Тонкий вкус

Павел Почикаев

Тонкий вкус

Моя двадцать третья осень сводила меня с ума. После пяти бесконечных лет в Университете я наконец-то собирался немного расслабиться, но не тут-то было, ожидания о скорейшем и беспроблемном написании диплома улетучились подобно дыму. И, конечно, я был далеко не первым человеком, решившим совмещать диплом с устройством на работу, но в моей голове всё рисовалось куда как проще.

Да-да, пусть кто-то и найдёт это не соответствующим моему возрасту, но именно в двадцать три я впервые устроился на настоящую работу с восьмичасовым рабочим днём, договором и короткой записью в трудовой книжке. И ещё униформой, правда, до меня её успела поносить плеяда таких же, как и я людей, выполнявших ту же самую работу за те же самые маленькие деньги.

Возможно, всех удивит, что человек, идущий на красный диплом по инженерной специальности, выполнивший в далёкой юности КМС по спортивной гимнастике, владеющий навыками проектирования и моделирования, сумел устроиться обычным официантом в забегаловку. Мне поначалу тоже не давал покоя этот, казалось бы, очевидный парадокс, однако я успел к нему привыкнуть. К тому же в голове я всегда держу мысль о том, что это лишь временная мера, что это до той поры, пока у меня на руках не появится долгожданный диплом.

Наивно предполагать, что как только это произойдёт, то передо мною сразу раскроются все двери этой жизни и голове станет дурно от нахлынувших со всех сторон перспектив, но подобные рассуждения служат весьма неплохим оправданием моему нынешнему месту работы.

Сказать по правде, я просто устал. Устал сидеть дома и чувствовать себя обузой для окружающих, с каким энтузиазмом я приступал к процессу поиска работы! С каким пылом составлял резюме, подробно перечислял в нём свои практики и стажировки, некоторые из которых я сумел провести в очень даже экзотических местах! Рассылал заявки, составлял сопроводительные письма, рекомендовал себя по всем фронтам… вот только уходило всё это в никуда.

А я сидел и продолжал ждать. Дни сменялись, во мне копилось напряжение, я чувствовал себя большим ярмом, тащить которое забота других, а предательский телефон хранил молчание. Видимо, спрос на инженеров-проектировщиков авиационного направления был не столь обширным как нам на протяжении пяти лет рисовали всевозможные профессоры и доценты.

Отрицать не стану, несколько приглашений я всё же получил, вот только проку от них особого не было. Складывалось впечатление, что приглашали меня исключительно для галочки, просто хотели на меня посмотреть, но не более. Поникший энтузиазм воспылал новой надеждой и после нескольких пустоплотных попыток окончательно перегорел. Интересно, люди из отделов кадров хоть какое-нибудь время держали в голове мою кандидатуру или выбрасывали её из головы, как только за мной закрывалась дверь?

Месяц, целый месяц я просидел на месте, никуда не двигаясь с мёртвой точки. Чем больше дней набирал сентябрь, тем труднее мне давалось терпение. Понемногу я пописывал диплом, в перерывах много и долго гулял, а всё остальное время не отходил от телефона, ожидая того самого звонка, который изменил бы мою жизнь.

В конце концов я его таки дождался в самом буквальном смысле, но до этого мы ещё успеем добраться по ходу моего рассказа.

Глядя на немой телефон, я немало времени проводил сидя со своей гитарой на коленях и чувствуя, как её давно нестиранный ремень пересекает моё плечо. Она имела блестящую чёрную деку, на которой очень заметны были малейшие отпечатки пальцев, узкий гриф и тонкие металлические струны. Шестая имела свойство еле слышно дребезжать на третьем ладу, но этот звук стал мне столь привычен, что я старался вписать его в каждую мелодию, которую учился извлекать своими пальцами.

По краям деки шла окантовка, внешне напоминающая разбитые разноцветные стёклышки, снизу имелся вырез, позволяющей левой руке беспрепятственно дотягиваться до самых высоких нот, а на самом видном месте располагались декоративные цветы, придававшие гитаре слегка экстравагантный вид. И мне это чертовски нравилось.

Это был проверенный временем и мозолями на моих пальцах "Ovation" с выверенным натягом струн и свободно подогнанным ремнём, я знал на нём все лады, любил натирать гриф лимонным маслом и всякий раз расстраивался, чувствуя большим пальцем небольшую вмятинку с обратной стороны грифа.

Играть я любил, но до Джими Хендрикса не дотягивал, да и дотянуть не мог. То, что он вытворял с гитарой, для меня было абсолютно невообразимым, тем не менее с очень давних пор я держал в голове идею записать когда-нибудь свой альбом. Состоять он будет из чужих песен с моими гитарными партиями, простые, узнаваемые мелодии, большинство из которых родились в прошлом веке, без вокала, потому как после нескольких неудачных и полностью провальных экспериментов я принял решение никогда больше не открывать рта, а сосредотачиваться исключительно на инструменте и танце пальцев.

"Несколько неудачных и полностью провальных экспериментов" пришлись на пору старшей школы и первых курсов в Университете, когда несколько таких же, как и я, собирались в одном месте с гитарами и пробовали выдавить из себя немного таланта и мастерства. Ни того, ни другого не наблюдалось, а посторонние наблюдатели видели лишь мальчишек с волосами, падающими на глаза, и невпопад включенными электрогитарами.

Сейчас даже стыдно вспоминать о том, что в моем тогдашнем понимании означало домашний концерт. С тех пор я переосмыслил своё отношение к музыке, предпочёл акустику электрике и стал играть исключительно для себя. Так сказать, писал в стол.

Теперь у вас более-менее появилось представление о той чёрной гитаре, с которой я сидел в ожидании звонков. Тонкий медиатор (тоже чёрного цвета) привычно пробегался по струнам, пальцы переставляли аккорды, меняли ноты, чередовали звуки… так спокойно всё выглядело только снаружи, внутри же я закипал. Иногда я принимался ходить по комнате, ни на секунду не прерывая звуковое сопровождение, иногда решительно собирался и выходил на улицу, где длительные прогулки позволяли мне хоть как-то заполнить бессмысленно тратящаяся время. А на утро всё начинало повторяться…

Стоит ли теперь удивляться тому, что я сразу согласился на работу официантом? Во взглядах людей, меня окружающих, я читал одно лишь непонимание, они начинали хмурить брови и говорить о выгодах высшего образования. С их точки зрения моё решение было очень несолидным, да и как вообще можно было согласиться на такое после пяти отнюдь не самых лёгких лет учёбы в одном из лучших технических Университетов страны?!

Все они видят лишь решение, не желая докапываться до причин, я же просто устал. "Что может быть глупее, чем ждать?" – спрашивает гитарист в своей песне. Бездействие, самокопание, коему я предавался с момента пробуждения, насущные и неудобные мысли о сидении на чужой шее, транзитность моего отношения к жизни – всё это стало теми самыми соломинками переломившими, в какой-то степени, хребет моей гордости. Где-то там находился желанный работодатель, предлагающий работу мечты, но, видимо, мы с ним звучали в разных тональностях или играли в разных дивизионах, поэтому пока что я принял решение и некоторое время собирался ему следовать.

Следует отметить, что у выпавшей мне работы оказалось сразу несколько плюсов: во-первых, трудовой день начинался в девять утра – весьма хорошая новость для тех, кто любит поваляться; во-вторых, располагалась она всего в получасе неспешной ходьбы от моего дома, что опять давало возможность поваляться в кровати чуть подольше и позволяло экономить деньги на транспорте. И она меня устраивала.

Если, конечно, такое понятие вообще применимо в данном случае. Я имел весьма несложный объём работ, комнатку с микроволновой печью, бесплатный чай и зарплату, выдаваемую в соответствии с каким-то непонятным графиком. Однако я её получал и не считал нужным вдаваться в тонкости.

Как я уже говорил, униформа, состоящая из фартука и кепки, пришла ко мне с другого плеча и смотрелась не презентабельно, тем не менее она позволяла мне не пачкать собственную одежду, а на фартуке обнаружилось несколько больших и удобных карманов, в которые помещалась книжка в бумажной обложке, а её я всегда носил с собой, потому как уже на второй день работы сумел определить периодичность заполнения нашей забегаловки: бывали "штилевые часы", во время которых клиентов не наблюдалось, и где-нибудь не на виду можно было быстро пробежать глазами несколько глав.

Вот только с кепкой мне не повезло, она то и дело норовила сползти на глаза и при этом неприятно натирала левое ухо. Владелец забегаловки не разрешал снимать униформу и очень трепетно следил за соблюдением этого правила, он называл это "корпоративным тоном". Я относился к этому как к издержкам профессии, а про себя проговаривал мантру: "Это только на время. Получу диплом, и всё станет по-другому".

Мальчик "подай-принеси" – никогда бы не подумал, что буду работать официантом, всегда считал эту работу скотской и неуважительной. Официант – это тот, кому можно нагрубить, кого обязательно нужно обвинить в нерасторопности, кто ответственен за то, что вы рискуете куда-то опоздать. Сходите в любой в ресторан (или забегаловку) и вы увидите, что официанты – это народ, которому волею судеб предначертано быть крайним.

Если меня и напрягало такое отношение, то лишь первое время, потом я научился не обращать на это внимания. Я лишь делал то, за что получал мизерный оклад, и не плевал в чей-нибудь суп. Хотя бы за это можно поблагодарить.

Владелец, директор, управляющий… один человек совмещал в себе все эти функции и весьма неплохо справлялся со своей задачей, во всяком случае его заведение не производило впечатления загнивающего. Наоборот, дела шли очень даже хорошо, уж не знаю, как в других местах, но здесь однозначно не травили посетителей, товар всегда прибывал свежим, не залёживался и очень оперативно реализовывался. На кухне всегда царил порядок, продукты хранились в отведённых для них местах, морковь не лежала рядом с рыбой, а всякая зелень обязательно оборачивалась полотенцем перед тем, как быть положенной в холодильник. В вопросах санитарных норм и чистоты придраться было абсолютно не к чему, а вот на всём другом владелец-директор-управляющий старался жёстко экономить.

В первую очередь экономия сказывалась на малом количестве рабочего персонала, что приводило к перенагруженности и изматывающей работе, к которой я опять же сумел себя приучить. В часы обеда и вечером после шести наблюдались самые обильные человекопотоки, когда занимались абсолютно все столики, и нам приходилось бегать туда-сюда с тарелками, надеясь не перепутать заказы и столики.

Было бы даже интересно посчитать, сколько километров между кухней и обеденным залом я наматывал загруженными вечерами. Столик номер двенадцать уже пятнадцать минут ждёт салаты, за третьим разлили коктейль и нужно срочно устранить этот инцидент, а вот и за седьмым столом начинают звать официанта и поднимать вверх руки…

Люди проводили время за томными беседами и вкусными блюдами, а между этими пикантными островками спокойствия сновали мы в одинаковых фартуках и неудобных кепках. Очень скоро мне удалось втянуться в бурную жизнь часов полной посадки, здесь, как в музыке, нужно было просто ощутить определённый ритм, уловить его и просто следовать за ним, предоставив рукам полную свободу от головы. Временами меня это даже увлекало.

Правда очень часто приходилось задерживаться после окончания рабочего дня, чтобы помочь поварам оттереть плиты или помыть полы и навести порядок в обеденном зале. Я вновь обзывал это издержками профессии, а в голове продолжал повторять заветную мантру.

Когда люди наедались и уходили, они оставляли после себя целый стол грязной посуды, это означало две вещи: нужно было как можно быстрее его убрать и привести в первозданный вид, чтобы его вновь могли занять ещё голодные люди, а также наступало время поиска чаевых. Каждый раз обнаруживая смятую купюру, я радовался как ребёнок, быстро подбирал её, выпрямлял и любовно опускал в карман фартука.

Некоторые особо изобретательные засовывали деньги в бокалы (один раз очень опрометчиво я чуть не отнёс один такой бокал на мойку), но чаще всего людская смекалка не продвигалась дальше банальных мест для оставления чаевых: книжечка со счётом, в которой был предусмотрен специальный кармашек, или же прямо на столе, в таких случаях купюру обычно придавливали тарелкой или солонкой. Однажды большая компания после продолжительного празднования свернула купюру трубочкой и воткнула их в горлышко допитой бутылки.

Чаевые всегда наводили меня на мысль о "Бешеных псах". Помните ту самую первую сцену в фильме, где люди в одинаковых костюмах с узкими галстуками обсуждают Мадонну, а потом Стив Бушеми отказывается оставлять чаевые, потому что у него принцип? И это порождает новую волну споров.

Оказавшись на месте тех, кто эти чаевые получает, я сумел прийти к осмыслению упомянутого диалога в совершенно иной плоскости.

Кстати… раз уж речь зашла о мужчинах в строгих костюмах и галстуках, им ещё предстоит сыграть роль в моей истории, вот только подводить к ней я буду вас постепенно. Продолжая наращивать свой трудовой стаж, через некоторое время я сумел прийти к весьма интересному наблюдению, я выяснил, что существует два типа мужчин, носящих костюмы и посещающих наше заведение. К первому относились те, кто просто заходил к нам поесть или же являлся участником какого-нибудь торжества, как та компания, оставившая чаевые в горлышке бутылки, а вот что касается второго тут я не мог так же чётко определить их.

Они неизменно носили дорогие пиджаки и галстуки с заколками, но я ни разу не видел, чтобы они оставались в общем зале. На их лицах всегда было написано недовольство, как будто вид мирно жующих людей производил на них самое отталкивающее воздействие, они всегда быстро пересекали зал и скрывались за незаметной дверкой, расположенной рядом с туалетом.

В обычное время дверца эта всегда оставалась закрытой и открывалась только в те вечера, когда приходили типы в костюмах и недовольными лицами. Именно в вечера, потому как мне ни разу не удалось увидеть, чтобы кто-нибудь из этой костюмированной братии приходил утром или в обед. На протяжении месяца эти субъекты были причиной моего пристального внимания, при их появлении я сверялся с часами и обнаружил, что они никогда не появлялись в дверях нашей забегаловки раньше половины восьмого. И всегда их прихода дожидался Даниэлле, он, как верный пёс, объявлялся возле запертой двери за сущие мгновения до их появления, открывал её ключом, хранящимся у него в кармане, и потом очень плотно запирал её с обратной стороны, проследовав в комнату вслед за прибывшими гостями.

Даниэлле тоже работал в забегаловке и по его виду можно было подумать, что занимался он этим с самого сотворения мира. О его должности я даже не принимался судить, а сам он был не из тех, кто по пустякам будет открывать рот, первое время я вообще был уверен в том, что он немой от рождения. Он был кем-то вроде главного официанта, но при этом пользовался практически не ограниченной властью на кухне и имел определённые рычаги давления на шефа, который тоже, к сведенью, был не самого лёгкого нрава.

Однако при этом таинственный Даниэлле не чурался грязной работы и после трудового дня мог со всеми наравне заниматься мытьём полов или же протиранием столов, в иные моменты у меня начинало складываться ощущение, что он берёт на себя роль управляющего и очень ловко руководит действиями всех официантов, поваров и подсобных рабочих, при этом практически не открывая рта. Не представляю, как ему удавалось командовать одними только жестами и быстрыми взглядами, но не сомневаюсь, что с не меньшим мастерством он бы сумел руководить целой армией.

Даниэлле… даже имя его мне сказал один парень, работающий здесь уже примерно год, хотя у меня сложилось мнение, что ему самому кто-то его назвал или же он просто его выдумал. Но нужно признать, что имя Даниэлле очень подходило молчаливому господину, который в первые дни вызывал у меня мурашки.

Лицом он был похож на мексиканца, желтоватое с глубокими прорезями морщин оно всегда оставалось хмурым, и кустистые брови нависали над подвижными глазами, залёгшими в складках его старой кожи. Понятия не имею, сколько ему было лет, но лицо его мне действительно казалось старым, но во всём остальном мне не удалось выявить хотя бы малейших признаков увядания. Его волосы были черны настолько, что об них можно было испачкаться, иногда он подвязывал их свёрнутой в полоску банданой, в такие моменты можно было разглядеть корни волос его внушительной шевелюры, но даже там мне не удалось разглядеть и следа седины.

Руки у него были под стать голове – поросшие невероятно густыми чёрными и чуть вьющимися волосами. Ежедневно я наблюдал за тем, как молчаливый Даниэлле разносит тарелки по столикам, в особо нагруженные часы помогая сбивающимся с ног официантам, и всякий раз я ждал, что вот-вот кто-нибудь из гостей обнаружит в своём супе волос и поднимет из-за этого скандал, но Даниэлле обладал феноменальным даром к аккуратности, и ни разу за всё время моей работы я не услышал ни единой жалобы от посетителей в его адрес.

И вне зависимости от погоды он одевался исключительно в тёмные рубашки, у которых в обязательном порядке закатывал рукава, обнажая тем самым густо заросшие предплечья. Наблюдая изо дня в день тёмную рубашку, я стал подозревать, что Даниэлее её вообще никогда не меняет. Как и он сам, его одежда отдавала еле уловимой старомодностью, я был готов спорить на свой месячный оклад, что этой рубашке лет больше, чем мне самому. Скорее всего когда-то на ней был рисунок, но сейчас он настолько стёрся, что лишь правильное освещение и пристальное разглядывание могли указать на следы его былого присутствия.

Так вот, этот самый неразговорчивый старый мексиканец в стёршейся рубашке носил в кармане ключ от незаметной дверцы, которую отпирал только перед приходом людей с недовольными лицами. Признаюсь, любопытство меня так и жгло, я пытался подглядеть, что происходит за запертой дверцей, но люди в строгих костюмах проходили в неё слишком быстро, и Даниэлле сразу же захлопывал дверь. Один раз мне удалось подгадать время и пройти возле двери в тот момент, когда её только-только закрыли, но кто-то в туалете счёл эту минуту самой лучшей для того, чтобы воспользоваться сушилкой для рук, и её противный вой лишил меня возможности подслушать.

Ну а вечерами я уставший приходил домой, быстро ужинал и совсем не имел настроения заниматься какими-то там расчётам, но всё равно заставлял себя садиться за компьютер и убивать время составлением таблиц и построением чертежей. Чёрный "Ovation" с металлическими струнами всё больше пылился в углу, зачастую у меня просто не оставалось настроения брать его в руки и играть. А дни продолжали накладываться друг на друга: работа, учёба, сон, работа, учёба, сон, работа, учёба, выходной…

***

Шёл уже декабрь, и в скором времени я собирался отметить трехмесячный юбилей своей трудовой деятельности. До защиты диплома оставалось две недели, а весь остальной мир начинала захватывать Новогодняя Лихорадка. Знаете такое состояние, которое начинает просыпаться в людях в конце ноября и постепенно набирает силу? Все говорят о подарках, магазины стараются перещеголять конкурентов разукрашенными витринами, деревья по всему городу опутывают цепями гирлянд, в воздухе висит предпраздничное возбуждение.

Сквер, через который я прохожу каждое утро на работу, тоже преобразился, теперь его наполняет обилие фигурных оленей, расставленных возле каждого поворота аллеи, их светодиодное освещение заставляет меня отбрасывать кривую тень, всякий раз, когда я прохожу возле них. Нас тоже коснулась Лихорадка близкого праздника, теперь вместо неудобных кепок мы разносим еду в красных колпаках.

Новый Год ещё с детства ассоциировался у меня с неким поворотным моментом, что-то заканчивается, чему-то ещё только предстоит начаться, и это пограничное состояние между новым и старым, между было и будет немного успокаивает и даёт возможность перенести на будущее те планы и мысли, которые оказались нереализованными в году уходящем.

Однако перед этим мне предстояло столкнуться в ещё одним поворотным моментом – пять лет я обучался на инженера, полгода занимался написанием итоговой работы, оставалось только достойно защититься и закрыть давно надоевшую главу жизни. Всё больше я вкалывал в наведение окончательного лоска на свой диплом, всё больше шероховатостей пытался прикрыть и припрятать те ошибки, исправить которые уже не успевал. Думаю, только после защиты я бы позволил себе выдохнуть и немного перевести дыхание.

Откуда же мне тогда было знать, что эти надуманные повороты окажутся лишь блёклыми пятнами по сравнению с тем потрясением, которое ожидало меня перед ними?

Начало положил банальнейший вопрос: не хочу ли я немного подзаработать? А кто бы не захотел в преддверии наступающих праздников? Я всегда очень скупо перебирал деньги и долго их пересчитывал особенно перед праздниками, когда нужно было разжиться большим количеством подарков, поэтому мой ответ был естественен. Я даже не задумывался, что это будет означать лишнее рабочее время, последние недели я жил в каком-то полусне, вечно был невыспашимся и ничего не успевал, только мантра в моей голове звучала по-прежнему разборчиво. Что ж, и ещё одну ночку не высплюсь, зато когда получу диплом…

Но дальнейшее развитие диалога в буквальном смысле встряхнуло меня. В миг с меня сползли упаднические настроения, поутихший интерес начал разгораться вновь, ведь за туманными намёками я внезапно стал понимать, что возможность немного подзаработать будет связана с той самой дверью.

Один парень, мы с ним практически не пересекались, заболел и вынужден валяться дома с температурой, а на пятницу было запланировано мероприятие, в котором он должен был принимать участие. Говоря слово «мероприятие», владелец-директор-управляющий слегка подмигнул, и я тут же сообразил, что оно связано с недовольными людьми в строгих костюмах. Так оно и оказалось, вот только владелец-директор-управляющий не счёл нужным прямо говорить об этом. Он ограничивался лишь намёками и обтекаемыми фразами, работа там несложная и в любом случае Даниэлле меня проинструктирует.

Радостный от того, что запланированное мероприятие не сорвётся, он оставил меня мучиться догадками, а сам поспешил по свои владельческим делам.

Энтузиазм переполнял меня, я не помнил такого душеного подъёма с того самого момента, когда обуреваемый самыми лучшими перспективами рассылал своё резюме на первой неделе сентября. Сказав короткое: "Согласен", я выиграл сразу по двум позициям. Перед праздниками в моём кармане прибавится денег, но куда более желанной для меня стала интрига с закрытой дверью, тайну которой я мог узнать уже через два дня.

Тем днём я вернулся домой и за три часа безотрывной работы довёл все чертежи до состояния идеальной готовности. Мысли о пятнице придавали мне сил.

Владелец-директор-управляющий позволил мне отдохнуть в пятницу, поэтому на своё рабочее место я пришёл только к половине восьмого. Тоже немало важная деталь, так как примерно с этого времени в наше заведение начинали приходить люди в строгих костюмах. Я быстро сбросил куртку и шарф, переобулся в старые кроссовки, на всякий случай даже посмотрелся в зеркало. Волосы как всегда немного торчали по сторонам, я, как мог, пригладил их ладонью, а потом отправился в обеденный зал.

Меня окружала уже привычная суета, посетителей было много, и я видел снующих без остановки официантов, но сегодня это были только их заботы, меня сюда привело совершенно иное. Даниэлле сидел в тёмном углу барной стойки, в небольшой нише, позволявшей спрятаться от шума и бедлама. Он тянул невероятно горячий кофе, а пальцами свободной руки выстукивал на столешнице мелодию. При моём появлении он сразу это прекратил и быстро убрал руку под стол.

По его взгляду я сразу понял, что ему не нравится мой внешний вид. Он указал пальцем мне на голову и сделал неопределённый жест рукой, как будто выбрасывал что-то ненужное. Я тут же стянул с голову дурацкий красный колпак и затолкал его в задний карман джинс. Потом пришёл черёд фартука, видимо, перед людьми в строгих костюмах было принято появляться без нашей униформы. Интересно, знал ли владелец-директор-управляющий о таком нарушении корпоративной формы одежды?

Даниэлле отвернулся от меня и принялся смотреть в другую сторону, из чего я заключил, что более претензий по моему внешнему виду он не имеет. Теперь он сидел ко мне в профиль, и не в первый раз я подумал, что он мне кого-то напоминает. Пользуясь моментом, я старался рассмотреть его повнимательнее, но так, чтобы он этого не заметил. А время шло, и стрелки моих часов приближались к восьми. До назначенного часа оставалось всего десять минут, а ни о каком инструктаже речи и не было, Даниэлле тянул свой кофе невероятно экономными глотками, словно меня здесь и не существовало.

Без пяти восемь он поднялся из ниши и слабо кивнул меня. "Пошли!" И первым вышел из-за стойки и двинулся в направлении туалета, я, весь не свой от внезапно накатившего напряжения, последовал за ним. В туалете опять кто-то громко сушил свои руки, но я был сосредоточен исключительно на волосатых руках Даниэлле. Привычным движением он извлёк из кармана ключ (самый обычный, без намёка на что-то сколь-нибудь интересное) вставил в скважину и повернул. Отчётливо щёлкнул замок, но дверь он открывать не стал. Ключ вернулся на исходную позицию, а мы замерли по сторонам от двери, выкрашенную в тот же цвет, что и стена.

Моё нетерпение сравнимо было с переполненным мочевым пузырём, я даже серьёзно подумывал, не отлучиться ли мне в туалет, но невозмутимый вид Даниэлле заставил отказаться от этой идеи. У меня даже сложилось впечатление, будто бы он скучает, мексиканец без особого интереса разглядывал свои подстриженные ногти на левой руке.

В три минуты девятого две фигуры возникли возле входа и сразу проследовали в нашем направлении. Они были одеты в длинное пальто, но я ничуть не сомневался, что под ним скрываются строгие костюмы и галстуки с заколками. Шедший впереди был выше ростом, имел лицо, будто бы загнанное в угол и седые волосы с пробором посередине, выглядел он на девятнадцатый век. За ним семенил пухленький коротышка с изящно очерченной эспаньолкой и реденькими пучками растительности на лысеющей голове. Обе физиономии изображали столь часто виденное мною выражение недовольства.

Высокий отрывочно кивнул Даниэлле, и тот распахнул маленькую дверь буквально перед его угловатым носом. Не изменяя скорости, пришедшие мужчины проследовали в образовавшийся проём, следом вошёл Даниэлле и пальцем поманил меня за собой. Дверь плотно закрылась и отсекла все звуки обеденного зала.

Я оказался в маленьком коридоре, который практически сразу поворачивал налево, освещение здесь было приглушенным, при таком явно не получится почитать в своё удовольствие. В первый раз я серьёзно осознал, что совершенно не имею понятия о том, чем принято заниматься за закрытой дверью рядом с туалетом. Я двинулся вслед за мужчинами.

Стены были покрыты очень странными пластинами, мягкие и поролоновые они были очень рельефными и поднимались до самого потолка. Внешне они напоминали застывшие волны.

Здесь абсолютно не пахло кухней, которая находилась прямо за стеной, пряные ароматы жарящегося мяса и чесночного соуса сюда не проникали. Я бы сказал, что в маленьком коридоре пахло очень гармонично и приятно, местный запах хорошо сочетался с несильным рассеянным светом и мягким ковром, поглощающим звуки наших шагов.

Коридор привёл нас в круглую комнату, дальнюю часть которой занимала со вкусом сделанная сцена. Теперь мне стало ясно, что за мягкие пластины висели на стенах, как же я сразу не сообразил, что это самая обычная звукоизоляция! Видимо здесь проводились концерты для элитной публики, которые предназначались исключительно для её ушей!

Моя догадка обретала всё больше подтверждений. Снявшие пальто мужчины действительно оказались в строгих костюмах, моя промашка заключалась лишь в том, что лишь один из них имел на галстуке заколку. Они расположились на удобных креслах возле столика, установленного в центре комнаты прямо напротив сцены. Сцена примерно на полметра возвышалась над уровнем пола, по сторонам её имелся тёмно-лавандовый занавес, в глубине я разглядел сложенный деревянный стул и подставку для микрофона. Занавес немного покачивался.

Стены в комнате тоже были закрыты звукоизоляцией, я не очень силён в вопросах подобного рода, но мне показалось, что изоляция выставлена таким образом, чтобы максимально концентрировать звук, исходящий со сцены, в центре комнаты, как раз в том самом месте, где сидели строгие костюмы. Сильнее всего освещалась сцена, над столом его было меньше, а возле входа вообще царил полумрак. Тут я разглядел шкафчик с длинными рядами бутылок и высокими бокалами. Видимо, мне предстояло работать виночерпием и прислуживать тем, для кого устраивался живой концерт.

Из витания в собственных мыслях меня выдернул Даниэлле, причём довольно резко. Он резко зыркнул мне в глаза и приложил палец к губам. "Тихо! Молчи!" Я согласно кивнул, и без его жеста я прекрасно понимал, как важно сохранять тишину в этом тайном и столь уютно выполненном месте. Если сидящие мужчины и переговаривались, то я не слышал их слов.

Далее Даниэлле повёл себя очень странно. Он опустился на низкую кушетку и принялся разуваться, сняв одну туфлю, он вопросительно посмотрел на меня и подбородком указал на мои собственные кроссовки. "Снимай!" Я удивлённо таращился на него в ответ. Зачем нужно снимать кроссовки? Согласен, красный новогодний колпак и фирменный фартук смотрелись бы в этом месте неприемлемо, но кроссовки-то тут при чём?

Под испытующим взглядом мексиканца я всё же принялся расшнуровывать обувь. Сам Даниэлле давно уже избавился от своих туфель, поставил их в сторону, а потом достал что-то из кушетки и принялся натягивать на ноги. Он довольно быстро управился с этим и протянул мне пару чего-то, что при ближайшем рассмотрении оказалось тапочками с очень большой и мягкой подошвой.

Всё ещё не находя ответов на столь большое количество вопросов, я уселся на освободившуюся кушетку. Тапочки чем-то напоминали бахилы, у них не было определённого размера, они обтягивали стопу и слегка пружинили при ходьбе. За счёт толстой подошвы я стал сантиметра на два выше. Даниэлле находился возле шкафа с бутылками и осторожно перебирал содержимое одного из его ящиков. Заметив, что я переобулся и встал, он кивком велел мне подойти. Теперь я вообще не ощущал звуков, которые создавал при ходьбе.

Ловкие пальцы хмурого мексиканца успели извлечь из недр шкафчика невысокий цилиндрический стакан с толстым дном, который, как мне было известно, предназначался для виски. Последовал резкий кивок в сторону человека с эспаньолкой. "Это для него!" Я сразу соотнёс размер стакана с ростом человека, выходило очень похоже, а Даниэлле уже крутил в руках второй стакан, который оказался на ножке. Очередной кивок на этот раз в сторону высокого строгого костюма. "А это для него!" В следующее мгновение возле поставленных бокалов появились бутылки с соответствующими жидкостями.

Тем временем Даниэлле снова принялся копаться в ящике, располагавшемся чуть в стороне от полки с посудой. Два строгих костюма почти неслышно переговаривались, кроме тихого сопения мексиканца в изолированной комнате вообще не наблюдалось звука. Эксперимента ради я решил чуть сильнее наступить на пол, но толстая подошва моих тапочек не пропустила ни единого колебания.

Даниэлле распрямился, в руках его была узкая деревянная шкатулка, которую он принялся медленно раскрывать, мне показалось, что в его чётких и отлаженных движениях проскальзывало благоговение. Мне не терпелось как можно скорее разглядеть, что там такое лежит, но как на зло сутулая спина Даниэлле перегораживала мне весь обзор. Я попытался встать на цыпочки, но всё равно ничего не сумел разглядеть.

Терпение практически никогда не входило в мои благодетели, но уже в следующую секунду мексиканец повернулся ко мне, и я увидел две тряпичные маски, лежащие на переливающемся бархате плоской шкатулки. Внешне они напоминали те штуки, которые раздавали в самолётах во время особо длительных перелётов, это были обыкновенные маски для сна, и их появление в этом месте породило очередную волну непонимания. В голове начинала циркулировать цепочка, у которой на данный момент не имелось логического завершения.

В круглой комнате, доступ в которую есть только у определённого сорта людей (в строгих костюмах с узкими галстуками), по стенам которой висит звукоизоляция, в определённое время приходят гости. Их обслуживают официанты, предварительно надевшие мягкие тапочки, потом из шкатулки достаются маски для сна, чтобы…

…что? Лишь грозное предупреждение Даниэлле о ненарушении тишины в последний момент заставило меня проглотить вопрос, да и времени на него не оставалось, потому как мексиканец, держа одну из масок на вытянутых руках, уже приближался к сидящей двоице. Мне не оставалось ничего другого, как подхватить оставшуюся маску и последовать примеру старшего.

Он замер за спиной высокого гостя, не входя в его поле видимости и протянул вперёд руки. Не прерывая тишайшего разговора со своим компаньоном строгий костюм привычным движением перехватил предложенную маску и приладил её к своим глазам, педантично поправив резиночку, пересекающую его голову от одного уха к другому. Чувствуя себя частью какого-то совершенно непонятного ритуала, я передал маску человеку с эспаньолкой. Тот натянул её на полноватое лицо, расслабленно откинулся на спинку удобного кресла и протянул руки вдоль подлокотников. Всем своим видом он давал понять, что готов к наслаждениям.

Внезапная догадка мелькнула в моей голове, я перевёл взгляд на сцену, но прежде, чем она успела сформироваться в окончательную и чётко выраженную мысль, моим вниманием со свойственной ему грубостью завладел Даниэлле. Ему не нужны были мягкие тапочки, он и без них прекрасно умел подкрадываться бесшумно. Он заставил меня вздрогнуть, когда положил руку ко мне на плечо и развернул меня лицом к себе. Никогда до этого мне не доводилось видеть его с такого близкого расстояния.

Даниэлле был выше меня, ему пришлось немного наклониться, чтобы наши лица оказались приблизительно на одном уровне. На его поднятой ладони лежали четыре ярко-оранжевых пилюли, и только когда он стал вставлять одну из них в ухо, я понял, что на самом деле это беруши. Бахилы на мягкой подошве, маски для сна, беруши, видимо я угодил на заседание закрытого клуба с очень необычными правилами.

Когда я заткнул оба уха, мексиканец, больно дёргая за руку, внимательно осмотрел плотность прилегания оранжевых затычек, затем ткнул мне прямо в лицо указательным пальцем правой руки, длинный ноготь чуть не поцарапал мой нос.

Он нацелился пальцем на одно ухо, потом на другое, указал на собственные беруши и категорично покачал головой. "Не вынимать!" Жест его в расшифровке не нуждался, я согласно кивнул, хотя испытывал некоторые неудобства в связи с отсечением одного из чувств.

На этом непонятная подготовка неизвестно к чему закончилась, и можно было начинать. Мне предстояло дежурить возле столика с бутылками и внимательно следить за гостями, малейший намёк с их стороны тут же должен был превращаться в бокал избранного напитка. Сам Даниэлле приблизился к сцене, он отогнул ближайшую к нему часть занавеса, засунул за него голову, и свет в комнате сделался ещё более приглушенным.

В моих заткнутых ушах нарастал звон, хотя на самом деле я ничего не слышал. Со своего места я видел руки, лежащие на подлокотниках, прямо перед ними была сцена. А потом на неё вышла девочка.

Я бы дал ей точно больше восемнадцати, но всё же называл именно "девочкой", потому что в её лице сохранилось слишком много детских черт, просто не позволяющих обращаться к ней "девушка". У неё были немного полноватые щёки, которых она, вне всякого сомнения, стеснялась, их покрывали веснушки, захватывающие с своё владение ещё и нос. От накрашенных помадой губ, раздвинутых в неуверенной полуулыбке, на коже проступали ямочки. Она была слегка полновата, но свободное платье с закрытыми плечами и длинными рукавами ретушировали это.

На неё было приятно смотреть, она производила впечатление воздушности и застенчивости. В её движениях сквозила робость, и первые маленькие шаги по сцены явно дались ей с большим трудом. Вряд ли она могла разглядеть внутренность комнаты, потому как свет был направлен прямо ей в лицо, смотреть должны были на неё… вот только я лишь через несколько мгновений вспомнил про повязки на глазах строгих костюмов. Нет, смотреть они явно не собирались, они даже намеренно собирались именно этим не заниматься.

Девушка вышла на середину сцены, бросила немного испуганный взгляд за кулисы. Возможно, кто-то там подбодрил её или поднял вверх большой палец, как бы то ни было, после небольшой заминки девочка перестала нервно стискивать кулаки и гордо распрямилась. Я видел, как раскрылся её очерченный помадой рот, но ничего не слышал.

В тот момент, когда из лёгких девушки стала выходить мелодия, резкая перемена произошла с двумя гостями, сидевшими в креслах. Тот, что повыше, резко дёрнулся вперёд, своим движением заставив меня оторваться от происходящего на сцене, он всем корпусом наклонился вперёд и максимально возможно выставил вперёд шею, его кадык судорожно начал двигаться туда-сюда. Его сосед отреагировал совершенно иначе, толстячок с эспаньолкой напротив её сильнее растянулся в кресле и даже слегка растянул узкий галстук, завязанный под шеей тугим узелком. В моём понимании так принято разваливаться в кресле перед ярко пылающим камином после тяжёлого трудового дня.

Заметила ли девочка эти перемены? Не испугал ли её внезапный порыв одного из слушателей? А может именно поэтому свет и был направлен ей в глаза, чтобы она не отвлекалась от своего дела и была сосредоточена исключительно на нём?

Я не сомневался в том, что она пела, но как бы хорошо она не смотрелась в круге света, всё больше моё внимание переключалось на сидящую двоицу. Во мне крепло ощущение странности происходящего, да, видимо, я попал в какой-то частный и приватный клуб почитателей живой музыки, гости которого привыкли наслаждаться пением в комфортной обстановке, этим можно было объяснить закрытую дверь, полную шумоизоляцию, дорогие бутылки в шкафчике… но зачем тогда надевать на ноги мягкие бахилы и к чему затыкать уши нам? Чтобы ни единый звук не проник в непредназначенные для этого уши? Звучало бредово.

А повязки на глазах разве это не перегиб? Мне доводилось бывать на многих концертах, и ни разу я не видел человека, пришедшего на концерт, с повязкой на глазах. От этого веяло фанатичностью, но у всех свои причуды. Мысли продолжали крутиться в голове, параллельно я наблюдал за происходящим на сцене.

Девочка только что закончила одну песню, немного притупила глаза, поглядела на носки своих туфель, а потом практически сразу завела новую мелодию. Высокий костюм воспользовался короткой передышкой, но при первых звуках снова подался вперёд, его компаньон совершенно обмяк в своём кресле.

Уже не в первый раз у меня мелькнула мысль о том, чтобы незаметно вытащить затычку и хотя бы одним ухом послушать девочку. Правда где-то там в тени возле сцены находился молчаливый и неулыбчивый Даниэлле, который, возможно, наблюдал за мной. В моих ушах громко стучала кровь, и от этого монотонного звука соблазн убрать одну из затычек становился всё сильнее.

А вот строгие костюмы вовсю пользовались возможностью слушать, высокий чуть не вываливался из кресла, его руки судорожно сжимали подлокотники, а рот казался открытым, словно он пытался откусить от чего-то невидимого большой кусок. Нижняя губа была сильно выпячена вперёд из-за чего его лицо приобретало карикатурный оттенок.

Вторая песня неслышно для меня замирала в приятно пахнущем воздухе круглой комнаты, для себя я решил, что на следующей песне непременно вытащу из уха затычку, и пусть даже Даниэлле за это устроит мне выволочку. Я же не видел ничего криминального в том, чтобы одним ухом послушать музыку.

На этот раз пауза между песнями получилась более длительной, но как только я уверился в том, что девушка будет петь и дальше, сразу стал поправлять свою причёску и ловко одним пальцем сумел подцепить берушу, которая скатилась в мою ладонь. Голова потихоньку стала наполняться звуками.