомпанемент негромкого хлопка на лбу Бжезинского нелепой и жуткой кляксой возник кровавый росчерк пронизавшей голову пули... Но увидеть, как муж, словно мешок с отрубями, сполз по двери на пол, ей уже было не суждено.

Холодный взгляд киллера на какую-то невозможно малую долю мгновения оценивающе упал на скомканную пароксизмом животного страха женщину, и тут же его мозг четко продиктовал единственно возможное в данной ситуации решение: никаких свидетелей.

Он перевел на нее дуло пистолета и дважды выстрелил в перекошенное судорожным, обвальным ужасом лицо.

А когда она упала, хладнокровно произвел еще два контрольных выстрела в голову бизнесмена Владимира Казимировича Бжезинского и его супруги Марины Алексеевны Смоленцевой.

А на следующий день после этого мастерски выполненного заказа Владимир сидел в ночном клубе.

...В последнее время он все чаще засиживался допоздна наедине с самим собой в самых дорогих элитных ночных заведениях Москвы (благо деньги, перечисляемые ему за отработку заказов, вполне позволяли жить на широкую ногу) и, смеясь над собственной фальшивой слезливостью, думал о своей роли в этой жизни.

О страшной роли чистильщика, палача, волка криминальной России, который призван уничтожать все то, что могло привести к разрастанию куда большего зла, нежели содержащееся в нем самом.

Бесспорно, он, офицер спецназа ГРУ, особого отдела «Капелла», обученный и вышколенный по недосягаемо высоким стандартам, обязан был выполнять все приказы своего начальства и лично начальника спецотдела «Капелла» полковника Платонова. Но, с другой стороны, степень мотивированности этих приказов всегда оставалась для него, исполнителя, непроясненным и попросту ненужным связующим звеном в классической цепочке заказчик – организатор – исполнитель.

Организатором являлся полковник Платонов. Исполнителями – они, четырнадцать офицеров спецназа ГРУ из особого отдела «Капелла», переориентированных с внешних приоритетов противостояния на внутренние.

Враг был обозначен предельно четко: буйным цветом расцветшая преступность, тесно связанная с криминализированным бизнесом и с властными структурами.

Заказчиком же во всех случаях являлось государство...

...Владимир сидел за столиком в полном одиночестве и неотрывно смотрел на неотвратимо – раз за разом – пустеющий бокал. Иногда он привычно косился на застывшее где-то там, в полумраке стенной ниши, металлически поблескивающее зеркало: оттуда в отсветах трех свечей выплывало его собственное каменное лицо.

Слепая, замкнувшаяся сама на себе сосредоточенность, упирающаяся в обреченность, придавали его молодым и отточенным чертам выражение, присущее только людям, много испытавшим на своем веку.

Страдания наемного убийцы... нарочно не придумаешь. Тоже мне – Манфред и Лара, мелькали и хороводили иронические мысли, и терялись, растворяясь в рое более насущных размышлений...

Нарастающий с каждым последующим бокалом шум в ушах не давал отойти от мрачных мыслей и переключиться, ну, скажем, на созерцание сидящей через столик юной девушки.

Наконец Владимир поднялся и, несколькими шагами преодолев разделяющее их расстояние, присел за ее столик и тихо, но внятно произнес:

– Я вижу, у вас такое же человеконенавистническое настроение, как и у меня. Давайте лучше ненавидеть друг друга, чем весь мир сразу.

Девушка вскинула на него большие зеленые глаза, и Владимир увидел, что она в самом деле еще очень молода – не больше восемнадцати лет.

Но в этих глазах глухо тлело что-то такое, что сразу наталкивало на мысль: на самом деле ей гораздо больше лет, чем прошло с момента ее рождения.

– А я и не ненавижу весь мир, – ответила она. – Это удовольствие для истеричных тинейджеров, тыкающих всем в нос своим гипотетическим суицидом. Много чести его ненавидеть. Вы, наверно, выпили немного больше, чем следовало бы. А у вас что, сегодня день рождения?

– Как вы догадались? – вымученно улыбнулся Владимир.

Девушка передернула хрупкими плечами:

– Просто я ненавижу свой собственный день рождения. И когда в этот день ко мне приходит куча гостей с еще большей кучей подарков и начинает говорить всякие глупости о моем цветущем виде и в высшей степени замечательной фигуре... так вот, на моем лице появляется точно такое же выражение, как вот сейчас было на вашем.

Свиридов улыбнулся.

– Почему-то многие люди, напротив, любят свой день рождения, – произнес он. – А я думал, что я один такой урод, который терпеть не может ощущать себя именинником.

Девушка в изумлении подняла брови.

– Урод? Ничего себе. По-моему, вы вовсе не урод. Вы, между прочим, самый красивый мужчина, которого я когда-либо видела. Как вас зовут?

– Владимир.

– А меня Алиса. Надеюсь, сегодня ночью вы свободны... Влодек?

– У вас какие-то неприятности? – почти перебил ее Свиридов, которого такая откровенная категоричность неожиданно взбудоражила и полоснула горькой болезненной тревогой. – Не молчите... Ведь что-то случилось, правда?

Девушка покачала головой, а потом, не сводя со Свиридова глаз, выпила бокал с бледно-желтым коктейлем и тихо произнесла:

– Просто вчера вечером я осталась совсем одна. Совсем... одна. Вот так.

И – с беспощадной, пугающей деревянной откровенностью – добавила:

– Просто вчера вечером убили моих родителей.

– А ты... что же ты?.. – машинально вырвалось у Свиридова.

– А я ушла из дома. Сбежала куда глаза глядят от всех этих нарисовавшихся на наследство родственничков, дядюшек и тетушек. И не буду возвращаться.

– А ты? – будто не в силах сойти с колеи одной и той же короткой фразы, вновь спросил Владимир.

Девушка хрипло рассмеялась.

– А что – я? Я просто не хочу сойти с ума.

– Расскажи, – коротко попросил он.

...И она на едином дыхании рассказала ему, как пришла домой в одиннадцать утра и, открыв дверь, обнаружила буквально на пороге квартиры трупы отца и матери.

Прибывшая через полчаса бригада следователей и куча невесть откуда появившихся родственников и коллег отца по работе показалась ей просто никчемным шумом и беспорядочным мельканием рук, ног и соболезнующих лиц. Все для нее уже кончилось.

Она никогда не питала чрезмерной любви ни к своему высокомерному отцу, жуликоватому и нечистому на руку воротиле теневого бизнеса, ни к матери, истеричке и самодурке, но все же... Это были единственные близкие люди на всей земле.

– Мне сказали, что их убили прямо в квартире и что человек, который сделал это, вошел туда до них, открыв дверь какими-то отмычками, – медленно произнесла Алиса. – Этот следак еще сказал, что, по всей видимости, работал классный спец... дескать, видно по почерку. Почерк! Вот он и расписался на лбах моих родителей!

Свиридов, похолодев, опрокинул в рот только что принесенную ему текилу, которую он терпеть не мог.

Таких совпадений не бывает! Просто потому, что не может быть!

Но одно из таких несуществующих совпадений сидело лишь в метре от него...

Вот эта девочка.

Да, совпадение – потому что во всей огромной Москве она наткнулась на единственного человека, который смог бы назвать ей имя убийцы.

Это он, Владимир Свиридов, уничтожил семью этой девочки с такими широко распахнутыми горькими глазами и тихим, раздавленным голосом!

Это он, и никто другой!

– Прости, – дрогнувшим голосом сказал Владимир. – Наверно, мне лучше уйти. Я не знаю... как...

Он попытался подняться, но девушка, схватив его за руку, заставила сесть на место.

– Не уходи! Я даже не знаю, кто ты такой и откуда... но не уходи... Я не могу остаться вот так... чтобы... Не надо, Володя. ...Они ушли из этого клуба в три часа ночи и пошли прямо к Владимиру.

На его служебную московскую квартиру, которую оплачивало ведомство, приговорившее к смерти бизнесмена Владимира Казимировича Бжезинского, отца Алисы.

Владимир никогда не забудет, как они шли по ночным улицам, не замечая луж и время от времени прыгая обеими ногами в хлещущие ручьи так, что брызги летели во все стороны...

– Я так прыгала в детстве... на Черном море... – обронила Алиса. – Только что прошел теплый дождь, и я скакала по этим лужам и до крови расшибла ногу, а папа взял меня на руки и отнес в домик...

Сложно даже предположить, что в эту секунду творилось в душе Владимира. Бесспорно, он знал, что отец Алисы был бесчестным дельцом, который раздразнил спецслужбы и потому получил вполне заслуженную пулю в лоб...

Но когда видишь влажные и совсем еще юные глаза дочери тех, кого только недавно отправил на тот свет...

А потом – потом ничего не было.

Ничего из того, что так красочно демонстрируют в дешевых душевыворачивающих триллерах.

Ничего.

Ни взрыва страсти, до предела обостряемой несчастьем и горьким привкусом непоправимой утраты на губах. Ни шекспировских монологов о ненависти и любви...

– Вот так, Алиса...

– Вот так, Влодек.

Они не говорили о себе. Пытались не думать о возникших на пепелище боли – с одной стороны – и невозможности говорить откровенно – с другой – отношениях, так смахивающих на какой-то совместный психоз.

Они просто молча сидели у окна свиридовской квартиры и пили давно остывший кофе, дотлевавший на губах бессонной горечью, от которой хотелось плакать.

Это было так завораживающе, что Свиридов невольно почувствовал: он не сможет оторваться от этой девушки. Точно так же, как не сможет к ней прикоснуться.

Только время позволит ему сделать это. И она, Алиса, она тоже чувствовала, что этот человек, которого она назвала самым красивым мужчиной в своей жизни... что он не мог встретиться ей просто так.

Их свело вместе то, что обозначают до слезливости банальным и до банальности слезливым: дескать, сама судьба протянула руки, чтобы пересечь ваши пути.

Никакой любви с первого взгляда.

Никакого успокоения.

Просто – способ увести себя от засасывающих в трясину мыслей.

А наутро, когда слепой, по-детски беспомощный серый рассвет начал неуклюже тыкаться в окна и тереться о стекла ветвями облетевших тополей, как преданный щенок трется о ногу хозяина... Владимир неловко коснулся губами щеки буквально провалившейся в сон девушки и произнес:

– Ну что ж... пусть я потом буду думать, что у меня белая горячка и что я редкий дурак... Но только мне кажется, что она будет моей женой. Ничего не могу сделать по-человечески...

...Свиридов никогда не бросал слов на ветер и в тот же день, повинуясь какому-то непреодолимому императиву всего своего существа – перевернуть, изменить что-то в слепой и бездарной своей жизни! – они стали мужем и женой.

Просто взяли да пошли в ЗАГС и поставили в паспортах мертвые и ничего не значащие черные штампики.

И потом Алиса стала жить у Свиридова, не зная, кем является человек, которого она знала только сутки и которого так категорично, отшвырнув скулящие сомнения, избрала себе в мужья.

Да, это просто пародия на плохую мелодраму, – думал Владимир позднее, когда судьба развела их. Пародия – если бы все было не так обжигающе жутко и не могло произойти на самом деле.

Но в конце концов каждый человек имеет право хотя бы на одно безумство за всю свою жизнь. И офицер элитного отдела спецслужб не исключение...

Глава 3

Жизнь за жизнь

Свиридов некоторое время неотрывно смотрел на Алису, а потом выпил протянутый ему стакан водки и сказал таким тоном, словно они расстались только вчера и при самых обыденных, повседневных обстоятельствах:

– Ну... как ты, Алька?

– Ничего, – медленно ответила она, не глядя на Владимира и не снимая руки с мощного плеча своего спутника. – А ты, я смотрю, не так процветаешь, как прежде?

– Почему ты так решила?

– Просто раньше ты не был на побегушках у таких уродов, как вот эти, – она кивнула на горланящее сборище, – напротив, они были на побегушках у тебя.

– Нет, я в порядке, как говорят в американских боевиках крутые парни после того, как прошибут своей башкой пять стен, размолотят кулачищами десятки черепов и уложат из автомата пару сотен злых и нехороших хулиганов, – ответил Владимир. – Можно сказать, моя жизнь... ну просто песня.

– Какая песня? Свиридов хитро прищурился, притаив в глазах, как клинок в ножнах, горькую, печальную иронию, и после короткой паузы ответил:

– Знаешь такую – «полковнику никто не пишет, полковника никто не ждет»? Милая песенка, правда?

– Да, – ответила Алиса. – Понятно.

– Давно ты в Калиниграде?

– Да нет... не очень. Выпьем?

– Выпьем, – машинально ответил Владимир.

– Только не здесь. Ты посмотри на этих орангутангов, – презрительно сказала Алиса и покосилась на сидящую прямо на столе в нескольких метрах от нее довольно миловидную и совсем еще юную девицу лет восемнадцати, рот которой нафаршировывал клубникой здоровенный амбал с лицом сторожа звероводческого хозяйства где-нибудь этак на Таймыре.

– Да я уж третью неделю любуюсь на это пиршество фауны. Но в таком количестве и концентрации, признаться, видеть не приходилось.

– Э-э-э... Алиска... – внезапно обернувшись и попутно свалив два блюда, вазу с фруктами и два бокала с героиновым пойлом на колени своему собутыльнику, промямлила восемнадцатилетняя дама на столе. – Ты че... типа срыгивать собралась отсюда?..

– Пойду прогуляюсь. А что?

– Ты мне это, Алиска... не вздумай св-в-валить. Ты же бате слила, что типа за мной присмотришь... типа чтобы непоняток не было. А то я вот...

Конец фразы был съеден вместе с изрядным количеством клубники, которую горстью отправил в рот вульгарной малолетки «сторож звероводческого хозяйства».

Закрыв таким образом ей рот, гоблин налил огромный бокал – чуть ли не на пол-литра – вина и протянул Алисе:

– На-ка, Алиска.

Свиридов невольно побледнел: выпей Алиса предложенное ей вино, она немедленно ужабилась бы в хлам, как то красочно определял Фокин.

Свиридов взял молодую женщину за локоть и негромко произнес:

– Не надо пить. Пойдем отсюда.

– А ты... вообще уткнись, халдей, – попытался было приструнить инициативного работника общепита собутыльник вульгарной девицы, но Свиридов только отмахнулся от него, как от назойливой мухи.

Они вышли на палубу. Парень с благообразным лицом, бывший, по всей видимости, личным охранником Алисы, последовал за ними на некотором расстоянии.

– Нахальная леди, – произнес Владимир. – Что-то я ее тут раньше не видел, но ведет себя, как будто в собственном доме.

– А она и есть как в собственном доме, – негромко проговорила Алиса. – Вся эта богадельня принадлежит ее почтенному папаше.

– Понятно. Честно говоря, я до сих пор не знаю, кто владелец этой посудины.

– А ты про него сегодня много слыхал. Всякие байки про глистов из задницы таджикского ослика как средство для кардинального похудания.

– Я так и думал, что это реальное лицо из местных толстосумов и толстопузов.

– Куда уж местнее. Котов Филипп Григорьевич. Он же Кашалот. Это его «шестерки» тут куражатся.

– Это сборище – Кашалотова братва?

– Ну да. Это так... «бычки». А настоящая Кашалотова братва по прокуратурам, администрациям губернатора да по Законодательным Собраниям заседает. Не говоря уж о всяких там ГИБДД и налоговых полициях.

– Милый и законопослушный гражданин, – тоном резюме проговорил Владимир. – Понятно. Но как ты-то попала в это привилегированное общество?

Алиса покосилась на Владимира и, неопределенно пожав плечами, посмотрела на выползшего из зала ресторана бритоголового молодого человека, которого буквально тащили под руки его собутыльник и дама, раскрашенная так интенсивно, что не представлялось возможным определить, сколько ей лет.

Молодой человек, судя по всему, допившийся до кондиции, в которой не станет находиться ни одна уважающая себя свинья, перегнулся через борт и начал усиленно загрязнять водную стихию разноцветными рвотными массами.

– Так, ладно... Не будем об этом... Какие у тебя планы на вечер? – быстро спросил Владимир, чувствуя, что его – неожиданно для него самого – по коже продирает искристый мороз почти мальчишеского волнения. Давно... давно ему уже не приходилось чувствовать подобное.

– Планы на вечер? Ну... ты же слышал... мне отсюда никуда нельзя. Да и мои сопровождающие меня не отпустят.

Владимир покосился на застывшего у борта здоровяка с культурным лицом библиотекаря-тяжеловеса и откликнулся:

– И что?

– Да ничего. – Алиса прислонилась к борту, а потом, приблизив к Владимиру свое бледное лицо с темными зеленовато-серыми глазами, проговорила, слегка понизив голос:

– Ты помнишь, что я спасла тебе жизнь?

– Спасла?

– Я хотела сказать, что... ты помнишь, что я сохранила тебе жизнь, когда... когда по всем понятиям ты был достоин смерти?

– Когда это ты стала жить по понятиям?

– Не придирайся к словам, – строго произнесла Алиса. – Я не о тех понятиях, о которых ты подумал.

– Прости. Я не хотел тебя обидеть. Конечно, я все помню, Алька.

– Ну, так вот, – сказала Алиса. – Я сохранила твою жизнь, а теперь ты... Теперь ты помоги сохранить мне мою.

* * *

Конечно, Владимир прекрасно помнил, что имела в виду Алиса, когда говорила о сохранении его жизни и о том, что он был достоин смерти.

Такое не забывают.

...Они прожили с Алисой даже не неделю – шесть дней. Потом грянул расстрел Белого дома, в события вокруг которого был активно вовлечен Свиридов. И Владимир исчез из жизни Алисы на несколько лет.

В девяносто восьмом они встретились на вилле Валерия Маркова – саратовского авторитета по прозвищу Китобой. Валерий Леонидович был известным бизнесменом, который располагал весьма эффектным рычагом воздействия на конкурентов.

Этим «рычагом» был суперкиллер, известный под именем Робин, или Стрелок.

В это же время Алисе удалось узнать, что ее родителей отработал именно киллер Робин. Но его паспортных данных она не знала.

Впрочем, ФСБ (естественно, сотрудничество не носило официального характера) за весьма значительную сумму помогло вычислить место нынешней дислокации убийцы ее родителей.

Вот со всем этим Алиса и отправилась в Саратов, чтобы уже на месте узнать, как можно выйти на Робина и познакомиться с ним поближе.

На Китобоя надавили, и он вынужден был дать согласие на сдачу своего суперкиллера: он пригласил его на свою загородную виллу на торжество к дню своего сорокалетнего юбилея. На юбилее он должен был указать на человека, который носил звучное имя староанглийского героя Робин Гуда.

Но, не успев этого сделать, он погиб в своем роскошном бассейне в результате взрыва, подстроенного ему какими-то «доброжелателями».

Личность киллера по имени Робин продолжала оставаться неизвестной.

И, тщательно проанализировав всю имеющуюся у них информацию и подытожив свои наблюдения за гостями Китобоя, Алиса и ее куратор из ФСБ майор Шепелев, он же Ян, пришли к выводу, что Робин – это священник Воздвиженского храма Саратова отец Велимир.

В миру он звался Афанасием Фокиным.

Шепелев и Алиса Смоленцева предъявили ему обвинение, но Фокин не смог ни опровергнуть его, ни подтвердить: события стали развиваться так бурно, что никто не успевал отслеживать их и анализировать.

Но вот настал момент, когда Алиса, Фокин (точнее, его бесчувственное тело) и Владимир Свиридов остались одни.

– Твой лучший друг – убийца, Влодек. Он наемный убийца, – с усилием произнесла Алиса. – Он раньше работал в спецотделе Главного разведуправления... «Капелле»... может, слыхал? Ты же тоже в каком-то спецназе служил, да, Влодек?

Свиридов кивнул, не сводя с нее внимательного, цепенеющего взгляда. – Помнишь, когда мы встретились с тобой тогда, в ночном клубе... много лет назад? Ты еще сидел мрачный и пил все подряд. В тот день тебе исполнилось двадцать восемь лет. Ведь помнишь?

– Да, конечно, Алька, – машинально проговорил Свиридов, уже холодея от предчувствия того, что угадал следующие слова Алисы. – Конечно, помню.

– Так вот, накануне убили моих родителей. Застрелили в упор. Я... я долго искала того, кто сделал это... И все пыталась понять, кто и за что... я даже училась в школе при... при... в общем, я нашла этого человека. Этого убийцу. В документах «Капеллы» он числится как... и здесь, в этом городе, он известен как Робин.

Несмотря на все самообладание Владимира, он вздрогнул, почувствовав, как волна смешанного с будоражащей тревогой леденящего ужаса продрала позвоночник, высекая искры мурашек на коже. Побледнел как полотно и, не справившись с собой, сказал что-то совершенно неуместное:

– А не выключить ли нам свет? Очень жарко... то есть я хотел сказать... очень ярко.

Алиса, словно не услышав этих слов, нервно облизнула губы и проговорила, понизив голос почти до шепота:

– Так вот, Влодек... моих родителей убил он, Фокин. Я спросила у него это сегодня прямо в лицо, и если бы ты видел эту гримасу, что появилась у него... До этого момента я еще сомневалась, но такого выражения лица не может быть у человека, который невиновен.

Свиридов молчал.

Он просто не знал, что должен и что не должен говорить. Конечно, он прекрасно понимал, по какой причине так изменился в лице Фокин. Афанасий знал истинного убийцу Владимира Казимировича и Марины Алексеевны. Тогда это не было преступлением, потому что было просто исполнением долга. Бжезинский был нечистоплотным и максимально криминализированным дельцом, по которому плакала тюрьма.

Но теперь – перед ним, их убийцей, сидела дочь этих людей.

Его, Свиридова, жена...

Их разговор был неожиданно прерван. По приказу майора ФСБ Шепелева Алису и Владимира безжалостно бросили в подвал, обрекая на голодную смерть.

Шепелеву были не нужны лишние свидетели. Ему был нужен только киллер по прозвищу Робин, которым он продолжал ошибочно считать Афанасия Фокина.

И он увез его с виллы Китобоя. Можно сказать, похитил.

А потом... Потом для Владимира и Алисы был побег из того мрачного каменного склепа, в который их бросили люди Шепелева, и головокружительная гонка за машиной с Афанасием... Были ярость и азарт погони... а потом перестрелка, короткая схватка на обочине и полные торжествующей злобы слова «псевдо-Робина» Фокина, опрокинувшего на землю майора Шепелева:

– Не того искал, придурок!

Шепелев тогда оторвал от земли перепачканное в пыли лицо – Свиридов никогда не забудет этого ошеломленного выражения! – и тихо спросил у подошедшего Владимира, словно не замечая стоящей за его плечом Алисы:

– Кто вы... такой?

За Свиридова тихо ответил Фокин:

– А это и есть Робин. Тот самый суперкиллер, о котором вы так много слышали. Что ему стоило расправиться с вами, а, майор? Ведь он – тот самый... а вовсе не я. Китобой сдал тебе не того.

– Это правда? – хрипло спросил Шепелев.

И тогда Владимир, не оглядываясь на застывшую Алису, которая, вероятно, еще думала, что ей отказывает слух, чувствуя, что только одно слово может спасти и очистить его хотя бы перед лицом самого себя, уронил:

– Да.

Шепелев покачал головой и, подняв на Свиридова холодный, стеклянный взгляд, вдруг рассмеялся.

– Ты что? – опешил Фокин.

– Сами догадайтесь...

Свиридов, повернув голову, увидел Алису, которая стояла, широко расставив ноги, и целилась в его, Владимира, голову.

– Сколько же лет ты мог мне врать? – тихо проговорила она. – Теперь все ясно... Как же я сама не поняла столь очевидное? Господи, ведь у меня было предчувствие, что все это неспроста... та встреча в ночном клубе, тот разговор и потом... ведь есть же бог на земле. Значит, это ты, Влодек... значит, это ты убил моих родителей?

– Да.

Наибольший эффект слова Алисы оказали, кажется, на Фокина.

Он сдавленно простонал и, схватившись руками за голову, опустился на землю:

– Ой, какой же я дурак... я забыл...

– Ничего, Афоня, – не двигаясь с места, проговорил Свиридов. – Ты сказал правду. Если бы это не сказал ты, пришлось бы говорить мне, но не при таких благоприятных условиях.

– Бла-го-при-ят-ных? – выдавил Фокин.

– Смотря для чего, – внезапно заговорил Януарий Николаевич. – Для Алисы Владимировны они, например, как нельзя более благоприятны. Алиса Владимировна... ведь вы же так долго искали убийцу своих родителей. Истратили на поиски целое состояние. По сути исковеркали свою жизнь. И вот теперь он стоит перед вами и подтверждает, что это он выполнил заказ спецслужб. Почему же вы медлите?

– Володя, можно, я его пристрелю? – сквозь зубы спросил Фокин.

Свиридов не ответил. Он смотрел в источающие пламя глаза Алисы и думал, что вот так, от руки женщины, которая если и не любила, но, во всяком случае, помнила о его существовании долгие годы, – вот так умирать обиднее всего.

– Да... я бывший киллер «Капеллы», – хриплым голосом произнес Свиридов. – Да и сейчас, откровенно говоря... мои занятия не сильно изменились. Вот поэтому я и не сумел вернуться к тебе после участия в штурме Белого дома. Именно поэтому меня вычеркнули из списка живых, поместив мою фамилию в список погибших.

– Ты меня уничтожил, Влодек, – твердо сказала Алиса. – Уничтожил. Оказывается, все эти годы я искала тебя с помощью вот этого человека... Он тоже предал меня, но не так больно, как ты.

– У нас нет времени для душещипательных бесед, – жестко проговорил Свиридов. – Через пару минут здесь будут менты. Так что решай, кто из нас предал тебя больней... как ты говоришь. Потому что один из нас не должен оставаться в живых. Тот, кто выживет, спишет вину за перестрелку на мертвого и...

– Хватит, – перебила его Алиса. – Майор, подойдите сюда. Как вы думаете... кого мне пристрелить? – тихо и зловеще проговорила она, медленно вдавливая курок нацеленного в голову Свиридову пистолета. – Его или вас, который, кажется, собирался сгноить меня в бункере, где было обнаружено что-то очень интересное.

– Обоих, – за Шепелева ответил Владимир.

И тогда грохнул выстрел.

Но за считанные доли секунды до того, как он прозвучал, молниеносным движением Алиса перевела дуло пистолета со Свиридова на Шепелева.

Майор ФСБ беззвучно упал на землю...

– Не могу, Влодек, – тихо проговорила Алиса. – Пусть тебя убьет кто-нибудь другой. Не могу...

И она снова ушла из жизни Владимира, как он тогда думал, навсегда.

И вот теперь она стояла перед ним, а в его ушах еще отдавались негромкие и такие, казалось бы, спокойные и выдержанные слова:

– Я сохранила твою жизнь, а теперь ты помоги сохранить мне мою.

Свиридов, немного помолчав, спросил:

– Чем я могу тебе помочь?

– Поговорим позже, – сказала она. – Та-а-ак... А это, кажется, к тебе.

И она выразительно посмотрела поверх плеча Свиридова на направляющуюся к ним группу бритых граждан в сильном подпитии.

– А вон он... офффицьян-н... – протянул один из них, тыча пальцем в направлении Владимира, – а то смотрю, один там только на подпаске у наших... Че за дела?!

Это он выкрикнул уже непосредственно в лицо Свиридову, ошеломив того децибелами и винно-водочным напалмом изо рта.

Из-за спины наглеца вынырнул вездесущий Мосек, который, по всей видимости, был еще пьянее своих товарищей, и заплетающимся языком брякнул:

– А этот-то... он и раньше бере...гов не чуял... поляны не сек. Я чего-то не... допираю, братва: он что из себя корчит: метрдотеля пы...пыринца Конде?

Владимиру первый раз приходилось сталкиваться с отморозком, который мог выговорить слово «метрдотель», да еще и слышал о принце Конде. Поэтому Свиридов широко улыбнулся и проговорил:

– Одну минуту, ребята... иду.

«Ребята» переглянулись.

– В натуре... он, кажется, не понял. Ты хоть просек, с кем базаришь?

– Прекрасно вижу, – выразительно сказал Владимир, смерив красноречивым взглядом красные рожи братков.

– Не, ты не понял... ты не сюда смотри. Ты туда смотри... – И один из парней ткнул пальцем в Алису. – Ты вот сюда смотри...

– Шел бы ты, Витечка, до дому до хаты, – не выдержала та. – Мне нужно поговорить. А будешь много базарить – скину Филиппу Григорьевичу, что ты начал борзеть. Сам знаешь, что тебя быстро на ноль умножат, сявку.

Владимир едва не расхохотался, увидев, как тут же стушевался упомянутый Витя. Даже чрезмерное количество принятого героинового «винца» и самопальной водки не давало ему набраться храбрости и, выпятив грудь, молодецки гаркнуть: «Да клал я на тебя и на твоего Филиппа Григорьича, жаба!»

Зато Мосек, который, как уже было заметно многократно, за словом в карман не лез, подскочил к Владимиру и, схватив того за рукав белой рубашки, дернул так, что послышался треск рвущейся ткани, впрочем, немедленно заглушенный мосековскими обертонами:

– Да ты че, бля?! Да ты, в натуре, чисто гонишь?! Пацаны, по ходу, этот баран типа не рулит... надо его, в натуре, наказать!

Гоблинарии всех видов и мастей удивительно любят включать в свой незатейливый лексикон глагол «наказать». Вероятно, полагают, что это придает основательности и солидности их речи, однообразно испещренной всяческими «чисто», «ебть», «в натуре» и прочими «типа».

Но Мосека снова урезонили.

Подошедший охранник Алисы, не сводивший глаз со всей этой мизансцены, спокойно взял недомерка за плечи, развернул на сто восемьдесят градусов, а потом напутствовал таким пинком, что бедняга, неловко икнув, выписал в воздухе незамысловатую траекторию и только чудом разминулся с выходящей из ресторана... той самой девчонкой, что, по словам Алисы, была дочерью Кашалота.

Ее сопровождали двое парней.

Девица, ковыляя и виляя бедрами самым невероятным образом – потому как была пьяна, да еще волокла сползавшую с ноги туфлю, – приблизилась к Алисе и Владимиру и, прищурив левый глаз, почти пропела:

– А-а-а... воркуешь, Алиска? А что скажет папаша, ты не подумала... курица?

– Замолчи, жаба! – неожиданно резко прервала ее Алиса, а потом, жестом велев уже стушевавшимся браткам отойти, кивнула на Владимира и негромко произнесла:

– Вот это тот самый человек, который нам нужен.

По лицу пьяной девицы, калейдоскопически сменяя одно другим, промелькнули несколько выражений: недоумение, досада, удивление. Наконец, подозрение, быстро сменившееся все тем же презрительным недоумением.

– Вот он? – недоверчиво протянула она. – Ресторанный... служка?

– Да. А чем он тебе не подходит, Ленок? – подделавшись под вульгарный тон девчонки, насмешливо спросила Алиса.

Лена, переведя взгляд на Свиридова, захихикала, а потом, фамильярно похлопав Владимира по щеке, нараспев произнесла:

– Да... мужчинка очень даже... ничего. Милашка. Но вот только он не...

– Он не!.. – перебила ее Алиса. – Он вполне соответствует, поверь мне. И вообще, бесценная Елена Филипповна, идите лучше к вашим болванам и забавляйтесь дальше. Не мешайте.

Слово «бесценная» было произнесено особенно выразительно. Лишь через несколько дней Владимир до конца осознал, какие смысл и эмоции вкладывала Алиса в это – ключевое для всех последующих бурных и запутанных событий! – слово: «бесценная».

Глава 4

От китобоя к кашалоту

– Шалавистая дочка у Кашалота. – Свиридов пристально посмотрел на мрачную Алису и добавил: – Но с ней-то понятно... она дочка. А вот ты в каком качестве состоишь при господине Котове?

Алиса пожала плечами:

– Как тебе объяснить...

– Словами.

– Думаю, здесь не лучшее место, чтобы объяснять тебе что-либо. Поедем отсюда.

– Я на работе, – сухо сказал Свиридов, но, взглянув на окаменевшее лицо Алисы, рассмеялся и быстро поправился:

– Да шучу я, Алька. Конечно, я отсюда немедленно сваливаю. Вот только предупрежу Афанасия, что ему теперь нужно работать не только за себя, но еще и за того парня... то есть за меня. Ты, конечно, помнишь такого здоровенного бородатого священника, которого ты видела на вилле Маркова и приняла за Робина?

– Он здесь?

– Ну да.

– Только не говори мне, что это тот огромный толстяк с плечами борца-тяжеловеса... Тот, который сейчас работает с тобой на пару в ресторане.

– Совершенно верно.

Алиса едва сдержала истерический смех: вероятно, она вспомнила, что именно этого растолстевшего, обрюзгшего и постаревшего человека она приняла за неуловимого и безотказного киллера.

– Пойдем отсюда, – сказала она. – У меня тут в нескольких километрах загородный дом... поедем туда. Обсудим...

– ...вспомним старое, – договорил он.

Алиса серьезно и грустно посмотрела на Владимира и молча кивнула.

...Но уйти без приключений им не удалось. Свиридов уже занес ногу, чтобы шагнуть на широкий трап, соединяющий корабль-ресторан «Лисс» с пристанью, как на палубу бодрячком выкатился Семен Аркадьевич Вейсман по прозвищу Пейсатыч. Увидев, что штатная единица персонала его ресторана возмутительно покидает место работы во время самой что ни на есть ударной вахты, он подлетел к Владимиру и, ухватив его за рукав, рявкнул:

– Але, братец, ты куда это собрался? Ты че... совсем, что ли, обалдел? Нам же потом проблем не разгрести, если что! А это что с тобой за бабенка? – подозрительно уставился он на Алису. – Погоди... это что же такое?

Его пальцы пробежали по порванному рукаву свиридовской рубашки, и он воскликнул:

– Это ты что же... рубашку порвал? Не, ну ты в самом деле совсем уже...

Владимир открыл было рот, чтобы ответить, и, судя по выражению его лица, ответить с предельной дерзостью, но сделать этого не успел.

Чудовищный вопль разорвал воздух, и на палубу с кошмарной скоростью, которой позавидовал бы рекордсмен мира в беге на двести и четыреста метров Майкл Джонсон, выскочил... Мосек.

Его лицо было окровавлено, под глазом красовался здоровенный кровоподтек, быстро оплывающий фиолетовым, а разорванный пиджак, который и без того был ему велик, теперь свисал с плеча, как рубище с огородного пугала.

За ним на палубу выскочили двое.

В бегущем первым Владимир узнал одного из тех амбалов – кажется, его звали Колян, – что вместе с Моськом приходили сегодня давать ценные указания. В руке этого милейшего человека красовался здоровенный нож, на лезвии которого Свиридов внезапно обострившимся зрением рассмотрел надпись: «Белая Русь».

По всей видимости, это замечательное «перо» было изготовлено на зоне.

Второй – как раз ухажер Лены Котовой, который кричал Свиридову «уткнись, халдей!» – и вовсе был с пистолетом. Бандит выстрелил вслед ринувшемуся по палубе Моську.

По всей видимости, длинный язык последнего все-таки довел паренька до беды.

Гоблин не попал в Моська, но звук выстрела предельно увеличил скорость многострадального трепача.

Мосек пробежал по палубе метров тридцать по прямой, потом буквально слетел с лестницы и бросился бы в воду, если бы не увидел спусковой трап.

...Теперь он мчался прямо на Владимира. Было непонятно, как этот маленький коротконогий человек умудряется удирать от верзил, которые были как минимум на две головы выше его.

– Вот это да... – изумленно выдохнула Алиса.

Мосек уже подбежал к трапу, но тут его ноги то ли заплелись – все-таки, судя по отдельным признакам, он был мертвецки пьян, – то ли он просто споткнулся, но, так или иначе, он упал, и бегущий первым Колян двумя или тремя огромными шагами настиг его.

Взлетел в воздух нож, и пришел бы конец несчастному Моську, не вмешайся во все происходящее Владимир.

Он оттолкнул директора ресторана, загородившего ему проход обратно на корабль, и одним длинным прыжком достал Коляна.

Рука последнего с крепко зажатым в ней отточенным клинком уже начала свой стремительный разбег к телу вытянувшегося на палубе Моська, но Владимир перехватил запястье Коляна и сжал его так, что тот взвыл, а потом, одним коротким движением выкрутив тому руку, заставил выронить нож.

Подбегавший сзади ухажер Лены Котовой, вероятно, не успел даже толком разобрать, что же, собственно, произошло и как могли возникнуть проблемы у Коляна, если перед ним оказался какой-то жалкий официантишка... Но домысливать все это ему пришлось уже за бортом, потому что он машинально вскинул пистолет на Свиридова, а Владимир, которому почему-то не понравился такой поворот событий, просто выбил оружие из рук бандита.

Причем таким сильным ударом ноги, что амбал полетел вниз, в темную воду, вслед за своим пистолетом с интервалом в доли секунды.

– Поехали отсюда! Быстро! – решительно сказал Владимир и, полоснув взглядом по скорчившемуся у перил перепуганному Пейсатычу, врезал злобно поднимающемуся с палубы Коляну с такой силой, что тот свалился в Балтийское море вслед за своим подельником.

Мосек, зажимая ладонью льющуюся из плеча кровь (значит, зацепили ему не только личико), подскочил к Владимиру и с трудом просипел:

– Меня... меня с собой возьми. Они... щас кончат меня... кончат по-любэ.

– Где твоя машина? – увлекая за собой Моська и Алису, спросил у последней Владимир и оглянулся: из внутренних помещений корабля-ресторана уже повалили на шум подвыпившие братки.

– Там, – тяжело дыша, бросила Алиса, указывая на стоящий среди многочисленных припаркованных к «Лиссу» иномарок черный «Хендэй соната». – Только... только я на нем сюда с Мишей приехала... Ты его видел...

– Ну и что?

– Так у меня ключей нет.

– Гос-с-споди... – процедил сквозь зубы Владимир и, наклонившись, на ходу подобрал с земли ржавый гвоздь и узкую и тонкую полоску металла – очевидно, обломок детали одного из пущенных на металлолом списанных судов. – Проблема кошмарная, что и говорить...

– Быстрее... – лихорадочно бормотал Мосек, в паническом ужасе оглядываясь на богато иллюминированный «Лисс». – Быстрее, ради бога... как-нибудь машину... ее...

– Ага... вспомнил о боге? – заметил Свиридов, склоняясь к дверце «Хендэя».

Алиса, обернувшись, взглянула на корабль. По его трапу уже сбегало несколько братков – вероятно, из числа наиболее резвых и соответственно наименее пьяных.

– Влодек, ты сможешь открыть без ключей? – быстро спросила она. – А то ведь они в самом деле... убьют этого бедного Моська. Да и тебе не поздоровится.

– А у тебя депутатский иммунитет от членовредительства, не иначе, – услышала она иронический голос Владимира и тут же почувствовала его прикосновение. – Садись давай, Алька!

– Как... ты уже открыл?!

Мосек, орошая кровью салон, буквально рухнул на заднее сиденье и выкаченными от ужаса глазами взглянул на толпу братков, которые были уже в нескольких метрах. Сверкнуло оружие, щелкнули предохранители, но тут чей-то повелительный голос раскатился на всю пристань:

– Не стрелять, болваны! Там же Алиса!

– Да хоть миеллофон... – начал было кто-то с детства знакомый с фильмом «Гостья из будущего», но его голос потонул в визге шин стремительно сорванной Свиридовым с места «Хендэй сонаты»...

* * *

– Куда едем?

– Я же сказала, что... а, ну да. Езжай прямо по этому шоссе. Там будет левый поворот... а потом я покажу.

– А что с этим делать? – произнес Владимир, глядя на корчившегося от боли Моська, с которого, кажется, сошел весь хмель.

– В больницу его, что ли... – неопределенно проговорила Алиса.

– Нельзя мне в больницу... – прогнусавил тот. – Найдут... и тогда кранты.

– Что они тебе там зацепили? – спросил Владимир.

– Рожу раскроили...

– Это я сам вижу. Не могу сказать, что твоя внешность сильно ухудшилась. С такой-то пачей... – скептически протянул Свиридов. – А кровь откуда хлещет?

– Да этот мудила Колян пером зацепил... руку. Пошевельнуть не могу, – пожаловался Мосек.

– Сильно?

– Да идет кровь...

– Останови, Влодек, – сказала Алиса. – Я пересяду. Надо же ему руку перетянуть и рану обработать. А то у него уже весь пиджак кровью пропитался, я смотрю. Как еще только держится...

– Это героин, – пояснил Владимир, притормаживая машину, чтобы Алиса могла пересесть.

– Ты че... я не... – изумленно квакнул Мосек с заднего сиденья.

– Ты не понял, – сказал Владимир. – Ты вино пил?

– П-пил.

– Ну вот. А мы его из цистерны нацедили, в которую один гражданин во время мусорской облавы скинул пакет с героином. И теперь вот... Сам понимаешь, не выкидывать же.

– Так вот ты почему нам так втулял это винище! – разъярился Мосек, позабыв даже о ране. – Ну ты...

– Завали табло, как тебе в свое время советовали старшие товарищи, – спокойно перебил его Владимир. – Ты, кажется, уже получил за свой длинный язык, так сиди теперь и молчи. Кстати, за что это они тебя так рьяно вознамерились в расход пустить, а?

Мосек открыл было рот, чтобы ответить, но тут Алиса, уже снявшая моськовский пиджак и разорвавшая рукав его рубашки, насквозь пропитавшийся кровью, приложила к ране дезинфицирующий ватный тампон, и страдалец утробно взвыл от боли.

– Не ори!

– Так жжжж... жжет же! – мученически зажужжал Мосек. – А-а-а-а! Ой-ой-ой!

– Да не ори ты!

– У-у-у-у, бля-а-а! Больно же!!!

Вопли маленького гоблина продолжались до тех пор, пока Владимир не обернулся и самым что ни на есть выразительным тоном не пообещал выкинуть Моська на обочину, если тот не прекратит этот кошачий концерт.

Мосек угомонился и теперь только изредка мычал и кусал губы...

– Что теперь с ним делать будем? – спросил Свиридов, когда Алиса закончила перевязку.

– А что с ним делать? Сегодня переночует у меня в доме, а потом посмотрим. Утро вечера мудренее.

– А его друзья не пожалуют к тебе в гости?

Алиса презрительно усмехнулась:

– Эти-то? Да нет... можешь быть спокоен, Влодек. Если только, конечно...

– Что?

– Да нет, ничего.

– Да уж если начала – договаривай.

– Если только не приедет сам Котов, – угрюмо выговорила Алиса и тут же поспешно добавила: – Но он приедет только завтра... Он сейчас, кажется, по делам в Германии.

Владимир медленно, словно каждое слово давалось ему с трудом, произнес:

– Насколько я понимаю, ты с Котовым на короткой ноге... Так, Алька?

– Куда уж короче... можешь не сомневаться! – не удержался Мосек, а потом препоганенько захихикал.

Свиридов резко затормозил машину – так резко, что Мосек врезался головой в подушку переднего сиденья и, кажется, прикусил язык, а Алису едва не швырнуло головой в боковое стекло.

А Владимир обернулся и, схватив Моська за короткие, ежиком, рыжеватые редкие волосы, выразительно проговорил, отпечатывая, как дырки каблуком в свежеукатанном асфальте, каждое слово:

– А. Тебе. Сука. Я. Кажется. Сказал. Молчать. Еще. Одно. Слово. И. Тебе. Колян. Покажется. Попечителем. Частной. Богадельни. На. Доброхотных. Даяниях. По. Сравнению. С Тем. Какую. Жизнь. Устрою. Тебе. Я.

И он оттолкнул незадачливого болтуна так, что тот стукнулся затылком о теперь уже заднее сиденье и мучительно икнул.

Алиса молча смотрела в окно.

– Ладно, – выдохнул Владимир. – Что-то зря я затеял эти чудеса на виражах. Алька... где там твоя дача?

* * *

– Что же ты хотела мне сказать?

Алиса выразительно посмотрела на ковыряющегося в тарелке с клубникой Моська и покачала головой.

...Владимир, Алиса и Мосек только что закончили ужинать. Если можно назвать ужином поедание обнаружившихся в холодильнике холодных котлет, нескольких упаковок крабового мяса и замороженной клубники со сметаной.

При этом Мосек больше налегал на пиво, тоже, к несчастью, наличествовавшее в холодильнике.

На пятой бутылке он забормотал что-то невнятное, а потом понес такую чушь, что Владимир вынужден был схватить его за шкирку и водворить в комнату, предусмотрительно заперев ее потом.

Вернувшись к Алисе, Владимир присел перед ней на корточки и повторил:

– Так что ты хотела попросить?

– Прежде всего я хотела бы тебе кое-что объяснить.

– Да, я тоже так думаю.

Алиса облизнула губы и, открыв последнюю бутылку пива, отставшуюся после Моська, нервно отпила из нее, отчего хлынувшая белая пивная пена залила ей колени.

Впрочем, Алиса не обратила на это никакого внимания.

– Ты помнишь, как мы расстались... три года назад? Впрочем, зачем я говорю глупости?.. Тем более что я это уже спрашивала. Конечно, помнишь. Так вот... после этого мне не хотелось жить. Я не стала играть в глупые суицидальные игры, но.... Одним словом, судьба забросила меня сюда, в Калининград. Здесь я встретила старого друга моего отца... Не такого жулика, как Владимир Казимирович, царствие ему небесное. Он предложил мне стать его компаньонкой в одном рискованном, но весьма прибыльном – и вполне законном – предприятии. А что мне было делать? Жрать-то что-то надо. Ну, я и согласилась... Еще бы я строила из себя чистопородную сучку, – после некоторой паузы договорила она, и эта грубая по содержанию и по сути фраза прозвучала в ее устах почти что задумчиво-нежно.

Владимир молча размазывал указательным пальцем по блюду несъеденную клубнику.

– Одним словом, все кончилось через несколько недель. Мы вылетели в трубу, причем так, как вылетают в трубу только ведьмы на помеле. Но это еще ничего... Выяснилось, что нам помогли разориться. Мне-то только разориться, а Климентьеву, моему компаньону, еще и помогли умереть.

Свиридов поднял голову от варварски растерзанной клубники.

– Конечно, сработали не так профессионально, как ты отрабатывал заказы Китобоя, – глядя прямо в глаза Владимиру, продолжала Алиса. – Но таких, как ты, больше нет... я уже успела в этом убедиться.

Алиса резко отодвинула от себя бутылку пива – она опрокинулась, и пенящаяся жидкость растеклась по столу и вскоре закапала на пол.

– Одним словом, я осталась без копейки денег над трупом компаньона. Если бы у меня был просто нулевой баланс, так я бы это еще пережила. Так нет же... фирма лопнула и оставила после себя долгов чуть ли не на полмиллиона долларов. В общем, я должна триста тысяч.

Свиридов скривил угол рта и сказал:

– Эх, Алька... где же ты была два месяца назад? Я мог бы дать тебе и не такую сумму... Я имел доступ к кормушке, где крутятся миллиарды. Миллиарды мне, конечно, не по зубам, а вот отхватить миллиончик-другой удавалось. Все-таки на «Феррари берлинетта» рассекал по столице.

– Как у Кашалота...

– Что?

– Я говорю, что у Кашалота тоже есть «Феррари берлинетта», – сказала Алиса. – А сейчас эту миллиардную кормушку для тебя захлопнули?

– Еще бы! Меня, можно сказать, ликвидировали.

– Я вовсе не прошу тебя одолжить эту сумму...

– ...так сказать, внести взнос в семейный бюджет.

– Можно сказать и так, – после некоторой паузы проговорила Алиса. – Конечно, ты скажешь, что я живу не как человек, на котором висит такой значительный долг... Но только не надо спрашивать, откуда у меня этот дом, «Хендэй», личный охранник и еще многое другое.

Владимир кивнул:

– Я понимаю. Мне не приходилось видеть господина Котова воочию, но я много слышал о его щедрости.

– Ведь это он! – хриплым от внезапно прорвавшейся ненависти голосом выговорила молодая женщина. – Ведь это он... мы были его конкурентами, и вот как он обошелся с нами, этот проклятый Кашалот... Климентьева убили, а меня... меня подложили под эту жирную тушу!.. Жирная потная свинья!

И она буквально содрогнулась от отвращения к Котову и самой себе.

Свиридов наклонился к вздрагивающему плечу Алисы, чуть коснулся его губами и негромко произнес:

– Не надо, Алька... все хорошо. Нет... я понимаю... ничего хорошего в этом нет... Но что я могу для тебя сделать?

– Все.

– Все? Я могу сделать даже больше, чем все, но... что нужно? Отработать Котова?

– Не надо, Влодек. Никого не надо убивать. Все гораздо проще... и гораздо изощреннее.

– Так что же надо сделать?

– Ты помнишь ту девушку, Лену?

– Дочь Котова?

– Да.

– Разумеется. Но только... с женщинами...

– Нет, ты не понял. Ее не нужно убивать. Ее только нужно похитить. Похитить – и все!

– Так, профессию киднепера я еще не осваивал, – протянул Владимир.

– Тебя это смущает? – нахмурилась Алиса.

– Нисколько. Официантом я тоже до позапрошлой недели не работал. «Служил Гаврила в ресторане, а ночью деток воровал...» – пробормотал себе под нос Владимир.

– Что?

– Да это я так... литературные реминисценции. Значит, эту самую Лену Котову следует похитить, а потом затребовать выкуп?

– Совершенно верно. Только тут есть один пункт. Дело в том, что эта Лена Котова сама жаждет быть похищенной.

Владимир передернул плечами:

– Девочка желает шантажировать папулю?

– Вот именно. Ей позарез нужны деньги. Как и мне. Большие деньги...

– Разве Кашалот не спонсирует свое чадо?

– Конечно, но милую Леночку уже не устраивает жалкая штука-другая баксов в месяц. Она хочет полмиллиона. Скромная и непритязательная девочка, правда?

– Губа не дура!

– Конечно... а она сама – дура, причем еще какая. Но все это придумала вовсе не я и тем более не Лена...

– Ах, есть еще и третье лицо? Вскоре окажется, что в этом маленьком заговоре состоит полгорода, и только один наивный Филипп Григорьевич Котов ничего не может понять своей кашалотской головой. И кто же этот мозг киднеперской группы?

– Жена Котова, Анжела. Это третья жена Филиппа. Первую, мать Ленки, он угробил, вторую, кажется, выслал куда-то в Казахстан – с глаз долой, из сердца вон. Эта Анжела – третья. Пока держится на плаву. Стерва, каких поискать, но умная баба. Не чета своей падчерице.

– Хорошенькое дельце! Жена и падчерица собрались выжимать денежки из богатенького папика. Дочки-матери по-новорусски какие-то.

– Тогда уж дочки-мачехи, – усмехнулась Алиса. – Анжела и Лена как раз в этой степени родства.

– А ты в роли первой фрейлины двора?

Алисино терпение лопнуло.

– Если ты собираешься продолжать свои шуточки, то лучше бы я с тобой не связывалась! Да, я любовница Котова, ну и что? А что бы ты, интересно, делал на мой месте, дорогой... мать твою?!

– Молчу, молчу, – быстро забормотал Свиридов, делая виноватое лицо. – Больше не пикну, пока не прикажете, ясновельможная пани.

– Вот и отлично. Когда молчишь, ты умнее выглядишь. Одним словом, единственный человек, которого Котов любит по-настоящему, – это его единственная дочка. Жену он так... терпит, потому что вроде как она умело балансирует на сменах его настроений и умудряется ему не надоесть. Я – это так... игрушка. Думаю, если бы я не понравилась ему как женщина, то как компаньон Климентьева я уже давно входила бы в меню могильных червей. Так вот, мы составили этакий бабский заговор – я, Анжела и Лена. Причем все три друг друга терпеть не можем и сходимся только в двух моментах – на, мягко говоря, неприязни к Кашалоту и на большой потребности в деньгах. Нам оставалось только найти человека, который – за соответствующую мзду, конечно – не побоится всемогущего Кашалота и стянет у него дочку, а потом на некоторое время заныкает ее так, что не найдут ни менты, ни кашалотовские братки, ни ФСБ, вообще... никто. К этому человеку только три требования: квалифицированность, в чем тебе не откажешь. Рисковость – это вроде тоже ты не процедил сквозь пальцы... как совесть, например, – полушутя-полусерьезно добавила Алиса. – Ну и третье...

– Третье – вероятно, самое занимательное, если ты так таинственно понизила голос?

– Нет, просто я вспомнила, что есть еще и четвертое условие. А третье – это солидный и уверенный голос. Нужно ведь будет позвонить Котову и сообщить, что его дочь похищена и ее освобождение обойдется ему... ну, мы взяли максимально круглую сумму.

– Какую?

– Миллион долларов. Нам троим – по триста двадцать тысяч. Триста двадцать тысяч – это как раз та сумма, которая позволит мне погасить долг и не дрожать за свою шкуру, если Кашалот перестанет быть моим поручителем и банки потребуют с меня деньги.

– А оставшиеся сорок тысяч – исполнителю?

– Да.

– Недурной кусочек «зеленого» пирога, – откомментировал Владимир. – Значит, говоришь, дело рискованное?

– Да.

– А что ты там говорила о каком-то четвертом требовании к квалифицированному и рисковому мужчине с солидным и уверенным голосом?

Алиса через силу улыбнулась.

– Четвертое требование – не особо клеиться к Лене, тем более что она любит провоцировать мужиков на это. Ничего хорошего из этого не выйдет.

– Это требование выдвинула, конечно, Елена Филипповна? – усмехнулся Владимир.

– Нет, это требование выдвинула я! – с ударением на слове «я» произнесла Алиса. – Потому что... потому что исполнять все это будешь именно ты, Влодек!

Она на секунду смешалась, а потом снова заговорила, чуть понизив голос:

– Но самое смешное, что тебя в качестве возможного исполнителя подобрала не я.

Свиридов удивленно поднял брови:

– Не ты? А кто же... тогда?

– Анжела.

– Разве она меня знает?

– А ты помнишь, как в «Лиссе» неделю назад два подвыпивших бугая стали приставать к такой расфуфыренной дамочке, а ты без шума и пыли вышвырнул одного на пристань, а второго и вовсе за борт – как вчера Коляна Пастухова и Витьку Доктора? Не помнишь?

Владимир насупил лоб, а потом недоуменно произнес:

– Погоди... значит, та мымра – жена Кашалота? Эта самая Анжела?

– Да.

– А что же это она ходит в такие низкопробные... ну, если не низкопробные, то с сомнительным контингентом заведения, как «Лисс»? Да еще без охраны?

– А она любит искать на свою толстую задницу приключений, – недобро прищурив глаза, сказала Алиса. – Знаешь, Влодек, была такая замечательная древнеримская императрица Мессалина...

– Это которая трахалась в портовых тавернах с пьяными матросами ради сильных ощущений? Ну-у... если Анжела пошла по ее стопам, то я оказал ей плохую услугу, что отвадил от нее тех парней. На пьяных матросов они как раз вполне потянут.

– Но она же не сказала, что ты оказал ей плохую услугу. Нет?

– Ну да... то есть нет. – Владимир неопределенно пожал плечами, и по его лицу расплылось откровенно фальшивое беззаботное выражение, от которого за километр несло наигранностью.

– Она вроде как намекала, что ты заменил ей матросов, – холодно сказала Алиса.

– Да ну...

– Она намекала правильно?

– Да это самое...

– Ты спал с ней, Влодек? – потеряв терпение – в который раз за нынешний день! – напрямую спросила Алиса. – Спал с этой холеной жабой?

– Ну и что? Спала же ты с жирным Котовым! А эта Анжела по темпераменту отнюдь не жаба! – резко проговорил Владимир. – Ладно... не будем об этом. Будем считать, что мы квиты... и некоторым образом компаньоны.

– Значит, ты согласен?

Свиридов рассмеялся почти весело, хотя лицо Алисы было искажено мучительным сомнением и пытливым, трепещущим ожиданием ответа.

– Ведь согласен?

– Да.

И с этими словами Свиридов мазнул перемазанным в клубнике пальцем по полуоткрытым губам Алисы.

Она подняла на него влажный, блуждающий взгляд, недавняя тревога в котором уже сменилась другим, едва ли не прямо противоположным чувством.

– А ты стала еще лучше, Алька, – сказал Владимир. – Еще красивее, чем три года назад, когда я видел тебя у Китобоя. Хороший путь – от Китобоя к Кашалоту, правда?

– Правда... А вот ты, Влодек... ты все такой же дурак и все так же делаешь вид, что ничего не понимаешь. Но ведь ты только делаешь вид... ведь так, да?

И Алиса, перегнувшись через стол, впилась в губы Владимира сводящим с ума поцелуем.

Владимир уже больше не мог убаюкивать себя фальшивыми сказками о том, что Алиса давно его не любит, да и не любила никогда, что память об их совместном прошлом давно уже перебродила и превратилась в ненависть...

Конечно, он всегда знал, что это не так. Знал, что невозможно вычеркнуть из своей жизни ту – единственную! – женщину, которая стала его женой. И все же Владимир сомневался...

Но теперь, забыв о всех своих сомнениях, он погрузился в океан любви и нежности.

Глава 5

Инструкция киднепера

На следующее утро Владимир и Алиса проснулись от стонов Моська, которые разносились по всему дому. Он орал так, словно его, по меньшей мере, сажали на кол.

Владимир, накинув на себя халат, отправился узнать, чем же вызван такой утренний концерт.

Открыв дверь, он застал многострадального коротышку лежащим на полу.

По всей видимости, Мосек так ворочался во сне, что свалился с высокой кровати прямо на поврежденное плечо – на повязках, наложенных накануне Алисой, проступила свежая кровь.

Увидев Свиридова, Мосек завопил с удвоенной энергией:

– Подыми меня с пола-а-а! Щас у мене воспаление легких буде-е-ет!!!

– А что, сам встать не можешь?

– Рука-а-а!! Кровь идет, не видишь, что ли!

– И рожа сине-зеленая с перепоя... – негромко пробормотал под нос Свиридов.

Однако у Моська был чуткий слух.

– Это потому что голова-а-а!!!

– Что – голова?

– С бодуна трещит, бля-а-а!

Свиридов, с трудом сдерживая раздражение, схватил Моська под руки и поволок к раковине. Бандит пытался сопротивляться, но очень скоро смирился.

А уж когда на его многострадальную голову полился поток холодной воды, то он и вовсе перестал дергаться.

На шум и плеск воды вошла Алиса в коротеньком халатике и спросила:

– Ну, и что будем делать с этим увечным гражданином, Влодек?

– Сам не знаю... в больницу его, наверно, в самом деле нельзя. Найдут и прибьют. Ты, кстати, голубь, так и не сказал, за какие такие грехи тебя так отмудохали и еще собирались в расход пустить. А?

– Похмелиться бы, – вместо ответа пробулькал тот и судорожно глотнул холодной воды.

Владимир протянул страдальцу бутылку пива, и тот мгновенно осушил ее. Лицо его просветлело буквально на глазах.

– Меня? За что? А... ну да. Да уж и не помню.

– Не канифоль мне мозги!

Мосек прокашлялся и, неожиданно сыграв важность, сказал едва ли не басом:

– Разногласия между коллегами по работе – нормальное явление для любого коллектива.

Свиридов аж задохнулся от удивления.

– Да из тебя недурной актер вышел бы, братец, – сказал он. – Откуда только такие речевые обороты знаешь?

– Почему вышел бы? Сослагательное наклонение – гнойный нарыв на теле грамматической системы русского языка, – уже совсем феерически выдал Мосек. – В народе категория сослагательного наклонения реализуется поговорками «если бы да кабы – и во рту росли б грибы», ну и, конечно, «нетленка»: «авось, небось и как-нибудь».

Владимир присвистнул:

– Да-а-а... по-моему, ты такой же гоблин, как я – Генеральный прокурор. Да я и на сходке вашей уже засомневался... переигрывал ты немного, брат. И этот эпос про глистов таджикского ослика... Да ты кто вообще такой, гражданин Мосек?

– Журналист, – отрекомендовался тот. – Мосек – это меня еще в школе так звали. А в миру я Славик... то есть Вячеслав Маркин, газета «Кенигсберг-криминал».

– Кенигсберг? – недоуменно спросила Алиса.

– Довоенное название Калининграда.

– А к котовской братве зачем полез? – осведомился Владимир.

– Делаю эксклюзивный репортаж для «Московского комсомольца» про калининградскую мафию. Внедрился к ним, кое-что уже нарыл и еще бы накопал, если бы меня вчера не рассекретили.

– Кто?

– Да так... один нехороший знакомый, – уклончиво ответил Маркин-Мосек. – Ну и вот... чуть не порезали. Если бы не ты, каюк бы мне.

– А дурака почему валял? Почему сразу не сказал?

– А потому что голова-а-а-а! – заиграл на старой придурковато-истерической струне Славик.

– Ладно, не ори... журналист, – поморщилась Алиса, – что же теперь с тобой делать, а? Ведь надо тебе где-то перекрыться на время, так?

– Так, – уныло признал Мосек.

– И лечиться тебе надо.

– Н-надо...

– Ладно! Уж коли Влодек спас тебя от смерти, так нельзя все плоды его трудов насмарку пустить... Живи пока здесь. Сюда никто не сунется, будь спокоен.

– Разве что только Кашалот со своими шалавами?

– Это ты кого имеешь в виду, козел? – обиделась молодая женщина.

– Это я его жену и дочку... и всяких там банно-саунных приживалок.

– А меня в какую категорию припишешь?

– Ладно, – вмешался Владимир, – давай-ка я тебя, журналист, перевяжу, а потом будь добр с кровати не падать: мы сейчас уедем, один останешься. Денька два поживешь, а потом будем думать, что дальше с тобой делать... виртуоз пера.

– А если приедет Котов? – боязливо поинтересовался Маркин-Мосек.

– Спрячься куда-нибудь. На чердак, например. Он туда свое брюхо на затащит, – сказала Алиса. – А вообще он не имеет обыкновения приезжать сюда без моего ведома. Хотя дом, конечно, его, а не мой...

* * *

Свиридов вернулся в «Лисс» часов в двенадцать утра. И первое, что он увидел, – это была похмельная харя Фокина.

– Тебя Пейсатыч ищет, – без всяких предисловий предупредил он Владимира, – злой, как черт.

– А что такое?

– А то, что Пейсатычу черпак начистила братва. Сидит у себя, пыхтит, коньяк хлещет... жид поганый.

– И сильно черпак начищен? – равнодушно спросил Свиридов.

– Да не так чтобы очень, но прилично. Да иди сам взгляни. Зрелище... впечатляющее.

Примерно через час Свиридов поднялся на верхнюю палубу и вошел в кабинет директора. Тот сидел за своим столом и нервно пил коньяк. Смуглое лицо директора было изукрашено синяками и кровоподтеками, а длинный нос, казалось, глядел чуть в сторону.

Вейсман одной рукой держал стопку коньяка, которую он только что опустошил, а второй скреб заросшую густым черным волосом грудь в вырезе рубахи.

Перед ним сидела одна из поварих и что-то быстро говорила, но Семен Аркадьевич, по всей видимости, ее совершенно не слушал.

Увидев Владимира, он так и подскочил на месте и прошипел, как змея:

– А-а-а... явился... герой! Ты что же это учинил вчера, а? Что это такое? Пастухову руку сломал, Балакирева чуть не утопил!

– Какого Балакирева? – индифферентно спросил Свиридов. – Композитора, что ли, такого? Из «Могучей кучки»?

– Какого ком-по-зи-то-ра? – затопал ногами Пейсатыч так, что повариха рухнула всей своей тушей на низкий диванчик, с которого она испуганно привстала при появлении Владимира, и обмякла. – Какого композитора, едри твою в кадык! Витьку Доктора... из нашей «крыши»! Из кашалотовских! Композитор! «Могучая кучка»!!! Я вчера как это все увидел, так чуть сам «могучую кучку» в штаны не наложил, мать твою!

– Честность всегда была одним из ваших достоинств, Семен Аркадьевич, – невозмутимо проговорил Свиридов, рассматривая живописную раскраску директорского лица.

Тот аж икнул от неожиданности, услышав такую наглость. А потом, трясущимися волосатыми руками налив себе еще коньяку и выпив одним конвульсивным глотком, выдавил деревянным голосом:

– Считай, что ты уволен, Свиридов. С тебя еще причитается.

– В смысле?

– За устроенный тобой скандал. Ты знаешь, что происходило после того, как ты устроил это... это... вот всю эту драку?

– Не знаю. Я только знаю, что не вмешайся я, в вашем ресторане, Семен Аркадьевич, произошло бы убийство. Так что пусть это послужит моральной компенсацией за причиненный ущерб. Что же касается моего увольнения... я не думаю, что пировавшая тут вчера братва обрадуется, узнав, какими алкогольными напитками вы их тут пользуете. Героиновое винцо, самопальный «Абсолют» из разведенного спирта. Как говорится, состав преступления налицо.

Семен Аркадьевич издал горлом клокочущий звук, как придавленная каблуком старая жаба, но Владимир не дал ему сказать и слова:

– Так что я не советую меня увольнять. Если мне будет нужно, я сам уволюсь.

– Ты еще сме... смеешь м-мне ди-ди-диктовать? – От возмущения Пейсатыч стал заикаться.

– Смею. Что касается проблем с братвой, то они будут улажены. Ладно... можно сказать, что я согласен уволиться из вашего клоповника. Только доработаю день, чтобы он вошел в окончательный расчет. А теперь... – Владимир взглянул на часы: половина второго, – позвольте мне пожелать вам скорейшего восстановления здоровья и идти. Мне нужно работать. То есть – дорабатывать. Ну, а вечером я пожалую за окончательным расчетом.

Хлопнула дверь, и только тут ошеломленного директора прорвало: он разразился потоком жуткой брани, от которой попавшая как кур в ощип повариха не знала куда глаза девать.

* * *

Конечно, Свиридов сказал Вейсману, что он желает доработать этот день не потому, что так уж жаждал получить за него деньги.

Просто у него была назначена деловая встреча с женой Кашалота – Анжелой Котовой.

Той, кто, собственно, и заварила всю эту кашу с фиктивным похищением и последующим шантажом.

И встреча была назначена, не мудрствуя лукаво, прямо в зале ресторана «Лисс». Как ни странно – самом безопасном в данной ситуации месте.

Анжелу Котову Владимир увидел сразу же, как вошел в зал ресторана.

Она сидела за крайним столиком возле огромного, от пола до потолка, зеркала и что-то говорила почтительно кивавшему ей официанту.

Увидев Владимира, она жестом подозвала его, одновременно отпустив официанта.

Анжела Котова, супруга калининградского мафиозного авторитета и одновременно крупного бизнесмена – сочетание просто-таки каноническое в наши дни, – была стройной женщиной лет тридцати пяти, чрезвычайно яркой внешности. В ней все было немного чрезмерно: слишком яркий и вызывающий макияж, слишком длинные ногти, слишком изощренная прическа, слишком терпкий аромат духов, которые больше подошли бы для вечернего выхода в свет, но отнюдь не для сидения в сомнительном гоповском ресторане в предобеденное время.

И фигура Анжелы Котовой была какой-то утрированной: высокая грудь выдавалась вперед и угрожающе покачивалась, грозя вывалиться из своего тесного обиталища, тонкая талия безжалостно затянута, длинные ноги на кошмарных каблуках вытянуты во всю длину и видны с другой стороны столика.

Увидев Свиридова в непосредственной близости от себя, Котова взмахнула кукольными ресницами и сказала довольно неприятным пронзительным голосом с вызывающими зуд в ушах металлическими обертонами:

– Принеси мне фрукты, сок и шашлык из семги. Мне сказали, что его только что приготовили.

Владимир выслушал все это с невозмутимым лицом, а потом неожиданно осведомился:

– А не жирно ли?

– Что-что?!

– Я имел в виду, не слишком ли жирна семга в обед, – в высшей степени невинно уточнил Владимир. – Вам же следует следить за фигурой.

– А, ну да! – облегченно выдохнула Котова, откидываясь на спинку стула и смеясь неприятным дребезжащим смехом, на который обернулись немногочисленные в этот час посетители ресторана.

Свиридов хотел было идти за заказом, но Анжела остановила его:

– Погоди, не спеши. Присядь.

Свиридов присел на краешек стула и выжидательно посмотрел на женщину.

Анжела Котова с преувеличенной томностью коснулась длинными бледными пальцами нещадно накрашенных губ и медленно, подчеркивая каждое слово, проговорила:

– Мне звонила Амеба...

– Кто, простите?

– Твоя старая знакомая, Смоленцева. Кажется, ее зовут... э-э-э... – Анжела жеманно покрутила в воздухе наманикюренным пальчиком, хотя Владимир видел по ее лицу, что она прекрасно помнит имя той, кого она назвала Амебой, – Алиса. Совершенно верно, Алиса. Она сказала, что ты уже в курсе.

Владимир кивнул.

– Очень хорошо. А теперь иди и принеси мой заказ.

После того, как Свиридов исполнил требуемое, Анжела пристально взглянула на него и передала пухлый конвертик.

– Здесь все, что нужно... для начала, – сказала она совсем другим голосом – жестким, холодным, режущим, как клинок. – Задаток – одна двадцатая от того, что тебе причитается по нашему договору и... кое-что еще. Деньги возьмешь на расходы, а все остальное – сожги. Все. Больше мне некогда с тобой разговаривать.

И, мгновенно сменив тон и вульгарно разведя в слащавой улыбке свои пухлые напомаженные губы, Анжела добавила нараспев:

– А если выкрою время... то еще встретимся, котик.

* * *

Закрывшись в ресторанном туалете, Свиридов вскрыл конверт. В нем оказалось две тысячи долларов и сложенный вчетверо небольшой лист.

Свиридов переложил доллары в карман брюк, а лист развернул и впился настороженным взглядом в первые строки.

Это была инструкция. Подробнейшая инструкция касательно того, что ему следовало делать.

Кроме того: время, координаты, имена, номера нужных телефонов и автомобилей.

По всей видимости, Анжела Котова почувствовала, что имеет дело с настоящим профессионалом, и потому подготовила информацию для работы на очень приличном уровне. А может быть, не почувствовала, а просто знала...

Когда Свиридов работал на ГРУ, он бесспорно сжег бы бумагу с инструкциями, вызубрив его содержание наизусть: это не представляло для него особой проблемы.

Но когда он работал в ГРУ, он верил своему начальству. По крайней мере, знал, что его не ликвидируют и не подставят до тех пор, пока он сам не допустит серьезного прокола.

А сейчас он должен был довериться женщине. Женщине, судя по всему, опасной, лицемерной и лживой.

И потому он хотел оставить себе врученный ему документ, который мог его не только погубить, но и спасти.

Влад внимательно прочел инструкцию и, аккуратно сложив ее, положил во внутренний карман...

– Придумали черт-те че, – пробормотал он. – Целая пантомима, е-мое. Сдается мне, что у этих проклятых баб не все дома... позабавиться хотят, скучно им. Ну да ладно. За сорок тысяч долларов можно начать неплохую игру. Этакие дочки-матери... точнее, как сказала Алиса: дочки-мачехи...

Глава 6

Пантомима с похищением, или Злоключения Витьки Доктора

Витька Балакирев по прозвищу Доктор был зол.

Мало того, что его, как последнего щенка, искупал в Балтийском море какой-то официантишка ресторана, который под ними же, под Докторовой братвой, и находится! Мало того, что при падении он отбил себе яйца о воду и теперь эта пикантная травма время от времени напоминала о себе тупой, дергающей, мозжащей болью! Мало того, что он после этого напился до невменяемого состояния и то ли проиграл, то ли потерял все свои наличные деньги (пропить их было невозможно, потому что их было три с половиной тысячи долларов).

Но ведь еще и эта мымра!

...Он злобно покосился на сидящую рядом с ним Лену Котову. На ее свежем личике без признаков косметики плавала самая что ни на есть невинная мина, а невыразительные глаза под темными очками упорно смотрели в одну точку на лобовом стекле.

Девчонка бессмысленно и счастливо улыбалась. Только что прямо на его глазах Лена дернула с зеркальца «дорожку» «кокса» и теперь пила холодный, только что из холодильника, джин-тоник и блаженствовала.

Витька почти с ненавистью смерил ее взглядом.

Мало того, что эта сука подняла его с трехдневного бодуна ни свет ни заря, мало того, что трахнула, как школьника... Но ведь она еще и заставила везти его на какую-то там турбазу!

Видите ли, захотелось ей на этой турбазе покататься на водном мотоцикле и все такое.

А куда ему деваться – он ведь приставлен к ней в качестве личного телохранителя, и приятные моменты этой работы типа ударного секса с работодательницей (если самочувствие хорошее) совмещаются с неприятными: быть всегда и везде с этой взбалмошной и капризной малолеткой, у которой даже не семь, а двадцать семь пятниц на неделе.

– Что задумался, Витенька-а? – пропела Лена и положила руку на колено своему телохранителю.

Доктор, с трудом подавив гнев, ответил:

– Плохо себя чувствую...

– Ну, так выпей, будет лучше.

– Я за рулем...

– А кого это волнует? – промурлыкала Лена. – Ты что-то напутал, Витюша. Или запамятовал, что мой папик от любых мусоров в два счета отмажет.

– Да не... не хочу я пить.

– Да ты, я смотрю, Витюша, на солнце перегрелся, – капризно скривив пухлые губки, сказала Лена. – А ну-ка пей, говорю тебе, болван!

И она, вытащив из холодильника бутылку виски, открыла ее и, хватив здоровенный глоток, поморщилась:

– Как самогон, е-мое!

– А ты что, пила самогон? – тоном заживо зарываемого в могилу спросил Витька Доктор.

– Пила, как не пить. Один знакомый наливал. Хочешь, познакомлю? Не хочешь? И правильно. Этот мудак уже давно подох... От контрольного выстрела в голову.

И она протянула бутылку виски Виктору.

Понимая, что ничего хорошего из дальнейших препирательств не выйдет, он покорно принял у нее бутылку и хватил довольно приличный глоток.

– От и умничка-а-а, – протянула Лена и, потянувшись к Доктору, небрежно чмокнула его в небритую щеку. – Только смотри не впендюрься в столб. Ты ведь уже большой мальчик, должен знать, что алкоголь за рулем – это очень опасно для здоровья водителя и окружающих.

Тут она на минуту замолчала. Посмотрев в окно, Лена взяла свой мобильник и быстро набрала номер, но тут же отключила его со словами:

– Нет... не буду я этой дуре звонить.

Витька, который уже было вознамерился облегченно вздохнуть, снова напрягся в ожидании очередных выходок дочери Кашалота.

Потому что уж кто-кто, а он прекрасно знал, что если той попала шлея под хвост, то так просто Елена Филипповна не угомонится.

– А что, правда, что Мосек оказался каким-то там журналюгой? – заговорила она.

– Правда. Его пацан один признал... – угрюмо ответил Балакирев. – Вынюхивал что-то. Ну ничего... мы его найдем и на ноль умножим, как любит выражаться босс.

– А жаль. Единственный во всей вашей кодле приличный человек был, – сказала Лена. – У вас-то что? Без «бля» двух слов связать не можете... Только и знаете, что понты накручивать да черепа скрести бритвой. А Мосек этот веселый был... как он про моего папашу зачехлял... про этого таджикского ослика, я чуть кони не двинула со смеху.

– Да это ж байка...

– Какая байка, если у папика в самом деле рамс замесился насчет какой-то там старухи, которую он бампером торкнул. Конечно, Мосек все это в художественной обработке подал... на то он и журналист. Интересно, как его на самом деле зовут.

– Маркин. Маркин Слава. Из «КК».

– Из чего?

– Из газеты «Кенигсберг-криминал». Это такой гнилой «желтяк».

Лена пожала плечами:

– Не знаю. А вот как он рассказал про минет за рулем, вот это забавно. Слушай, – оживилась она, – давай позабавимся, Витюня. А то уж больно скучно ехать. Ты продолжай себе рулить, а я над тобой немножко поиздеваюсь. Посмотрю, как ты управлять будешь.

Витька содрогнулся.

Сексуальных впечатлений на сегодняшний день ему и так хватало, к тому же после выпитого виски его начало тошнить.

Так что эротические утехи были последним, чем бы он занялся в таком «кислом» состоянии.

Но Лену это не интересовало, и она с самым решительным видом начала расстегивать ширинку Доктора.

Бедняге явно было дурно.

Руки несчастного дернулись, машину рвануло в сторону, и Лена отлетела на свое кресло.

...Хорошо еще, что она не успела начать то, за чем, собственно, наклонилась. Иначе петь бы Витьке фальцетом в церковном хоре кастратов.

Витька не без труда обуздал взбрыкнувшую машину и снизил скорость, не обращая внимания на витиеватую ругань милейшей работодательницы и ее красноречивые обещания выгнать с работы в три шеи и отправить в порт грузчиком.

Мелькнул поворот... На обочине дороги, невдалеке от стремительно приближающейся к нему машины стоял молодой человек и голосовал.

На нем была короткая кожаная куртка-»косуха» поверх рваной темной майки с вырезом и кожаные штаны. На шее виднелся кожаный ремешок с заклепками. Крашеные мелированные волосы неряшливо падали на шею и плечи.

Молодой человек курил сигарету и при приближении «Вольво» выбросил ее.

– Вот как раз тебе под пару... – пробормотал Витька и хотел было увеличить скорость, чтобы проехать мимо, но Лена наклонилась к нему и рявкнула в самое ухо:

– Ну так останови!

Машинально телохранитель нажал на тормоз, завизжали шины, и машина, развернувшись на трассе на девяносто градусов, остановилась буквально в метре от невозмутимо стоящего парня.

Лена опустила стекло и, широко улыбнувшись молодому человеку, проговорила медоточивым голоском:

– Ну-у... садись, коли тормознул.

Тот мазнул мутным масленым взглядом по ее лицу и по бледной бритой харе за ней и открыл заднюю дверь.

– Погоди, я к тебе, – сказала Лена. – Вискарь уважаешь?

– А то, – сипло ответил тот, удивленно смотря то на Лену, то на Витьку.

– Трррогай! – заорала Котова на Доктора, ткнувшись головой в плечо нового попутчика. – На! – и она протянула бутылку виски молодому человеку, а сама продолжала пить джин-тоник.

Повернувшись к попутчику, она приспустила с плеч какую-то вычурную пеструю накидку и выпятила налитую грудь, обтянутую тонкой маечкой – и сказала:

– Ну что, мужик, ничего?

– Н-да-а... – промямлил тот, по всей видимости, еще до конца не въехав, как удачно он угодил в компанию.

– Хочешь потрогать? Да на, потрогай. – Леночка перехватила руку попутчика и почти насильно засунула себе под майку.

Витька Доктор, сидящий на переднем сиденье, глухо пробормотал что-то короткое и односложное – очевидно, ругательство.

– А ты на него не смотри, – сказала Лена, подавшись к самому уху парня в «коже», который бросил настороженный взгляд на явно не восторгающегося поведением своей подопечной Балакирева. – Можешь меня лапать сколько угодно, ему по барабану. Он вообще педераст. Вот только если я сама захочу... а я захочу, будь уве...

Машину дернуло, истерически завизжали шины, и Виктор, обернувшись с горящими глазами и перекошенным от злобы лицом, рявкнул парню, который уже весьма беззастенчиво лез обниматься к Лене:

– А ну... выматывайся отсюда, козел!

Тот только хлопал глазами.

– Пошел вон, я сказал! Не понял?! Ну, так я тебе растолкую!

Витька, выскочив из машины, открыл заднюю дверь и, схватив парня за руку, буквально выволок того из салона.

– Пошел вон, осел!

Парень ловко вывернулся и обиженно заорал:

– Да ты сам осел! В зеркало посмотри, образина... такое трюфело наел, бля!

– Борзеешь, падло, – устало и мрачно сказал Витька, а Лена, неожиданно подпрыгнув на своем месте, завизжала:

– Да мочи ты его, бляха-муха! Не мужик, что ли?!

Непонятно, кому именно адресовалось это в высшей степени экспрессивное звуковое послание, но первым среагировал на него – с удивительной стремительностью и точностью – случайно подобранный на дороге молодой человек. Он чуть присел, как в бойцовскую стойку, и без замаха, коротким, упругим тычком опрокинул Доктора на землю.

Витька не успел даже скоординироваться для грамотного падения – грохнулся глупо, по-дилетантски – всей спиной, и замер.

– Врежь ему еще! – воскликнула Лена. – Как он мне надоел!

Молодой человек в «коже» обошел машину кругом, сел за руль и, повернувшись к Котовой, проговорил:

– Больше не потребуется. Ему и так хватит. А ты... ты зря вообще всю эту пантомиму затеяла. За что пацана обижать лишний раз?

– Ты же сам позавчера вечером его в залив скинул. Забавно было смотреть. А что ты с ним сделал? – с любопытством спросила милая девочка Леночка и посмотрела на своего неподвижно лежащего телохранителя.

Парень пожал плечами, как бы недоумевая, как можно спрашивать такие глупости, а потом все-таки ответил:

– В болевую точку угодил... случайно.

– Может, ты бы его это самое... кончил? – невинным голосом спросила Лена.

Свиридов снял с себя крашеный парик, потер приклеенные фальшивые баки и произнес уже своим обычным голосом, а не тем петушиным фальцетом, которым он выкрикивал оскорбления и ругательства по адресу уже минуту как мирно отдыхающего Балакирева:

– Кончают – это, Леночка, в «порнухе». И так просто говорить об этом может только тот, кто ни хрена ни в чем не смыслит.

– А ты смыслишь? – обиженно проговорила Лена.

– Значит, и я тоже мало что смыслю, если связался с вашей группой антихудожественной самодеятельности. Ладно, поехали... похищенная.

– Антихудожественная самодеятельность? – промурлыкала Лена. – Ну-у... я думаю, ты сыграл свою роль не хуже, чем в театре.

– Только я не вижу смысла во всем этом театре.

– Ничего себе – он не видит смысла! Да я такого удовольствия, как сегодня, не получала даже тогда, когда под «коксом» трахалась с тремя парнями из «Гладиатор-шоу», – небрежно обронила Лена.

Владимир покосился на нее: соплячка соплячкой, хоть фигура уже почти и сформировалась, но в презрительном «взрослом» голосе время от времени проскальзывают почти детские интонации, а пару юношеских прыщиков на лбу не удалось свести и супернавороченными кремами, лосьонами и пудрами. И губы кривит обиженно, не попадая в образ много пожившей и знающей цену жизни опытной женщины.

– А ты правильно сделал, что вломил Доктору не по полной программе, – сказала Лена через минуту, когда они уже удалились от места батальной сцены километра на два. – Ему теперь такой милый разговор с папашей предстоит, что просто упасть и не встать!

– Упасть и не встать – в буквальном смысле? – насмешливо спросил Владимир.

Лена серьезно посмотрела на него, а потом строго выговорила:

– Да, в буквальном.

* * *

– Добрый день. Филипп Григорьевич?

– Да, – резко и грубо отдалось в трубке. – Кто это говорит?

– Вы меня не знаете и, думаю, после того, как я вам сообщу короткую информацию, не захотите узнать. Хотя смотря с какой стороны рассматривать проблему.

– Кто ты такой? Что мне голову морочишь? Мне некогда, мать твою!

И Котов, бросив трубку, повернулся было к прерванному просмотру футбольного матча на домашнем кинотеатре, но в этот момент телефон зазвонил снова.

Кашалот взял трубку и, колыхнув складчатым подбородком, рявкнул:

– Слушаю!

– Совершенно напрасно бросаете трубку, Филипп Григорьевич, – прозвучал в трубке все тот же спокойный и уверенный мелодичный баритон, – дело в том, что я хотел бы передать вам привет от вашей дочери. Если не ошибаюсь, а я не могу ошибаться, она еще не возвратилась домой. Вернее, ни на один из ваших домов, квартир и загородных коттеджей.

Огромное, неповоротливое тело Котова прошило словно током.

Он подскочил в кресле с упругостью и живостью стройного двадцатилетнего парня, а потом взмахнул рукой и, стараясь говорить спокойно, произнес:

– Что с ней?

– Она пока что гостит у нас. Надеюсь, это не будет продолжаться долго. Вы не представляете, как нынче дорого кормить и содержать современную и избалованную молодую девушку. Впрочем, о чем я? Уж кому-кому, а вам прекрасно это известно.

Филипп Григорьевич молча облизнул губы. Потом посмотрел на окаменевшего в углу руководителя его охраны Медведева и выговорил:

– Ты что, мужик, совсем поехал с катушек? Ты что, меня шантажируешь? Да я тебя из-под земли достану и медленно на клочки порежу и землю удобрю. Ты на кого батон крошишь, баран?

– Я думаю, вам не стоит разговаривать со мной в таком тоне, Филипп Григорьевич. Я прекрасно знаю, что вы влиятельный и богатый человек. Иначе зачем мне просить у вас... в порядке дружеского безвозвратного заема... один миллион американских долларов ноль ноль центов?

– Да ты что, сука? – теряя самообладание, взревел Котов. Уважаемому бизнесмену часто приходилось «стричь» на бабки своих почтенных коллег по коммерческо-бандитскому цеху, но чтобы деньги вымогали у него – нет, с такой наглостью Филипп Григорьевич еще не сталкивался. Это же полный беспредел!

Филипп Григорьевич мог бы еще много распространяться на темы из серии «пасть порву, моргала выколю» и что он вертит на своем мужском достоинстве весь город вместе со спецслужбами, прокуратурой и ГИБДД, но его оборвали самым непочтительным и ледяным тоном: – Я думаю, что угрозы не делают вам чести. Если вы хотите увидеть труп вашей дочери в одном из мусорных контейнеров города, что ж... вам достаточно сказать еще несколько заковыристых ругательств – и я сам брошу трубку. Я не люблю, когда меня оскорбляют. Если же вы хотите вести деловой разговор, то попрошу вас немного успокоиться. Так волноваться вредно при вашей комплекции, глубокоуважаемый Филипп Григорьевич.

Котов мгновенно остыл. При всей его внешней неотесанности, грубости и необузданности в словах и поступках это был чрезвычайно гибкий и умеющий перестраиваться человек.

Он переложил трубку из одной руки в другую и тихо произнес:

– Я вас слушаю.

– Прекрасно. Вот это совершенно другой разговор. Филипп Григорьевич, я думаю, что чем быстрее мы решим нашу общую проблему, тем лучше. Сегодня уже поздно. Так что давайте сделаем так: завтра на улице Хмельницкого... знаете такую, Филипп Григорьевич?

– Знаю!

– Так вот, на этой улице слева от трассы на углу рядом с парком, у самой ограды парка, стоит такой живописный мусорный контейнер. В восемнадцать часов вы положите в него портфель с деньгами, и, после того, как я его подберу, отвоевав от бомжей, и удостоверюсь, что весь миллион долларов ноль ноль центов там представлен, ваша дочь сама вернется к вам домой.

– Гарантии, – холодно проговорил Котов.

– А гарантии – это ваше всемогущество, глубокоуважаемый господин Кашалот. Я же не безумный, чтобы ухудшать и без того не сложившиеся у нас с вами отношения банальным кидняком. Всего хорошего.

* * *

Котов бросил трубку и повернулся к неподвижно стоящему Медведеву:

– Номер, естественно, не засекли. С телефонного автомата разговаривал, да? На какой улице?

– Засекли, – кивнул тот, убирая мобильный, по которому он только что разговаривал. – Сотовик.

– Сотовик? Он что, осел, что ли?

– Да нет... ослом его назвать сложно. Менты наши уже установили, кому именно принадлежит телефон, с которого говорили.

Котов тяжело колыхнул подбородком, когда выбросил скомканное:

– Кому?

– Некоему Балакиреву Виктору Андреевичу.

– Кому-у?!

– Да Витьке Доктору.

– Ты думаешь, он в деле? – шипящим от напряжения голосом проговорил Котов.

– Вряд ли, – покачал головой Медведев, – скорее всего, этот осел Доктор тут вовсе ни при чем... Скорее всего, тот парень просто воспользовался его «мобильником», а потом выкинул.

Кашалот мучительно закашлялся.

– Ну вот, – глухо проговорил он, – допрыгались. Какая сволочь, а? Ты только подумай... какая сволочь?!

В этот момент в холл вошел один из котовских охранников и произнес:

– Филипп Григорьевич, к вам Балакирев.

– Кто-о-о?

– Ну, Витька Доктор.

Кашалот зловеще раздул ноздри и бросил коротко, как выстрелил:

– Зови!

Вошел Доктор. Лицо его было бледным и помятым. Возле виска красовался здоровенный кровоподтек, шея была исцарапана.

– Филипп Григорьич... – начал было он, но был перебит сухим восклицанием Кашалота:

– И где же ты шлялся до сих пор... голубок?

– Филипп Григорьевич, это Лена придумала черт знает что... – пробормотал Витька. – Велела мне подсадить в машину какого-то нефора в «коже». Он то ли обкуренный, то ли под «герой» был... Ну вот, и Лена начала к нему клеиться и обзывать меня педерастом...

Котов и начальник его охраны переглянулись: что за детский сад? «Обзывать»...

– А потом... я не знаю, – продолжал бормотать Доктор, – но только у этого парня оказался удар мастера спорта по боксу...

– Ты же сам мастер спорта! – иронически перебил его Медведев.

– Ну да... но он так неожиданно...

– Понятно! – заорал Котов. – А тебе известно, мудак, что из-за твоего, как говорят мусора, профессионального несоответствия мне только что позвонили... причем с твоего собственного мобильника и великодушно сообщили, что мне следует заплатить «лимон», иначе Ленку на ноль умножат?

Доктор выпучил глаза:

– «Лимон»? Это... в смысле...

– Это в смысле – миллион баксов. Да, такое вот говно. И ты, Доктор, в этом виноват. Как же ты теперь надеешься смыть свою вину?

– Я... не...

– Ладно, хватит верещать, как вербная теща, – перебил его Кашалот. – Как выглядел тот парень?

– Как выглядел? Ну... высокий такой, с крашеными волосами. То есть не крашеными, а так... одни волосы крашены, другие – не крашены...

– Мелирование, в общем, – сказал Медведев.

– Ну да... ме... мелирование. В «коже» он весь был – штаны и куртка. Бачки были... такие вот.

– Фоторобот надо бы... составить, – отозвался Медведев.

– Какой фоторобот?! – махнул на него рукой Кашалот. – Какой фоторобот! Если тот парень так просто подставился и дал себя засветить, не кончив этого осла Доктора, то это может означать только одно...

– Одно?.. – машинально повторил Витька, на лбу которого выступили крупные капельки пота.

– Только то, что парень загримировался и на самом деле выглядит совсем не так.

– Да... но я...

– А ты у нас молодец! – с чувством выговорил Котов. – Профессионально сработал!

Доктор вздрогнул и, подняв голову, промычал:

– Я... но...

– Да не ты профессионально сработал, болван, – внешне беззлобно напутствовал его шеф. – Хотя ты тоже сделал все максимально возможное... Ну что я могу тебе сказать? В общем, ты уволен.

Витька страдальчески наморщил лоб, словно силясь вникнуть в беспощадный смысл только что произнесенной фразы, и начал было маловразумительно мусолить ответную речь: «Филипп Григорьич... разве за такое... я, конечно... но...» Но Кашалот не стал его слушать. На его широких скулах вздулись и заходили желваки, а, казалось бы, маловыразительные водянисто-серые глаза яростно сверкнули, как клинки извлеченных из ножен кавказских кинжалов.

– Молчи, осел!

– Да я... Филипп Григорьевич... может, можно как-то это... отработать... ведь я ничего не мог...

– Ты в самом деле ничего не мог, – медленно произнес Котов, – поэтому я и говорю тебе: ты уволен. А если ты не понимаешь простого русского языка, так я выскажусь в иной форме.

И одним коротким молниеносным движением – столь неожиданным для этой внешне неповоротливой аморфной туши – он выхватил пистолет из кобуры начальника своей охраны Медведева и, не целясь, выстрелил в лицо Балакирева. ...Тот не успел даже испугаться, как возле его переносицы выросла и накипела алая клякса, а голову тяжело и неотвратимо рвануло назад – и незадачливый охранник с простреленным навылет черепом безжизненно рухнул лицом вперед и застыл...

– Вот теперь ты уволен окончательно, – невозмутимо резюмировал действия шефа Александр Медведев. – Неплохой выстрел, Филипп Григорьевич.

Котов мельком взглянул на телохранителя и смахнул со лба капельки пота. Тяжело рухнув в кресло, он обессиленно бросил вбежавшим на шум охранникам, показав подбородком на труп Балакирева:

– Убрать эту падаль...

Глава 7

Миллион в мусорном контейнере

Большой заброшенный пляж одного из дачных пригородных районов Калининграда был абсолютно пуст. Смеркалось, и заходящее солнце разбрасывало багровые лучи по поверхности Калининградского залива.

Слева от пляжа темнела громада холма, резко обрывающегося в море, и торчащие из этой почти вертикальной стены уродливые корни деревьев и кустов казались непомерно разросшимися черными червями, тоскливо перевившимися узловатыми туловищами.

К одной из пустых дач, находящихся неподалеку, подъехала раздолбанная «девятка», так забрызганная грязью, что в разрастающихся сумерках не представлялось возможным определить, какого же она, собственно, цвета.

Из машины вылез высокий мужчина в зеленовато-сером пиджаке поверх черной футболки и открыл ворота покосившегося грязно-голубого гаража.

Вслед за мужчиной из машины вышла стройная девушка лет восемнадцати с хорошеньким капризным лицом и, презрительно рассмотрев сооруженную из сетки-рабицы ограду и ржавую калитку, перевела взгляд на двухэтажную дачу из кирпича и, вытянув губы трубочкой, протянула:

– И тут нам типа целые сутки перебиваться... да, Володька?

– Да, – сухо ответил мужчина.

– Да я же тут подохну! Тут, поди, и душа нет. Про джакузи я вообще молчу.

– Есть душ, – ответил Владимир Свиридов, открывая двери гаража. – Дачного образца. Около туалета.

– Это на огороде, что ли? Ну нет, так не покатит!

– Значит, сиди грязной.

– Я что, свинья, что ли?

– Тогда искупайся в заливе.

– Да вода же грязная.

– Ну, иди в луже покатайся, – меланхолично проговорил Владимир и загнал машину в гараж.

Лена фыркнула:

– Вот осел! Нич-чо... посмотрим, как ты дальше запоешь... с папиком.

– А я с ним уже договорился.

Лена изумленно посмотрела на Свиридова:

– Это когда же?

– А вот когда мы пересаживались с твоей машины на мою. В лесочке. Когда тебе еще в туалет приспичило.

Лена удивленно посмотрела на Владимира.

– И ты вот так, в два счета, договорился с моим папашей?..

– Ну, конечно, не в два счета, но в три – точно. Серьезный мужчина, ничего не скажешь.

– И что... и про деньги сказал?

– А о чем же я еще с ним должен говорить? О погоде, что ли?

Глаза девушки, такие преувеличенно безмятежные и равнодушные, вспыхнули острым, хищным пламенем:

– И что... договорился?

– Да.

– И как же ты рассчитываешь их получить? Ведь у папика все менты на выпасе? Поластают, и потом доказывай, что ты не лопух.

– Все рассчитано, – отмахнулся Владимир.

– И когда же ты отправишься за деньгами?

– Завтра.

– Завтра – когда? Вечером?

– Да, в шесть часов.

Лена взмахнула ресницами, а потом засмеялась коротким переливистым серебряным смешком:

– Ну хорошо, по такому поводу можно и искупаться в заливе. Благо недалеко... Как ты на это смотришь?

– Я на это смотрю положительно, – ответил Владимир и, вынув из-под сиденья пистолет-автомат «каштан» (тот самый, по сравнению с которым, по словам Свиридова, знаменитый израильский «узи» – самодельный пугач) и вставил новую обойму. – Ну вот, я и готов к купанию.

* * *

Закрыв гараж и дачу, они отправились на берег пляжа.

К тому времени уже стемнело и стало довольно прохладно, но с залива дул теплый ветер, а Лена к тому же время от времени налаживала внутренний подогрев, прикладываясь к наполовину опустошенной бутылке виски с таким видом, словно это было какое-нибудь безалкогольное пиво.

Владимир же пить отказался: ситуация не позволяла ему расслабляться.

По дороге Лена дурачилась и хохотала так, словно ей не впервой было вот так, с риском для жизни, шантажировать собственного грозного отца.

Она кружилась вокруг Владимира, время от времени прихватывая его за шею и плечи для сохранения равновесия. Со стороны их можно было принять за счастливую пару.

Свиридов тоже смеялся, но его бок и рука ощущали твердое и властное прикосновение пистолета-автомата под левой подмышкой.

Блеснула широкая полоса воды, разорванная надвое полной луной, и Лена, бросив почти допитую бутылку, побежала к заливу.

Свиридов молча следовал за ней.

На самом берегу девушка присела на корточки, извлекла из внутреннего кармана зеркальце и, быстро высыпав из промелькнувшего меж пальцев прозрачного мешочка белый порошок, уже поднесла было к ноздре трубочку, как подоспевший Свиридов одним взмахом ладони выбил и зеркальце, и мешочек, и трубочку из ее рук.

Лена вскинулась и открыла было рот, чтобы истерически выкрикнуть, что она думает об этом наглеце и хаме Свиридове, но Владимир не дал ей произнести и слова, зажав рот ладонью.

– Ты что же это, дура? Возьмешь и еще подохнешь от передозняка! Ты хоть понимаешь, что тогда будет? Мало того, что киднепинг, пусть фиктивный, но еще и смерть при загадочных обстоятельствах! – зло проговорил он.

Девушка попыталась вырваться, но тщетно.

– Ты что, совсем не понимаешь, какую игру мы начали? Это тебе не в дочки-мачехи... играть, – невозмутимо продолжал Владимир. – Это блеф по-крупному. А тебе бы лишь вискарь жабать, закидываться «коксом» да трахаться со всем, что содержит мужское начало... и особенно конец? Да? Эх, дура ты, дура!

Наконец, Свиридов отпустил ее.

Девчонка обернулась с пылающим от гнева лицом:

– А ты кто такой, чтобы мне мораль читать? Муж или, может быть, любовник? Да ты, козел, что себе позволяешь? О-фи-ци-ант! – презрительно кривя губы, бросила она особо уничтожающим тоном.

Владимир только передернул плечами.

– Как ты могла убедиться, я не всегда был официантом. И уже перестал им быть. Что касается того, что я тебе не муж и тем более не любовник, так это всегда можно поправить, как говорится, не отходя от кассы. Надо сказать, я уже тебе больше, чем муж или любовник, – я твой подельник. Соучастник преступления. А это роднит намного больше всяких грошовых штампиков ЗАГСа в паспорте.

– Да? – прошипела девушка в лицо Свиридову.

– А несет от тебя не слабо, – откомментировал он. – Виски хлещешь как воду, даром что малолетка. Ладно... пойдем купаться. Да у тебя, поди, и купальника-то при себе нет.

– Ничего, – потянувшись всем телом, с колючими хищными искрами возбуждения в глазах выговорила Лена. – Я люблю купаться голой. Особенно...

– Что – особенно?

– Особенно в присутствии красивых и импозантных мужчин, которые меня могут оценить.

– Типа Витьки Доктора? – насмешливо спросил Владимир. – Только без рукоприкладства, – предупредил он, видя, как Лена резко подалась в его сторону, – дяденька вооружен и очень опасен. Особенно для пьяных девушек, которые обожают купаться голыми.

Лена только презрительно фыркнула и начала быстро раздеваться.

...Когда с нее слетела последняя деталь туалета – узенькие черные трусики, – девушка вызывающе выпрямилась и, встав в полосу лунного света, бросила Владимиру:

– Ну что, как я тебе... подельничек?

Владимир окинул взглядом ее стройную фигуру с прекрасно развитыми, несмотря на достаточно юный возраст – неполные восемнадцать лет, – формами, чувствуя, как от нее буквально хлещут полыхающие флюиды чувственности, и, облизнув губы, с трудом выговорил:

– Я бы сказал, что если бы я видел все это раньше, то потребовал бы у твоего папы больше миллиона.

Лена рассмеялась, и в ее голосе послышались нотки торжества:

– А ты, я смотрю, еще и льстец! Ладно... за эту любезность прощаю тебе великодушно все твои сегодняшние прегрешения.

Владимир театрально поклонился, не отрывая взгляда от обнаженной дочери Котова.

– Ладно, я пошла! – сказала Лена и побежала в воду, а потом плюхнулась, почти по-детски взвизгнув и подняв тучу брызг.

У Влада отчего-то перехватило дыхание. В эту минуту память предательски отказывалась воспроизводить ему ту женщину, которую он, казалось бы, еще вчера открыл для себя по-новому и подумал было, что именно она – Алиса Смоленцева – смогла бы составить счастье в его, в сущности, безалаберной и неспокойной жизни.

Часто – и преступной.

...А сейчас он забыл о ней, потому что, чтобы там ни пели тоскливо о любви и верности вечной, большинство мужчин мыслит совсем по-другому: кто ближе – та и роднее.

Ближе – это в смысле расстояния.

В голову настойчиво лезло совсем другое: вызывающий взгляд, чувственные губы и обнаженное, выставленное напоказ тело Лены Котовой.

Избалованного, капризного, порочного – но такого юного и притягательного существа.

И то, что он почти вдвое ее старше, что ей нет и восемнадцати, а ему тридцать четыре, только разжигало разрастающееся во Владимире пламя.

...Да, брат Володя... ты еще не такая бесчувственная мумия, как иногда пытаешься представить окружающим и особенно самому себе.

– Эй, киднепер! – донесся до него звонкий голос Лены. – Плыви сюда! А то мне одной... как-то скучновато.

Свиридов подумал, что это было бы не совсем благоразумно с его стороны – в конце концов, нужно учитывать любые, даже чисто теоретические возможности развития ситуации и быть во всеоружии! – но бросил пистолет-автомат на остывающий песок, а вскоре за ним последовали и футболка с пиджаком, и многострадальные кожаные штаны, которые Свиридов не стал выкидывать, как он это сделал с «косухой» и париком с бачками.

Оставшись в одних трусах, Владимир вошел было в воду, но тут же услышал голос Лены:

– Э-э, так не пойдет. Купаться так купаться!

– Что-то я не понял.

– Трусы снимай, чего тут не понимать! Или ты у нас застенчивый?

– Застенчивый, – ответил Влад, выполняя это, в сущности, невинное требование, – когда напьюсь, то за стены хватаюсь. Вот тебе и застенчивость.

Он зашел в воду, и тут же прямо перед ним вынырнула Лена и встала перед ним в полный рост – вода едва доходила ей до пояса.

– Хорошая вода? – спросил Владимир.

– Хорошая... теплая, – рассеянно ответила Лена, проводя откровенным взглядом по его телу. – А ты такой здоровый... Когда в одежде, сразу и не скажешь, что такие... стати.

– Да я никогда рахитичностью не отличался... – ответил Свиридов.

– А ты знаешь, мне говорят, что у меня вампирические наклонности, – неожиданно сообщила Лена, опускаясь перед ним на колени.

– Интересно, почему?..

Лена сверкнула зубами в откровенной развратной усмешке...

Свиридов даже не пошевелился, когда Лена, хозяйски распорядившись тем самым «мужским началом и концом», про который он так красочно рассуждал несколькими минутами раньше, обволокла его влажными губами, юными, но, судя по всему, очень умелыми.

А дальше было безумие.

Чуть ли не впервые в жизни – богатой на общение с красивыми и опытными женщинами – Владимир наткнулся на столь животную страсть и такую виртуозную технику.

Лена Котова в самом деле понимала толк в том, что сухо именуют оральным сексом...

...Она чередовала темп движения, обволакивала головку члена влажным умелым языком, сменяла его работу работой не менее нежных и умелых губ, помогала себе руками и периодически касалась свиридовской плоти сосками обнаженных грудей, а порой и вовсе зажимала и терла ее между ними, отчего Владимир медленно откидывался назад, прикрывая глаза от блаженства... Еще немного, и он опрокинется в неподвижную черную воду... Раньше, чем выплеснется и остынет всклокоченная животная страсть и с надсадным клекотом в ушах рухнет песочный замок наслаждения...

Но, как оказалось, это было только начало...

* * *

– Ай да Свиридов, ай да сукин сын... – пробормотал Владимир, стоя перед зеркалом и рассматривая последствия бурно проведенной ночи.

А эти последствия впечатляли.

...На шее, сплошь заставленной кровоподтеками и синяками – очевидно, от укусов или поцелуев высшей степени интенсивности, – краснел длинный красный порез от ногтей. Грудь и плечи, а также живот и бедра там и сям были испещрены глубокими царапинами, некоторые из коих до сих пор кровоточили.

Губы и щеки вспухли и в некоторых местах запеклись от крови.

– Да-а-а...

Развернувшись, Владимир посмотрел на свою спину. Ей досталось не так сильно, но все-таки несколько свежих царапин красовалось и тут.

– Да-а-а... – протянул Владимир. – Весело живем, дорогие товарищи...

Он посмотрел на настенные часы: половина второго.

– Хорошо поспали, – услышал он за спиной голос Лены. – Уже день на дворе, а мы все дрыхнем. Ну что, подельничек... пора готовиться к сбору урожая? Типа стричь папиковы баксы?

В этих словах, холодных и почти пренебрежительных, не осталось и следа от вчерашней клокочущей страсти.

Теперь она разговаривала с ним, как со слугой.

Владимир, покосившись на нее, проговорил:

– Еще бы... заснули часа в четыре утра.

– А ты еще куда-то ездил, судя по всему, – сказала Лена. – Верно?

– С чего это ты взяла?

– Да так... наитие.

– Помято выгляжу. Это вполне понятно. Да и ты еще меня под орех разделала.

– Не хотел бы – не трахался, – с вызывающей грубостью проговорила Котова и отвернулась. – Пожрать бы что-нибудь не мешало. Слушай, в этой твоей халупе есть что-нибудь съедобное, а?

– Должно быть, – не поведя и бровью, ответил Владимир, – не могу же я уморить с голоду миллион баксов, в котором и моя доля имеется. А что касается халупы, так она вовсе не моя, а одного моего хорошего друга.

– Это такой огромный, жирный, с которым ты все время тусуешься в «Лиссе»?

– Афанасий?

– А я знаю, как твоих дружков погоняют? – еще более грубо ответила она. – Может, Афанасий, а может, еще какой Херасий.

– Нет, не он, – ответил Владимир. – Другой. Он под залог недвижимости деньги выдает. Я у него ключики позаимствовал из офиса. На время. Сказал, что поживу три дня, отойду после увольнения.

– А вдруг сюда хозяева припрутся?

– Не припрутся. Срок платежа по заему подходит только послезавтра. Так что, можно спокойно безобразничать.

– Я в этом сраче больше ночевать не подпишусь, – капризно надув губы, сказала девчонка. – Полный гемор, бляха-муха!

– А тебя никто и не просит, – в тон ей хмуро произнес Владимир. – Если все выгорит, то ты сегодня же к своему папаше поедешь. И вообще... надоело мне с тобой пикироваться. Не путайся под ногами, жертва киднепинга.

– Да пошел ты... ас-с-сел! – бросила Лена и вышла из комнаты.

– Осел? – пробормотал Владимир. – Ну да... кажется, это любимое ругательство Витьки Доктора. Вероятно, уже покойного...

* * *

Филипп Григорьевич Котов нервничал.

Рядом с ним стояла его сексапильная жена Анжела и нежно ворковала:

– Ну, не волнуйся ты так, Фил... не волнуйся. Ведь все оцеплено, все под контролем. Его возьмут... этого наглеца.

Котов бешено смотрел в ласковые бархатные глаза жены, немного остывал, но стоило ему отвернуться, как в ушах снова звучал холодный уверенный голос похитителя его дочери и снова багровая пелена бешенства взрезала воздух перед мутными глазами криминального короля.

...Он в самом деле сделал все возможное, чтобы похитителя задержали – поставил на уши все правоохранительные органы города, даже руководитель Калининградского УФСБ, не особенно лояльный к Котову, поднял своих людей.

Что уж говорить о шефе ОБНОНа, который стабильно катался, как говорится, «на шашлыки» на загородную виллу Кашалота.

Были переведены в режим повышенной готовности и работники службы с лошадиным названием ГИБДД.

Железный контейнер с возмутительной антимилицейской надписью «Мусор», в который люди Котова должны были положить деньги, находился у дальней ограды большого городского парка.

На него никогда не падали лучи солнца, и поэтому контейнер был излюбленным местом паломничества бомжей. Они сидели в теньке и бормотали за свою нищую, беспросветную жизнь. Здесь же подбирали бутылки, склочничали, рылись в мусоре.

В среду этих бомжей спешно был внедрен работник котовской службы безопасности. Кстати, как это ни странно, кандидат исторических наук. Так что, как и следует предполагать, он быстро нашел общий язык с гражданами «без определенного места жительства». Среди них, как известно, много бывших научных работников.

Так что, по мнению спецслужб и прокуратуры, у преступника не было никаких шансов забрать миллионный куш.

Ровно в восемнадцать часов начальник охраны Котова Александр Медведев положил в мусорный контейнер портфель с суммой, о которой все те, кто традиционно заглядывал в этот грязный железный ящик, даже не то что мечтать не могли, но и хотя бы представить себе масштаб возможностей, которые эта сумма дает.

Один миллион долларов!..

Бомжей разогнали и посоветовали выбрать иное место для отравления атмосферы.

Оставили только двоих – вечно пьяного бомжа Макса, который в не столь уж далеком прошлом был кандидатом филологических наук и специалистом по романской литературе средних веков, и спеца из кашалотовской «секьюрити».

Для правдоподобности он тоже глотнул какой-то дурно пахнущей жидкости из категории «Анапа» и другие» и теперь старательно дышал возникшими в ротовой полости ароматами на своего собеседника.

А тот, употребив женьшеневый препарат для натирания кожи «Троя» (спиртовое содержание – 70 процентов), увлеченно вещал, периодически оснащая свою речь утробным иканием:

– Вы знаете, Евгений Маркович, Рабле н-не предполагал, что... ик!.. карнавальный дух его прои...ик!..зведения будет править б-бал даже спустя много с-сотен лет. Еще м-м-м... Михаил Михайлович Бахтин в своем сочинении применительно... кгрррм...

Сотрудник котовской «охранки» с сомнительным именем «Евгений Маркович» краем уха ловил алкогольный бред бомжующего филолога, не переставая пристально наблюдать за контейнером.

Время от времени, чтобы не вызывать подозрений возмутительным с точки зрения местной маргинальной тусовки воздержанием, он отпивал из горлышка дешевую бормотуху, воняющую гнилью и денатуратом, и вставлял в словесный понос специалиста по романской литературе что-то наподобие: «В самом деле?», «А вот уже Ролан Барт полагал, и чешская школа структуралистов вместе с ним...» – и тому подобную несусветную чушь.

Мимо него уже прошмыгнуло несколько бомжей, но так как они и не приближались к контейнеру и обменивались вялыми приветствиями с любителем Франсуа Рабле, то человек Котова резонно делал вывод: это не те, кто ему нужен.

Впрочем, ожидание было недолгим.

Примерно в десять минут седьмого у ограды парка показалась длинная фигура, передвигающаяся по неправильной синусоиде. Человек, идущий столь замысловатым образом, по всей видимости, был в стельку пьян.

Поравнявшись с контейнером, пьянчужка согнулся почти вдвое и в таком виде достиг края железного бака, едва не ударившись о него своим грязным поцарапанным лбом.

«Евгений Маркович» насторожился.

Пьянчужка, высокий и еще довольно молодой плешивый мужчина в узком, не по плечам пиджаке, ткнулся брюхом в край контейнера и, перегнувшись, упал внутрь.

Из контейнера торчали лишь ноги пьянчужки.

«Евгений Маркович» поднялся с бордюра и, шатаясь, направился к контейнеру.

Длинный плешивый алкаш продолжал барахтаться там, дрыгая ногами в стоптанных грязных башмаках.

...Интересно, где он грязь нашел, если учесть, что дождей не было уже недели полторы?

«Евгений Маркович» пробормотал что-то нечленораздельное и заглянул в контейнер.

Руки длинного шарили в мусоре, явно разыскивая что-то с нечеловеческим упорством.

– Шы... шыто ты тут ищещь? – искусно подражая выговору класических российских синеморов, спросил спец Котова у любителя контейнеров.

Реакция длинного и плешивого оказалась мгновенной и непредсказуемой.

Он дернул ногой и неожиданно ловко ударил «Марковича» прямо в лоб – причем с такой силой, что тот, не самый плюгавый и слабый мужик, отлетел метра на два и свалился на асфальт.

Длинный перевалился через край контейнера и, встав на ноги, бросился было бежать, прижав что-то к своей груди... но тут очухался «Евгений Маркович».

...Через несколько минут спец из службы безопасности Филиппа Котова настиг долговязого бомжа, несмотря на то, что ноги последнего были куда длиннее и бежал он достаточно быстро.

«Маркович» ударил длинного по ногам и повалил на асфальт, а потом вырвал из его рук... Да! Тот самый портфель, в который незадолго до этого лично Филипп Григорьевич Котов положил миллион долларов в пачках по десять тысяч долларов каждая.

Длинный попытался было сопротивляться, но «Евгений Маркович» ударил его ногой под ребра, и того неотвратимо загнуло спазмом чудовищной боли.

– Су-у-ука-а! – простонал он, но тут же получил еще один удар, на этот раз по почке.

Второй удар был так силен, что длинный потерял сознание.

Из-за угла вылетела машина, и выскочившие из него двое рослых парней схватили длинного «бомжа» и втащили в салон. За ними последовал «Евгений Маркович», держащий в руках тот самый портфель.

В салоне машины парню дали нюхнуть нашатырного спирта и довольно грубо похлопали ладонями по щекам.

– Ы-ы-ы... что вам надо?.. – наконец выдавил тот. – Вы кто... зачем?..

– А ты сам, сука, не знаешь?

– По ходу, это не тот мужик. Посредник.

– Вряд ли, – с сомнением покачал головой Медведев, который тоже находился в машине, и, покрутив в руках портфель, открыл его.

В портфеле не было долларов!

Вместо них в портфель было запихано несколько экземпляров газет «Известия», «Московский комсомолец» и «Кенигсберг-криминал».

Медведев закрыл глаза, потом снова открыл их – ничего не изменилось. В портфеле по-прежнему лежали газеты, а не доллары.

Между тем как Александр Медведев сам лично присутствовал при том, как Котов укладывал сюда требуемую сумму.

Руководитель службы безопасности Кашалота рванулся к задержанному и, рванув его за потертый пиджак и грязную рубашку, отчего и без того немногочисленные пуговицы так и брызнули во все стороны, проревел:

– Где баксы, падла? Куда ты их заныкал, гнида?

Тот только булькал что-то в ответ, перепуганно пуча мутные глаза и дыша на Медведева омерзительным перегаром.

– Но ведь они никуда не могли подеваться... они же были там, – нерешительно проговорил «Евгений Маркович».

Медведев, сверкнув яростным взглядом, бросил:

– Были! Так... быстро обыскать контейнер! Живее, парни, живее!

Несколько человек вылетело из машины и бросилось к злополучному контейнеру, отчаянно перепугав продолжающего что-то бормотать про Рабле и Лесажа кандидата филологических наук. Контейнер был в мгновение ока выпотрошен и перевернут, и под ним...

Под ним все увидели отверстие открытого канализационного люка, черную дыру, уходившую туда, под асфальт, в промозглую тишину, пахнущую сыростью.

Отверстие примерно такого же диаметра было прорезано и в дне контейнера.

Увидев это, Медведев присел на корточки и взвыл от отчаяния беспомощным, полным ненависти матерным воем...

* * *

А в ту же самую минуту в трех кварталах от горпарка из канализационного люка вылез человек в одежде рабочего. В руках он держал сумку, в которой, по всей видимости, были инструменты.

Он спокойно преодолел несколько десятков метров, отделяющих его от старенького «Москвича», залез в него и, проехав несколько кварталов, свернул в пустынный проулок.

Человек вылез из «Москвича» и, быстро сняв с себя одежду рабочего, забрал сумку и направился к стоящей под деревом «девятке» неопределенного цвета.

...И ни один человек не подумал бы, что в этой неказистой сумке, что вот так запросто болталась в руке мужчины, лежит миллион долларов.

Глава 8

Шекспировские страсти в пляжном домике

– Итак, одурачили с простотой, которая пахнет гениальностью, – подытожил багрово-красный Котов.

– И канализацией, – вероятно, с претензией на юмор добавила Анжела.

Филипп Григорьевич буквально впился в нее злобным взглядом, но она положила свою тонкую холеную руку на его жирную складчатую шею, по которой лились потоки пота, и проговорила:

– Ничего... по крайней мере, он получил деньги и теперь вернет Лену.

– Да?! А если нет? Но каков... каков... – Кашалот пыхтел, прямо как его гигантский тезка из океана, – каков ублюдок? Поимел всех... ФСБ... ОБНОН... моих всех... каков, а... Медведев?

Стоявший в стороне начальник охраны только горестно покачал головой и тяжело вздохнул.

– Как, по-твоему, он это сделал, а, Медведев?

– А тут все очевидно...

– К сожалению, очевидность эта выкристаллизовалась слишком поздно, – ядовито заметила Анжела.

– По всей видимости, хорошо подготовился заранее, – продолжал Александр, не обращая на реплику супруги босса ни малейшего внимания. – Переставил контейнер, прорезал в нем дырку. Сам пробрался через другой люк под контейнер и ждал, пока мы опустим туда портфель.

– А как он узнал, что мы что-то туда опустили и что это именно портфель?

– Элементарно. Тут может быть микровидеокамера... да мало ли способов. Главное, что проделать все это мог только человек, чей уровень профессионализма чрезвычайно высок. Даже и не знаю, кто бы это мог быть. В нашем городе специалисты такого класса наперечет. И почти все они уже работают у нас, Филипп Григорьевич.

– Иногородний?

– Думаю, да..

Котов открыл было рот, желая что-то сказать, но в этот момент зазвонил телефон. Не домашний, а личный мобильник Кашалота, чей номер знали немногие...

* * *

Котов нерешительно – немногие видели таким беспомощным и растерянным этого шумного, гневливого и короткого на расправу человека! – посмотрел сначала на жену, а потом на Медведева:

– Это он?

– Возможно, – сказал Александр. – Ответьте ему, Филипп Григорьевич.

Котов поднес трубку к уху и, нажав кнопку, произнес:

– Я слушаю.

– Филипп Григорьевич? Это снова я. Надо сказать, что вы выполнили свое обязательство с приятной точностью и аккуратностью. И вся сумма полностью. Так что, я полагаю, уже сегодня вечером вы сможете увидеть свою дочь.

– Я хочу слышать ее.

– Сожалею, но здесь ее нет.

– Ты пожалеешь обо всем, что сделал и сказал, – медленно выговорил Кашалот.

В трубке возник короткий иронический смешок, а потом ничуть не изменившийся голос отозвался:

– Не надо портить такой хороший вечер, Филипп Григорьевич. Вы так исправно выполнили свою часть нашего договора. Будьте уверены, что я точно так же выполню и свою.

– А бомжа зачем впутал? Вот этого... длинного, плешивого?

– Какого? – удивленно откликнулся абонент. – Я не знаком ни с какими длинными плешивыми бомжами.

– Который свалился в контейнер и схватил портфель, набитый тобою газетами!

– Я никого не просил ни о каком содействии. Если вы схватили кого-то длинного и плешивого, советую вам его не пускать в расход. Он ни при чем. Вероятно, просто увидел дорогую вещь... Ведь, если не ошибаюсь, портфель, в который вы положили деньги, стоит не меньше двухсот долларов... Ну, и решил ее взять себе и продать. Вполне нормально и естественно. А то, что он вам при этом спутал карты, – не беда. Все равно все козыри были у меня. Так что отпустите мужика – ему и так, вероятно, несладко живется. Всего хорошего, Филипп Григорьевич.

Котов положил трубку и, выругавшись, вопросительно посмотрел на начальника своей охраны и спросил:

– Что там с этим бомжом, которого задержали?

Медведев молча провел ребром ладони по своему горлу.

– Что так? – осведомился шеф.

– Ребята устроили меленький допрос с пристрастием. Ну... и...

– ...живого места не оставили на мужике твои живодеры, Медведев, – уверенно закончила Анжела.

– Ну, в общем, да, – неопределенно подытожил тот. – Да, Филипп Григорьевич, – он повернулся к Котову, – только что мне сообщили, что обнаружен угнанный сегодня же «Москвич», в салоне которого нашли одежду рабочего-ремонтника. Канализацию, трубы чинит, понимаете, нет?

– Канализацию? – взревел Котов. – Так, значит, этот мудак...

– Этот мудак угнал машину, на ней доехал до места, залез в люк, забрал деньги, сел на угнанную машину, а потом, очевидно, пересел на свою собственную, которую он оставил в каком-нибудь укромном дворе.

– А зачем такие сложности? – напряженно спросила Анжела.

– А затем, чтобы обрубить «хвост». Так выйти на след этого парня куда сложнее, чем если бы он рассекал только на одной машине, – пояснил главный телохранитель.

– Какой грамотей... – процедил сквозь зубы Котов, а потом вдруг вздрогнул всей своей монументальной тушей и выговорил: – А Лена... она же его видела... слышала... свидетельница. Как же он ее отпустит? Она же наведет...

– Никого она не наведет, – мягко прервал его Медведев, словно недоумевая, как можно говорить такие нелепости. Только тревога за судьбу дочери могла извинять Филиппа Григорьевича. – Он может почистить ей память. Какой-нибудь препарат, начисто вырубающий воспоминания за определенный период времени. Это довольно распространенное явление.

Котов поднялся, тяжело дыша, а потом вдруг схватил со стола трубку телефона и, размахнувшись, остервенело швырнул в Медведева.

Тот легко уклонился, продемонстрировав прекрасно оттренированную реакцию, а багровый Кашалот разразился скомканными пыхтящими ругательствами:

– Да ты... ты ваще сечешь, бля, что тут мне гонишь? «Довольно распространенное явление...» Это же моя дочь! Слышишь, долбозвон? Моя, Филиппа Котова!!!

Медведев спокойно дослушал до конца эту экспансивную тираду, а потом коротко произнес:

– Я думаю, все будет хорошо.

* * *

Алиса Смоленцева подъехала к даче, где, по словам Владимира, должна была содержаться Лена Котова. Свиридова наверняка на даче нет – Кашалот сказал, что в шесть часов вечера он должен забирать деньги.

Но Лена должна быть здесь...

Алиса не могла не поехать. Потому что знала: на этой даче наедине с юной, красивой и порочной женщиной – куда более юной, чем она, Алиса, красивой более ярко и вызывающе и уж точно более порочной! – наедине с Леной Котовой оставался Он.

Мужчина, который был ее, Алисы, судьбой. Человек, который был ее единственным мужем и – как стало ясно теперь! – единственным любимым.

Тот, кого она помиловала даже после того, как узнала, что он – убийца ее родителей, бывший киллер спецслужб.

Она вышла из своего «Хендэй соната» и медленно направилась по песчаной тропинке к калитке, за которой виднелся небольшой грязно-голубой гараж.

Да, это та самая дача.

Алиса вошла в дом и поднялась на второй этаж. Никого. Молодая женщина за минуту обошла всю небольшую дачу и поняла, что Лена и Влодек здесь. То есть они были здесь, а сейчас... сейчас Влодек забирает то, ради чего затеяно все это дело, а Лена...

А где Лена?

Смоленцева вышла из дачи и медленно пошла к пляжу.

...Она не чувствовала, как ей в спину упирается пронизывающий, любопытствующий и опасный взгляд.

В отличие от Владимира Свиридова, Алиса так и не научилась чувствовать разлитую в воздухе опасность.

Каким-то шестым чувством, которое сигнализирует об опасности куда быстрее, чем зрение, слух, осязание и обоняние.

...Алиса медленно шла к песчаному пляжу. Дул тихий ветер, и его теплые руки гладили ее волосы, щекотали лоб и щеки, и казалось, что это нежный и любящий человек запускает пальцы в пряди Алисиных волос и ласкает кожу...

Смоленцева прошла пляж наискосок и вышла к домику, в котором раньше, вероятно, располагалась база работников пляжа. Сейчас пляж не функционировал, и домик пустовал.

Или не пустовал?..

Алиса медленно подошла к домику и внятно различила глухие хлопки. Словно удары по волейбольному мячу. Она медленно потянула на себя дверь и в тот же момент поняла, что эти хлопки – звуки выстрелов из пневматического пистолета или – из ствола с глушителем.

Алису неумолимо потянуло внутрь. Она прекрасно понимала, что нет никакой необходимости смотреть, кто там... более того, она и без того догадывалась, чья рука нажимает курок. Но тем не менее какая-то непреодолимая сила потянула ее внутрь пляжного домика...

И она увидела.

...Посреди комнаты стояла девушка с небольшим пистолетом, оборудованным глушителем, в руках и сажала пулю за пулей в щит, прислоненный к стене.

Алиса широко раскрыла глаза.

...Целью девушки служил фотопортрет Владимира Свиридова. Причем выполнено было изображение в цвете и столь высококлассно, что с определенной точки мало чем отличалось от оригинала.

А девушка была Леной Котовой.

Она почувствовала Алису буквально спинным мозгом и, резко обернувшись, наставила на нее дуло пистолета.

– Ты кто такая, мать твою? – грубо спросила она, медленно приближаясь. – Отвечай, сука, а то шлепну, как последнюю тварь!

Ее бледное лицо с проступавшими там и сям красными пятнами, лихорадочно поблескивающие глаза, а главное, недвусмысленный аромат изо рта тотчас убедили Алису, что Лена изрядно пьяна.

Тут она узнала Алису и опустила пистолет.

– А-а... это ты, Алиска? Что... у моего папика не стоит, раз ты сюда срыгнула? Ну да... конечно. Ему сейчас явно не до трахов-перетрахов.

– Ты что здесь делаешь? – медленно проговорила Смоленцева.

– А ты что, сама не видишь? Стре... стреляю.

– Это я вижу. Но почему... почему в него?

– А вот хочу... в него. А что... не имею права? Или п-подстилки моего папаши мне уже пред... предъявы будут делать?

Зеленовато-серые глаза Алисы зловеще сузились и недобро сверкнули.

– Знаешь что, шалава, – холодно сказала она, – не думай, что если за тебя платят миллион долларов, то ты стоишь хотя бы тысячную часть этой суммы. Так что хватит мне тут жабиться... и немедленно сними со стены портрет моего мужа.

Лена широко распахнула глаза:

– Твоего му... мужа?

– Да, моего мужа. И если хочешь знать, – Алиса говорила со все возрастающей агрессивностью, – если хочешь знать, то поженились мы с ним еще в девяносто третьем году. Много лет назад.

Лена растянула пухлые губы в фальшивой пьяной улыбке и проговорила:

– Женаты, говоришь? Значит, женаты? – Пистолет в ее руке дрогнул и медленно пополз вверх – до тех пор, пока его дуло не дошло до уровня глаз Алисы. – А хочешь, я его сделаю вдовцом? Тем более что, как мне показалось, он не больно-то блюдет супружескую верность?

При этих словах Лены сердце Алисы сжалось.

Ее рука поползла по боку в поисках сумочки, в которой у Смоленцевой всегда лежал небольшой, очень удобный пистолет «беретта» – так называемой «дамской» модификации. Но сумочки не было... Она с ужасом вспомнила, что не взяла ее из машины.

И теперь – теперь только одному богу известно, что взбредет в голову пьяной девице.

– А что... это хорошая идея, – проговорила Котова, прищуривая один глаз и целясь в Алису, – сделаю Владимира вдовцом, а потом возьму его себе. Это будет моя дорогостоящая и опасная игрушка. Я не знаю, как ты его себе заграбастала... но так хорошо, как вчера вечером и сегодня ночью, мне не было никогда. Я давно присмотрела его себе, да и мачеха моя, эта похотливая сучка, которой неважно, под кого лечь, уже, по всей видимости, его тоже облюбовала. Ну, не похож он на официанта, да-м-м! – промурлыкала она. – Если бы ты видела, как он вчера одним ударом отправил в коматоз этого осла Витьку Доктора... красота! Меня чуть не скосячило от восторга. Подумала: вот этот мужик как раз для меня. А ты думаешь, я согласилась на это представление с бюджетом в «лимон» гринов только из-за баксов? Нее-ет! Хоть он и сказал, что мне больше пристало бы играть в дочки-мачехи... Но утром он уже так не говорил! И не пучь на меня свои жабьи глазки... Я это сделала не только из-за Свиридова, а еще и ради остроты ощущений. Да! Ему тоже... ему тоже со мной понравилось больше, чем с тобой... ведь когда вы срыгнули тогда из «Лисса», наверняка ты повезла его к себе устроить отвязную «пилораму»... перепихнуться, проще говоря. Надо же исполнять... исполнять супружеский долг раз в десять лет. Во-о-от... – протянула Лена, медленно приближаясь к словно окаменевшей Алисе и постепенно вдавливая палец в курок:

– Никогда не чувствовала себя этаким живописным дуршлагом?

Алиса вытянула вперед руку и быстро проговорила:

– Опусти пистолет... ты пьяна.

– Я пьяна? – хихикнула Лена. – Я пь... да, я пьяна! Ну и что? А кто мне запрещает на... нажраться? М-милиция в лице наряда ППС? Гаагская конвенция? Указ пере...зидента Российской П-педерации?

– Никто тебе не запрещает нажраться, – стараясь говорить спокойно – хотя внутри все бушевало и клокотало, – сказала Алиса. – Только не надо тыкать в меня «пушкой». Ни к чему хорошему это не приведет. Или ты думаешь, что Владимир Свиридов будет в диком восторге, если ты представишь ему, как сама выразилась, живописный дуршлаг... из Алисы Смоленцевой?

– Да-а? А вот мы и проверим! – заорала Лена... и сухо щелкнули два выстрела. Щелкнули почти синхронно...

Алиса попятилась, чувствуя, как что-то грубо рвануло плечо, как мертвящая белая пелена легла на лицо и руки... Она поднесла руку к плечу и груди – и со странным, губительным равнодушием увидела, что пальцы тут же обильно окрасились кровью.

И тут же – сквозь дурнотный шлейф – продрался, прорезался крик Лены:

– А-а-а ты... ты что тут делаешь, сука-а-а?!!

Алису развернуло на сто восемьдесят градусов, ватные ноги заплелись, и она тяжело рухнула на пол.

Последнее, что она видела, это силуэт мужчины на пороге пляжного домика...

И еще – то, что она не могла и не успела увидеть.

Она не видела, как Лена Котова пошатнулась, как на ее груди, едва прикрытой полупрозрачной белой майкой, щедро проступило и набухло кроваво-красное пятно, оно росло и ширилось... а потом Лена, выронив пистолет, согнулась и мучительно закашлялась – изо рта во все стороны полетели сгустки крови. А на губах запузырилась кровавая пена... Девчонка вытерла ее ребром ладони и медленно выпрямилась.

Боже, как ей не хотелось умирать! Ведь это глупо, мерзко, противоестественно – умирать в неполные восемнадцать лет. И то, что она только что стреляла в другую молодую женщину, – это ничуть не уменьшало цену ее, Лены Котовой, жизни.

...Но организм был умнее своей хозяйки.... Организм понял, что уже пора умирать.

А маленькая юная женщина не хотела соглашаться с этим жестоким вердиктом, вынесенным ей ее же телом. Она стояла, шатаясь, прижав к груди окровавленные пальцы, и совсем по-детски кривила пухлые губы, видя, как кровь сочится сквозь эти тонкие пальцы и крупными каплями падает на грязный, наполовину затянутый тонким слоем песка пол пляжного домика.

И смотрела, смотрела на своего убийцу на пороге.

Потом ее губы чуть слышно прошептали его имя, и Лена упала – молча, страшно, как падает спиленное бензопилой молодое дерево...

* * *

Журналист Славик Маркин по прозвищу Мосек добился-таки своего: кажется, он выследил Алису Смоленцеву. Он взял след ее «Хендэй соната», когда авто сворачивало с основной трассы на проселочную дорогу.

Мосек сам толком не понимал, зачем ему это надо, но его изощренное журналистское чутье позволяло предполагать, что дело пахнет «жареными фактами».

Все последние события, развернувшиеся вокруг Смоленцевой, Свиридова и его, Маркина, должны были иметь роскошный финал.

Главное, чтобы без похоронного марша в его, Моська, честь.

С дачи Смоленцевой, где он чувствовал себя откровенно неуютно и все время ожидал визита кашалотовских громил, он сбежал, как только почувствовал, что вполне в состоянии ходить и управлять машиной.

До города он, однако, добрался на попутке, потому как его собственная машина – шестая модель «Жигулей» – стояла в гараже.

И уже в Калининграде узнал о том скандале, который разразился вокруг похищения дочери Кашалота.

Разумеется, он отправился в редакцию своей газеты, предварительно несколько подкорректировав внешность, и сдал наработанный материал по группировке Котова своему шефу. Тот скупо похвалил Маркина, а потом сказал, что если бы Мосек раскопал что-нибудь по похищению дочери Филиппа Григорьевича – то цены бы ему, Моську, не было.

Славик незамедлительно принял все это к сведению и отправился на промысел.

...Ему несказанно повезло – он наткнулся на прекрасно знакомый ему «Хендэй соната» Алисы Смоленцевой буквально на первом же перекрестке. И последовал за ней – скорее по наитию, чем по реальным соображениям раскопать что-либо интересное.

Мосек вслед за Алисой приехал за город.

На проселочной дороге он специально немного отстал, а потом, когда «Хендэй» уже был плохо виден в облаке пыли, увеличил скорость.

Тем не менее он нагнал машину Алисы только тогда, когда Смоленцева, бросив машину у какой-то невзрачной дачи, стоившей, вероятно, раз в десять дешевле ее иномарки, отправилась на пляж.

Мосек остановил свою машину в узком промежутке между двумя двухэтажными дачами и, оставшись незамеченным, последовал за Алисой.

Правда, ему не повезло: он так пристально следил за любовницей Кашалота, что не увидел канавы и свалился туда, пребольно ушибив ногу и в придачу врезавшись больным плечом, отчего незамедлительно потерял сознание от болевого шока.

...Очнулся он, по всей видимости, через несколько минут и громко простонал.

Смутно знакомый мужской голос неожиданно проговорил:

– Кто там еще?

– Это я... я... – заговорил было Маркин, но подумал, что называть, кто он такой, по меньшей мере неблагоразумно, да и совершенно необязательно. – Я в канаву... провалился тут...

Сверху донеслось удивленное восклицание, а потом недовольный голос спросил:

– А ты, болван, что тут делаешь? А?

Сильные руки вырвали Моська из канавы, как огородник выдирает из земли редиску, и встряхнули, отчего плечо и ногу многострадального борзописца пронзила острая, раздирающая боль.

– Ты чего сюда забрался?

Мосек забормотал что-то маловразумительное, но тут же осекся: в вытащившем его из канавы мужчине он узнал Владимира Свиридова.

– А ну пойдем, – сказал Владимир.

– Мне ходить... трудно.

– Пойдем! – рявкнул Свиридов. – Я тебе помог, теперь и ты мне поможешь.

Свиридов запрыгнул в машину Алисы и втолкнул туда Славика. Тот только пискнул.

На скорости, решительно недопустимой для наших дачных, с позволения сказать, дорог, Владимир проехал пару сотен метров и, вздымая тучи пыли и песка, резко притормозил у пляжного домика. Бедный Мосек не успел сориентироваться и прикусил язык.

– Пойдем, – угрюмо сказал ему Владимир. – Только не вздумай падать в обморок.

Мосек, который уже покрылся мелким потом от предчувствия чего-то недоброго... на полусогнутых засеменил за Свиридовым.

– Быстрее!!!

Мосек попытался ускорить шаг, но нога его подогнулась – не от трусости, нет, просто в нее снова остро вцепилась боль – и он тяжело свалился у самой стены пляжного домика.

Владимир уже не стал поднимать его, и потому Маркин, бормоча под нос отчаянные ругательства, буквально вполз в домик... и окаменел.

На полу в лужах крови лежали две женщины. Одна – в которой Мосек с ужасом узнал Алису Смоленцеву – подавала признаки жизни и пыталась даже привстать, но подскочивший Свиридов перетащил ее к стене и, одним движением сорвав с нее одежду до пояса, начал быстро и умело обрабатывать кровоточащую рану.

– Навылет, – пробормотал он.

– Ты лучше... ты лучше ее, Лену... Лену посмотри, Влодек...

– Сейчас... – хрипло проговорил Владимир. – Мосек, где ты, болван?! Мосек, мать твою! Возьми нашатырь и дай понюхать Лене! Когда я ее осмотрел, она вроде была жива! Да быстрее, ассел... не видишь... у меня тут врачебной практики невпроворот!

Мосек распахнул аптечку и бросился к лежащей на полу Лене.

– Котова? – запинаясь, медленно выговорил он, широко раскрыв глаза. – Здесь... о, господи! Значит, это ты ее... похитил.

И он поднес нашатырь к лицу Лены.

Первые несколько секунд не было никакого эффекта. А потом... потом лицо Лены дрогнуло, нос сморщился, и веко правого глаза поползло, открывая мутную полоску глазного яблока.

– Жива! – заорал Мосек. – Жива!!!

– Быстро обработай рану! – процедил сквозь зубы Владимир. – Э-э... дай лучше я сам! Иди бинтуй Алису!!!

– Я же тебя бинтовала, Мосек, – с жуткой улыбкой на цепенеющем бескровном лице проговорила Смоленцева. – Так что... долг платежом красен...

Глава 9

Кто стрелял в Лену Котову?

– Что же делать? – медленно проговорила Алиса.

Она лежала в кровати на мансарде дачи. На соседней кровати безжизненно покоилось тело Лены Котовой. Она была жива, но пульс еле прощупывался, и имелись все основания серьезно опасаться за ее жизнь.

– А что делать? – угрюмо сказал Владимир. – Что делать? Сейчас я повезу ее в больницу. Первую помощь... так, как меня учили в «Капелле», я ей оказал. Теперь дело за более просвещенными эскулапами.

– Кто же стрелял в нее? – спросила Алиса.

– Насколько я мог понять, в тебя стреляла она, – быстро ответил Владимир. – И в ту же секунду в нее выстрелил кто-то третий.

Алиса выразительно посмотрела сначала на Владимира, потом на Моська и сказала:

– Возможно, это кто-то из вас...

– Я вообще это самое... валялся в канаве... – быстро забормотал Мосек.

– Тогда выходит, что в Лену стрелял я, – сказал Владимир. – Ну да... все улики налицо. Так что меня смело можно считать убийцей Лены Котовой. Ну хорошо... я повез ее в больницу.

– Но тебя же... – начала было Алиса, но тут же осеклась, посмотрев на Моська. – Я поеду с тобой, Влодек, – сказала она, решительно приподнимаясь с кровати и скрипнув зубами от боли. – Ты не можешь один...

– Лежать, я сказал! – вдруг грубо рявкнул Владимир. – Не смей! Я отвезу ее в больницу и приеду обратно! И все! Поняла?! Не волнуйся за меня.

Алиса послушно легла обратно на кровать, следя глазами за тем, как Владимир бережно поднимает с постели такое послушное и неподвижное тело Лены и осторожно несет его к дверям, а потом окликнула Свиридова:

– Влодек!

Тот повернулся на самом пороге дачи:

– Да... что?

– Сдается мне, что вся эта месиловка в пляжном домике – штучки Анжелы. Только она одна знала, где вы находитесь...

* * *

Мосек сел в машину к Свиридову: за рулем своей «шестерки» он сидеть не мог, не слушались рука и нога. Машину он бросил там, где поставил, только закрыл ее.

Он сидел на заднем сиденье, и голова Лены была на его коленях.

– А теперь рассказывай, Слава, какого хрена ты выслеживал Алису? – проговорил Владимир, выруливая со двора.

– А с чего ты взял, что я ее выслеживал?

– Да догадаться нетрудно. Ну... так я жду ответа на поставленный мною вопрос, – цитируя своего излюбленного киногероя Жоржа Милославского из «Ивана Васильевича», проговорил Свиридов. – Так сразу и не объяснишь...

– А вот как ты объяснишь суду, что ты непонятно зачем крутился возле места, у которого происходила перестрелка... возможно... не хочу каркать, даже с человеческими жертвами? А, Слава?

Маркин посмотрел на мерно качающееся у него на коленях тело Лены Котовой с перехватывающими грудь бинтами, на которых уже проступили свежие пятна крови, и проговорил:

– Мне поручили нарыть что-нибудь по похищению Лены Котовой. Вот так. И я наткнулся на машину Алисы и подумал, что она... что она...

– Что – она?

– Может быть, выведет меня на что-либо «жареное».

– Еще приключений на жопу ищешь?

– А вот и ищу! – с удивившим его самого вызовом в голосе проговорил Маркин. – Потому что если мне не искать приключений на жопу, как ты тут сказал, такие, как Котов, окончательно подомнут под себя все.

Владимир усмехнулся:

– А-а... Так ты у нас, оказывается, борец за справедливость? Это приятно слышать. Ну хорошо... Но ты сам что думаешь по этому поводу?.. Или ты тоже, как и Алиса, думаешь, что в Лену стрелял я?

– Если Лена придет в сознание, она сама назовет убийцу. А если бы этим убийцей был ты, то не стал бы везти ее в больницу, а просто спрятал бы концы в воду – и дело с концом.

– Спрятал концы в воду – это в смысле: утопил бы в Калининградском заливе тело? – откликнулся Владимир. – Так, что ли?

– Ну... можно сказать и так.

– Прямолинейно мыслишь, братец, – сказал Свиридов. – Ладно... черт с тобой.

Мосек наморщил лоб и проговорил:

– Я, конечно, не хочу каркать, но вот только если у тебя будут проблемы с законом – обращайся ко мне... только не надо этих кривых усмешек.

– А что ты можешь сделать? Вызовешь мышиную возню в прессе?

– Нет. Мой старший брат – один из самых видных московских адвокатов. Правда, мы с ним не в очень хороших отношениях... Но тем не менее он все сделает для человека, который спас жизнь его брата.

– Я в свое время довольно прилично знал московскую адвокатуру, – сказал Владимир. – Твоя фамилия Маркин... Маркин... Маркин... что-то не припомню я такого адвоката. Хотя, конечно, их там тысячи и тысячи, мог и запамятовать. Но ты же говоришь – один из самых видных...

– Он носит фамилию мамы: Евстафьев.

– Павел Евстафьев?

– Да, его зовут Павел.

– Значит, Евстафьев – твой брат? Ничего себе родственные связи! Что же ты с таким родством сидишь в этом городишке, а не едешь в Москву?

– А я раньше и жил в Москве. А потом возникли проблемы, и... вот так.

– Все понятно. Как говорили мне в детстве, любопытной Варваре на базаре нос оторвали...

– Ну да.

– Подъезжаем, – констатировал Владимир, глядя в лобовое стекло. – Где тут ближайшая больница, да получше? Ты должен хорошо знать город, Славик... Я же тут фактически без году неделя.

– А... ну да. – И Мосек пустился в пространное рассуждение, поясняя, как получше доехать до ближайшей и такой необходимой больницы.

...Но объяснения не пригодились. Проезжая мимо КП ГИБДД, Владимир увидел, что молодцеватый инспектор лениво махнул ему жезлом: притормози, братец.

Конечно, Владимир мог не останавливаться, но кто знает, не стоила бы последующая бешеная гонка жизни лежащей на заднем сиденье девушке? Жизни, которая и без того едва в ней теплилась?..

И он остановился и, высунув голову в окно, быстро проговорил:

– Что такое?

– Превышение скорости ремень не накинут аптечки нет где документы, – монотонно, совершенно без всякого выражения и без знаков препинания пробубнил инспектор.

– Вот мои документы, – сказал Владимир и сунул инспектору стодолларовую бумажку, – извини, брат, спешу в больницу. С девчонкой плохо...

– А что такое, – не меняя тона, равнодушно спросил тот, пряча деньги.

– Да несчастный случай... в больницу еду.

– Езжай счастливого пути, – все так же без знаков препинания выдал тот.

Владимир уж хотел было трогаться, но в этот момент к первому инспектору подошел второй – судя по тому, как взяточник вытянулся в струнку, его начальник – и сказал:

– Проверил?

– Да.

– У него превышение скорости.

– Я...

– И на всякий случай посмотрим его машину в компьютере на предмет угона. В последнее время много их стало. Выходи, – обратился он к Свиридову.

Владимир пристально посмотрел на этого самодовольного толстого инспектора, чей массивный живот с трудом помещался в форменной рубашке, и молча протянул на этот раз уже двести долларов.

Это оказало на толстяка неожиданный эффект.

Толстый инспектор махнул рукой, и к машине Владимира ринулось несколько рослых молодцов из будки КП. Толстяк же стал решительно расстегивать кобуру пистолета на своем отвисшем толстом боку.

Свиридов не стал мешкать: машина рванулась с места, подняв облако пыли... Толстяк что-то закричал, перекосив пухлый рот, а потом выхватил-таки пистолет и произвел несколько неудачных выстрелов по колесам уходящей по трассе машины Свиридова.

– Что же теперь будет? – выкрикнул Маркин, которого приплющило к заднему сиденью – так резко стартанул Владимир.

– А что теперь будет? Будет то, чего я боялся больше всего... перегрузки по трассе.

– А это... опасно?

– Опасно это не для тебя и не для меня. Для Лены... У нее, судя по всему, внутреннее кровотечение, так что... можем не довезти.

Где-то там, сзади, еще едва ли не в километре, послышались затухающие звуки милицейской сирены, и Владимир прибавил скорость.

– Сейчас, суки, всем постам скинут: дескать, по трассе движется черный автомобиль марки «Хендэй соната»... принять все меры к скорейшему задержанию, и все такое... – процедил сквозь зубы Свиридов.

– А что тот жирный осел «бабки» не взял? – спросил Мосек.

– А чер-р-р-т его знает! На правильного вроде как не похож, значит, мало дал или еще что-то другое... посерьезнее.

– Что, например?

– Ну, мало ли что, – выдавил Владимир, на бешеной скорости обгоняя целый ряд машин, – может, тачку Алискину признал, она ведь на Котова оформлена... Ведь ты сам, помнится, недавно говорил, что Кашалот всю автоинспекцию сам знаешь на чем вертит.

– А Алиса... как же она там одна будет? – вспомнил Мосек. – Может, стоило меня с ней оставить?

– Может, стоило, а может, и нет. Я не могу доверить тебе мою жену, – после некоторой паузы ответил Владимир. – Я тебя только третий день знаю.

– Значит... лучше было оставить ее там одну... со сквозной огнестрельной раной?

– А что, лучше ее брать с собой... под пули вот этих гибэдэдэшных мусоров и под скорость за двести? Это лучше? – выкрикнул Владимир. – Ничего... уже темнеет, скоро ночь, так что проскочим... сейчас Лену в больницу... и назад!

По его лбу катился пот, голос звучал уже хрипло: так велико было напряжение, снедавшее Свиридова...

* * *

Владимира Свиридова арестовали прямо у больницы, к которой он привез Лену Котову.

Но, вопреки ожиданиям, его никуда не повезли, а просто надели наручники и грубо запихнули в омоновскую машину вместе с Моськом.

У последнего снова открылась недавняя рана, и он впал в беспамятство после того, как у него вытекло около литра крови, запятнавшей весь железный пол машины.

Только после этого его унесли в больницу.

А через несколько минут пришли и за Владимиром.

– Пойдем, – угрюмо сказал здоровенный парень с весьма интеллигентным лицом, а сопровождавшие его двое омоновцев в камуфляже синхронно подтолкнули Владимира автоматами так, что тот едва устоял на ногах.

Если бы Владимир видел сегодняшнюю сцену у мусорного бака, то в интеллигентном молодом человеке признал бы фиктивного бомжа «Евгения Марковича», кандидата исторических наук.

Владимира проконвоировали длинным коридором и ввели в большую больничную палату «люкс», по всей видимости, предназначенную для одной персоны, но персоны чрезвычайно важной. Об этом говорила вся та роскошь, с которой была оборудована палата.

Первое, что он увидел, было огромное – словно распухшее – массивное лицо Филиппа Котова, склонившееся над кроватью, на которой лежала его дочь Елена.

Вопреки обыкновению, Кашалот был одет в какие-то невзрачные серые брючки и мятую рубашку, рукавом которой он время от времени вытирал льющийся по лбу и по вискам пот. На его богатырские плечи был накинут белый халат, который был ему явно мал, и в тот момент, когда вошел Свиридов, халат соскользнул с Котова и упал на пол.

Никто не обратил на это никакого внимания.

...Лицо Филиппа Григорьевича, обыкновенно красное, багровое или вообще багрово-синее, на этот раз было пепельно-серым, как будто от него отхлынула вся кровь. Редкие всклокоченные волосы прилипли к вискам.

Рядом с ним стояли Медведев, Анжела и еще какой-то мужчина, которого Владимир видел впервые.

Как оказалось позднее, это был заместитель главного прокурора области Скляров.

Тут же были двое врачей.

Когда ввели Свиридова, Котов даже не пошевелился. Застывшим взглядом он смотрел на лицо дочери и на проступающие под простыней свежие бинты.

– Филипп Григорьевич, – проговорил сопровождавший Свиридова, – вот этот человек привез Елену в больницу.

Котов не пошевелился, и его человек был вынужден повторить свои слова.

Только тогда Котов поднял голову и тяжело посмотрел на Владимира... Даже не посмотрел, нет, а просто-таки нанизал его на свой мутный металлический взгляд.

– Кто ты такой? – хрипло спросил он.

– Кажется, я могу сказать тебе, Фил, – сказала Анжела, – это официант из твоего ресторана «Лисс». Я видела его там несколько раз.

– Верно? – не сводя с Владимира своего тяжелого взгляда припухлых, с красными прожилками глаз, бросил Кашалот.

– Да, – тихо ответил Свиридов. – Только меня уже уволили оттуда.

– А где ты нашел Лену? Или ты и стрелял... ты и стрелял в нее? А?

Владимир с трудом выдержал этот кошмарный, жуткий взгляд и медленно произнес:

– Она была в пляжном домике в одном из дачных поселков близ города. Я нашел ее раненой и привез сюда.

– Это как же так... Все мои люди искали ее, а ты вот набрел так запросто?

– Я жил там на даче.

– Может... ты и есть тот самый человек, который ее... похитил? А? Что молчишь?

– Нет.

– А я думаю, что да! – рявкнул Котов и вдруг запрокинулся назад. Лицо его, до этого пепельно-бледное, мгновенно стало багрово-красным, и он упал бы, если бы его не подхватил Медведев, а врачи не усадили в кресло.

– Я думаю, вам проще спросить обо всем у самой Лены, – проговорил Владимир. – Я же привез ее к вам живой, Филипп Григорьевич.

Медведев смахнул со лба шефа пот и ответил вместо Котова:

– Вам пока и не предъявлено никакое обвинение. А Филиппа Григорьевича можно понять, не правда ли?

– Да...

– Она приходит в себя, – сказал один из врачей, который хлопотал над Леной. – Сейчас...

Он отнял что-то от ее лица, и веки девушки дрогнули и медленно открылись. Котов с неожиданной для его грузного тела легкостью подался вперед и, встав на колени у изголовья дочери, пробормотал:

– Леночка... ну... как же ты так?

– А... папа... – едва выговорила она. – Ты меня... все-таки обнаружил, да?

– Да-да, все будет в порядке... тебя спасут... тебя спасут, а всех, кто тебя вот так... я всех в лапшу...

– У нас мало времени, – сказал врач, – я не ручаюсь, что сознание продлится достаточно долго.

– Тогда нужно задать несколько вопросов, – сказал прокурор Скляров, выступая вперед. – Елена Филипповна, вы помните людей, которые вас похитили?

Лена закрыла глаза и после примерно полуминутного молчания ответила:

– Н-нет.

– Но вы же должны помнить.

– Н-нет... меня никто не похищал. Я сама... сама разыграла эту... пантомиму.

– Бредит, – сказала Анжела.

Лена с усилием приподняла голову и бросила на жену своего отца испепеляющий взгляд. Потом снова упала на подушку и пробормотала:

– Ничего я... не брежу. Это я...

– Хорошо, – перебил ее Скляров, – значит, вы не помните, кто в вас стрелял?

– Не... нет.

– Хорошо, – сказал Скляров, – пойдем с другой стороны. Вы знаете вот этого человека?

По жесту Склярова омоновцы вытолкнули вперед Свиридова и поставили его буквально в полутора метрах от изголовья Лены Котовой.

Она открыла глаза и мутно посмотрела на Владимира – а потом вдруг засмеялась больным, дребезжащим смехом, который, казалось, доставлял ей боль.

Но невозможно описать, какое впечатление этот смех оказал на Кашалота.

Он подскочил, как резиновый мячик, и, схватив Свиридова за горло огромной толстой рукой, потной и горячей, встряхнул его так, что Владимиру едва не стало дурно. Конечно, он мог вывернуться и припечатать эту жирную тушу к стене, но после этого люди Кашалота его размазали бы по полу.

И потому Свиридов напружинил горло, отчего под пальцами Котова вздулись и заходили связки крепких мускулов... и Кашалот, отшвырнув Владимира на руки омоновцев, повернулся к дочери и взревел:

– Лена... ну скажи мне, что это он... он виноват во всем... и тогда я... ты будешь долго смеяться, увидев, что я с ним сделаю!

– Скажи, Лена, – вдруг заговорил Владимир, – скажи, что это я похитил тебя, скажи, что это я стрелял в тебя после того, как получил выкуп... ну, расскажи им все! Я думаю, тебе в самом деле будет забавно узнать, что со мной сделают... за то, что я довез тебя до этой больницы, не растряся по дороге остатки твоей жизни! Ну... расскажи!

Котов, захрипев, с оттяжкой ударил его по лицу. Голова Владимира качнулась вбок, а когда он снова повернулся к Кашалоту, то из ноздрей и из губы его текла кровь.

Свиридов, перехватив холодный, давящий взгляд Анжелы, которая прижалась к стене, повторил, не обращая внимания, что крупные рубиновые капли падают на его штаны, футболку, пол:

– Ну что... скажи им, Леночка.

Все взгляды обратились к пепельно-бледному лицу на подушке.

– Ну... кто стрелял в вас, Елена Филипповна? – проговорил Скляров.

– Я... не...

– Вам известно имя этого человека?

– Да... – тихо прошептала Лена.

– Ей известно имя, – пробормотал Кашалот, поворачиваясь к прокурору, – слышите, она знает, кто в нее стрелял! Знает! Вот, Леночка, смотри на него, – толстый, как вываренная сосиска, палец завис в направлении Свиридова, который утирал кровь с разбитого лица, – это он?

Лена приоткрыла глаза, и бледная, неживая улыбка раздвинула ее губы.

В комнате стало так тихо, что можно было услышать, как шевелились губы Анжелы: господи, спаси и помилуй...

– Он?

Лена отрицательно покачала головой.

Кашалот яростно уставился на дочь, а потом вперил свирепый взгляд в Свиридова и прохрипел:

– Как – не он? А кто?!

В голове Владимира стало так пусто, что стало слышно, как, единственные во всей этой зияющей пустоте мозга, глухо отстукивали знаменитые слова поэта: «на меня... наставлен сумрак ночи... тысячью биноклей на оси... если только можно, Авва Отче, чашу эту мимо пронеси».

И больше ничего.

– Не он? – разорвали тишину слова Котова.

– Нет... – внятно проговорила Лена, глядя прямо на Свиридова, – не он... а он...

– Что – он?

– Он... теперь я понимаю... он спас мне жизнь. Ценой своей собственной. И еще – ее.

– Вы говорите загадками, Елена Филипповна, – вмешался Скляров, – если вы знаете имя вашего похитителя или того, кто покушался на вашу жизнь... Если это один и тот же человек, все равно – назовите его.

Котова покачала головой и выговорила:

– Нет... это не он. Это рука божия.

– Ты что плетешь? – заорал Кашалот, позабыв в ярости, что его дочь при смерти. – Какая там еще рука божия?

Лена покачала головой:

– Отпустите Володю... он спасал меня. А вы, мусора... отойдите от него... сучары. Почему у него... лицо красное? Плохая... помада?

И она закрыла глаза.

Скляров хотел было спросить что-то еще, но врач остановил его, тронув за рукав:

– Она снова отключилась. Я предупреждал, что она не может быть долго в сознании.

– Она выживет? – спросила Анжела. При этих словах Котов вздрогнул всем телом и покосился на нее едва ли не со злобой.

Врач ответил:

– Состояние тяжелое и нестабильное. Возможно внутреннее кровотечение. Нужна немедленная операция. Но я не ручаюсь за успех. Если бы ее привезли к нам в больницу часом позже, то почти никаких шансов не осталось бы. А сейчас... сейчас еще есть некоторая надежда.

Котов пробормотал что-то нечленораздельное, вероятно, убеждая врача сделать все возможное, а потом сунул тому пачку крупных долларовых купюр и вышел из палаты, тяжело, по-медвежьи ступая.

На Свиридова он даже не взглянул.

– Вот что, – сказал Владимир, поворачиваясь к Медведеву, – я так понимаю, что мне в ближайшее время свету белого не взвидеть, несмотря на заявление Лены, что я тут вовсе ни при чем. Так что будьте любезны, съездите по адресу, который я вам сейчас укажу, и заберите оттуда Алису Смоленцеву. Я полагаю, это имя вам хорошо известно.

– Алиса? – проговорил начальник котовской охраны. – Что с ней?

– Она ранена.

– Серьезно?

– Нет, но тем не менее вам стоит поторопиться. Сквозное огнестрельное ранение. Я нашел ее в том же пляжном домике, что и Лену Котову.

– Вот как! – проговорил Александр Медведев, а потом, записав продиктованные Свиридовым координаты дачи, повернулся к прокурору Склярову и, показав на Владимира, быстро спросил:

– А как все-таки... с ним? Думаю, если Филипп Григорьевич ничего не сказал, то можно выпустить под подписку о невыезде.

Прокурор Скляров недовольно посмотрел на Медведева и сказал:

– Мне твой Филипп Григорьевич не указ. Выпущу, когда нужно будет.

...Свиридова выпустили из-под стражи примерно в пять утра после длинного и изнурительного допроса, во время которого Владимир изложил обстоятельства того, каким образом он попал в домик на заброшенном пляже.

– Меня рассчитали на моем последнем месте работы. Я взял ключи от дачи у моего друга и уехал туда пожить дня три. Отойти от всего этого. Ну и вот... отошел, называется. Вы меня понимаете?

Следователь, допрашивавший Свиридова, седеющий мужчина лет сорока, невозмутимо спросил:

– А каким образом с вами оказалась Алиса Смоленцева и почему вы взяли ключи от дачи, которая находилась в закладе в фирме вашего друга, который уже подтвердил факт того, что он дал вам ключи от «левой» дачи. Ведь если вы хотели провести уик-энд со Смоленцевой, что мешало вам поехать не на эту малопрезентабельную дачку, где вы были, а во вполне комфортабельный загородный дом Смоленцевой?

– А вы не понимаете? – нахмурился Владимир.

– Нет. Так объясните мне.

– Я думаю, вы все прекрасно понимаете. Но только хотите, чтобы я изложил все своими словами. Что ж, ваше право. Так вот, Алиса Смоленцева, с которой я состою в браке с девяносто третьего года... Вы можете дать соответствующий запрос в ...ский ЗАГС Центрального округа Москвы... Так вот, в данный момент гражданка Смоленцева состоит... как бы это так помягче выразиться... на довольствии у гражданина Котова Фэ Гэ.

– То есть?

– То есть она его официальная любовница. Ну... так сложилась жизнь. Мы не виделись с ней три года... ну и вот встретились. Теперь вам кажется странным, гражданин следователь, что я не поехал с Алисой на ее виллу, а вместо этого выбрал достаточно уединенное и тихое место? Кажется странным то, что я не захотел нарываться на любезность со стороны господина Котова? – Странно только то, что в этом, как вы выразились, Свиридов, уединенном и тихом месте вы обнаружили Елену Котову с тяжелым огнестрельным ранением. Странно еще и то, что, по всей видимости, это именно Котова стреляла в вашу жену, которую мы, кстати, уже поместили в больницу.

– При следственном изоляторе?

– Нет, но к ней приставили охрану, и уже приехал следователь и ведет параллельный допрос. Так что будет интересно сверить данные, полученные от вас и от нее. Быть может, тогда и прояснится, кто стрелял в Лену Котову.

Свиридов откинулся на спинку стула и сказал:

– Это уже дело следствия – выяснить, кто стрелял в Лену Котову. Она сама сказала, что это не я. Кроме того... я так понимаю, что вы подозреваете Алису... но ведь не у Алисы в руках был пистолет с глушителем и не Алиса стреляла из него.

– Разберемся.

– А что с этим журналистом – Маркиным?

– Мне кажется, что вопросы задаю тут я...

Допрос продолжался несколько часов, а потом Владимира – неожиданно для него самого – выпустили на свободу.

Интересно, почему?

Глава 10

Наследство Лены Котовой

Владимир пришел домой, в свою калининградскую квартиру, примерно в шестом часу утра.

Квартира не была пуста: в ней был Афанасий Фокин (у которого, впрочем, были ключи, благо он снимал эту квартиру вместе со Свиридовым) и – вот это был совершеннейший сюрприз – Мосек.

Журналист сидел у телефона, раскачиваясь взад-вперед, и усиленно нажимал на кнопки. Судя по всему, он никак не мог дозвониться, потому что на его подвижной выразительной физиономии плавало выражение недоумения, досады и медленно закипающей злобы.

В тот момент, когда Владимир вошел в прихожую, Фокин, заикаясь, говорил:

– И что... мусора закатали Володьку в КПЗ? Так ты толком можешь объяснить, куда именно?

– Да погоди ты, – махал на него рукой Мосек и снова терзал многострадальный телефонный аппарат.

– Куда ты звонишь? – спросил, входя, Свиридов.

– В Мос... тебя уже выпустили?! – воскликнул Мосек, но его голос, пусть не самый тихий и слабый, был тут же перекрыт басовым рыком Афанасия Фокина:

– А-а-а... явился... полковничек!!!

– Почему полковничек? – бесцветным голосом осведомился Владимир.

– Потому что... Ну помнишь, ты ходил и пел песенку про то, что «полковнику никто не пишет, полковника никто не ждет»? Больши-и-ие га-ра-да... пусты-ы-ые па-ез-да! – пропел Фокин.

– Это такая книга Маркеса, – встрял Мосек, – почти моего однофамильца. Он – Маркес, а я – Маркин. Повесть «Полковнику никто не пишет».

– А куда ты звонишь? – переспросил Свиридов.

– В Москву. Брату. А что?

– Так тут же межгород отключен.

– Это почему же?

– Потому что квартира не моя собственная, а съемная. Потому что те, кто сдает квартиры, всегда отключают межгород, – ответил Владимир. – Мало ли что. Заплатит такой продуманный съемщик за месяц вперед, а потом как позвонит в Нью-Йорк или Мельбурн, наговорит на несколько «штук» баксов и преспокойно съедет. А потом придут этакие замечательные счета, для оплаты которых впору квартиру продавать, ту самую, с которой звонили.

– Что же ты там набедокурил, Володька? – произнес Фокин, наливая Свиридову полстакана водки. – Вот Славик говорит, что ты влез в дерьмо, разведенное вокруг дела о похищении кашалотовской дочуры... Я, грешным делом... Ну, по пьяной лавочке... подумал, что это ты и устроил этот милый киднепинг.

– Что ты несешь, Афоня? – недовольно проговорил Владимир.

– Ну-ну, не кипятись. Просто, судя по всему... по телеку тут шумели репортеры в криминальных сводках, да и базары в ресторане сегодня были у братков... работал очень приличный профессионал. Припухли котовские-то. А тут еще ты тащишь эту Котову с «огнестрелом» в больничку. Поневоле подумаешь черт-те что...

– Ты считаешь меня за идиота? Если бы я спер эту девку, разве стал бы я ее мочить, а потом, боже упаси, волочь в больницу?

И Владимир молодецки опрокинул в рот стакан водки.

Фокин икнул и, прикрыв один глаз, загадочно посмотрел на Владимира. Только тут Свиридов увидел, что Афанасий безобразно пьян.

Как, кстати, и Мосек.

– А эту надежду мировой журналистики ты где надыбал? – спросил Владимир, косясь на Маркина, который снова беспорядочно тыкал пальцами в кнопки телефона. Верно, он уже позабыл, что говорил ему об отключении межгорода Свиридов. – Что он тут делает?

– А... это я уже не очень помню. Эй, Славик, ты как сюда попал-то? А, ну да, – хлопнул ладонью по столу Фокин, – это безобразие со стороны производителей местной водки: их изделие так память отбивает... навзничь! В общем, журналистик этот торчал у нашего подъезда, а как меня узрел, так разве что на шею не кинулся.

– Почему?

– А он боится, что на собственной квартире его заметут кашалотовские удальцы.

– А тут – отсидочная хата, – скептически откомментировал Владимир. – Ну да ладно... если уж я с самого начала в его благодетели записался, так пусть тут торчит. Тем более что его брат знаешь кто?

– Кто?

– Павел Евстафьев. Помнишь того адвоката, который помог одному из моих московских боссов...

– А, ну да! – воскликнул Фокин. – Это было, если не ошибаюсь, еще в девяносто девятом. Тогда я работал в службе безопасности нефтяной конторы... «Сибирь-Трансойл», по-моему. Этот Павел Евстафьев... да, серьезный человек, я помню. Значит, он твой брат? – с недоверием на широком лице повернулся он к Моську.

– А ты что, сомневаешься?

Фокин неопределенно пожал плечами:

– Да нет... только вот что-то ты однофамилец всяких там Маркесов – Маркин...

– Не всяких, а Габриэля Гарсиа Маркеса, лауреата Нобелевской премии!

– Да знаю я... а брат твой – Евстафьев.

Маркин, тяжело вздохнув, пустился в долгие и витиеватые объяснения, почему его знаменитый брат не носит одной с ним фамилии...

* * *

Свиридов сидел на кухне и судорожными глотками пил ледяной чай, который неизвестно зачем какой-то идиот поставил в холодильник.

В который раз в своей жизни он попал в гордиев узел обстоятельств, мотивов, фактов, которым если и мог найти какие-то объяснения, то сам недоумевал, какими же нелепыми и жуткими они, эти объяснения, получались.

Впрочем, он не смог долго оставаться наедине с самим собой – в кухню ввалился Мосек, а за ним появился Фокин, на фоне которого низкорослый журналист выглядел просто-таки пигмеем.

– А что ты сказал следаку? – таков был первый вопрос Маркина.

– Сказал, что отдыхали на даче, – меланхолично ответил Владимир. – Ведь так оно и было – отдыхал. А ты что сказал?

– А я сказал, что я папарацци, за то и страдаю. Выслеживал Смоленцеву... она в нашем городе человек известный. Все-таки бывший коммерческий партнер Климентьева... был у нас такой крупный бизнесмен... да и вообще. Сказал, что только от работы и страдаю. Следак, кажется, был очень милостив. Еще бы... я же ему только правду и говорил. Так что... вот так. Я вообще просил, чтобы меня из «одиночки» не выпускали.

– Шифруешься от котовских парней? – усмехнулся Владимир. – Да они про тебя, поди, уж забыли давно. Сейчас хлопоты посерьезнее есть. Ладно... – Свиридов взглянул на часы: половина седьмого, – спать пора. А то я как-то не в своей тарелке после всего этого.

Свиридов сильно преуменьшил степень своей усталости и опустошенности: после бурных событий последних суток он был не то «чтобы не в своей тарелке», а просто безжалостно выжат, как лимон.

В этот момент кто-то позвонил в дверь. Владимир вздрогнул всем телом, Мосек сполз с табуретки и полез в дальний угол, а Афанасий, казалось бы, и не заметив их замешательства, проговорил:

– Так это, наверно, соседка. Она собаку утром выгуливает и иногда звонит по утрам, что, дескать, опять всю ночь гуляли и Бобику спать не давали.

– Эта... как ее... из четырнадцатой квартиры? Может быть, – отозвался Владимир. – Но лучше пойду-ка я сам открою.

– Не открывай! – продребезжал из угла Мосек.

– Да ладно тебе! Не строй из себя сыкуна. Мне уже давно понятно, что ты парень рисковый, – небрежно и грубовато отмахнулся Свиридов. А Фокин добродушно пробасил:

– Знаешь, Славик, все это напоминает мне один забавный анекдот. Слушай. Идет вторая мировая война. Сидит немецкий снайпер в засаде. Навинтил глушак, оптику, все такое и периодически выкрикивает:

– Ифан!!!

Из окопа высовывается Ваня с бутылкой водки:

– Чаво?

Тут же: бабах!!! Ваня падает, бутылка разбивается, Ваня труп. А немец дальше:

– Петро!!!

Высовывается хохол с горилкой и грит:

– Я Петро. Шо тоби?

Бабах! Петро вслед за Ваней, горилка в лужу вслед за водкой.

А в соседнем окопе сидит казах и причитает:

– Только не Джумабай! Только не Джумабай!

– Это к чему? – спросил Маркин.

– А к тому, что кому ты, Джумабай, мать твою, нужен!

Пока Фокин беззаботно травил анекдоты, Владимир прошел в прихожую и спросил, опершись плечом на довольно хлипкую входную дверь:

– Кто?

– Анжела, – неожиданно четко и ясно раздалось за дверью.

Владимир вздрогнул от неожиданности: неужели эта женщина настолько неосторожна, что лезет на рожон, рискуя «запалить» весь тщательно разработанный и виртуозно осуществленный план? Или она банально приехала за отчетом в том, все ли благополучно с деньгами и когда она сможет их получить?

Владимир взял с обувной полки пистолет «ТТ» и, сняв его с предохранителя, щелкнул замком.

На пороге в самом деле стояла Анжела. Как всегда, наштукатуренная до последней возможности, с ярко накрашенными губами и затянутая в узкое платье, которое уважающие себя леди носят только по вечерам.

Она открыла было рот, чтобы что-то сказать, но не успела даже пискнуть, как выброшенная вперед со стремительностью отпущенной пружины рука Владимира схватила ее за горло и втащила в прихожую, а возле лба незадачливой посетительницы замаячило дуло пистолета. Дверь немедленно с силой захлопнулась.

– Э-эм... ме-е... – задушенно проблеяла несчастная женщина, а Свиридов внушительно спросил:

– Да ты что, в своем уме?

Анжела на несколько секунд потеряла дар речи, только пыхтела и пучила свои подведенные глазки. Владимир же, сочтя, что прием получился не в меру радушным, убрал пистолет, отпустил шею визитерши и тычком подтолкнул ее к низкой кушетке.

Та не замедлила на нее обрушиться, тяжело, прерывисто дыша и растирая горло. – Чем обязан? – сухо спросил Владимир.

Анжела подняла на него яростный взгляд – и вдруг разразилась потоками отборнейших ругательств, перечисляя такие подробности свиридовской анатомии и степеней родства, о которых он и сам не подозревал.

На шум вышел Фокин и расплылся в широкой улыбке:

– Ба-а-а... кто к нам пожа-а-аловал? Я вижу, этот грубиян Свиридов встретил вас... м-м-м... недостаточно радушно, с-сударыня?

Увидев, что Свиридов не один, Анжела Котова выпучила глаза, а потом произнесла что-то вроде:

– Это... что же такое?

– А в чем, собственно, дело, дорогая гражданка Котова? – фамильярно осведомился Владимир.

Анжела посмотрела на него уничтожающим взглядом, а потом медленно перевела взгляд на ухмыляющегося Фокина и наконец выдавила:

– Я хо... хотела узнать некоторые подробности... Все-таки дело касается меня довольно близко.

– Куда как близко, – с непередаваемой иронией проговорил Свиридов. – Что же вы хотели узнать, многоуважаемая Анжела... простите, не знаю, как по батюшке?

Котова уже пришла в себя после такого неожиданного приема. Помассировав помятое Свиридовым горло, она с показным добродушием проговорила:

– Ну вот... теперь синяки будут. У меня ведь горло такое нежное. И потом доказывай Филиппу Григорьевичу, что ты не овца. Разве вы, Владимир Антонович, не хотите пригласить меня в квартиру?

– Хочу, – сказал Владимир, – проходи. Сама понимаешь, что такие визиты куда как неожиданны. Ты не знаешь, как там Лена?

– Только что звонила в больницу. Говорят, идет операция. Как закончат, так уведомят, как она прошла.

– Вот что, дорогая моя, – сказал Владимир, – пойдем-ка побалакаем наедине. Афоня, попей-ка пока на кухне кофейку да этого папарацци хренова никуда не выпускай, а то опять захочет получить сенсационный материал про членов семейства Филиппа Григорьевича Котова.

– Это кто там еще? – насторожилась Анжела. – Этот... Мосек, что ли? Маркин?

– Совершенно верно, – за Свиридова ответил Афанасий, – а как вы догадались?

– Так тут догадаться нетрудно. Как недавно выяснилось, у нас только один такой в городе журналюга, который хочет сломить себе башку на материалах по Котову и его окружению.

И Анжела, не глядя на Афанасия и Владимира и демонстративно не снимая туфель, гордо вскинула голову и продефилировала в комнату. Свиридов последовал за ней, а потом, плотно прикрыв дверь, сказал:

– Ну что?

– Как что? Он еще спрашивает! Где мои деньги?

– Пардон... какие твои деньги? Наверно, ты хотела сказать: где наши деньги? – с очаровательной и совершенно обезоруживающей наглостью поправил Свиридов.

Анжела на мгновение смешалась.

– Ну да, – с досадой произнесла она, – я так и хотела сказать.

– Они в хорошем месте. Вся сумма в полном здравии и вплоть до цента. Осталось только подождать, когда поправится Лена и выйдет из больницы Алиса. Вот тогда, в полном составе, и обсудим все.

Анжела яростно сверкнула глазами:

– Ах ты, сука! Так, значит, вот ты как? Может, ты и Ленку с Амебой захотел в расход пустить, чтобы потом прикрываться: дескать, вот...

– Захотел бы – пустил! – негромко, но очень внушительно прервал ее Владимир и поднял на супругу Кашалота такой пронизывающий взгляд, что той стало не по себе и захотелось вжаться в стену, как в сенной стог. – А что касается Лены, так вообще имеются подозрения, что именно ты, дорогая моя, послала своего человечка, чтобы тот отработал Лену, а подозрение, таким образом, пало бы на меня. Не знаю, как ты там собиралась бы выкручиваться, чтобы и деньги были при тебе, и вина на мне... но только теперь сама Лена сказала, что я не убивал и не похищал – слышишь? – не похищал ее. Ведь это в самом деле так: я не похищал ее!

Анжела хрипло рассмеялась:

– Значит, вот ты как заговорил... молодчик? Глазенки так и засверкали. А ты думаешь, что если будет следствие и суд, то не примут во внимание твое прошлое? Нелепое стечение обстоятельств: все спецслужбы города обводит вокруг пальца таинственный некто, все ломают головы: кто же это может быть? А потом двух баб с огнестрельными ранами находят в пляжном домике по соседству с мирным дачником... бывшим офицером спецотдела ГРУ и киллером?!

– А, тебе и это известно... – равнодушно протянул Свиридов. – Ну-ну. Удивила козла капустой.

– Что ты козел, это мне и так понятно, а вот «капусту» придется отдавать, – холодно проговорила Анжела. – Понял меня, нет?

– Дорогая моя, – скроив на лице мину ангельского терпения, проговорил Владимир, – все не так просто. Дело в том, что у меня нет уверенности в ближайшем будущем. Меня в любое время могут забросить в милое заведение со звучным наименованием «следственный изолятор», и, откровенно говоря, я удивлен, что меня выпустили сегодня утром.

Анжела захлопала на него длиннейшими ресницами – не иначе как накладными – и прошипела:

– Ты что, не можешь понять, что мне позарез нужны деньги?

– Тот, кто торопится, может сломать себе голову, – сказал Владимир. – Ты что, не понимаешь, что если они тебе нужны, то ты немедленно бросишься их тратить. А ты думаешь, что люди твоего мужа и менты не подготовили эти деньги соответствующим образом? В ход мог пойти весь набор – от банального переписывания номеров купюр до меченых атомов. Есть такой хитрый приемчик у спецслужб. И как ты думаешь, что тебе скажут, когда у тебя на руках окажется не одна, а триста тысяч таких купюр? Да даже одна... она послужит концом ниточки, с помощью которой вполне возможно размотать весь клубочек. И в конце клубочка окажутся наши невинно улыбающиеся физиономии.

Анжела помрачнела: по всей видимости, эти соображения приходили ей в голову и раньше, но жадность и желание поскорее заполучить вожделенную сумму в конце концов заставили замолчать голос разума.

– Значит, вся заковыка только в том, что Ленка не вернулась к отцу живой и здоровой? – пробормотала она.

– Совершенно верно.

– И ты подозреваешь, что я могла приложить руку к ее убийству?

– Убийству? По-моему, ты преждевременно ее хоронишь? – холодно заметил Владимир. – Сейчас идет операция, и, как сказал доктор, есть неплохие шансы выжить.

Котова открыла было рот, затеребив сумочку на коленях, но потом смешалась и после тягостной паузы, в течение которой Влад Свиридов буравил ее откровенно подозрительным взглядом, произнесла:

– Вот что, дорогой мой Владимир Антонович. Хочу тебе сказать первый и последний раз: я не имею никакого отношения к человеку, который стрелял в Лену. Тебе это понятно? Ни-ка-ко-го! Я что, совсем дура?

– Хорошо. Я просто спрошу: ты согласна с тем, что нам стоит повременить с дележом денег? Хотя бы до того момента, пока Лена и Алиса поправятся?

Анжела долго молчала. Владимир видел, как побледнело ее осунувшееся и потерявшее весь налет вульгарности лицо – это было заметно даже под толстым пластом косметики. Наконец, облизнув губы, она медленно проговорила:

– Я обманула тебя.

– То есть? – Свиридов встал и шагнул к жене Котова. – Это все-таки ты... ты заказала Елену?

– Нет... не в этом дело. Просто когда я говорила тебе: «убийство Лены» – я не оговорилась. Дело в том, что операция закончилась час назад. Лена умерла... Лена умерла через пять минут после ее завершения.

Свиридов сглотнул и хрипло проговорил:

– Вот как? Что ж... понятно.

– Что же теперь ты собираешься делать?

– То же самое, – с трудом собравшись с мыслями, сказал Владимир. – Подозрение еще и на Алисе. И если ее, не дай бог, обвинят в этом убийстве, то я...

Он осекся, тряхнул головой и посмотрел на Анжелу:

– И как же ты теперь собираешься делить деньги?

– Очень просто. Ту же сумму разделить по старому принципу – на двоих. Мне и Смоленцевой – по четыреста пятьдесят, а тебе – сто.

Владимир взглянул на ее породистое алчное лицо, которое на мгновение исказила гримаса досады и злобы, и его едва не передернуло от отвращения при одной мысли только о том, что из трагической и нелепой смерти своей падчерицы Анжела Котова вынесла только одно: желание поскорее захапать себе долю Лены.

И тогда он принял решение: мгновенное и единственно возможное.

– Это несерьезно, – сказал он тоном Моргунова—Бывалого, требующего у директора склада реальной оплаты за осуществление фиктивной кражи со взломом. – Дорогая госпожа Котова, я думаю, что в сложившихся обстоятельствах лучше всего было бы поделить деньги между оставшимися участниками нашей концессии поровну.

– Поровну?!

– Совершенно верно, поровну. Триста тридцати три – вам, триста тридцати три – Алисе, ну и столько же – вашему покорному слуге.

Анжела буквально задохнулась от подкативших к горлу эмоций.

– Да... да как ты смеешь... – начала было она, но была прервана невозмутимым:

– ...как сказала барыня своему холопу. Вот только ты упускаешь из виду, что и ты не барыня, и я не холоп, и Калининградский залив – не Тихий океан. Я и так сделал куда больше того, что мне полагалось сделать по твоему, надо сказать, довольно бестолковому плану. Вот такой расклад. Так что мне полагается компенсация. Пусть даже – за счет покойной Елены Филипповны, – с отвратительным цинизмом закончил Свиридов.

Но в данном случае этот цинизм имел только одну цель – поставить на место зарвавшуюся дамочку. Впрочем, последняя так и не пожелала угомониться.

Ее размалеванное лицо окаменело от наконец-то окончательно прорвавшейся злобы, и она, стиснув зубы, проговорила, не разжимая челюстей:

– Дай тебе палец – всю руку откусишь. Сейчас ты требуешь для себя триста с лишним, потом запросишь пятьсот, а потом кто помешает тебе хапнуть и весь миллион, если ты и сейчас – единственный, кто знает, где он лежит? Так что могу предложить тебе иной финал: если ты не примешь моих условий, то я просто выдам тебя с головой мужу. Да и твоей Алисочке мало не покажется.

– А свою голову сбоку не пристегнешь? – насмешливо откомментировал Свиридов, хотя при упоминании имени Алисы еле заметно вздрогнул. – Если не ошибаюсь, мы с тобой прочно повязаны. У меня лежит листочек с твоими инструкциями, по которому любая экспертиза установит, что отпечатан он наверняка... на домашнем принтере Кашалота, и вообще... Зря я, что ли, привел тебя именно в эту комнату, моя дорогая?

Анжела подскочила и зашипела, как кошка, обжегшая мордочку в миске с горячим молоком:

– Так ты что же, это, падла... записывал?

– Ну конечно, – пожал плечами Владимир. – Иногда меня посещает сомнение в том, что ты уразумела, с кем, собственно, имеешь дело. Первоначально ты показалась мне довольно умной дамой, а теперь приходится пересмотреть свое первоначальное мнение. Вот что происходит с мужиком, если он свяжется с бабой в деловом предприятии. А тут я связался аж с тремя... что ж, теперь самому и расхлебывать, дураку.

Анжела, издав горлом короткий всхлип, с ненавистью пробормотала:

– Какая сука... сучара... хотела же я другого... Да Ленка уговорила... дернул черт дуру...

– Никто другой не сумел бы справиться с вашим милым поручением лучше меня, – сказал Владимир. – А теперь позвольте мне проводить вас до двери. Думаю, вам не стоит волноваться: Владимир Свиридов свое слово держит и никого не сдает. Конечно, если его самого не предадут. Так что запомни это, Анжела.

– Когда же я увижу деньги? – уже справившись с душившим ее бешенством, сухо спросила Котова.

– Скоро.

– Конкретнее нельзя?

– А конкретнее... можно будет узнать у прокурора.

И, сказав эту двусмысленную фразу, Владимир выпроводил незваную гостью и захлопнул за ее спиной дверь.

– Жадная сучка! – проговорил он, входя в кухню, где Фокин допивал бутылку водки, а Маркин мирно спал в углу, убаюканный мирным басовитым мурлыканьем Афанасия: тот напевал себе под нос душещипательную песенку «На муромской дорожке стояли три сосны, прощался со мной милый до будущей весны».

– Это ты о ком? – спросил Фокин.

– А вот об этой жабе, которая осчастливила нас своим визитом. Налей-ка мне и себе, Афоня. По полному.

– Новую бутылку придется открывать...

– Открывай, вот тоже проблему нашел!

Фокин налил до краев два стакана водки и, зажав в здоровенной ручище свою порцию, сказал:

– Ну... вздрогнем.

– Не чокаясь! – строго предупредил Владимир.

Фокин быстро-быстро заморгал на него короткими ресницами и после некоторой паузы, скомканной недоумением и тревогой, спросил:

– Так... за что пьем-то?

– За упокой рабы божией Елены...

Глава 11

Подходящая компания для убийц

Лена Котова умерла.

Она умерла, не приходя в сознание, через несколько минут после окончания операции. Прекрасные хирурги, оперировавшие ее, вынуждены были признать свое полное бессилие.

Когда эту скорбную весть сообщили Котову, в сопровождении целой свиты дожидавшемуся результатов в коридоре, тот не сказал ни слова.

И это показалось неизменно сопровождавшему босса Медведеву куда более зловещим признаком, чем самая забористая ругань в адрес всех и вся, угрозы и изрыгание слюны вперемешку с обещаниями уничтожить полгорода.

Филипп Григорьевич встал и, тяжело раскачиваясь, молча пошел по больничному коридору. Свита следовала за ним, переглядываясь, но не смея нарушить тишину утреннего больничного покоя.

Наконец Кашалот остановился перед большой стеклянной дверью и постучал в нее.

Открыли немедленно. И не какой-нибудь там заспанный санитар с пропитой красной физиономией, все свое дежурство угробивший на авральное траханье сексуально озабоченной медсестры, а здоровенный парень в камуфляже и с автоматом, головы на две повыше Кашалота и такой же, как Филипп Григорьевич, широкий в плечах.

– Чего надо... – начал было парень, но, узнав Котова, почтительно распахнул перед ним дверь и посторонился.

– Медведев, со мной, остальным ждать здесь, – бросил Кашалот, и дверь тотчас же захлопнулась.

...В этом отделении в одноместной палате лежала Алиса Смоленцева.

Она лежала на кровати, левая рука и плечо были в бинтах, а здоровой рукой она вяло перебирала какой-то журнал, наверняка не улавливая его содержания и даже не видя иллюстраций. Потому что ее прекрасные зеленовато-серые глаза, которые Владимир так любил сравнивать с двумя широко распахнутыми и не отпускающими ведьмовскими омутами, беспокойно блуждали по стенам, по потолку, на который легли две тяжелые скрещивающиеся тени.

И третья тяжелая тень упала на пол одновременно с легким шумом распахнувшейся двери.

Алиса вскинула глаза и увидела в дверном проеме огромное тело Котова. Распахнув дверь столь резко, он хотел было с той же стремительностью ворваться в палату, но отчего-то задержался на самом пороге.

Над Кашалотом, едва ли не полуметром выше, виднелись аккуратно причесанная голова и атлетические плечи Александра Медведева.

– Ну, здравствуй, Алиска, – наконец сказал Филипп Григорьевич и шагнул вперед.

– А-а, Фил, – произнесла она отнюдь не слабым или испуганным голосом. – Проходи. Как там... Лена?

Котов еще не ответил, а Алиса уже поняла, что он скажет, по тому, как дрогнуло его массивное лицо, как заколыхался подбородок и как желваки тяжело пробежали по скулам.

– Она умерла, – сказал Кашалот с горькой усталостью – первоначальное потрясение, судя по всему, уже отпустило его. – Умерла несколько минут назад.

– Мне очень жаль...

– Ничего тебе не жаль! Ничего тебе не жаль! Я не верю, что ты, получив пулю из Лениного пистолета... экспертиза уже установила, что именно из него тебя подстрелили... Я не верю, что при этом ты не причастна к ее смерти! Не верю!

– Ты с ума сошел, Фил, – тихо сказала Алиса, – у меня в руках и оружия-то не было, когда нас с Леной нашел Свиридов.

Упоминание имени Владимира Свиридова было явно излишне.

– Во-во! – прохрипел Котов и тяжело плюхнулся на кушетку так, что она едва не крякнула пополам. – Этот твой Свиридов... он тоже ответит мне за все, хоть и Лена... сказала, что он в нее не стрелял.

Кровь отхлынула от лица Алисы.

– Она так сказала? Она так сказала?

– Да, она так сказала. Но разве это умаляет его и твою вину?!

– А в чем моя и особенно его вина? – спросила Алиса, смело глядя прямо в лицо Кашалоту. На собственном опыте она прекрасно знала, что тушеваться перед этим напористым, жестоким и прямолинейным и, в общем-то, беспощадным человеком... это значит заранее обрекать себя на то, что тебя просто переедут катком асфальтоукладчика... В буквальном смысле. Месяц назад несколько неправильно себя поведших в разговоре с Кашалотом человек были просто закатаны в асфальт – и с концами.

И Алиса прекрасно знала об этих примечательных фактах, ярко характеризующих котовскую методику решения проблем с должниками и недоброжелателями.

И потому она впилась в красные глаза Филиппа Григорьевича и повторила:

– А в чем моя и его вина?

Котов, тяжело дыша и смахивая ладонью выступивший на лбу пот, уставился на любовницу яростным взглядом и, тяжело сглотнув, проговорил:

– Хотя бы в том, что вы жили на этой проклятой даче. Зачем он снял ее... эту дачу? А?

– Я уже рассказала обо всем следователю, – холодно ответила Смоленцева. – Мы давно не виделись и... хотели побыть немного вместе.

– Да, я уже слышал, – отозвался Котов. – Он то ли муж твой, то ли еще кто-то...

– Да, он мой муж. И что же... потому, что он пытался спасти твою дочь, ты теперь будешь преследовать его... закатывать в асфальт?

Алиса не дождалась обычного для Кашалота взрыва ярости: тот просто приподнялся с кушетки и, сделав два тяжелых шага, отдавшихся резонансом по всей палате, приблизился к ее кровати и, облизнув толстые, посеревшие в уголках рта губы, проговорил:

– Единственное, что я твердо знаю, это то, что из тебя и твоего... этого... можно вытрясти много такого, что помогло бы пролить свет на убийство моей дочери. И я вытрясу, будь уверена. И еще... раз уж ты так откровенно обо всем мне рассказала... Я ценю твою откровенность, но тем не менее надо определиться: ты предпочла быть с ним, с этим нищим ублюдком, и продекларировала это слишком откровенно и слишком... больно для меня. Так что теперь... сама понимаешь: все отношения между нами разорваны.

Алиса похолодела: когда Кашалот начинал говорить тихим, прерывистым голосом, делая длинные паузы и не позволяя вклинивать в свою речь обычных для себя сленговых и матерных словечек, когда он вместо них черпал из дипломатического обихода как то: «ценю твою откровенность», а не «поррву, шалава!», и «все отношения между нами разорваны», а не «кранты тебе, курва, на счетчик и в расход!»... вот тогда во всем облике криминального авторитета появлялось что-то действительно зловещее.

Вот тогда-то – Алиса давно уже изучила Котова – приходилось ждать по-настоящему чего-то страшного.

Кашалот, снова облизнув губы, чуть повысил голос:

– Так что ты определись с тем, как ты будешь отдавать мне долги. Думаю, их накапало не так мало... а если учесть проценты, то очень даже приличная сумма...

– И ты спустя несколько минут после смерти дочери можешь рассуждать о процентах? – презрительно проговорила Смоленцева.

– Не заговаривай мне зубы... Твой долг составлял чистыми триста двадцать «тонн», с тех пор он примерно удвоился, так что... шестьсот пятьдесят тысяч долларов. Вот так. Ты сама выбрала такую дорожку, так что думай, как за эту дорожку платить.

Алиса, привстав, попыталась что-то возразить, но язык ее не слушался, и она смогла только пролепетать:

– Как же я тебе их... если я под стражей... а потом, может... буду под след...ствием?..

Котов заметил ее движение, но сопровождающих его слов словно и не слышал – и дослал, как боксер досылает последний удар в лицо своему измочаленному и неоднократно валявшемуся в нокдауне сопернику, чтобы на этот раз нокаутировать его:

– А если у тебя будет что сказать мне о смерти моей дочери, звони мне. Поговорим обо всем.

И вышел.

Алиса с трудом перевела дыхание.

Размышлять над последними словами Филиппа Григорьевича особенно не приходилось: Котов просто предлагал сдать ей Свиридова в обмен на отсрочку по долгам. Или просто их списание.

...По всей видимости, Кашалот хотел считать, что именно Свиридов стрелял в его дочь, и даже то, что сама Лена перед смертью заявила, что Владимир только пытался спасти ее, не убедило всемогущего короля калининградской мафии...

* * *

Владимир Свиридов был арестован через три часа после того, как к нему в квартиру приходила Анжела. Нет, он был арестован не на квартире... он был арестован в больнице, куда приходил навестить Алису и справиться у нее о ее самочувствии.

Возможно, именно по приказу Кашалота Владимира арестовали прямо в палате – показательно, с прелюдией и живописной мизансценой, венчающей слова: «Гражданин Свиридов, вы арестованы». Для того, чтобы Алиса видела все собственными глазами и знала: теперь ей легкой жизни не будет.

Владимир просидел в КПЗ положенные по закону семьдесят два часа, а потом ему было предъявлено обвинение в убийстве Котовой Елены Филипповны, и он был переведен в следственный изолятор.

Здесь его – вероятно, тоже показательно – водворили в камеру с тремя уголовниками. Вероятно, тоже по приказу Кашалота, который и на зоне имел огромное влияние – не будучи при этом вором в законе – и мог легко к любому заключенному или подследственному подсунуть своих живодеров-беспредельщиков.

Так вышло и на этот раз.

Владимир, который не мог нормально выспаться вот уже третьи или четвертые сутки, был огорчен не столько тем, с каким асоциальным контингентом ему придется дышать одним воздухом, сколько тем, что, по всей видимости, не удастся отоспаться и здесь.

...При появлении Владимира обитатели камеры медленно слезли с нар. Один из них, толстый упыревидный гориллоид с татуированным лысым черепом, окинул Свиридова коротким недобрым взглядом и проговорил:

– А, бля... в цвет. Где там у нас домино?

– Зачем тебе домино, Череп?

– А Дуньке в зубало вставлю, а то, смотрю, у него грызло такое правильное... все зубки на месте. Работу плохо выполнит... по минетному профилю.

Урки хохотнули.

– Говорят, ты, мил человек, тут по «мокрухе» прописан, – сказало существо неопределенного пола с острым носиком и маленькими крысиными глазками. – Деваху замочил, так, да? Нехорошо это.

– Да зачехли хлеборезку, – буркнул татуированный здоровяк Череп. – Чего с Дунькой базар таращить? Ишь какие булки раскатал, крот! Зажирел.

И он, протянув руку, попытался было хлопнуть Свиридова по заду, но тот быстро посторонился, и пятерня Черепа только хватанула зловонный спертый воздух камеры.

– Вы вот что, – осторожно сказал Свиридов, – дайте мне поспать влегкую... уже третью ночь не удается. Да еще и бодун подколбашивает.

– Да не парься ты, слышь, – сказал Владимиру третий и медленно приблизился к нему. – Выспишься еще. А на Черепа ты не смотри... он совсем темы не просекает.

Этот третий был самого зловещего вида: синее, болезненное небритое лицо, выбитый левый глаз, зубы через один. На своем тощем кадыкастом горле он держал костлявую кисть, больше похожую на куриную лапку, чем на нормальную человеческую руку.

– Вот и хорошо, – сказал Владимир, – тогда кому-то из вас придется уступить мне место.

– У параши свободно, – сказал Череп, а похожий на крысу человечек захохотал, оценив этот венец юмора: параши в камере следственного изолятора как раз и не было.

Владимир вздохнул и, прислонясь к стене, довольно миролюбиво произнес:

– Я смотрю, у тебя, гражданин Череп, сил больше всех... беспокойный ты какой-то: то домино ищешь, то КВН тут устраиваешь, то просто куражишься. От избытка сил, наверно. Так что, я думаю, ты не будешь в претензии, если я лягу именно на твою шконку.

И он без дальнейших разглагольствований, до которых был большой охотник, лег на место Черепа и преспокойно закрыл глаза. До онемевших от изумления Черепа и его крысевидного сотоварища донеслось спокойное дыхание их нового сокамерника. Только третий уголовник, одноглазый, сохранил абсолютное спокойствие, а на его обезображенном лице мелькнула жутковатая улыбка.

Лишь через несколько секунд Череп обрел дар речи. Он яростно, со свистом, выдохнул воздух из могучих легких, а потом, полыхнув на Владимира испепеляющим взглядом маленьких оловянных гляделок, перевел взгляд на одноглазого:

– Слышь, Есип... можно я его...

– Ну что ж, поучи, – спокойно согласился одноглазый, – а я посмотрю, каков из тебя учитель.

Крысевидный снова захихикал.

Получив разрешение, Череп двумя широкими шагами преодолел расстояние до Свиридова и, схватив Владимира за горло, что есть силы сжал пальцы и потянул на себя...

Владимир подался с неожиданной легкостью, как будто ничего не весил. Более того, создалось впечатление, что его тело спружинило и само подалось в сторону Черепа, да так, что лоб Владимира угодил прямо в плоский обезьяний нос уголовника.

Хрустнули хрящи, Череп взвыл и разжал пальцы на горле Володи. И тут же получил от Свиридова, находящегося от него вполоборота, удар такой силы и точности, что не успел издать и звука... Чавкающий звук издал только его лысый татуированный череп, который принял на себя стремительный выпад Владимира.

Вот, скажем, Витька Доктор мог бы много рассказать о таких ударах в голову, благо один из них преспокойно уложил центнер с гаком его туши на травке в дорожном кювете.

...Урка Череп отлетел так, словно его приложили по меньшей мере оглоблей, а если судить по последствиям – то и бревном. Его лицо тут же обильно залилось кровью – по всей видимости, Владимир проломил ему голову.

– Нехорошо беспокоить спящих, – хрипло сказал Владимир, рассматривая разбитые в кровь костяшки пальцев на своей правой руке.

Крысовидный тип издал дребезжащий гортанный крик, с которым воинственные племена обезьян объявляют о своих агрессивых намерениях, но вместо движения вперед попятился назад, а его сероватые обломанные ногти царапнули стену камеры.

Одноглазый засмеялся неприятным дребезжащим смехом, но вмешиваться не стал, и Владимир снова улегся на нары.

На крик крысовидного зека не замедлили явиться менты: в замке заскрежетал ключ, и двое вооруженных резиновыми дубинками сержантов ввалились в камеру.

Один из них, профилактически вытянув дубинкой продолжающего скулить у стены СИЗО крысовидного, ткнул ногой в бок Черепа и спросил:

– В чем дело?

Свиридов аж приоткрыл глаза: лично он был уверен, что сейчас его стащат с нар и будут метелить на общих правах с «Крысой» и одноглазым. А тут...

– Он хватал меня за горло и вообще вел себя как в детском саду, – произнес он.

– Ага... твоя работа, Свиридов? А ну-ка поднимайся, пойдем. Вставай, вставай с лежбища своего!

– Куда? В карцер, что ли?

– В одиночку тебя отправим, раз не умеешь себя вести, – грубо, но беззлобно сказал сержант. – Поднимай задницу! А этого... этого в медчасть надо. Ишь как башку рассадил....

...Гостеприимная «пресс-хата» для Владимира Свиридова провалилась.

* * *

Судебный процесс по делу о похищении и убийстве Елены Котовой начался через месяц после ее похорон.

На первом же заседании суда Владимир подтвердил свои показания, данные им несколько дней назад непосредственно после того, как он доставил тяжело раненную Лену в больницу. Он наотрез отказался признать себя виновным в инкриминируемом ему преступлении.

Глава 12

Три приватных разговора

Вечером того дня, в который состоялось первое заседание суда по делу об убийстве, в камеру к своему подзащитному Владимиру Свиридову пришел знаменитый в Москве адвокат Павел Евстафьев.

Павел Евстафьев совершенно не походил на своего брата Маркина-Моська – ни внешностью, ни манерами, ни голосом, ни осанкой. Впрочем, как выяснилось, у них были разные матери, и потому такая несхожесть двух единокровных (т. е. имеющих общего отца) братьев не казалась удивительной.

Павел Евстафьев, в полную противоположность своему невзрачному, блондинисто-рыжему и низкорослому братцу, был высокий породистый брюнет с красивым самоуверенным лицом и такого атлетического сложения, что ему более приличествовало работать охранником в элитной коммерческой структуре или штатной единицей спецназа ФСБ, чем адвокатом.

Впрочем, каждый, кто слушал больше минуты его неторопливый бархатный баритон, великолепно поставленный и интонированный, понимал, что перед ним – очень квалифицированный и прекрасно знающий цену себе и другим ас столичной адвокатуры.

Он приехал в Калининград по просьбе своего брата и тут же заявил Владимиру, что, вне всякого сомнения, не сумел бы выкроить времени для него, Свиридова, в своей загруженной московской практике, если бы не личная просьба Вячеслава. То бишь Моська.

Евстафьев подчеркнул, что он глубоко признателен Владимиру за то, что тот сделал для его взбалмошного и беспокойного родственничка, а потом, понизив голос, добавил:

– Если мне не изменяет память, последним вашим местом работы была служба безопасности олигарха Маневского, не так ли? Помню, тогда шли большие пересуды, а отдельные граждане из Администрации Президента намекали мне лично, чтобы я отказался от защиты сотрудников «секьюрити» Маневского, дабы не иметь значительных проблем.

– Да, было дело, – сказал Владимир. – Но вот теперь все повернулось по-другому, и я оказался в незавидной роли экс-официанта бандитского ресторана, привлеченного к суду за похищение и убийство.

– Откровенно говоря, я очень удивился, когда узнал, что вы находитесь в Калининграде. В столице есть много людей, которые готовы навестить вас или послать людей. Сами понимаете, что в таком случае вам не потребовались бы услуги московского адвоката. Хватило бы услуг и калининградского похоронного бюро.

...И вот теперь Павел Евстафьев вошел в камеру Влада уверенным твердым шагом и, проследив, чтобы дверь камеры тщательно закрыли, уселся и, положив на колени черный кейс, произнес:

– Сегодня на суде ты держался неплохо. По-моему, на граждан присяжных заседателей ты произвел неплохое впечатление. Даже если учесть, что им, вероятно, презентованы неплохие суммы от Котова.

– Всем?

– Я навел справки. Не все берут. В частности, нам повезло, что обвинение ведет зампрокурора Скляров, который не подчинен непосредственно губернатору области и потому не имеет особых прихватов с Котовым. Более того, мне кажется, что отношения Склярова и Котова далеки от идеальных.

– Откуда такая информация?

– Это моя профессия – среди всего прочего добывать такие факты, которые могли четче вырисовать ситуацию и спрогнозировать возможное ее развитие. В конституционных рамках и вне оных.

Евстафьев вынул из кейса маленький диктофон и проговорил:

– Но что меня особенно беспокоит, так это поведение... Смоленцевой. Твоей жены. Я не могу сказать, что она говорит совсем уж не то, что бы нам хотелось, но тем не менее прослушай еще раз ее сегодняшнее выступление на суде.

– Да я и так помню каждое слово.

– Тут важны не столько слова, сколько интонации и ее манера себя держать. Одним словом – прослушай.

Свиридов кивнул.

Евстафьев включил диктофон, и послышался четкий, хоть и несколько хрипловатый и приглушенный голос Алисы:

«...Я уже говорила о тех обстоятельствах, которые сопровождали мою со Свиридовым поездку на дачу. Свидетель защиты уже подтвердил, что Свиридов попросил у него ключи от дачи, которая находилась в закладе, и сказал, что гарантирует порядок и возвращение ключей через два-три дня. Свиридов находился не в самом благополучном душевном состоянии после того, как его в буквальном смысле вышвырнули с работы... присутствующий здесь гражданин Вейсман подтвердит, что обстоятельства, приведшие к этому увольнению, были не самыми ординарными и... скажем так, радужными. Мы уехали с ним на дачу и прожили там двое суток – до самого момента, как произошло это... несчастье.

– Хорошо, – послышался голос прокурора Склярова, – остановитесь на том, что вы показали касательно происшествия в пляжном домике.

– Я пошла на пляж, в то время как Владимир поехал за продовольствием в ближайшую деревню...

– Во сколько он уехал?

– Примерно часов в шесть, в начале седьмого. Да, где-то минут пятнадцать седьмого.

– То есть в шесть часов вечера пятнадцатого сентября он был на даче?

Пауза. Потом голос Алисы не очень уверенно ответил:

– Да.

– Кто может это подтвердить?

Снова пауза и тягостное молчание. Потом голос Смоленцевой ответил:

– Вероятно, никто. На дачах в те два дня было пустынно... дни будние, все в городе на работе.

– Так что вы единственная, кто может подтвердить, что в шесть часов Свиридов был на даче, а не в городе, скажем, когда именно в это время происходила...

– Протестую! – послышался спокойный голос Евстафьева. – Обвинению не следует валить в одну кучу...»

– Так, это не столь важно, – проговорил адвокат, ставя перемотку вперед. – Вот здесь... слушай.

«– ...Что касается происшествия в пляжном домике, – раздался голос Алисы. – Примерно около половины седьмого вечера я пошла на пляж. Мое внимание привлекли какие-то хлопки из домика, и я вошла туда... Потому что знала, что домик заброшен и там никого не было в течение всего времени нашего пребывания на даче. Там я увидела Лену Котову, которая упражнялась в стрельбе... вон лежит то, по чему... точнее, по кому она стреляла. Она была сильно пьяна. Это подтвердила экспертиза. Когда она увидела меня, то начала ругаться и угрожать, а потом просто-напросто выстрелила в меня. Я потеряла сознание. Но, уже отключаясь, я услышала второй выстрел. Очевидно, это был тот самый выстрел, который оказался смертельным для Лены. Больше я ничего не помню... я очнулась на руках у Свиридова, который затем с помощью Маркина оказал мне и Лене первую помощь и перенес меня на дачу. Лена подтвердила все это уже после того, как Владимир отвез ее в больницу.

– То есть вы не видели момента выстрела в Котову и не можете поручиться за то, что стрелял в нее не Свиридов?

– За это уже поручилась сама Котова».

Евстафьев выключил запись и произнес:

– Когда речь заходит о ключевых моментах, Смоленцева теряется и производит не самое благоприятное впечатление. Хотя при первой встрече, когда ее еще не выпустили из следственного изолятора, она произвела на меня впечатление умной, холодной и уверенной в себе женщины.

– Я доверяю ей, – просто сказал Владимир.

Адвокат внимательно посмотрел на него и после недолгого молчания произнес:

– Вот как? А вот я, напротив, не склонен до конца доверять никому, кроме клиента. Никому – и особенно женщинам.

* * *

В то же самое время черный «Хендэй соната» подъехал к трехэтажному белокаменному особняку Филиппа Григорьевича Котова с разбитым перед ним садом.

За рулем была... Алиса Смоленцева.

Охранник у дверей аж онемел, увидев, кто пожаловал в гости к его хозяину.

– А... Алиса? – запинаясь, проговорил он.

– Открывай, Меркул, открывай! – лениво, словно не происходило ничего экстраординарного, проговорила Смоленцева и краем глаза посмотрела в огромное, метра на три с половиной, зеркало на самом входе: ничего не скажешь, хороша. Даже слишком хороша для такой жирной свиньи, как Котов. – Хозяин-то дома?

– Дома, дома... Одну минуту... я должен позвонить шефу наверх.

– Ну, доложи ему обо мне. Скажи: приехала по важному делу, не терпящему отлагательства. Так и скажи.

– Отга... отла-га-тельства, – не без труда повторил охранник. – Щас... Фил Григорич, это Меркулов. Есть идти на... то есть я хотел сказать, что я не могу туда идти, к вам Смоленцева.

– Кто-о-о-о! – взревел Кашалот так, что стало слышно даже Алисе, стоявшей в трех метрах от привратника.

– Говорит, что по важному делу, не терпящему отла... лага...

– Отлагательства, – подсказала Алиса.

– Вот-вот. Так пускать или нет? Понял. Та-а-к, Алиска... надо тебя обыскать.

– Только смотри не очень лапай, – грубовато сказала Смоленцева.

Меркул понимающе усмехнулся:

– Как же, наслышан... там у тебя муженек нарисовался какой-то дико навороченный. Слыхал, как он там в СИЗО Черепу чуть его главное достоинство на черепки не порушил. Ладно... не приревнует.

– К тебе – конечно, не приревнует, болван, – высокомерно сказала Алиса, в то время как ладони охранника скользнули по ее телу.

...Через несколько минут Смоленцева уже входила в огромный, роскошно обставленный дорогущей вычурной мебелью кабинет хозяина дома.

Последний встретил ее подозрительным взглядом сощуренных маленьких глаз, а сидевшая на его жирных коленях Анжела демонстративно поднялась и села к Алисе спиной.

Котов покосился на жену и сказал:

– Выйди.

– Нет, пусть она останется, – произнесла Алиса и, не дожидаясь приглашения, уселась напротив Котова в глубокое кресло, а потом закинула ногу на ногу таким роскошным жестом, что Кашалот поперхнулся табачным дымом и мучительно закашлялся.

– Я хотела предложить тебе, Фил, небольшую сделку, – без всяких предисловий начала она настолько свободно и непринужденно, что Анжела, которая продолжала показывать Смоленцевой свою спину, едва прикрытую какой-то полупрозрачной распашонкой, повернулась к ней и взглянула с какой-то странной смесью презрительного любопытства и боязливого волнения.

– Сделку?

– Совершенно верно. Я хорошо запомнила наш разговор пятинедельной давности... тогда, в больнице. Хотя ты сегодня и не был в суде, я знаю, что тебе доложили о происходящем. Уверена. Так вот, драгоценный Филипп Григорьевич... я всегда знала тебя как человека, который всеми способами насаждал правду. Пусть эти способы были несколько грубоваты, но тем не менее цель всегда оправдывала средства. По крайней мере, если судить по твоим понятиям.

В голосе Алисы не было ни малейшей иронии, и это насторожило Котова, который в ответ на вышеприведенные слова, произнесенные любым другим тоном, давно призвал бы в свидетели всех чертей и вышвырнул бы наглеца, дерзнувшего обратиться к нему с такой речью, вон из своего дома. И хорошо еще, если живого.

– Одним словом, – сказала Алиса и снова перекинула одну ногу через другую; но на этот раз Кашалот не обратил на ее движение ни малейшего внимания, – я готова дать показания против Свиридова, но... ты великодушно умножишь на ноль мой тебе долг, то бишь те шестьсот с хвостиком тысяч. Ты же знаешь, что будет с любым числом, сколь бы велико оно ни было, если его умножить на ноль?

Алиса постучала длинными точеными пальцами по витому подлокотнику кресла и с удивившей ее саму наглостью проговорила:

– Ну, так как тебе мое предложение?

На бугристом лбу Кашалота собрались вертикальные складки. Потом они на секунду разгладились, но лишь для того, чтобы трансформироваться в горизонтальные.

– Значит, ты не желаешь больше покрывать своего муженька? – наконец произнес он.

– Я подумала и решила, что игра не стоит свеч. В наше время надо мыслить рационально. Я расскажу суду то, что было на самом деле, а мотивирую изменение своих показаний тем, что прежде защита, в лице господина Евстафьева, давила на меня.

Кашалот облизнул толстые серые губы, похожие на узкие ломти плохо выпеченного пирога из второсортной муки, и хрипло произнес:

– Так, значит, теперь ты заявишь, что это Свиридов убил мою дочь?

– Да. Когда я настаиваю на его алиби и говорю, что сама Лена отрицала, что он стрелял в нее, мне не очень-то верят. То есть делают благожелательное лицо, но все равно скептически хмыкают. Это в лучшем случае. А в худшем... Например, сегодня какой-то милый молодой человек из одной из подконтрольных тебе шаек... то есть я хотела сказать – коммерческих фирм, выкрикнул: «Ты еще добрешешься, сучка!» И я думаю, что это довольно сдержанное выражение тех чувств, которые питает ко мне братва.

– В самом деле? – ядовито спросила Анжела, которая выглядела довольно потерянно. Одна мысль не давала ей покоя – тревога о судьбе миллиона, о местонахождении которого, вероятно, знал только один Свиридов. А тут Алиса говорит, что готова сдать его – и перечеркивает эту информацию о миллионе жирной и циничной чертой!

– Ну да, – беспечно ответила Алиса, – откровенно говоря, я удивлена, что до сих пор жива. Я подумала, что если доберусь до тебя, Филипп, в целости и сохранности, то, значит... сам бог велел мне поступать так, как я поступаю сейчас.

– Значит, это все-таки Свиридов убил Лену? – спросил Котов.

– А ты в этом не уверен? Почему же тогда ты так хочешь, чтобы его засадили за решетку?

– Потому что я знаю, чувствую нутром, что он не может быть непричастен ко всему этому кошмару!!!

– Но в то же самое время ты не уверен, что он главный виновник. Ты не уверен, что это именно он не только тот, кто стрелял в Лену, но еще и тот, который так гениально просто надул всех твоих спецов вкупе с фээсбэшниками и забрал-таки из мусорного контейнера миллион баксов!

Произнося последние слова, Алиса повысила голос и взглянула на Анжелу так выразительно, что ту буквально скрючило от злобы и тревоги.

И потому она не могла удержаться от того, чтобы не вложить в свой немедленный ответ весь сарказм, на который только была способна:

– А что это ты смотришь на меня? Уж не думаешь ли ты, что и меня следует сдать в компании со Свиридовым, потому что обнаружить у меня миллион примерно столько же шансов, как и у него?

Если это и был контрудар, то очень неудачный и нанесенный крайне не к месту. Котов обернулся и, сверкнув на жену маленькими красными глазками, рявкнул:

– А тебя кто спрашивает? Вот когда я попрошу твоего совета... в чем я очень сомневаюсь... тогда и будешь говорить!

Алиса улыбнулась и произнесла:

– И вообще... судя по всему, твои следаки мало что вытрясли из Владимира, раз ты так охотно хватаешься за мое предложение... только не говори, что ты недоволен!!! Ведь если я скажу то, что уже давно сказала бы, будь ты немного мудрее и рассудительнее, то это может стать той ниточкой, за которую можно размотать весь клубочек. Да и вообще... я всегда считала, что у тебя есть спецы, которые самого невиннейшего из людей заставят признаться в том, что это именно он устроил дефолт семнадцатого августа, убил президента Кеннеди, закатал в асфальт Сеню Быка и украл тыщу рублей из кассы экономической взаимопомощи при управлении государственных богаделен.

– Так-то оно так, – пробасил Кашалот, – только этот Свиридов прошел слишком хорошую школу. Да он в первый же день в СИЗО отправил в реанимацию Леху Черепа, даром что тот КМС по боксу и отморозок, каких поискать! У него до сих пор речь не восстановилась... язык ворочается, как дерьмо в заднице при запоре. Ни бэ ни мэ...

– У него с речью и раньше не ахти было, – заметила Алиса.

– Но сейчас-то совсем никак. Говорят, у этого Свиридова удар правой, как у лошади копытом. Ну, еще бы... я как прочитал его досье, из Москвы привезенное, так ахнул! Такой букет, е-мое! Даже в федеральном розыске был... и Интерпол на уши ставил!

– Да, ты такой чести не удостоился, – холодно сказала Алиса. – В общем, так: когда суд закончится, а после того, что я скажу завтра, он может закончиться только с одним исходом... так вот, сразу после этого я покидаю Калининград. Понятно?

Котов поднял на нее задумчивый взгляд и только после довольно длительного молчания заговорил:

– И все-таки я до конца не понял: зачем ты сдаешь Свиридова, если почти полтора месяца его защищала? Ведь я почти уверен, что ты сама точно не знаешь, кто стрелял в Лену.

– Не удивлюсь, если и сама Смоленцева! – сказала Анжела, но ее не услышали.

– Сложно ты стал разглагольствовать, Котов, – отозвалась Алиса. – Даже на человека стал больше похож. А что касается меня и Володи... так его дело все равно пропащее. А я не жена-декабристка, чтобы за своим благоверным идти на каторгу и на смерть. И еще... мне все надоело, – хрипло и громко проговорила она. – Надоел этот город, где в каждом углу торчит по твоему бандиту! Я хочу вырваться отсюда любой ценой, слышишь... любой ценой!!! Ты меня понимаешь, Филипп?

– Да, – серьезно ответил тот. – У тебя все?

– Все.

– Хорошо. Нет времени на раздумья... я принимаю твое предложение.

– Только... только дай мне слово, что я... что я уеду из этого города живой.

Котов рассмеялся:

– Ну, такое слово ты проси у бога! А что касается меня... – он сразу посерьезнел, – так я даю тебе слово в том, что если что с тобой случится, то ни я, ни мои люди не будут к этому причастны. Но это все при условии, если ты скажешь то, что обещала.

Скорчившаяся на диване Анжела буквально позеленела, услышав этот спокойный, равнодушный голос человека, который умеет держать свое слово.

– Скажу. Боюсь, что некоторое из того, что я расскажу на суде, тебе не понравится. Но ничего... послушаешь. Потому что все это правда, – тихо сказала Смоленцева, вставая. – Все остальное – завтра.

Котов окинул взглядом ее великолепную фигуру, затянутую в узкое платье, с короткой накидкой на изящных плечах, подался в ее сторону всем телом и сказал, уже не пряча в глазах огоньки откровенного желания:

– А если хочешь поговорить конкретнее... так давай поднимемся наверх.

«Как раньше», договорили его красные похотливые глазки. Алиса прекрасно поняла, что он хотел сказать этими словами и этим липким, зазывающим тоном... Ее передернуло от отвращения при одной мысли о том, что с этим человеком она не так давно, до нового появления в ее жизни Влодека...

– Нет, не надо! – срывающимся голосом быстро сказала она и, повернувшись, вышла из кабинета Котова...

* * *

– Какие же вы, мужики, скоты!

Котов обернулся: Анжела, бледная, как мел, с трясущимися руками, стояла в двух метрах от него и смотрела самым презрительным и яростным взглядом, который только можно представить у ущемленной в самых светлых чувствах женщины.

...А самые светлые чувства у Анжелы Котовой всегда были жадность и тщеславие.

– А ты, Котов, так и вообще последний осел, если позволяешь облапошить себя этой пиз... шала... этой драной сучке! – наконец нашла достойный эпитет для Смоленцевой мадам Котова.

– В чем дело?

Котов поднялся и, развернувшись градусов этак на сто, пристально посмотрел на разгневанную жену. То, что он поздним вечером лишний раз оторвал свою толстую задницу от дивана, выглядело из ряда вон выходящим явлением...

– В чем дело, ты спрашиваешь... В чем дело?! А в том, что тебя доят, как последнего козла! Впрочем, ты и есть козел... уставился на эту стерву! Только и думаешь, как бы ей засадить поглубже, а Свиридова засадить на подольше... этак на «пожизняк»! А тебя просто доят!

Бесспорно, козлы не являются самым лучшим дойным скотом, но Котов не разбирался в сельском хозяйстве, и потому лексика жены и особенно ее тон произвели на него достаточное впечатление.

– Ты о чем? – быстро спросил он.

– Ты думаешь, что она хочет сдать Свиридова только для того, чтобы спасти свою шкуру и избавиться от долгов?

– Да, а что? – тревожно проговорил Котов. В словах пепельно-бледной Анжелы, которая, кажется, переступила грань, за которой начинает фонтанировать откровенная истерика, ему почудилось что-то зловещее.

– А то, что она, наверно, просто обнаружила «лимон», который надо было делить на четырех человек... и теперь хочет кинуть Свиридова... выключить его из числа... из числа... – Анжела задыхалась, – из числа пайщиков, как Лену и...

Тут она осеклась, очевидно, поняв, что в пылу гнева сказала лишнее.

Но Котов подскочил к жене и, схватив ее за руку так, что она вскрикнула от боли, проговорил медленно и тихо:

– Что ты сказала?

– Я... отпусти, мне больно...

– Что ты сказала про миллион и четырех пайщиков? Что ты сказала?!

Анжела попыталась было вырваться, но в пухлых пальцах Котова была немалая сила: сейчас эту хватку, думается, не сумел бы разжать даже Владимир Свиридов.

Котов буравил жену пронизывающим взглядом налившихся кровью маленьких бычьих глазок и тяжело, с присвистом, сопел, ожидая ответа.

И Анжела поняла, что если будет молчать и дальше, то от Филиппа Григорьевича можно будет ожидать что угодно.

– Я сказала, что Смоленцева хочет обмануть тебя. Вероятно, сейчас тот самый миллион, который ты заплатил за выкуп Лены, у нее. Она нашла, куда его спрятал Свиридов, и решила ни с кем не делиться. Может, он сам сказал, куда его спрятал... доверял ей... Нашел, кому доверять... – Котова попыталась было рассмеяться, но вместо этого из ее горла вырвался резкий каркающий звук, словно разодравший ей гортань.

Котов в бешенстве тряхнул жену еще раз:

– А что ты сказала про четырех пайщиков... и про Лену? А? Говори, паскуда!

Анжеле стало страшно – в таком чудовищном гневе она еще никогда не видела мужа.

– Все было не так... ты не понял...

– Каких пайщиков? – тихо и внятно проговорил он. – Ты что-то говорила о четырех пайщиках, которые должны были поделить между собой миллион. Свиридов, Смоленцева... и... ты сказала, что Лена...

Анжела перебила его – она поняла, что если сейчас не перебьет, то уже не посмеет перебить и он будет говорить до тех пор, пока не припечатает ее этими падающими как свинец тяжелыми словами...

– Я хотела сказать, что... раз так все обернулось, то ты должен знать...

– Что я должен знать?

Анжела, наконец-то, вырвала свою руку из его побелевших пальцев и, растерев онемевшее запястье, забормотала, не глядя на Филиппа Григорьевича... да и вообще не видя ничего вокруг себя из-за неистового головокружения:

– Это было... не на самом деле... Лену никто не похищал. Она сама... сама разыграла все это... потому что ей нужны были деньги, а ты... мало давал... она сама присмотрела исполнителя, и мы... договорились, что она уедет со Свиридовым на дачу... на ту самую, на которой она... вот так... погибла...

Котов молчал. И потому Анжела, боясь его реакции на свои кошмарные, губящие ее слова, продолжала выцеживать из себя жуткую правду:

– Свиридов... позвонил тебе... и... потом ты все знаешь. Никто ее не похищал... она сама хотела... А дальше... дальше я не знаю, что произошло там, в этом дачном домике. Наверно... наверно, Свиридов застрелил ее, чтобы... не знаю. Он сам обвинял меня в том, что это я... как будто я что-то насчет Лены... распорядилась... распо...

Анжела совсем запуталась в словах, ее ноги свело пароксизмом непреодолимого ужаса...

Котов продолжал молчать. Потом тряхнул массивной головой и направился к письменному столу – огромному, роскошному, необъятных размеров, метра три в длину. Сел за него, зачем-то медленно, словно с усилием, выдвинул верхний ящик, потом снова задвинул.

– Это правда? – наконец спросил он.

– Правда, – быстро ответила Анжела и сама поразилась мгновенности и четкости своего ответа.

– Значит, правда? – пробормотал Филипп Григорьевич и снова медленно выдвинул верхний ящик стола. – Значит, эта сука Ленка сама заварила кашу... а потом не расхлебала?

– Она говорила, что ты... мало даешь денег, что надо...

– То есть ты считаешь, что она, Лена, более виновна, чем ты? Так?

– Не знаю... она... да... то есть нет...

– Так отправляйся к ней обсудить этот вопрос, – спокойно и раздельно произнес Котов и вынул из верхнего ящика «вальтер» крупного калибра.

Анжела, закричав, бросилась на пол, но сухой щелчок выстрела оборвал ее голос...

– Теперь осталось только двое пайщиков. М-да... завтра на суд придется другую бабу взять. Кристинку, что ли, – глухо проговорил Кашалот, не глядя на труп жены, и снял трубку телефона, чтобы вызвать охрану.

Глава 13

Неожиданный свидетель

– Я вызываю свидетельницу Смоленцеву.

Алиса встала со своего места и, высоко вскинув голову, прошла меж рядами под скрещивающимися взглядами присутствующих в зале очевидцев судебного процесса.

Она окинула быстрым взглядом зал, остановилась на Котове, который тер мясистый подбородок и, кажется, сильно нервничал, и отметила, что Анжелы с ним рядом нет.

Она поймала на себе холодный взгляд адвоката Евстафьева и затем произнесла негромким, хрипловатым, словно чуть надтреснутым голосом:

– Я хочу изменить свои показания.

При этих словах сидевший на скамье подсудимых Владимир Свиридов, бледный, небритый, с застывшим взглядом, медленно поднял голову и посмотрел на Алису взглядом, в котором высветилось искреннее изумление, если еще не перетекшее в шок потрясения, то только потому, что он еще не до конца осознал сказанное.

– То есть... как это – изменить? – пробормотал он и чуть подался вперед, словно хотел получше расслышать то, что будет говорить его жена.

При словах Смоленцевой по залу прошелестел легкий шум. Судья призвал к порядку и, обратившись к Алисе, проговорил:

– Значит, вы утверждаете, что хотите изменить ваши первоначальные показания?

– Да.

– С чем это связано?

– С тем, что я хочу изменить свои показания, – упрямо повторила Алиса.

– Хорошо. Что же вы хотите сообщить суду?

– Я хочу сообщить, что мне известно имя убийцы и обстоятельства преступления.

Владимир посмотрел на Алису с каким-то придавленным, недоуменным смятением.

– Тогда сообщите все это суду.

– Что же тут сообщать? – медленно выговорила Смоленцева. – Что же тут... сообщать? Убийца сидит там, где ему и положено сидеть – на скамье подсудимых!

И она в высшей степени выразительно посмотрела на того, кто уже не сидел, а в замешательстве привстал со скамьи подсудимых и, подняв руку, срывающимся голосом выдавил:

– Да что... что же ты такое говоришь, Алька? Что же ты делаешь? Мы же... мы же...

– Я говорю правду, – жестко перебила она его и послала второй многозначительный взгляд, в глубине которого корчился отчаянный, холодный вызов. – Я делаю то, что должна была делать здесь: говорить правду, только правду и ничего, кроме правды.

Свиридов встал со скамьи и, выпрямившись, проговорил с горькой, недоуменной укоризной:

– И сколько же тебе заплатил Котов, чтобы ты изменила свои показания?

– Подсудимый!!! – рявкнул судья. – Немедленно сядьте!

– Не надо торопиться. Сесть я всегда успею, – словами Жоржа Милославского из «Иван Васильевич меняет профессию» саркастично ответил Владимир. – Особенно стараниями многоуважаемого Филиппа Григорьевича.

В зале полыхнуло негодование. Котов приподнялся и гаркнул на весь зал густейшим басом:

– Эй, ты, мудила! Задрай табло, сучара бацильная! И моли бога, падла, чтобы тебе с «пожизняка» откинулось на «вышку», а то, бля, на киче тебе нормальковая зоновская параша «Флер оранжем» и там типа «Шанель номер шесть» покажется, после того как я маляву двину, какой дорогой гость прибыл, бля! Если тебя до тюрьмы довезут, баклана!

– Гражданин Котов, попрошу вас выбирать выражения в зале суда! – повысил голос судья.

Кашалот хотел сказать еще что-то, но сидевшая рядом с ним яркая дама с расстроенным бледным лицом и – тем не менее – аккуратно наложенной дорогой косметикой схватила его за руку (вероятно, упомянутая им Кристинка), а Медведев – за вторую, и почти насильно усадили на место.

Судья дождался относительной тишины и произнес:

– Продолжайте, свидетельница Смоленцева. Расскажите суду подробно, что же произошло вечером двадцать четвертого августа этого года в пляжном домике близ дачного кооператива «Календула».

– Алиса, что ты делаешь? – тихо спросил Владимир, снова привстал со скамьи, а потом вцепился в решетку, которой был отгорожен от зала, и – вероятно, неожиданно для самого себя – тряхнул ее с такой силой, что с потолка сорвался целый пласт штукатурки.

К Свиридову тут же бросились двое охранников в камуфляже и, грубо схватив за руки, попытались было усадить на лавку... Но тут его лицо перекосила гримаса животной злобы, и один охранник, как щенок, полетел в левую сторону, а другой – в правую, попутно пересчитав головой несколько кресел.

– Взять!!! – проревел судья, поднимаясь во весь рост на своем председательском месте.

На Владимира, уже безвольно опустившегося на скамью, кинулось сразу несколько ментов. Они повалили его на пол и, заломив руки за спину, несколько раз отечески напутствовали пинками под ребра и по почкам. Финальным аккордом стал удар дубинкой прямо по голове, отчего глаза подозреваемого в убийстве помутнели и обессмысслились жуткой оглушающей болью.

– Поднимите его! – приказал судья.

Свиридова подняли и, грубо встряхнув, как мешок с отрубями, поставили на ноги. Бледное лицо его было окровавлено, из угла рта вытекала тонкая струйка крови... Он поднял глаза на пепельно-серую, конвульсивно выпрямившуюся свидетельницу – свою собственную жену! – обвиняющую его в убийстве, и медленно, едва слышно выговорил:

– Что же ты делаешь, Алька...

Губы Смоленцевой дрогнули и, громадным усилием воли справившись с собой, она безжизненным, стылым голосом произнесла:

– Ну что ж... так надо.

Губы дрогнули еще раз, и если бы главный судья и все собравшиеся в зале, да и сам подсудимый, поднесли бы в этот момент ухо к этим губам, то они услышали бы слетевшее неслышно, как паутинка, как колыхание умирающего в жарком мареве ветерка:

– Так надо, Влодек...

– Продолжайте, свидетельница Смоленцева.

– Я должна сказать вам, что мне известно имя убийцы. Я могу рассказать, как он убил Елену Котову. Я в самом деле два дня прожила с Владимиром на даче, но я не подозревала, что совсем недалеко от нас, в ста метрах, он поселил еще одну женщину. Она, кстати, пользовалась полной свободой, потому что в тот момент, когда я ее застала, она стояла с пистолетом в руках и стреляла в портрет Свиридова... это вы уже слышали.

– Одну минуту! – перебил ее обвинитель – прокурор Скляров. – То есть вы утверждаете, что Котова была свободна? Это в самом деле так, в этом ваши показания не меняются?

– Нет.

– Чем же теперь вы объясняете ее свободу?

– Я не объясняю ее ничем – я просто рассказываю все, как было. То, как она выстрелила в меня, я уже рассказывала, и все зафиксировано в протоколах. Но перед тем, как я потеряла сознание, я успела увидеть и запомнить убийцу. Это был Свиридов. Он стоял на пороге с пистолетом, и пистолет еще дымился.

Владимир поднял на Алису бледное лицо и хотел было что-то сказать, но Евстафьев жестом велел ему замолчать.

– Все последующее происходило именно так, как я уже рассказывала: Свиридов оставил меня в доме, а сам повез Лену в больницу.

– Ваша честь! – проговорил Евстафьев, обращаясь к судье. – У меня есть несколько вопросов к свидетельнице. Смоленцева, значит, вы утверждаете, что именно мой подзащитный стрелял в Котову?

– Да.

– В то время как сама Котова стреляла в вас, не так ли? Вы не можете этого отрицать, потому что экспертиза уже показала: все было именно так.

– Да.

– Каков же был временной интервал между двумя выстрелами – котовским и якобы свиридовским?

– Точно такой же, как я и говорила раньше: не более секунды.

– Таким образом, если встать на вашу точку зрения, Свиридов мог стрелять в Котову только по одному мотиву: спасти вам жизнь. Ведь Котова могла выстрелить и второй раз, и на этот раз более удачно, не так ли?

– Да, – тихо проговорила Алиса, но ее тихий голос был заглушен могучим баритоном Склярова:

– Протестую! Адвокат оказывает давление на свидетельницу и...

Свиридов не стал слушать продолжения гневной речи Склярова: он просто рассмеялся – беззвучно и горько.

...Что ж, вот теперь в самом деле все. Главный свидетель обвинил в убийстве его, Владимира, и даже великолепное красноречие Евстафьева не поможет здесь, в вотчине Кашалота, где все судьи если не куплены, то настроены благожелательно к обвинению, благо оно, это обвинение, представляет интересы одного из самых могущественных людей города. Слушать последующее словоблудие не имеет смысла: все равно его вина будет доказана.

Свиридов едва удержал себя от того, чтобы не встать и не сказать громко и отчетливо всем этим людям: да, я виновен... что ж, если даже самый близкий человек подтвердил, что убийца – это он, Владимир Свиридов, то ему ничего не остается, кроме как сказать: да, я виновен.

Но тут он увидел пылающее яростью красное лицо и шею Фокина, который, несмотря на жару, оделся во все черное... Увидел бледное, твердое лицо Евстафьева и его уверенный – даже теперь! – прямой и невозмутимый взгляд... Затем Владимиру попался на глаза Мосек, сидящий недалеко от Афанасия и рассматривающий все происходящее какими-то широко расширенными, словно удивленными, водянистыми глазами – и Свиридов устыдился мгновенного приступа малодушия.

За него борются, а он вздумал выкинуть белый флаг! И это после всего, через что он прошел!

Свиридов выпрямился и холодно, с любопытством, но без всякой злобы пристально посмотрел на Алису, которая продолжала говорить что-то, почти не шевеля едва тронутыми светлой помадой губами...

* * *

Адвокат Евстафьев был в недоумении.

Ему было совершенно ясно, что это дело, ведущееся безобразно, с многочисленными правовыми и процессуальными нарушениями, с дырами и замалчиваниями в протоколировании, – что это дело может в его нынешнем течении прийти только к одному, и вполне закономерному, финалу – Свиридов будет осужден.

...Только какие-то неумолимо веские, неопровержимые улики могут изменить ход процесса.

– Ну что? – спросил у него вошедший в кухню Мосек (Евстафьев поселился у брата, в его большой, пустой и безалаберной холостяцкой квартире). – Думаешь?

– Думаю. И думаю, что дело скверно. Вот чертова баба, мать ее!

Мосек покачал головой:

– Да, я не ожидал от нее такого. И причем... причем как убедительно она говорила! Как выпутывалась из самых твоих ловких... уловок. Если бы она с таким убеждением свидетельствовала в его пользу, то... наверно, эти тупоумные судьи и присяжные ей бы поверили. А тут... тут я едва сам не поверил в то, что именно Свиридов убил Котову. В состоянии аффекта, при смягчающих обстоятельствах, но убил!

– Они не учтут смягчающих обстоятельств, – сказал Евстафьев тоном, которым строгий отец говорит бестолковому сыну, что решенная тем задачка не сходится с ответом.

– Да какие там смягчающие обстоятельства, если они закрыли глаза даже на то, что сама Лена сказала... Ведь она сказала, что не Свиридов стрелял в нее! Сказали, что, дескать, она не отдавала себе отчета... неадекватное состояние...

– Если бы это дело слушалось в Москве, я бы задействовал все свои резервы и связи и смог бы вытянуть его даже в случае, если бы... если бы...

– Что – если бы?

– Даже если бы он в самом деле был виновен.

Мосек вздрогнул и, заморгав, проговорил, заглядывая в лицо брату:

– А ты что... уже сам начал сомневаться, что он...

– Да нет. Конечно, нет, – устало прервал его Евстафьев, – но просто меня раздражают эти тупые судебные рожи, у которых все давно запрограммировано, которые лишь делают вид, что пытаются уяснить себе ход процесса, но на деле мечтают только об одном: скорее бы сказать «виновен» и откинуться бы в холодок ничегонеделания.

В этот момент раздался звонок в дверь.

На лице Моська промелькнуло что-то напоминающее недоумение, потом оно перешло в легкое беспокойство, ну а затем он принужденно рассмеялся: вероятно, вспомнил анекдот про казаха Джумабая, рассказанный ему Фокиным примерно в такой же ситуации.

– Кто это может быть? – сухо спросил Павел.

– Понятия не имею... – Маркин взглянул на часы. – Половина десятого... Нет, я никого в этот час не жду.

– Все равно – иди открывай.

Слава боязливо поежился и сказал:

– Дай-ка твой «ствол» на всякий пожарный.

Адвокат извлек из пиджака газовый «ПМ» и, протянув брату, заметил:

– Я предпочел бы, чтобы открыл Свиридов, как в тот раз, про который ты мне рассказывал... когда с неофициальным утренним визитом пожаловала гражданка Котова А Эн.

– Н-да... предпочел бы, – пробурчал Мосек и пошел открывать дверь.

Впрочем, его тревоги оказались безосновательными: на пороге стоял не злобный лысый гоблин с арсеналом огнестрельного оружия и не гражданин милиционер с ордером на обыск в квартире и на арест ее хозяина.

А всего лишь средних лет растрепанная женщина, с какой-то авоськой в неухоженной красной руке, в бесформенном и безвкусном платье в цветочек. Из-под платья виднелись полные ноги в варикозных венах.

– Маркин здесь живет? – проговорила она довольно неприятным густым голосом, сиплым и потому имеющим почти мужской тембр.

– Здесь?

Баба подергала свободной от авоськи рукой за рыжие космы и, почему-то басовито захихикав, таинственно понизила голос и проговорила, заговорщицки подмигнув Моську:

– Брательник-то дома?

– А вы кто? – подозрительно спросил Слава, лелея за спиной символ гостеприимства – газовый пистолет системы «макаров».

– Я к вам по делу, – сказала женщина, – очень важному. Пропустите.

– По какому делу? Ты соседка, что ли? Я тебя затопил?

– Ты не понял, – совсем уж зашептала женщина. – Я по другому делу. Тому, что сейчас ведет твой брат. Он же адвокат Евстафьев, так?

Больше она ничего сказать не успела: Мосек в лучших традициях Свиридова – с неожиданной для самого себя силой и сноровкой схватил ее за руку и буквально затащил в коридор, прежде чем та успела протестующе просипеть:

– Ну... потише, ты, козел! Не сундук передвигаешь!

В прихожую на шум вышел Павел и, окинув женщину недоуменным взглядом, произнес:

– Это к тебе, Слава?

– Сам ты мудак! – неожиданно бухнула та: по всей видимости, она была туговата на ухо, и ей почудилось не «это к тебе, Слава?», а что-то из серии «это к тебе шалава?»... дескать, приперлась на ночь глядя.

Мосек рассмеялся и, глядя на неприятно удивленного брата, проговорил:

– Не ко мне, а к тебе, Паша.

– Ко мне?

– А ты адвокат будешь? – подозрительно поинтересовалась женщина.

– Совершенно верно, – подтвердил тот. – Вы по какому вопросу?

– А по самому что ни на есть важному, – ответила та и ввалилась в комнату, не дожидаясь приглашения и даже не снимая обуви.

Впрочем, уже непосредственно в гостиной она свою ошибку исправила и скинула натянутые на ноги опорки, которые, по всей видимости, помнили комсомольскую юность своей почтенной владелицы.

Из опорок повалили ароматы скотного двора и несколько камешков, а баба, рухнув в кресло так, что оно судорожно метнулось на колесиках по полу, норовя выскочить из-под толстого зада визитерши, сказала:

– В общем, так. Алиску ведь мы все не любим, так? Вот я и думаю, что пора этой котовской подстилке указать на ее место.

– Что вы имеете в виду? – сухо спросил Евстафьев.

– А то, что я в два счета могу доказать, что Алиска брехливая тварь и что она нарочно наговаривает на своего мужика, чтобы, значит, его побыстрее упечь. Небось дал ей Кашалот денег, вот она теперь и поет под его дудку. Я-то побывала сегодня в суде, посмотрела на своих соседушек... по разные стороны скамьи подсудимых!

– Каких соседей вы имеете в виду?

– А вы не понимаете? А еще адвокат! Конечно, тех, которые на даче ворковали, а потом эта стерва Алиска... Какая тварь, правда?

– Ваша дача находится по соседству с той, в которой некоторое время отдыхали Владимир Свиридов и Алиса Смоленцева? – не повышая голоса и не меняя выражения лица, спокойно спросил Евстафьев.

Женщина замялась и, несколько поколебавшись, проговорила:

– Ну не то чтобы рядом... но в общем, видала я их там пару раз. Слышала, как они друг друга называли. На пляже и вообще...

– На пляже? А вы не видели, как... – начал было Мосек, но тут его обычно невозмутимый брат вскинулся и буквально рявкнул на него:

– Спокойна-а! Не перебивай, Слава, – добавил он уже своим обычным голосом, – продолжайте, – повернулся он к женщине.

– А что тут продолжать? Была я сегодня в суде... посмотрела на эту... шалаву. Злая, как... мой сосед Михалыч, когда напьется и идет по округе с веслом. Хотя нет... в Михалыче хоть что-то человеческое остается. Ну, значится, – она посмотрела на адвоката и снова заговорщицки подмигнула, – есть у меня кое-что для вас... Ну, да я женщина небогатая, двое детей... подкиньте тысчонку-другую. А вы не пожалеете... Что вам тысяча? Вон пинжак-то какой висит... небось, импорт заграничный? Тыщу долларов небось стоит, не меньше, да?

Павел даже не посмотрел на свой в самом деле очень дорогой пиджак, а его брат хитро наморщил лоб и пробормотал:

– А две с половиной – не хочешь?

Женщина не расслышав, продолжала:

– Нашел там Михалыч... по пьянке. Говорит, в сетях запутался этот... который... в общем, даже не намок толком... У Михалыча сети-то безалаберные, поставить не умеет как следует. Бутылку хлоп – и пошо-о-о-ол!

– Что вы нашли-то?

– А он его рукавицей хвать, и в лодку! – продолжала трещать баба, на обращая внимания на вопрос Евстафьева. – За рыбу принял. А я-то как увидела его улов, аж ахнула! Я же прослышала, что у нас в пляжном домике-то случилось! Ментов понаехало полсотни! Все рыскали по поселку, выспрашивали! Я сделала вид, что меня нет... Что с ними разговаривать! А уж как нашел Михалыч эту штуку, так я и припрятала ее, думаю, на меня еще подумают. А потом прослышала, что творится-то на этом судилище... прямо заедает мужика, стерва! Ну, думаю, помогу и себя не забуду! Я-то все-о-о видела!

– Что видела? – наконец удалось вклиниться Евстафьеву. – Что видела-то?

– Как она в море что-то швыряла... Алиска-то... а потом вот что оказалось.

И она с видом фокусника извлекла из сумки что-то завернутое в непрозрачный продолговатый пакет, а потом вынула из него второй целлофановый пакет. Прозрачный... В нем лежал серебристый и изящный пистолет марки «Смит и Вессон».

На что уж был сдержан Евстафьев, но и он рванулся вперед и буквально впился глазами в «ствол». А Маркин так и вообще подпрыгнул на месте и изумленно пробормотал что-то нечленораздельное.

– Вот так, – удовлетворенно проговорила женщина, увидев, какое впечатление произвела ее улика на адвоката и его брата. – Стоит это того, чтобы две тысячи рубликов?..

– Вы видели собственными глазами, как Смоленцева кинула это в море?

– Нет... это я кинула в море! – с претензией на иронию отозвалась баба и начала скрести свою варикозную ногу. – Приезжайте ко мне на дачу, у меня там полный сарай таких пулеметов... пистолетов. Шучу... шучу.

– Вы не могли бы оставить мне свои данные?

Баба всполошилась:

– Какие данные? Фамилию мою, что ли? Это чтобы меня потом кашалотовские бандиты угрохали вместе с моими детями? Нет, спасибо... я потому и не пошла с этим пистолетом в милицию, что не хотела, чтобы меня там всякие эти старшины выспрашивали фамилие мое да адреса. А потом позвонит им ихний бандит и спросит: а где живет такая-то? И все – капут. Так и бывает... Я в «Бандитском Петербурге» видела, – неожиданно присовокупила она.

– Хорошо, – с выражением ангельского терпения на лице выговорил Евстафьев. – Значит, вы не можете дать показания в суде?

– Нет, нет, нет! Только не говорите мне, что я вот таким образом покрываю преступников. Я грамотная и пуганая. Недавно вот прочитала книгу, – с той же значительной миной, что и во время произнесения фразы про «Бандитский Петербург», сказала она. – Марина Серова написала. Про какого-то Хамелеона.

И она пустилась в описание сюжета, в котором некий губернатор Толстиков приставил к своему брату, алкоголику и клептоману, личную няньку-телохранителя – и что из этого вышло.

Евстафьев не слушал ее – он рассматривал пистолет, который таким чудесным образом попал к нему накануне, быть может, решающего дня заседания. Потом он перевел подозрительный взгляд на продолжающую вещать бабу и произнес:

– Вы поедете с нами.

– Ку-у-уда?

– На экспертизу.

– Это трупы, что ль, смотреть? – перепугалась женщина. – Н-нет... на это я несогласная.

– Какие еще трупы? – с досадой проговорил Павел. – Мы повезем на экспертизу этот пистолет, потом вы расскажете все, что о нем знаете и при каких обстоятельствах вы его нашли, и все! Подписываться вам необязательно, если вы уж непременно хотите сохранить анонимность.

– Что сохранить?

– Ано... а, ну это и не важно. Вы не трогали пистолета руками?

– Что же я, совсем дура?

– Прекрасно? А этот ваш... Михалыч?

– Ну этот хоть и дурак, особенно когда напьется, но в тот раз был в рукавицах. Он всегда на рыбалку рукавицы берет: руки по утрам мерзнут. А на эту вашу экспертизу не поеду. Я все сказала. Давайте деньги, и я пошла. А нет – так я вообще ничего говорить не буду, и...

Баба осеклась и надулась, очевидно, сочтя, что своей чрезмерной откровенностью сама загнала себя в угол.

Евстафьев пристально посмотрел на то, как дрожали ее красные руки, и, открыв бумажник, положил перед женщиной четыре бумажки по пятьсот рублей.

– Две тысячи, как договаривались, – сказал он. – Если на нем будут обнаружены отпечатки пальцев Смоленцевой, то добавлю еще столько же? Идет?

– Еще столько же? – растерянно пробормотала женщина, борясь между тревогой за свою безопасность и желанием урвать побольше для себя и детей. – Еще столько же... – Она медленно всунула ноги в туфли и вдруг, оттолкнув Славу, решительно зашагала в прихожую:

– Нет, не идет! Знаю я вас... наобещаете, а потом найдут меня где-нибудь в овраге! Нет уж!

– А ну, стой! – рявкнул было Мосек, но Евстафьев махнул рукой: пусть идет.

Хлопнула входная дверь: странная посетительница покинула квартиру Маркина.

– Что, думаешь, котовская подстава? – проговорил Славик. – Так, да?

– Зачем? Котов тут вовсе ни при чем, – задумчиво произнес Евстафьев. – Котов тут вовсе ни при чем, помяни мое слово. А дамочка интересная. Записал я ее бред на диктофон, будет что послушать.

– Записал?

– А то как же! А теперь – пора! Некогда долго рассусоливать.

– Куда?

– На экспертизу, – коротко ответил Павел.

Глава 14

Убийца

Как только открылось заседание суда, адвокат Свиридова Павел Евстафьев поднялся со своего места и, поправив рукав пиджака, неспешно начал:

– Уважаемый суд, уважаемые присяжные. За то малое время, что прошло с момента закрытия последнего заседания по рассмотрению дела моего клиента, мною были получены достаточно веские улики, позволяющие мне с большей убедительностью показать, что мой подзащитный искусно опутан сетью ложных мотивов и выдуманных фактов, которые с разной степенью искусности и беззастенчивости приправлены самой циничной ложью, – продолжал он, не обращая ни малейшего внимания на неприязненный гул в зале и на угрожающие выкрики с мест. – Впрочем, последнее свидетельство госпожи Смоленцевой, последние ее показания перекрыли все эти приправы, как кетчуп «Чили» перекрывает вкус всех иных специй, содержащихся в блюде. Иными словами, я хочу вызвать свидетельницу Смоленцеву!

Судья переглянулся со Скляровым, и через минуту в зал вошла Алиса.

Она была почти совершенно без косметики, волосы уложены в аккуратную прическу и заколоты заколкой, отчего – в сочетании со строгим стильным костюмом – она казалась похожей на учительницу элитного колледжа.

Алиса, пройдя между рядами, встала на свидетельское место. Сидящий за решеткой Владимир взглянул на нее с какой-то непередаваемой смесью недоумения и грусти.

– Бесспорно, эти доказательства могут иметь решающее значение в процессе, и потому мне хотелось бы представить их немедленно, пока еще не закончен опрос свидетелей, – продолжил Евстафьев.

– Что это за доказательства?

– Это пистолет, из которого была застрелена Елена Котова, – сделав эффектнейшую паузу – все-таки ему нужно было стать актером! – сказал Евстафьев. – Прошу!

И перед глазами судьи появился тот самый целлофановый пакет со «Смит и Вессоном», который соседка Свиридова по даче накануне принесла адвокату.

Зал загудел. Евстафьев с ловкостью фокусника вынул пистолет при помощи тряпочки и подал судье.

– Я уже провел экспертизу, – сказал он, – и она подтвердила, что именно из этого пистолета была застрелена Котова. Бесспорно, вы можете повторить ее, но результат не изменится. Вот результат экспертизы. Но самое интересное в нем, – Евстафьев снял очки и окинул зал глубоким, настороженным, повелительным взглядом – и все, повинуясь этому взгляду, затихли, – не то, что именно из него стреляли в Котову, хотя это сам по себе факт оглушительный... Но то, чьи именно отпечатки пальцев на нем обнаружены. Вот что интересно.

– Вы не имели права проводить подобную экспертизу! – вскочил Скляров. – Это в юрисдикции суда!

– Осмелюсь вам заметить, господин государственный обвинитель, что это дело, как я уже отмечал неоднократно, ведется с таким колоссальным нарушением процессуально-правовых норм, что, образно говоря, лишняя дробина не убьет слона. Отбрасывая риторику, можно просто предложить вам повторить эту экспертизу – с уверенностью, что вот уж теперь ее результаты фальсифицированы не будут.

Скляров негодующе открыл было рот, но Евстафьев опередил его:

– Я вызвал свидетельницу Смоленцеву. Неудобно заставлять даму ждать, гражданин обвинитель. Итак, – он повернулся уже к Алисе, – если вы утверждаете, что Котову застрелил именно Свиридов, то должны знать, из какого именно пистолета он ее застрелил. Не так ли?

– Да. Но я могла и не разглядеть, учитывая мое состояние в тот момент. Я и не разглядела, – дерзко ответила та.

– Бесспорно, я могу согласиться с вами в том, что вы могли не определить марку оружия. Но цвет-то вы должны были запомнить!

– В таких эксцессах иногда забываешь собственное имя.

– Это не ответ. Уж вы-то как раз вспомнили не в меру много. Я задаю вам вопрос: признаете ли вы, что Свиридов держал в руках пистолет серебристого цвета, достаточно редко встречающийся в нашей стране?

Алиса замялась и повернулась к Склярову.

– Протестую. Это к делу не относится, – моментально отреагировал тот.

Евстафьев криво улыбнулся:

– Вот уж что-что, а это как раз относится. Но не буду спорить. Просто не имеет смысла. Потому что на рукоятке пистолета, на его курке и даже на дуле обнаружены отпечатки пальцев только одного человека. Я не буду утверждать, убийца он или нет: это дело суда, – с нескрываемой иронией добавил он. – Но факт налицо: на пистолете обнаружены отпечатки пальцев... Смоленцевой Алисы Владимировны!

Скляров снова вскочил со своего места и взревел:

– Что-о?!

– Прошу вас, – невозмутимо проговорил адвокат Евстафьев и протянул прокурору лист с распечаткой результатов экспертизы.

Чем дальше тот читал, тем больше бледнело и вытягивалось его холеное лицо, тем больше дрожала большая рука с дорогими швейцарскими часами на запястье.

Наконец он, протянув листок судье, сел на свое место, и пробормотал:

– Этого не может быть...

Но самое большое воздействие оглашенный Евстафьевым факт оказал на трех людей: Свиридова, который, казалось бы, безучастно сидел на скамье подсудимых, а теперь вскочил и заметался, как лев в клетке, схватившись руками за голову; Смоленцеву, посмотревшую на адвоката бледным, ничего не выражающим взглядом, каким смотрят на привидение, и Котова.

Последний, казалось, был потрясен больше всех – его массивное рыхлое лицо побагровело, дернулись и помутнели маленькие красные глазки-буры, из мощной груди вырвался с присвистом страшный хрип...

Судья ознакомился с результатами экспертизы, повертел в руках пистолет и проговорил, обращаясь к Смоленцевой:

– Как вы объясните только что вскрывшиеся факты?

Губы Алисы дернулись, пытаясь что-то сказать в свое оправдание... Но ее опередил чей-то хриплый, густой, болезненно надтреснутый и словно изменивший его владельцу голос:

– Ничего не надо объяснять. Я объясню. Я хочу дать свидетельские показания.

...В зале, выпрямившись в полный рост, стоял и мутно смотрел и ничего не видел вокруг себя Филипп Григорьевич Котов, Кашалот.

– Я объясню, – повторил он и, оттолкнув попытавшегося было задержать его Медведева, направился к Алисе.

Сжавшись, она посторонилась, уступая ему место, и почти прижалась к охраннику.

Котов посмотрел на судей, на Свиридова и с трудом заговорил. Весомо и отчетливо раскатывалось каждое его слово в мертвой тишине зала.

– Я думаю, повторная экспертиза не нужна. Такой адвокат, как господин Евстафьев, не станет вводить в заблуждение, предлагая не проверенные сто раз данные. Смоленцева может ничего не говорить. Я и так знаю, что она виновна. И знал до того, как адвокат... э-э-э... Евстафьев обнародовал результаты экспертизы. Вот так.

В зале продолжала царить тишина...

Только голос Кашалота продолжал хрипло, рывками проталкиваться сквозь эту ватную тишину:

– Вчера я узнал, что мою дочь никто не похищал. Кажется, в этом состоит первый пункт обвинения... э-э-э... Свиридову? Да? Так вот, моя жена Анжела Котова рассказала мне, что похищение было разыграно – от и до. Просто с целью выжать из меня побольше бабок... миллион гринов. И этот миллион они должны были поделить на четверых. Исполнитель, моя дочь, моя жена, – его губы страдальчески скривились, выговаривая эти слова, – и моя любовница. Вот эта женщина, Смоленцева. Для осуществления этого плана они наняли профессионала высокого класса – вот его, Свиридова – и... дальше вам все известно.

Меня облапошили как младенца. И я бы ничего не узнал, не произойди это несчастье... сучки передрались, и одну из них застрелили... мою дочь, Лену. А позавчера вот эта женщина, Смоленцева, пришла в мой дом и предложила мне сдать Свиридова за списание своих долгов. Вот и все. А теперь оказывается, что и Лену убила она... шалава.

Лицо Котова стало просто страшным, когда он захрипел и протянул руку за платком, который протягивал ему Медведев; пот лился с Кашалота ручьями, и платок не мог осушить их – он только промок насквозь в два счета.

Тяжело рухнув в кресло на переднем ряду, Кашалот начал утирать пот со лба.

Как только он умолк, в зале поднялся шум, быстро переросший в беспорядочный галдеж и суматоху. Судье и охране стоило немалых трудов установить хотя бы относительную тишину.

Алиса стояла, словно пораженная приступом столбняка. С ее лица, как влага под палящим солнцем, улетучилась вся надменность. Но – странное дело! – адвокат Евстафьев рассматривал ее не с презрением и торжествующим вызовом победителя, а с каким-то почти детским любопытством, словно пряча во взгляде какую-то заветную, внезапно остро и ярко озарившую мозг мысль.

* * *

Наконец водворилась тишина.

– Гражданка Котова может подтвердить сказанное вами? – спросил судья, глядя на Кашалота.

– Не может.

– По какой причине?

– По причине своей смерти. Она умерла вчера вечером от сердечного приступа, – произнес Кашалот, не отрывая многозначительного взгляда от лица Алисы.

Смоленцева содрогнулась.

– Гражданка Смоленцева, вы можете подтвердить сказанное гражданином Котовым?

Алиса подняла взгляд на прутья клетки, туда, где в обжигающе-темной тени белело пепельно-бледное лицо Свиридова. Вероятно, она вспомнила, что вот так, много лет тому назад, его, Владимира, тоже поставили лицом к лицу со страшной правдой – когда она в упор спросила:

– Это правда? – разумея, правда ли, что он убил ее родителей...

И, вспомнив это, она подняла голову, как он тогда, и сказала то самое – короткое и единственно возможное – слово:

– Да.

– Вы разыграли похищение с целью шантажа?

– Да.

– И вы стреляли в Елену Котову?

Лишь секунду помедлила Алиса... и в третий раз сказала:

– Да.

...Через два часа суд постановил признать Свиридова Владимира Антоновича невиновным в похищении и убийстве Котовой Елены Филипповны и из-под стражи освободить.

Ни о каком шантаже даже не упоминалось, и нового уголовного дела по факту вымогательства возбуждено не было. Хотя все основания к тому были. Но такова была воля Кашалота.

Смоленцева же была арестована и водворена в одиночную камеру следственного изолятора...

* * *

В ресторане «Лисс» сидели четверо: Свиридов, Фокин, Павел Евстафьев и Мосек.

– То, что меня освободили из-под стражи и что я дошел до этой дыры живым и здоровым, хотя вся братва знает, что деньги у меня... это пугает больше, чем ствол, приставленный к затылку, – сказал Владимир.

– Да, Кашалот не похож на Деда Мороза, привыкшего раздаривать подарки, – буркнул Фокин. – Но почему ты пошел именно сюда?

– Потому что у меня здесь встреча с Кашалотом, – холодно ответил Владимир. – Он назначил мне свидание еще в зале суда. Вас, скорее всего, попросят покинуть помещение. Я же вас настоятельно просил не идти вместе со мной. Сами настояли... черти.

– Ага... – мрачно проговорил Мосек и поежился, – а вот и братва.

– Н-да-а-а... – протянул Фокин. Евстафьев же предпочел промолчать.

В зал ресторана вошло человек десять братков. Они встали у самого входа, намертво перекрыв его, а сквозь тесные «ряды своих воинственных дружин» прошел Кашалот в сопровождении неизменного Медведева и направился прямо к столу, за которым сидели Свиридов с друзьями.

Котов молча присел на стул, предупредительно поставленный ему забежавшим вперед начальником охраны, и, оглядев сумрачные лица четырех сидящих перед ним мужчин, медленно проговорил:

– Дела у нас не самые кучерявые, не так ли, а, Свиридов?

– Да, Филипп Григорьевич, – угрюмо отозвался тот.

– А ты не хлещи меня имяотчеством. На сегодня я для тебя Кашалот. Понял?

– Да.

– Надо нам с тобой решить одну проблему, – выговорил Котов, укладывая свою тяжелую пятерню на поверхность стола.

– Стоимостью в миллион баксов, так?

– Так. Догадливый. Впрочем, тут большого ума не надо – догадаться, о чем базар поведется. А вот вокруг пальца моих людей в завязке с комитетчиками и псами убоповскими обвести – вот тут ум нужен. Ум и умение. Далеко мог бы пойти, Свиридов... да не за то берешься. Не за то. Не на то ум свой и все богом и людьми умными данное расходовал.

– Ты мне отходную молитву читаешь, Кашалот? – насмешливо спросил Владимир.

Котов переглянулся с Медведевым и только после этого, помассировав пальцами мясистый подбородок, сказал:

– У меня мало времени. Ты вот что... где бабки мои?

– А меня после этого в расход?

– Боишься? – прищурился Котов.

– Я – нет. Меня, с твоей колокольни, может, и есть за что на ноль умножать. Так ты, кажется, любишь выражаться? А вот этих ребят надо отпустить. Они тут ни при делах.

– При делах, коли остались. Ну да ладно. В общем, так: я знаю, кого бы ты хотел получить. Я и так двух своих самых близких баб уже... прошляпил. Одну собственными руками... Анжелу, а вторую... Лену... знаешь. Пора и тебе должок возвращать. А крови я пролил довольно, надо и честь знать. Договор между нами будет такой: ты отдаешь мне мой «лимон», а я – честно и без обиды – выдаю тебе твою... в общем, которая по-сучьи сдала тебя на суде. Самым блядским, самым мусорным образом – за лавэ, за «бабки» тебя слила. Я думаю, такой, как ты, не станет с ней долго рассусоливать. Головой в овраг – и будешь прав.

– Алиса? – вздрогнув, спросил Владимир. – Так она же в СИЗО.

– Нет ее больше в СИЗО. Списали ее оттуда. По болезни со смертельным исходом. Я порекомендовал. Так что номинально такой Смоленцевой Алисы Владимировны больше среди живых не числится.

– Номинально? А фактически?

– Фактически я отдам ее в полное твое распоряжение после того, как увижу свои деньги.

– Они в моей машине. Под передним правым сиденьем. В пакете.

– Ключи! – потребовал Котов. – Саня, поди возьми, – приказал он Медведеву. – Принеси сюда... я посмотрю.

Медведев исчез. Кашалот тяжело оперся огромным локтем на край стола и жестко, с усилием взглянул в самое лицо Свиридова:

– Пошутил надо мной ты знатно... таких я обычно сразу на ноль умножаю. А тут еще моя... в общем, ладно, базара нет. Пустил бы я пулю тебе в лоб, но по-волчьи это. Да и ты вел себя правильно. Отыграл честно свою партию проклятую. Нет... душа не лежит. Так что считай, что на этот раз повезло тебе. И мой тебе совет – дуй из этого города и никогда здесь – даже мысленно – не появляйся.

Вернулся Медведев с пакетом в руках и высыпал на стол груду баксов.

– Деньги в пакете держишь? – усмехнулся Кашалот. – Понты крутишь?

– Ты же сам сказал, что это – проклятые деньги, – устало ответил Владимир. – Все на месте?

– Да не буду я считать. Не счетовод. – Кашалот повернулся к Медведеву и кивнул: – Отдай ему девку. И поехали. Прощай, Свиридов.

* * *

Алиса остановилась в нескольких шагах от стола, за которым сидели Владимир с друзьями. Оглянулась вслед мрачно уходящим гоблинам, которые грубо втащили ее в ресторан и вытолкнули на середину зала, и сказала – звонко, с отчаянным огоньком в глазах:

– Ну что, можно поздравить с отпущением всех грехов?

Фокин засопел и, толкнув Владимира в бок, сипло произнес:

– Кончим эту суку, как завещал великий Котов?

Свиридов не произнес ни слова.

– Что же ты молчишь? – продолжал допытываться Афанасий. – Она же тебя на «пожизняк» гнала. Сливала тебя. Сделала все, чтобы тебя сгноить в тюрьме!

Смоленцева посмотрела на Афанасия своими чудесными широко распахнутыми глазами и бросила, обращаясь, по всей видимости, к Евстафьеву:

– Ты слышишь, адвокат, что он говорит? Я сделала все, чтобы он попал в тюрьму! Я это сделала! Думаешь ли ты так же... помнишь ли?

– Я вас не понимаю, – тихо сказал Евстафьев, но в его лице промелькнуло нечто такое, что заставило усомниться в его словах.

– А ты, Свиридов... может, ты меня понимаешь? – с отчаянным вызовом в глазах на пылающем лихорадочным румянцем лице выговорила она и протянула Владимиру руки. – Если и ты не понял... если и ты ничего не понял, то мне впору в самом деле сдохнуть в овраге, как тут только что предлагал Афанасий.

Владимир, встав, медленно подошел к Алисе и начал целовать ее волосы, шею, лицо...

Фокин побагровел. Мосек запинающимся голосом выговорил:

– Все... двинул по фазе. Да что же он творит? Она же... она же...

Владимир не мог оторваться от Алисы, а она, подняв к нему свое мгновенно залившееся слезами лицо, прижалась к нему горящей щекой и, задыхаясь, выговорила:

– Я женщина небогатая... подкиньте тысчонку-другую. Двое детей...

Евстафьев резко выдохнул и откинулся на спинку стула, а Фокин недоуменно спросил:

– Что это... за массовый психоз?

– Ничего, – тихо ответил Павел. – Алиса права. Это не я спас Володю – это она спасла его. Та женщина... помнишь, Славик?... Та женщина с авоськой...

– Та женщина с авоськой была я, – выговорила Алиса. – У меня всегда были блестящие актерские способности. Я не хвастаюсь... вы сами видели. Я принесла этот пистолет, чтобы спасти Влодека... Мне не верили, когда я говорила, что он невиновен. Конечно, они не верили, они думали – да, его жена любит его, она будет выгораживать его до последнего. И тогда я сменила тактику – я изменила показания и сказала, что Влодек виновен. А потом... Потом я скомпрометировала себя... Доказала, что я лгала, когда говорила, что он убийца. И вот... вот он свободен!

– Но зачем же так? – пробормотал Евстафьев. – У меня были подозрения... эта женщина... но чтобы так... Вам не нужно было так рисковать. Ведь это чудо, что Кашалот подумал, будто суд Свиридова будет более коротким и жестоким, чем государственный суд.

– Я не могла рисковать, – выговорила Алиса, прижимаясь к Владимиру. – Ведь вы, Павел... думали, что он невиновен... надеялись на это, но даже у вас были сомнения. Ведь так?

– Да... но... Да, я понимаю, я думал... А вы, Алиса, вы твердо знали, что он – невиновен.

Тут Свиридов повернул к адвокату Евстафьеву и своим друзьям бледное решительное лицо и проговорил:

– Ничего ты не понимаешь, Паша. Ничего. Только она, Алиса, твердо знала, что я... виновен.

– Что-о?!

– Лену Котову убил я, – твердо произнес Владимир, – и это такая же истина, как то, что небо голубое, а солнце палит и обогревает... убийцу и его жертву.

Фокин и Маркин разинули рты.

– А что мне оставалось делать, если эта дура... стреляла сначала в мой портрет, а потом в мою жену? Я появился на пороге этого пляжного домика в тот самый момент, когда она стреляла в Алису. Я не хотел убивать ее, я хотел только не дать ей добить... Алису. Но рука, видно, дрогнула, – горько проговорил Владимир. – А потом я бросил этот клятый «Смит и Вессон» и бросился за бинтами и медикаментами...

– А я спрятала его, – сказала Алиса, – закопала. Он лежал в подполе, в том же пляжном домике.... без отпечатков Влодека. Потом я забрала и оставила на нем свои отпечатки. И отнесла тебе, Павел. А Влодек... разве он мог не понять, что когда я признала себя виновной в убийстве Лены... что это была – игра? Игра на его стороне?

Евстафьев встал со стула и покачал головой:

– Я никогда еще не видел такой сумасшедшей парочки, как вы...

– Только я одного не понимаю, – сказал Владимир, – почему Лена сказала, что не я стрелял в нее? Она ведь прекрасно видела, что это я – и никто другой...

Алиса посмотрела на него горьким и нежным взглядом переполненной любовью женщины и медленно проговорила:

– А тебе это до сих пор непонятно? И для чего она захотела быть похищенной – именно тобой? И почему она стреляла в твой портрет, над которым... я сама видела... она однажды плакала – она, самая испорченная и циничная.. Ну конечно... ведь вам, мужикам, все нужно объяснять...