Помоги проекту - поделись книгой:
Это были попытки доказать существование наряду с несовершенными существами совершенного существа; или вывести из существования мира существование его последней и высшей причины — Бога; или доказать на основе наличного порядка существование устрояющей порядок силы; или предложить моральное доказательство бытия Бога, исходя из факта человеческой совести. Я не собираюсь вдаваться в рассмотрение этих «доказательств» бытия Бога. Не знаю, насколько быстро вы сможете уловить юмористичность и хрупкость этих доказательств. Они пригодны для обоснования существования мнимых богов, и если бы в мою задачу входило ознакомить вас с этими будто бы высшими существами, то я бы занялся знаменитыми пятью доказательствами бытия Бога. В Библии не рассуждают таким образом, в Библии просто говорится о Боге как о том, чье бытие не нуждается ни в каких доказательных подкреплениях. Здесь говорится о таком Боге, который везде и всюду сам доказывает свое собственное существование: здесь семь сущий и поскольку Я есть и живу и действую, то излишне доказывать, что Я существую. Опираясь на такое доказательство его собственного существования, и говорят пророки и апостолы.
Иным образом в христианской церкви и нельзя говорить о Боге. Бог нисколько не нуждается в наших доказательствах. Тот, кто зовется Богом в Священном Писании, неисследуем, то есть Он не был открыт каким‐либо человеком. Когда речь идет о Нем и когда о Нем говорится как о какой‐то известной величине, которая нам более известна и для нас более реальна, чем любая другая действительность, и которая нам ближе, чем мы сами себе, То происходит это не потому, что когда‐то жили люди, которым удалось исследовать такое существо, а потому, что Он, сокрытый для нас, открыл себя.
И далее в связи с этим скажем, что Бог не только недоказуем и неисследуем, но Бог еще и непостижим. В Библии не предпринимается никакой попытки определить Бога, то есть постичь Бога посредством наших понятий. Имя Бога в Библии произносится как имя живого, действующего, действительного и заявляющего о себе субъекта, а не так, как это делают философы, произносящие его имя как имя вневременного, превосходящего мир, чуждого высшего существа. Библия повествует о Боге, она рассказывает о его деяниях и о происходящей здесь, на земле, в сфере человечества истории этого вышнего Бога. Библия являет значение и важность этой действительности и деяния, этой истории Бога и тем самым доказывает существование Бога, обозначает его сущность и его естество. Познание Бога в смысле Священного Писания и исповедания веры — это познание его наличного бытия, его жизни, его действия, его откровения в его деянии. И поэтому Библия не является философской книгой, это книга истории — книга о великих деяниях Бога, в которых Бог позволяет узнать о себе.
Священное Писание описывает его деяние, во‐первых, как деяние творения. Бог полагает наряду с собой нечто иное, отличное от себя, — творение, не нуждаясь в нем, полагает в силу своего всемогущества, своей святой избыточной любви. Во‐вторых, между Богом и одним его творений, между Богом и человеком заключается договор (завет). И вновь непостижимый факт: почему именно между Богом и человеком, о котором сообщается с самого начала, что он неблагодарно противостоит Богу, что он грешник? Невзирая на этот грех, величественно не придавая ему особого внимания, оставляя за собой право исправить его, свершает Бог свою самоотдачу. Он отдает себя в том, что становится Богом маленького прозябающего народа в Передней Азии, становится Богом Израиля. Он отдает себя в том, что сам становится членом этого народа, его детищем — и умирает. И в‐третьих, речь идет — в целом это одно деяние — о деянии искупления, об обнаружении намерения свободной любви Бога по отношению к человеку и миру, об устранении всего того, что препятствует этому; речь идет об откровении и об открытии нового неба и новой земли.
Это целое представляет собой путь — путь под знаком имени Иисуса Христа, человека Иисуса Христа, в котором сам Бог появился и действовал на земле, который в то же время является целью истории народа Израиля, началом и исходным пунктом церкви и в то же время также откровением искупления, завершением целого. Все бытие и деяние Бога представлено в этой личности. Тот, кто говорит о Боге в смысле Священного Писания, тот всегда с необходимостью должен говорить об Иисусе Христе.
Это деяние творения, завета и искупления — действительность, в которой Бог присутствует, живет, действует, а также позволяет узнать о себе. От этого деяния нельзя абстрагироваться, если желаешь узнать о существе и существовании Бога. Здесь, в этом деянии Бог предстает как личность, которая реализует себя и потому есть субъект этого деяния. Это деяние свободной любви Бога. Можно отважиться описать действительность, представляющую данное деяние, описать естество и сущность Бога с помощью таких двух понятий, как свобода, любовь. При этом, однако, следует остерегаться выпасть из конкретного в абстрактное, выпасть из истории в царство идей. Я бы не стал говорить о том, что Бог есть свобода или Бог есть любовь. Даже несмотря на то, что второе высказывание является библейским. Мы не знаем, что есть любовь, и мы не знаем, что есть свобода, но знаем, что Бог есть и Бог есть свобода. О том, что такое свобода и что такое любовь, нам надлежит узнать от Него. Если бы мы хотели наделить предикатом этот субъект, то могли бы сказать, что Он есть Бог свободной любви. В своем деянии творения, союза и искупления Он подтверждает себя как такой Бог.
При этом мы узнаем на опыте, что такое любовь — желание бытия другого ради него самого, так, чтобы не быть больше одному, но быть в полной мере вместе с другим. Это любовь, это свободная любовь Бога. Бог не одинок, не одинок и без мира. Он не нуждается в другом и тем не менее любит. Такую любовь нельзя понять вне связи с величием его свободы. Такова любовь Бога, что Он, Отец, любит Сына, который сам есть Бог. В его деянии обнаруживается эта тайна его сокровенной сути, где все есть свобода и все есть любовь.
И становится понятным заглавие лекции: Бог в вышних. Потому, что Бог таков, что это Бог‐Отец, Сын и Святой Дух в своем деянии в Иисусе Христе, именно поэтому Он в вышних. Он, чья природа и сущность заключены в этом, чье существование проявляется в нисхождении в глубины, Он милосердный, отдающий себя своему творению, погружаясь в самую глубину существования своего творения, Он есть Бог в вышних. Не вопреки всему этому, не вследствие какого‐то парадокса, а именно снисходя таким образом, Бог являет, что Он в вышних. Такова его возвышенная сущность, такова его свободная любовь.
Тот, кто захотел посмотреть на других вышних, тот не смог бы понять присущее Богу «совершенно иное», тот все еще шел бы путями язычников, ищущих Бога в какой‐то бесконечности. Он же совершенно иной в сопоставлении с тем, как мы мыслим своих богов. Он тот, кто призывает Авраама и кто ведет несчастный народ через пустыню, тот, кого не смутила многовековая неверность и многовековое непослушание этого народа, кто допускает свое рождение в хлеву и кто умирает на Голгофе. Он прекрасен, Он божествен.
Понимаете ли вы, что означает монотеизм в христианской вере? Богу неведома эта глупая радость от единственности! Речь идет не о числе один, а об этом субъекте в его исключительной единичности и инакости по отношению ко всему иному, отличному от всех смехотворных божеств, выдумываемых человеком. Если узришь это, то будешь лишь смеяться, и во всей Библии звучит смех по поводу этих персонажей. Там, где хотя бы раз узрели истинного Бога, там боги повергаются в прах, там Он остается единственным.
Лекция 6
Бог‐Отец
Единый Бог по природе и от вечности есть Отец, исток своего Сына и вместе с Ним исток Святого Духа. В силу такого способа своего бытия Он по милости Отец всех людей, которых Он во времени в своем Сыне и через свой Дух призывает быть своими детьми.
Единый Бог, Бог в вышних, Бог единственный есть Отец. Когда мы произносим это слово, говорим об Отце в первом положении исповедания веры, то должны сразу же перейти ко второму: Он есть Сын, и далее к третьему: Он есть Святой Дух. Он есть единый Бог, о котором говорят три положения символа. Это не три Бога, это не расщепленный и разорванный в себе Бог. Триединство говорит не о трех богах, триединство — так это всегда понимала христианская церковь, а другого понимания она не могла обнаружить и в Писании — говорит именно об едином, единственном Боге.
Речь идет не о теоретическом вопросе. Все поставлено в зависимость от того, чтобы не разрывалось содержание трех положений символа, чтобы в этих трех положениях говорилось о Боге‐Творце и о Боге в его деянии в Иисусе Христе и о его воздействии в Святом Духе, а не о трех божественных департаментах со своим «директором» каждый. Речь ведется о едином деянии одного Бога, но при этом о живом деянии. Ведь Бог, в которого мы, христиане, верим, это не мертвый Бог и не одинокий Бог. Единственный, Он в себе, в своем божественном величии один в вышних и тем не менее не одинок. И его деяние, которое позволяет нам встретить и узнать Его, есть подвижное, живое деяние. Он в себе самом по своей природе и вечно, а для нас во времени: единый в трех способах бытия.
На языке ранней церкви — Бог в трех лицах. Если исходить из того понимания личности, которым руководствовалась ранняя церковь, то к этому пониманию не может быть претензий. Ведь «личность» в латинском и в древнегреческом словоупотреблении выражала именно то, что мы обозначили как «способ бытия». Однако когда сегодня заходит речь о личности, то непроизвольно и почти непременно представление о личности определяется тем, какого рода личностями являемся мы, люди. А как раз такое представление меньше всего подходит для описания того, что такое Бог‐Отец, Сын и Святой Дух.
Кальвин однажды иронично заметил, что нельзя представлять себе Триединого Бога, как это делали множество художников: в виде мужчин, «человечков» («marmousets»). Это не триединство. Когда христианская церковь говорит о Триедином Боге, то она не имеет в виду лишь один способ бытия, но утверждает, что Он и Отец, и Сын и Святой Дух. Трижды один и тот же, но прежде всего Триединый — Отец, Сын и Святой Дух — в себе самом и в вышних, а также в своем откровении.
Мы должны прежде всего заявить, что, когда Бог‐Отец означает «наш Отец», мы утверждаем то, что значимо, что истинно, причем истинно в самых сокровенных глубинах его естества, истинно от века. Он Отец. И в столь же полной мере Сын и Святой Дух. «Отец» — это не просто имя, которое даем Ему мы, люди, как бы исходя из такого мнения: «Человек считает, что знает, что такое отцовство, каково отношение человека к своему телесному отцу, и переносит это отношение на Бога». При этом предполагается, что сущность Бога в конечном счете есть нечто совершенно иное и не имеет ничего общего с тем, что мы называем отцовством. То, что Бог есть Отец, явствует из его откровения, явствует относительно нас. Каков же Он сам по себе, по своей природе и от вечности, мы, однако, не знаем. При этом Он выходит из своей тайны и предстает как Отец для нас.
Всего этого, однако, недостаточно для характеристики того положения, о котором в действительности идет речь. Когда Священное Писание и вместе с ним символ веры церкви называет Бога Отцом, то утверждается, что Бог есть прежде всего Отец. Он таков сам по себе. Он таков по природе и от вечности, а затем уже и для нас, своих творений. Дело обстоит не таким образом, что существует поначалу человеческое отцовство, а затем и так называемое божественное отцовство, а как раз наоборот: истинное, подлинное отцовство у Бога, а уже затем из этого отцовства следует то, что известно нам как отцовство. Божественное отцовство является источником всякого естественного отцовства. Как говорится в Послании к Ефесянам, «от Которого именуется всякое отечество на небесах и на земле» (Еф. 3: 15). Мы мыслим истину, причем первую, подлинную истину, когда созерцаем самое сокровенное в Боге‐Отце, когда познаем Его как Отца и называем себя его детьми.
Когда мы произносим Бог‐Отец, то говорим при этом и о способе бытия Бога как источнике и истоке другого божественного способа бытия, другого, отличного от первого, и в то же время его способе бытия, а потому тождественном первому по божественности. Бог — Бог таким образом, что Он Отец. Отец своего Сына, которого Он сам полагает в бытии и через которого Он сам вновь есть Бог, Им самим положенный в бытии, а не сотворенный. Сын не сотворен.
Однако это отношение Отца и Сына еще не исчерпывает всей действительности, всей природы Бога. Такое полагание и положенность Бога не несут угрозы единству Бога. Отец и Сын вместе подтверждают и укрепляют свое единство в третий раз в Святом Духе. Бог‐Отец и Бог‐Сын вместе являются истоком Святого Духа. Spiritus qui procedit a Patre Filioque. Это то, что никогда не могли в полной мере понять люди восточной церкви, а именно, что Порождающий и Порожденный вместе являются истоком Святого Духа и потому истоком своего единства. Святой Дух назвали vinculum caritatis. Единство есть не вопреки тому, что Бог — Отец и Сын, а потому, что Бог есть и Отец, и Сын. Таким образом, Бог — тот, кто полагает сам себя, кто есть сам через себя, Бог в своей божественности различен в себе самом и в то же время тождествен себе самому. И именно поэтому Он сам по себе не одинок. Он не нуждается в мире. Все богатство жизни, вся полнота деяния и общности есть в Нем самом, поскольку Он триедин. Он есть движение, Он есть и покой.
В связи с этим нам становится понятным, что все то, чем Он является для нас, — то, что Он Творец, что Он в Иисусе Христе одарил нас собой и что в Святом Духе Он соединил нас с собой, — все это есть его свободная милость, избыток его полноты. Не будучи ничем нам обязанным, Он избыточно источает милосердие! Он не хочет быть лишь для себя тем, что Он есть. Он хочет и для нас быть тем, кто Он есть от века. Мы не в состоянии постичь ту истину, что Бог в силу своего вечного отцовства, из свободной милости — а не потому, что таково Его metier, — желает быть и нашим Отцом.
Поскольку Он таков, каков Он есть, его деяние и может быть только отцовским деянием. То обстоятельство, что Бог становится творцом чего‐то другого, что не как Сын отличается от Него, то обстоятельство, что Он хочет быть для этого другого — все это означает, что Он делает возможной для нас причастность Ему самому, «дабы вы чрез них соделались причастниками Божеского естества» (2 Пет. 1: 4). Не больше и не меньше говорим мы, когда называем Бога нашим Отцом. Мы можем нажать его так, как Он сам себя называет в своем Сыне.
Человек, как таковой, является не чадом Бога, а творением Божьим, factus, а не genitus. Это творение, человек, повсюду бунтует против Бога, он безбожен и тем не менее чадо Божье. Это свободное деяние Бога, его попущение и милость, что мы можем быть его детьми. И все мы являемся ими, поскольку Он есть Отец и поскольку Он делает нас ими. Мы являемся его детьми в его Сыне и через Святого Духа — то есть не в силу непосредственного отношения между нами и Богом, а в силу того, что Бог сам позволяет нам стать причастными его естеству, его жизни и существу. Это проявление свободной воли и решения Бога, что в его порождении Сына проявлено и его отношение к нам, что в Нем, в Сыне через Святого Духа мы вправе называть себя его детьми — через ту же vinculum caritatis, которая связует воедино Отца и Сына.
В таком способе бытия Бога как Святого Духа — и в этом также вечное повеление Бога — должно содержаться и наше призвание. О тебе идет речь, тебе предназначается и тебе во благо то, что Бог есть и делает в своем Сыне. А то, что истинно по природе Бога, то становится истиной во времени. Не более и не менее, как повторение божественной жизни, повторение, которое мы не в состоянии сами вызвать к бытию и которое не в состоянии упразднить. Бог желает, чтобы оно было в сфере тварного, то есть во внебожественной сфере. Да будет восславлен Бог в вышних! Вот первое, что мы говорим, когда называем Бога своим Отцом. И кроме того, мы говорим: «мир на земле», ибо Он не есть Отец без Сына, и оба они для нас суть здесь.
Лекция 7
Всемогущий Бог
Могущество Бога тем отличается от бессилия, тем превосходит другие силы, тем победоносно противостоит «мощи самой по себе», что оно есть могущество права, а именно его осуществленной и явленной в Иисусе Христе любви, и потому это могущество есть совокупность, определение и граница всего возможного, а также могущество надо всем и во всем действительном.
Символ веры обозначает понятием «всемогущий» определенное свойство Бога, определенное совершенство того, кто был прежде назван Богом‐Отцом. Символ веры знает только одно это свойство. Когда позднее пытались говорить о Боге систематично и описать его сущность, то стали словоохотливее. Говорили о его пребывании в самом себе, о его основывающемся лишь на самом себе бытии, говорили о бесконечности Бога в пространстве и во времени, а также о вечности Бога. В то же время вели речь о святости и праведности, милосердии и терпеливости Бога.
Мы должны отчетливо осознать, что все, что говорится о Боге посредством подобных человеческих понятий, может быть лишь указанием на него, что никакое такое понятие не в состоянии действительно постичь сущность Бога. Бог непостижим. Что такое благость Бога и что такое святость Бога — этого нельзя определить, исходя из каких‐либо человеческих воззрений на благость и святость. Это определяется исходя из того, что есть Бог. Он есть Господь, Он есть истина. Мы можем отважиться лишь руководствоваться его словом, считая свои слова лишь чем‐то вторичным. В Апостольском символе веры на месте всех возможных обозначений сущности Бога стоит одно это слово: всемогущий, причем стоит оно в связи с именем «Отец». Одно из этих слов истолковывает другое: Отец есть всемогущество и всемогущество есть Отец.
Бог всемогущ. Это означает прежде всего, что Он есть могущество. А могущество означает способность реализации, возможность по отношению к действительности. Там, где действительность сотворяется, определяется и сохраняется в бытии, там есть возможность, лежащая в основе этой действительности. А о Боге говорится, что у Него самого есть возможность, есть эта способность реализации, каковая обосновывает, определяет и сохраняет в бытии. Причем речь идет о всемогуществе, то есть Он обладает всем. Он есть основополагающая мера всего действительного и всего возможного.
Нет никакой действительности, которая бы не опиралась на Него как на свою возможность, нет никакой возможности, никакого основания действительности, которые бы Его ограничивали и полагали ему какое‐нибудь препятствие. Он может то, что пожелает. Могущество Бога можно было бы поэтому обозначить как свободу Бога. Бог полностью и исключительно свободен. Это включает понятие вечности, вездесущности, бесконечности. Он обладает могуществом надо всем, что возможно в пространстве и во времени, Он есть мера и основание времени и пространства, для Него нет никаких пределов.
Все это, однако, звучит весьма философски, и мы даже отдаленно не приблизились к пониманию того, что же означает всемогущество как свойство Бога. Есть многое, что могло бы называться могуществом и всемогуществом, не имея при этом ничего общего со всемогуществом Бога. Мы должны остерегаться конструирования общих понятий.
Во вводном тезисе осуществлено трехступенчатое разграничение: могущество Бога отлично от бессилия, превосходит другие могущества, а также победоносно противоположно «мощи самой по себе».
Могущество Бога отличается от всякого бессилия. Ведь существует и могущество бессилия, возможность невозможного, причем в полном или частичном виде. Бог не является бессильным ни полностью, ни отчасти, Он есть действительное могущество. Он не тот, кто ничего не может, и не тот, кто может не все. Он отличается от всех прочих могуществ тем, что может то, что пожелает. Если где‐либо возникает вопрос относительно бессилия, там во всяком случае речь не идет о Боге. Когда Бога представляют отстраненным, в значительном отдалении, то имеют в виду не Его, а какое‐то иное, слабое по своей сути существо. У Бога нет какой‐либо тени, Бог противоположен всякому бессилию.
Бог превосходит все прочие могущества. Эти прочие могущества одолевают нас совершенно иным образом, чем Бог. Они представляются как нечто подлинно реальное. Бог не располагается в ряду этих мирских могуществ как высшее среди них. Он превосходит все прочие могущества, не ограничен и не обусловлен ими, Он Господин всех господ. Царь всех царей. Так что все такие могущества являются в действительности могуществами, заведомо располагающимися у подножия того могущества, каковым является могущество Бога. Они никоим образом не соперничают с ним.
И завершающая ступень, являющаяся важнейшей, поскольку здесь в наибольшей степени возможны неправильные толкования. Бог не есть сила сама по себе. Совокупность всякого могущества: способность реализации, возможность, свобода как нейтральное бытие, абсолютная свобода, мощь сама по себе — все это пьянящие идеи. Является ли Бог совокупностью всякой суверенности, исключительно и полностью potentia? Его зачастую понимали таким образом. И, кажется, все располагает к тому, чтобы представлять себе эту potentia, силу саму по себе как божественное, самое глубокое, истинное и прекрасное, восторгаться и поклоняться этой силе, молиться ей и славить ее как тайну бытия. Вспомните, как Гитлер, когда, бывало, он говорил о Боге, называл Его «всемогущее».
Но не «всемогущее» есть Бог, не следует понимать Бога, исходя из представления о наиболее полной совокупной мощи. И тот, кто называет «всемогущее» Богом, тот самым роковым образом говорит не о Боге. Ведь «всемогущее» есть зло, как есть зло «мощь сама по себе». «Всемогущее» — это хаос, зло, это дьявол. Нельзя лучшим способом обозначить и определить дьявола, как попытавшись помыслить такую самодостаточную, свободную, суверенную способность реализации. Такая опьяняющая мысль о мощи есть хаос, tohu wabohu, эту мысль Бог при творении отбросил, Он не пожелал ее, когда творил небо и землю. Это нечто противоположное Богу, это опасность, которая постоянно угрожает сотворенному Богом миру, — вторжение, наступление такой невозможной возможности свободного произвола, желающего быть лишь potentia самой по себе, стремящегося утвердиться и господствовать в таковом качестве.
Там, где «мощь сама по себе» становится предметом почитания и поклонения, где она стремится стать властью и утверждать свое право, там мы имеем дело с «революцией нигилизма». «Мощь сама по себе» есть nihil, а когда она выходит на передний план и стремится господствовать, тогда не порядок созидается, а вспыхивает революция. «Мощь сама по себе» есть зло, есть конец всех вещей.
Могущество Бога, подлинная мощь противоположна такой мощи. Могущество Бога есть превосходящая мощь, более того, оно есть противоположность «мощи самой по себе». Бог говорит «нет» такой революции нигилизма. Он есть ее победоносная противоположность, в ней Бог выступает на передний план, здесь происходит то, что происходит, когда солнце пробивается сквозь тучи: рушится и низвергается мощь этой «мощи самой по себе». При этом обнажается присущая данному понятию жестокость, оно утрачивает уважение, которым пользуется. Демоны вынуждены бежать. Бог и мощь сама по себе исключают друг друга. Бог есть совокупность возможного, а мощь сама по себе есть совокупность невозможного.
В какой же мере могущество Бога противоположно мощи самой по себе, в какой мере оно превосходит все другие могущества и в какой мере отлично от всякого бессилия?
Священное Писание никогда не ведет речи о могуществе Бога, его проявлениях и его победах вне связи с понятием права. Могущество Бога изначально есть могущество права. Это не простая potentia, это potestas, то есть «легитимное», основанное на праве могущество.
Что означает право? Обращаясь назад, мы должны сказать: могущество Бога есть в том и потому могущество права, что это всемогущество Бога‐Отца. Следует подумать о том, что было представлено как жизнь Бога‐Отца, как жизнь Бога, который в себе не одинок, но живет и правит от вечности как Отец своего Сына, который в своей самой сокровенной сути существует в этой общности. Всемогущество Бога как правового могущества есть могущество Бога, который в самом себе есть любовь. То, что противостоит этой любви, что является одиночеством и особым самоутверждением, как таковое, не есть право и потому не есть действительное могущество. Оно отвергается Богом.
Бог утверждает порядок — порядок в смысле того порядка, который наличествует в Самом Боге, между Ним и его Сыном и Святым Духом. Могущество Бога есть могущество порядка — порядка его любви, воздействующей на способы осуществления порядка и ведущей к целям порядка. Могущество Бога есть святое, праведное, милосердное, терпеливое, благое могущество. И то отличает могущество Бога от бессилия, что Он есть Триединый Бог.
Это могущество Бога есть могущество его свободной любви в Иисусе Христе, в нем оно реализуется и открывается. Мы должны поэтому вновь посмотреть на деяние Бога как на совокупность всего возможного и действительного. То, что Бог в своей милости есть и созидает, — это совокупность всего того, что называется способностью, свободой и возможностью. Могущество Бога не есть бесхарактерное могущество, и потому беспредметны всякие детские вопросы типа «может ли Бог сделать, чтобы дважды два равнялось пяти» и т. п., поскольку за такими вопросами стоит весьма абстрактное понятие того, что значит «мочь».
Могущество, способное ко лжи, не было бы действительным могуществом. Это было бы бессилием, мощь, полагающая себя способной все утвердить и всем распоряжаться, — ничто. У такой мощи нет ничего общего с Богом и тем самым с действительным могуществом. Могущество Бога есть подлинное могущество, и потому оно надо всем. «Я есть Бог всемогущий, ходи предо Мною и будь непорочен». Это «Я» показывает, кем является всемогущий Бог и что такое всемогущество. Или «Дана Мне всякая власть на небе и на земле». Ему, Иисусу Христу, дана она.
В этом деянии Бога живо явлено его всемогущество как исцеляющая и праведная мощь. Следовательно, Бог есть совокупность, определение, граница всего возможного. И таким образом, возвышается Он надо всей действительностью как трансцендентный Бог и пребывает во всем действительном как имманентный Бог — Он, субъект, который произносит это святое и благое Слово и созидает свое святое и благое дело.
Лекция 8
Бог‐Творец
Поскольку Бог стал человеком, то стало явным и достоверным и следующее: Он не желает быть только для себя и тем самым быть в одиночестве. Он дозволяет отличному от Него миру иметь свою собственную действительность, своеобразие и свободу. Его Слово образует силу бытия мира как творения. Он создает, поддерживает в бытии и правит миром как ареной, а в его средоточии — человеком как свидетелем своего величия.
Верую в Бога, Отца, всемогущего, Творца неба и земли.
Когда мы подступаем к истине, которую исповедует церковь в понятии «Творец», чрезвычайно важно понимать, что здесь мы стоим перед тайной веры, познание которой возможно только посредством откровения. Первое положение символа о Боге‐Отце и его создании не представляет собой какое‐то языческое «преддверие», какую‐то сферу, где вместе пребывали бы христиане, иудеи и язычники, верующие и неверующие и где они все вместе пребывали бы перед действительностью, которую они были согласны обозначить как создание Бога‐Творца.
Что такое «Бог‐Творец» и как все обстоит с деянием творения — это от нас, людей, сокрыто не в меньшей степени, чем все остальное, о чем идет речь в вероисповедании. Верить в Бога‐Творца для нас не более доступно, чем в то, что Иисус Христос зачат от Святого Духа и рожден Девой Марией. Дело не обстоит таким образом, что истина о Боге‐Творце доступна нам непосредственно, а истина второго положения может стать доступной только благодаря откровению. И в том и в другом случае мы пребываем перед тайной Бога и его создания, и доступ и в том и в другом случае может быть лишь одним и тем же.
Ведь символ говорит не о мире или, во всяком случае, говорит об этом лишь сопутствующим образом, когда ведет речь о небе и о земле. Он не утверждает: верую в сотворенный мир, не утверждает и: верую в деяние сотворения. Он утверждает: верую в Бога‐Творца. И все, что говорится о творении, целиком и полностью определяется объектом этого утверждения. Здесь постоянно действует одно и то же правило: все предикаты определяются им. Это относится и к творению. По существу, здесь речь идет о познании Творца, а затем, и исходя из этого, должно пониматься его деяние.
Речь идет о Боге‐Творце и потому — и о его деянии как творении, сотворении неба и земли. Если мы со всей серьезностью подойдем к этому понятию, то нам сразу же станет очевидно: перед нами не та сфера, которая может быть в каком‐либо смысле доступна человеческому созерцанию или даже человеческому мышлению. Мы можем обратиться к естествознанию с его учением о развертывании сущего, с его сообщением о миллионах лет, в течение которых свершалось устойчивое становление космоса, но было ли естествознание когда‐либо в состоянии подойти к самому тому факту, что есть мир, проделывающий это развитие?
Продолжение представляет собой нечто совсем иное, чем это полное и исключительное начало, с которым связано понятие творения и Творца. Когда ведут речь о «мифах творения», мы имеем дело с заблуждением принципиального характера. Миф в лучшем случае может служить параллелью точной пауке, поскольку и миф направлен на созерцание того, что всегда уже есть и будет. Миф имеет дело с великой, стоящей перед человеком во все времена и потому вневременной проблемой жизни и смерти, сна и бодрствования, рождения и смерти, утра и вечера, дня и ночи и т. д. Все это темы мифа. Миф рассматривает мир, если можно так выразиться, отталкиваясь от его пределов, но это всегда уже наличный мир. Не существует мифа о творении, поскольку творение, как таковое, недоступно мифу. Так, к примеру, в случае с вавилонским мифом о творении совершенно отчетливо видно, что речь идет здесь об определенном мифе о становлении и прохождении, и его в принципе нельзя соотнести с тем, о чем говорится в Бытии 1 и 2. Можно в лучшем случае утверждать, что тут встречаются некоторые мифические компоненты.
У того, что говорит при этом Библия, нет никаких параллелей в мифе. Если уж хотят наделить библейское сообщение каким‐то именем, соответственно включить его в какую‐нибудь категорию, то нужно использовать термин «сказание». Библия в Бытии 1 и 2 ведет речь о процессах, находящихся вне нашего исторического познания. В то же время она ведет речь на основании знания, которое соотносится с определенной историей. В том‐то и заключается примечательный момент библейских исторических повествований о творении, что они находятся в тесной связи с историей Израиля и тем самым с историей действия Бога в союзе с человеком. Согласно Ветхому Завету, эта история начинается уже с того, что Бог сотворил небо и землю. Как первое, так и второе сообщение о творении находятся в однозначной связи с темой Ветхого Завета: первое сообщение указывает на союз через полагание субботы как цели, а второе — через продолжение деяния творения.
Нельзя отрывать познание Бога‐Творца и его деяния от познания действия Бога с человеком. Только когда мы наглядно видим, что Триединый Бог сделал для нас, людей, в Иисусе Христе, мы в состоянии познать, как обстоит дело с Творцом и его деянием. Творение — это временное, происходящее вне Бога событие, аналогичное тому событию в самом Боге, в силу которого Бог есть Отец Сына. Мир не является Сыном, он не «порожден», а сотворен Богом. Однако то, что делает Бог как Творец, все это можно увидеть и понять в христианском смысле лишь как отблеск, как отражение, как тень такого внутреннего божественного отношения между Богом‐Отцом и Сыном. И поэтому есть смысл в том, что деяние творения приписывается в символе Отцу. Это не означает, что Он один есть Творец, скорее речь вдет о том, что существует такая связь между деянием творения и отношением Отца и Сына. Познание творения есть богопознание и потому есть познание веры в глубочайшем и последнем смысле.
Оно не представляет собой какое‐то преддверие, место обитания естественной теологии. Каким образом могли бы мы познать это отцовство Бога, если бы оно не было нам открыто в Сыне? Поэтому не из существования мира в его многообразии можем мы выяснить, что Бог является его Творцом. Мир с его горем и с его счастьем всегда останется для нас смутным зеркалом, допускающим наши оптимистические или пессимистические размышления о нем, однако свидетельство о Боге как о Творце он нам не дает. Всегда, когда человек стремился увидеть истину, исходя из солнца, луны и звезд или из самого себя, результатом был образ какого‐то божка. Если же Бога познают, а затем вновь и в мире познают, с тем чтобы вознести радостную хвалу Богу в творении, то делают это, устремляясь туда, где Его нам надлежит искать и где мы Его обретаем, — к Иисусу Христу. Поскольку Бог в Иисусе Христе стал человеком, то стало также явным и открытым для веры, что Он есть Творец мира. У нас нет какого‐то второго источника откровения.
В положении о Творце и творении решающее значение имеет утверждение, что Бог существует не только для себя, что есть и отличная от Него действительность, мир. Откуда нам это известно? Разве каждый из нас уже не задался вопросом, не является ли весь этот мир вокруг нас на деле лишь видимостью и сновидением? Разве вас не посетило одно радикальное сомнение — нет, не в Боге, это глупое сомнение, — относительно вас самого? Не есть ли то, что мы считаем действительностью, всего лишь «покрывало майи» и тем самым не является действительностью? Может быть, единственное, что нам остается, это как можно быстрее досмотреть это «сновидение» до конца, с тем чтобы погрузиться в нирвану, из которой мы вышли?
Положение о творении противостоит такой ужасающей мысли. Откуда нам может быть достоверно известно, что дело обстоит обратным образом и что жизнь есть не сон, а действительность, что я сам есть и что мир вокруг меня есть? С позиций христианского символа может быть только один ответ. Это вероисповедание говорит нам в своей сердцевине, во втором положении, что Бог решил стать человеком; что мы в Иисусе Христе имеем дело с самим Богом, Богом‐Творцом, который стал творением и существовал как творение в пространстве и во времени, здесь, тогда и там, где мы все существуем.
Если это истинно, то с этого начитается все: Бог был в Христе, а потому у нас есть место, где творение предстает нам и может постигаться нами как действительность. Ведь если сам Творец стал творением — Богочеловеком, если все обстоит так, а с этого начинается христианское познание, то нам в Иисусе Христе открыта тайна Творца и его деяния, а также тайна его творения, то мы воочию видим содержание первого положения. Поскольку Бог стал человеком, то больше не может возникать сомнений по поводу того, что есть творение. Когда мы смотрим на Иисуса Христа, с которым живем в одном пространстве, то нам говорится, говорится как Слово Бога — слово о Творце и слово о его деянии, а также о самом удивительном проявлении этого деяния, о человеке.
Тайна творения, понимаемая в христианском смысле, не связана в первую очередь — так полагают глупцы в своем сердце — с проблемой того, существует ли Бог как Создатель мира, поскольку с христианской точки зрения дело не может обстоять таким образом, что мы поначалу предпосылаем действительное существование мира, а затем спрашиваем, существует ли также и Бог. Первое, с чего начинаем мы, — это Бог‐Отец, Сын и Святой Дух. И отсюда возникает серьезная христианская проблема: действительно ли дело обстоит так, что Бог не желает быть только для самого себя и что вне Его есть и мир, что мы суть наряду с Ним и вне Его?
В этом загадка! Тот, кто хоть в малой степени пытался созерцать Бога, постичь Его таким, каким Он открыл себя нам — Бог в тайне, Бог в вышних, Бог Триединый и всемогущий, — тот должен удивляться тому, что есть мы, есть мир наряду с Ним и вне Его. Бог не нуждается в нас, Он не нуждается в мире, в небе и в земле. Он богат сам по себе. Он владеет всей полнотой жизни, все величие, вся красота, все благо и вся святость есть в Нем. Он достаточен для самого себя. Он есть счастливый в себе Бог. Для чего тогда мир? Здесь в живом Боге, здесь есть все. Как может быть наряду с Богом нечто, в чем Он не нуждается? Это загадка творения. И ответ дает учение о творении: Бог, не нуждающийся в нас, сотворил небо и землю и меня самого «из чистой отцовской милости и милосердия без всякой моей заслуги и достоинства, за все я должен быть благодарен и за все восхвалять, за все служить и быть послушным, поистине это так». Не чувствуете ли вы в этих словах Лютера удивление перед творением, перед милостью Бога, в силу которой Бог желает не быть в одиночестве, желает иметь рядом с собой какую‐то действительность?
Творение есть милость. Перед этим положением в особенной мере хочется остановиться в благоговении, страхе и благодарности. Бог дозволяет быть отличной от себя реальности, он дозволяет ее в ее действительности, своеобразии и свободе. Существование творения наряду с Богом — это великая загадка и чудо, великий вопрос, на который мы должны и можем дать ответ — ответ, который дан нам в слове Бога. Это подлинный вопрос о существовании, который по существу и принципиальным образом отличается от покоящегося на заблуждении вопроса: «Существует ли Бог?» То, что есть мир, — это нечто в высшей степени неожиданное, это чудо милости Божьей. Разве дело не обстоит так, что мы, сталкиваясь с бытием и не в последнюю очередь со своим собственным бытием, можем лишь с удивлением констатировать, что это бытие истинно и действительно — ведь мне позволено быть, позволено быть миру, хотя он представляет собой отличную от Бога реальность, хотя мир в совокупности с человеком и потому и со мной самим не есть Бог? Бог в вышних, Отец, Всемогущий, Он не своекорыстен, Он дозволяет и другому быть, Он не только допускает бытие другого, Он не только разрешает бытие другого, Он дает ему его. Мы суть и небо и земля, суть в их кажущейся бесконечности, поскольку Бог дает им бытие. Таково великое содержание первого положения.
А это означает и следующее: так как Бог дозволяет этому миру иметь и свое бытие, свою действительность, своеобразие и свободу, то этот мир не есть сам Бог, как то постоянно утверждается в пантеистических заблуждениях. Дело не в том, что мы в какой‐то мере являемся Богом. Наше греховное заблуждение состоит в том, что мы «хотели бы быть как Бог». Дело, таким образом, не в том, что, как объясняет древний и новый гностицизм, Библия называет Сыном Бога то, что в своей основе есть сотворенный мир и что мир природы есть дитя Бога. Дело также не в том, что предполагается понимать мир как истечение, как эманацию из Бога, как нечто божественное, что исходит из Бога подобно тому, как вытекает поток из источника. Это было бы в действительности не творение, а какое‐то движение жизни Бога, какое‐то выражение Его самого. Творение же означает иное, оно подразумевает отличную от Бога реальность. И наконец, нельзя понимать мир как явление Бога, в результате чего Бог был бы в определенной мере идеей.
Бог — единственный, кто обладает действительностью, сущностью и свободой, это одно, а другое — небо и земля, человек и космос. И это другое не есть Бог, оно есть через Бога. Это другое не имеет самостоятельного основания. Если бы дело обстояло таким образом, то мир обладал бы своим собственным принципом и был бы поэтому по отношению к Богу самостоятельным и независимым. При таком видении мира существование Бога могло бы иметь место, но это был бы далекий, отделившийся от мира Бог. Существовали бы два царства и два мира: с одной стороны, наш мир со своей собственной действительностью и закономерностями и, с другой стороны, его царство и его мир. Все это можно было бы нарисовать прекрасными и сочными красками, изобразить какое‐то отношение между потусторонним и посюсторонним, можно было бы порекомендовать человеку быть «в пути» отсюда туда. Однако такой мир не был бы миром, существующим через Бога, от Бога, целиком и полностью принадлежащим Ему и укорененным в Нем.
Нет, дозволяемое Богом миру — это тварная действительность, тварное своеобразие и тварная свобода. Творение «мир» владеет бытием. Мир не видимость, он есть, но есть как творение. Он может, ему позволено быть рядом с Богом, быть через Бога. Тварная действительность означает действительность на основе «creatio ex nihilo», творения из ничего. Там, где было ничто — даже не было какого‐либо правещества, — там стало нечто отличное от него. А поскольку нечто есть, поскольку мы есть благодаря божественной милости, мы не вправе ни на мгновение забывать, что в основе нашего бытия и бытия всего мира пребывает не только facere, но и божественное творение. Все, что вне Бога, постоянно удерживается над ничто Богом.
Тварное своеобразие означает: бытие во времени и в пространстве, бытие, которое имеет начало и конец, которое становится, чтобы вновь прейти. Его когда‐то не было и когда‐нибудь не будет более. Далее, оно не едино, но множественно. Подобно «некогда» и «сейчас», существует «здесь» и «там». Мир в таком переходе называется временем, а в этой разорванности — пространством. Бог, однако, вечен. Это не означает, что в нем нет времени, в нем есть другое время, отличное от нашего. Ведь мы, по существу, никогда не имеем настоящего, и для нас пространственность значит разъединенность. Время и пространство Бога свободны от пределов, в которых для нас только и мыслимы пространство и время. Бог есть Властелин времени и Властелин пространства. Так как Он есть источник и этих форм, то все в Нем лишено тех ограниченности и несовершенства, что присущи сотворенному бытию.
Тварная свобода означает в конечном счете случайность сущего, означает для сотворенного «быть таким‐то», и это «быть таким‐то» применительно к человеку как твари означает наличие свободы выбора, означает возможность сделать так или иначе. В то же время эта свобода является свободой сотворенного существа, действительность которого не проистекает из него самого и своеобразие которого существует в пространстве и во времени.
Поскольку это действительная свобода, она полагается и ограничивается закономерностью, которая всегда зримо господствует в космосе, она ограничивается существованием других творений, но в то же время еще и суверенитетом Бога. Ведь если мы свободны, то только потому, что наш Творец бесконечно свободен. Всякая человеческая свобода есть лишь несовершенное отражение божественной свободы.
Сотворенному бытию угрожает ничто и распад — возможность, которая исключается Богом, и только Богом. Если сотворенное есть, то оно сохраняется в своем бытии, только если Бог этого желает. Если бы Бог этого не желал, то со всех сторон должно было бы вторгаться ничто. Сотворенное не смогло бы само себя спасти и сохранить.
И человеческая свобода принятия решения, какой она дана Богом человеку, — это несвобода выбора между добром и злом. Человек не создан как Геркулес на распутье. Зло заключено не в возможности сотворенного Богом бытия. Свободой выбора называется свобода выбора в пользу того, на что может решиться сотворенный Богом, в пользу утверждения того, кто сотворил его, в пользу реализации его воли, а это означает — в пользу послушания. Но ведь речь идет и о свободе выбора. И здесь кроется определенная опасность. Ведь если бы случилось так, что сотворенный использовал свою свободу иным, чем единственно возможным способом, если бы он захотел изменить свою действительность, захотел бы согрешить, то есть «отделиться» от Бога и от себя самого, — разве в таком случае могло бы произойти нечто другое, кроме как неизбежное падение вступившего в противоречие с Богом, проявившего непослушание, при всей невозможности такого непослушания, при всей непредусмотренности в творении такого непослушания? И для него должно стать проклятием быть во времени и в пространстве, для него должно стать бедой это становление и прехождение, это здесь и там его существования. Должно свершиться падение в nihil.
А могло ли быть иначе? Я говорю здесь об этом только для того, чтобы констатировать относительно всей той сферы, которую мы называем злом, сферы смерти, греха, дьявола и ада: все это не есть творение Бога, это скорее исключенное творением Бога, то, чему Бог сказал «нет». И если есть реальность зла, то это может быть лишь реальность такого исключительного и отринутого, реальность за спиной Бога, мимо которой Он прошел, поскольку Он сотворил мир, и сотворил его благим.
То, что не есть благо, этого Бог не сотворял, оно не имеет тварного бытия. Если у него вообще есть бытие, ибо предпочтительнее было бы сказать, что речь идет о небытии, — то это всего лишь мощь того бытия, что проистекает из божественного «нет».
Нам не следует искать мрак в самом Боге. Он есть Отец света. Если мы начинаем вести речь о Deus absconditus, то это речь о каком‐то божке. Бог‐Творец есть тот, кто наделяет бытием творение. И то, что существует, что истинно действительно, есть благодаря такому благоволению Бога.
Слово Бога есть сила всякого бытия творения. Бог творит, правит и сохраняет его как место проявления своего величия. Я хотел бы в связи с этим сказать несколько слов об основе и цели творения, каковые в конечном счете суть одно и то же.
Основой творения является милость Бога, а то, что милость Божья существует, это нам явлено в действительности и наглядно, живо и мощно в Слове Бога. Поскольку Бог в истории Израиля, в Иисусе Христе, в основании общины Иисуса Христа произносил и произносит вплоть до наших дней и будет произносить во всяком будущем свое Слово, то творение было, есть и будет. То, что есть, есть, поскольку оно есть не через себя самое, а через Слово Бога, ради Слова Бога, в смысле и намерении Слова Бога (Евр. 1, 2; Ин. 1: 1 и далее; Кол. 1). Все сотворено Им, ради Него. Слово Бога, которое засвидетельствовано для нас в Священном Писании, история Израиля, Иисуса Христа и его общины — это первичное, а весь мир с его светом и тенью, его глубинами и его высями — вторичен. Через Слово есть мир.
Удивительное переворачивание всего нашего мышления! Пусть вас не вводят в заблуждение те затруднения с понятием времени, которые могут возникнуть в связи с этим. Мир появился, он был сотворен и сохраняется далее ребенком, родившимся в Вифлееме, человеком, который умер на кресте на Голгофе, а на третий день вновь воскрес. Таково Слово творения, через которое появились все вещи. Отсюда проистекает смысл творения, и потому говорится в начале Библии, что в начале создал Бог небо и землю и сказал Бог — да будет… Это неслыханное говорение Бога в той небывалой первой главе Библии! Не думайте при этом творении о волшебном слове Всемогущего, позволившего миру возникнуть, а слушайте. Бог говорит конкретно, как это засвидетельствовано для нас Священным Писанием, а поскольку действительность Бога была изначально, то появилось все, что есть: свет и небо, и земля, растения и животные и, наконец, человек.
А если мы зададимся вопросом о цели творения: «Для чего целое, для чего небо и земля и все сотворенное?» — то я не мог бы сказать ничего другого, кроме: «Это место проявления Его величия». В этом смысл: для того чтобы был возвеличен Бог. Doxa, gloria означают весьма просто: быть явленным. Бог желает стать видимым в мире, и постольку сотворение есть осмысленное деяние Бога. «Смотри, это было очень хорошо».
Какие бы возражения ни выдвигались против действительности мира, его благо неоспоримым образом заключается в том, что он есть место проявления величия Бога. Мы не вправе определять в своем знании, в чем состоит благо, и стенать, когда мир не соответствует своему предназначению. Для того, для чего Бог создал мир, мир благ. «Место проявления Его величия, theatrum gloriae Dei», — говорит Кальвин поэтому о мире. Человек же есть свидетель, которому дозволено быть там, где возвеличен Бог. При этом быть не пассивным свидетелем, свидетель должен сказать о том, что он видел. Такова природа человека, он способен к тому, чтобы сделать это, быть свидетелем деяний Бога. Такое намерение Бога «оправдывает» Его как Творца.
Лекция 9
Небо и земля
Небо есть непостижимое, земля — постижимое для человека сотворенное создание. Он сам представляет собой создание, сотворенное на границе между небом и землей. Завет между Богом и человеком есть смысл и честь, основа и цель и неба и земли и всего тварного.
«Творец неба и земли» — говорится в символе. Можно и нужно сказать, что в этих двух понятиях, «небо» и «земля», раздельно и в совокупности предстает то, что можно было бы назвать христианским учением о творении. Данные понятия не являются чем‐то эквивалентным тому, что сегодня принято называть «картиной мира», хотя они и отражают древнюю картину мира.
В то же время ни Священное Писание, ни христианская вера, которыми мы сегодня займемся, не преследуют цель дать какую‐то картину мира. Христианская вера не привязана ни к древней, ни к современной картине мира. Христианское исповедание прошло не через одну картину мира. И его приверженцы поступали все менее обдуманно, когда считали, что та или иная картина мира является адекватным выражением того, что должна мыслить церковь, отвлекаясь от творения. Христианская вера принципиальным образом свободна по отношению ко всем картинам мира, то есть по отношению ко всем стремлениям понимать сущее в соответствии с мерой и средствами какой‐либо господствующей науки. Христианину не следует позволять самому себе связывать себя ни с какой‐нибудь древней, ни с новой, утверждающей свое господство картиной мира такого рода. И уж тем более нельзя связывать дело церкви с тем или иным мировоззрением. Под мировоззрением имеется в виду нечто еще более объемное, чем картина мира, поскольку в нем присутствует и, если можно так выразиться, философско‐метафизическая концепция человека, И отдельные христиане, и церковь должны остерегаться того, чтобы ступить на почву какого‐либо мировоззрения. Ведь мировоззрение чрезвычайно близко к «религии». Центральное содержание Библии, Иисус Христос, никоим образом не направляет нас к тому, чтобы мы приняли в качестве своего какое‐либо мировоззрение.
Всякая попытка своими силами понять сущее, постичь основу вещей и с помощью Бога или без Него создать всеобъемлющее воззрение представляет собой начинание, от которого мы, христиане, должны отказаться раз и навсегда. Я бы поэтому посоветовал вам заключить всеобъемлющее воззрение, если вы встретитесь с ним, в скобки, даже если это воззрение считает себя христианским. Подобное предупреждение особенно уместно в немецком ареале! (Слово «мировоззрение», как и слово «блицкриг», существует только в немецком языке. Англичане, к примеру, должны приводить его в немецкой форме, если хотят употребить.)
Весьма примечательно, что совокупность сотворенного описывается здесь как небо и земля. «В начале сотворил Бог небо и землю». Из этого первого высказывания Библии и взял символ данные два понятия. Однако мы вправе задать вопрос: являются ли именно эти два понятия адекватными понятиями, и в какой мере адекватными, для обозначения творения. В своем малом катехизисе Лютер предпринял попытку выйти за их пределы, написав в объяснении к первому положению: «Верую, что меня вкупе со всеми творениями сотворил Бог…» Таким образом, Лютер на место неба и земли поставил «человека», причем в такой заостренной конкретности — «меня». У данного изменения, или небольшой поправки, в символе есть свой благонамеренный смысл. Ведь при этом сразу же указывается на определенное творение, о котором в символе и идет, по существу, речь, указывается на человека.
Но почему же символ выражается иначе, почему же он говорит о небе и о земле, а не о человеке? Примкнем ли мы к Лютеру или же отметим, что есть нечто величественное в том, каким образом символ поначалу полностью обходит человека, в том, что он предстает как нечто совсем малозначимое? Или же нам стоит попытаться — а я стою за это — поразмышлять обо всем этом в том плане, что когда речь идет о небе и о земле, то тем самым изумительным образом обозначается место, принадлежащее человеку. Разве именно в силу того, что о нем поначалу не идет речь напрямую, не ведется весьма явно прямой разговор о человеке? Небо и земля обозначают сцену, готовую для развертывания действия, в центре которого находится, если смотреть на это нашими глазами, человек. Не является ли это как раз описанием творения, которое своим содержанием решительным образом указывает именно на него? Конечно, мы узнаем из этого описания, что небо и земля не являются реальностью, которую следовало бы понимать и объяснять, исходя из нее самой. Мы узнаем, что она, вкупе с человеком в своей сердцевине, с человеком как смыслом ее существования, есть от Бога, что они принадлежат Богу и что они в свете христианского символа должны рассматриваться как совокупность творения в такой своей связи с Богом, его волей и его действием.
В этом принципиальное отличие всякого мировоззрения и того, что говорит Священное Писание и вера. В мировоззрении исходят из сущего как из смысла, с тем чтобы из глубины взойти к понятию Бога. В Священном Писании речь идет о небе и о земле, а также о человеке исключительно в такой связи: верую в Бога, Творца неба и земли. Здесь становится очевидным, что я верую в Бога, в Творца, а не в творение.
Небо есть непостижимое для человека, а земля — постижимое творение. Я присоединяюсь, таким образом, к тому объяснению неба и земли, что дается в Nicaeno‐Constantinopolitanu m — visibilia et invisibilia.
Это «видимое» и «невидимое» я и стремлюсь выразить с помощью «постижимого» и «непостижимого». Когда в Священном Писании, к словоупотреблению которого мы здесь прибегаем, идет речь о небе, то имеется в виду не то, что мы обычно называем небом, атмосферное или стратосферное небо, а определенная тварная реальность, которая неизмеримо превосходит такое «небо».
В рамках картины мира древности, особенно картины мира Переднего Востока, дело представлялось таким образом, что видимый мир был перекрыт огромной колоколообразной оболочкой — так называемой твердью! Эта твердь образует, если смотреть на все человеческими глазами, начало неба, если можно так выразиться, это действительность, которую нельзя видеть. Над твердью простирается неслыханно огромный океан, отделенный от земли твердью. И лишь над этим океаном располагается третье, настоящее небо, которое образует трон Бога. Я рассказываю вам об этом только для того, чтобы показать, какое представление, взятое из картины мира, стоит за библейским понятием неба.
Реальность, которая противостоит человеку, неизмеримо превосходя его, — несмотря ни на что, является тварной действительностью. Все это потустороннее, которое ускользает от человека и противостоит ему отчасти как угроза, отчасти как величие, не следует смешивать с Богом. Непостижимое для нас есть всего лишь небо, а не Бог. Если бы мы пожелали назвать непостижимую для нас действительность Богом, то занялись бы обожествлением творения так же, как это делает так называемый первобытный человек, поклоняющийся солнцу.
Очень многие философии повинны в подобном обожествлении творения. Границы нашего познавательного постижения — это не границы, отделяющие нас от Бога, а всего лишь те границы, которые символ называет границей между небом и землей. В пределах творения находится та действительность, что есть для нас полная тайна, — небесная действительность. Это еще не имеет отношения к Богу, мы имеем здесь дело с сотворенным богом. И внутри творения мы стоим перед непостижимой тайной, перед такими глубинами бытия, которые всегда могут вызвать у нас ужас или радость. Те философы и поэты, которые говорили и пели об этой тайне, в чем‐то правы. Мы должны признать и как христиане, что наличное бытие имеет свои глубины и имеет свои вершины, здесь и сейчас нас окружают тайны всех видов, и человек знает, что на небе и на земле есть гораздо больше того, о чем может только мечтать школьная премудрость.
У творения есть своя небесная составляющая, однако ее не следует бояться и почитать как нечто божественное. В мире, где есть такая небесная составляющая, она должна служить скорее знаком, должна служить напоминанием о той действительности, которая возвышается над нами совершенно иным образом, чем небо, о наднебесной действительности, Творце земли и неба. Но знак никоим образом нельзя путать с самой вещью.
Этому верхнему творению противостоит нижнее творение — земля — как совокупность постижимого для нас сотворенного бытия, как совокупность сотворенного бытия в тех пределах, в которых мы в состоянии видеть и слышать и чувствовать, а также мыслить и созерцать в самом широком смысле. Все, что находится в сфере наших человеческих возможностей, духовных в том числе, все, что мы в состоянии постичь посредством интуиции, — все это есть земля в свете христианского вероисповедания. К земле относится в полной мере и то, что философы называют разумом или идеями.
В этом нижнем мире существуют различия чувственного и духовного, но это суть различия внутри земного мира. С этим земным миром связано происхождение человека: Бог взял человека из земли. Мир человека, пространство для его существования и его истории и в то же время естественная цель человека: «прах ты, и в прах возвратишься» — все это земля. И если у человека есть другое происхождение, кроме земного, и есть другая цель, кроме той, чтобы вновь стать землей, то только на основе действительности завета между Богом и человеком. Мы всегда говорим о милости Божьей, когда наделяем человека возможностью быть чем‐то большим чем земным существом, а это означает, что земля находится под небом.
Не существует человеческого мира in abstracto. Было бы заблуждением со стороны человека представлять, что его постижимый мир ограничен непостижимым. Благо для нас, что есть дети и поэты, и даже философы, которые постоянно напоминают нам об этой более возвышенной стороне исторической реальности. Земной мир составляет в действительности лишь одну сторону творения. Однако и небесная сторона в столь же малой мере пребывает в сфере Бога, как и земная. И потому первая и вторая заповеди гласят: «Не делай себе кумира». Ни на земле, ни на небе нет другой такой божественной силы, которую нам следовало бы любить и бояться.
Человек есть творение, пребывающее на границе между небом и землей, он на земле и под небом. Он существо, постигающее свое окружение, нижний космос, он в состоянии его видеть, слышать, понимать, а также господствовать под ним: «Ты все положил к его ногам!» Он сосредоточивает в себе все, чем может быть свободное существо в этом земном мире. И это же создание находится под небом и является по отношению к invisibilia, к непостижимому ему вовсе не господином, а целиком и полностью зависимым существом.
Человеку ведомо окружающее его земное творение, поскольку он столь несведущ в делах мира небесного. На этой границе внутри творения располагается человек, как если бы он как творение представлял этот низ и верх, и тем самым это было бы знаком его определения через отношение, которое уходит ввысь и вглубь, но уходит все же совершенно иным образом, чем это происходит в отношении между небом и землей. Человек есть место внутри творения, где сотворенное собирается воедино и в то же время выходит за пределы себя самого. Это место, где внутри творения Богу угодно услышать хвалу и где эту хвалу могут возносить.
Мы, однако, не сказали бы еще последнего и решающего слова о творении, если бы не добавили, что завет между Богом и человеком является смыслом и честью, основой и целью неба и земли, а тем самым и всего сотворенного. Поэтому лишь кажется, причем именно лишь кажется, что мы выходим за рамки познания и исповедания первого положения. Ведь говоря «завет», мы говорим «Иисус Христос».
В то же время дело не обстоит таким образом, что завет между Богом и человеком является чем‐то вторичным, дополнительным, союз столь же давен, как и само творение. Поскольку начинается бытие сотворенного, начинается и действие Бога с человеком. Ведь все, что есть, поcкольку сориентировано на человека, показывает намерение Бога в отношении его действия, которое затем проявляется в союзе с Иисусом Христом. Таким образом, завет не только столь же давен, как и творение, он более давен, чем оно. Прежде чем появился мир, прежде чем были небо и земля, было решение, установление Бога относительно той общности между Ним и человеком, ставшей непостижимо истинной и действительной в Иисусе Христе. И когда мы вопрошаем о смысле человеческого бытия и сотворенного бытия вообще, то должны помнить о данном союзе между Богом и человеком.
Оглядываясь на это сжатое описание творения — неба и земли и человека как границы между ними, — мы вправе сказать сейчас, не будучи чрезмерно отважными и не впадая в спекуляции, что небо и земля соотносятся так же, как Бог и человек в завете, так что уже само существование творения, как такового, есть один большой signum воли Бога. Встреча и совместимость верха и низа, постижимого и непостижимого, бесконечного и ограниченного — во всех случаях мы ведем речь о сотворенном. Все — это еще мир. Поскольку, однако, внутри этого мира верх и низ действительны и противостоят друг другу, поскольку в каждом нашем вздохе, в каждой нашей мысли, в каждом значительном и мелком опыте нашей человеческой жизни небо и земля находятся рядом друг с другом, приветствуют друг друга, притягивают и отталкивают друг друга и всё остаются вместе, мы в своем существовании, Творцом которого является Бог, есть знак и указание, есть возвещение того, что должно произойти в сотворенном бытии и с сотворенным бытием, возвещение встречи, совместности, общности, а в Иисусе Христе и единства Творца и творения.
Поделиться книгой: