Продолжая использовать наш сайт, вы даете согласие на обработку файлов cookie, которые обеспечивают правильную работу сайта. Благодаря им мы улучшаем сайт!
Принять и закрыть

Читать, слущать книги онлайн бесплатно!

Электронная Литература.

Бесплатная онлайн библиотека.

Читать: Столько лет спустя - Эдвин Луникович Поляновский на бесплатной онлайн библиотеке Э-Лит


Помоги проекту - поделись книгой:

Столько лет спустя

От автора

Всенародная память — это память каждого из нас.

Каждого.

Помните ли вы, что такое — после войны? Помните ли, что война оставила после себя? «Даже мое поколение, что не помнило войны из-за своего малолетства, появилось на свет с войной в крови: в общем-то, мы грустное и тревожное поколение. Еще бы! Ведь первые наши впечатления были, что в этом мире больно, холодно и всегда страшно: не будет еды… кто-то может ворваться в дверь… И этот страх остается где-то глубоко в душе — не знаю, навсегда ли…» Так вспоминает то время писатель Анатолий Ким.

Мы, вероятно, ровесники.

У послевоенного времени много красок. Торжество победы — да, было. Новые невероятные испытания, новый подъем всех сил и духа — тоже было. Горечь и боль утрат — конечно. И еще — сознание долга перед будущим.

Сколько людей — столько воспоминаний. У каждого была своя судьба, у каждого — свои потери и обретения, радости и невзгоды.

Взрослые помнят по-своему, дети — иначе.

Взрослые помнят еще и разумом, дети — только сердцем.

…Одиночество, бездомность, смерть. Эти чувства переплелись тогда странным образом.

Мать — Валентина Михайловна, в девичестве Богомолова, потом Поляновская, а потом, много позже, когда уже не стало отца в середине войны, когда уже во всем мире был мир,— Савченкова. Отчим увез нас с Кольского полуострова на материк.

Впрочем, почему отчим — тоже отец.

Из Заполярья, из родного северного поселка куда-то мы едем, через Кандалакшу, неизвестно куда, в товарных и пассажирских поездах, на холодных узлах, с чужим мне человеком, словно в неволю. Через несколько суток, наконец, вышли на станции. Промерзлая земля, сугробы снега вперемешку со шлаком, звуки маленьких маневровых паровозов. И вокруг — справа, слева, впереди, позади — ни одного дома: только развалины, груды битого кирпича, щебня, стекла. «Город» просматривался насквозь.

Оказалось, здесь живут. В подвалах, землянках, сараях.

Я до сих пор помню убогих, они бродили во множестве — сумасшедшие, нищие, калеки. Я помню их по кличкам и прозвищам, мало кто из них имел имя.

Уже доковыляв с войны до дому, перешагнув порог, люди продолжали умирать в те годы.

И гибли — в особенности дети: окрестности были полны снарядов, бомб, мин, гранат.

После войны — это тоже война.

Да — после войны…

Я давно уже не вижу нищих, которые заполняли прежде вагоны всех поездов, выстраивались по обе стороны входа в магазины,— они как-то незаметно исчезли. Нет по улицам убогих — они, вероятно, поумирали в большинстве, кого можно было спасти — спасли, приютили. От голода никто, ни один не умер.

Обогрели детей, оставшихся без родителей, без крова. Кого-то взяли в семью, кого-то в детский дом. Обездоленные войной дети получили не только образование, но и достойное воспитание. В страшное время, когда на земле рушилось все, когда фашизм обесценил самое главное — человеческую жизнь,— и в ту пору, и потом, после войны, у нас не было беспризорных детей. Не было.

Тогда казалось — мертвая земля уже не сможет плодоносить. Засевали, заново обживали ее, нашу землю. И если мы забудем, как это было, каково было тогда, после войны, мы обесценим нашу послевоенную победу — над разрухой. Она тем дороже нам, что одержана была в ту пору, когда, казалось, уже все силы, здоровье и сама жизнь были отданы без остатка войне.

Да, все минуло.

Но… Исчезла, канула в прошлое и растворилась лишь малая частица того времени, которое мы называем «после войны». Ведь и сегодня солдатам снятся солдатские сны, и они бредят боем. И сегодня в некоторых домах ждут без вести пропавших, жены ждут мужей, дети — отцов, матери — детей. Не просто ждут — разыскивают друг друга.

В суматохе фашистских налетов, пожаров, эвакуации маленькие дети теряли матерей и отцов. В детских приемниках, куда их приводили, они часто не могли назвать даже своей фамилии, им давали новые. Эти сироты уже давно стали взрослыми, сами матери и отцы, они все еще ищут своих родителей. Но без настоящей фамилии — как?

По воспоминаниям детства:

«Мы с братом поменьше, кажется, его звали Сережа, катались на калитке сада, она была скрипучая, и мы считали, что наша калитка с музыкой. Василий Семенов».

«…Была очень непослушная. Один раз падала в колодец. Между бровями у меня шрам — клюнул петух. Очень любила спать с кошкой. В. Смирнова».

«Отец работал каменщиком. Когда он меня целовал, то колол усами. У нас в доме жила морская свинка. Однажды ночью отец ловил ее сачком. В. С. Загайдачный».

Еще и сегодня гибнут от мин, снарядов и бомб, которые оставила война. Вот маленькая газетная заметка, она опубликована в январе 1983 года.

«На колхозном поле возле деревни Боброво установлен мемориальный знак в честь учащегося Оршанского педагогического училища комсомольца Михаила Мороза, награжденного посмертно орденом Красной Звезды.

Осенью 1977 года Михаил и его товарищи по учебе помогали колхозникам убирать урожай. Беда пришла внезапно. На ленте транспортера картофелеуборочного комбайна показался проржавевший снаряд. Еще несколько секунд, и он попадет в барабан. Люди оцепенели. И тогда Михаил Мороз схватил этот страшный груз и, твердо ступая по земле, понес его на край поля.

Избежать взрыва не удалось. Михаил Мороз погиб, спасая товарищей».

Сколько еще страшного металла хранит многострадальная земля! В самом центре Винницы на зеленом островке детского парка закладывали мемориальный комплекс. Тракторная лопата заскрежетала о металл: мины! Полно мин! Обнаружили снаряд… в Никитском ботаническом саду в Крыму. Газета «Вечерняя Москва» в мае 1982 года рассказала о случае, происшедшем в Зеленограде (практически в Москве!).

«17 апреля, в день коммунистического субботника, медицинские работники Зеленограда убирали территорию.

На обочине газона среди прошлогодней травы торчала проволочная петля. Решили ее вытащить. Потянули — и увидели… ржавую металлическую кассету, в которой лежали три гитлеровские мины…

Стояли мы у нашей находки в молчании. Ведь обнаружили мы ее не далее 600 метров от Кургана Славына 41-м километре Ленинградского шоссе, там, где был взят прах Неизвестного солдата для могилы у Кремлевской стены».

Для нас и сегодня — после войны.

Где-то еще идут громкие процессы над полицаями, карателями; встают свидетели, те, кто видел, знает, помнит.

И сегодня, до сих пор, фронтовики носят в себе осколки войны, по-прежнему умирают они от военных ран. Еще газетные строки:

«Трудно даже поверить, но этот человек уже более 40 лет носит пулю в сердце.

Она ранила политрука Павла Андреевича Казбана в жаркой схватке с фашистами в один из августовских дней 1941 года. Тогда враг атаковал позиции 217-го горнострелкового полка, занимавшего важный рубеж в Заполярье. Политрука нашли на поле боя без сознания. Только на девятые сутки очнулся Павел Казбан, доставленный в госпиталь Кандалакши. Советские медики сделали все возможное, чтобы извлечь пулю крупного калибра, застрявшую в правом желудочке сердца. Но кусок металла весом 14 граммов не удалось удалить — слишком велик для жизни человека был риск такой операции».

Так и живет бывший политрук Казбан, так и работает, несмотря на инвалидность,— с пулей в сердце.

…Снова Кольский полуостров, Заполярье, Кандалакша. Эта пуля была предназначена и мне тоже, но Павел Андреевич меня, четырехлетнего, заслонил.

Глава 1. Без права на ошибку

Купальный сезон закончился. В небольшом черноморском доме отдыха отпускники ловили последние неяркие лучи солнца, окунуться в море мало кто решался. В один из таких дней и обратил на себя внимание парень: на берегу, у самой воды, он, не спеша, деловито натягивал резиновый купальный костюм. Собственно, увидели и разглядывали не парня, а необычный, как потом выяснилось, французский костюм — куртка и брюки были черные с ярко-желтыми полосами.

Уезжать он решил раньше всех, так как хотел еще заехать в Сочи, там сесть на теплоход, съездить в Геленджик и Новороссийск, а уж потом, через недельку,— домой, в Москву. «С билетами на теплоход трудно»,— предупредили его. «Ничего,— улыбнулся он,— как-нибудь».

Уже вслед парню кто-то из его знакомых сказал: «Если хоть один билет в кассе будет, дадут ему. Если не будет, без билета посадят».

Бывают же люди, думал я, все им в жизни дается легко — у таких никогда никаких проблем и забот, все под рукой.

Только в канун отъезда я к нему пригляделся: симпатичное лицо, что-то озорное, даже лихое в выражении и вместе с тем — печать усталости, даже теперь, после отдыха. И уже далеко не парень, как оказалось, — сорок четыре.

Позже, уже в Москве, я спросил его: «Как тогда с билетом-то?»

«Так Сочи ж в Краснодарском крае»,— засмеялся он.

К тому времени я знал о нем почти все, и со старыми грамотами его ознакомился.

«Почетная грамота. Краснодарский крайком ВЛКСМ награждает настоящей грамотой Ильина Леонида Сергеевича — члена ВЛКСМ, лейтенанта воинской части за отвагу и умелое командование подразделением саперов при обезвреживании бомб и снарядов, оставшихся после Великой Отечественной войны на территории Краснодарского края».

«Лейтенант Ильин Л. С. приказом главнокомандующего сухопутными войсками № 20 от 15 июня 1961 года за успешное выполнение заданий командования по разминированию и очистке местности от взрывоопасных предметов на территории бывших военных действий и проявленные при этом смелость и находчивость награждается Почетной грамотой с объявлением благодарности. Генерал армии Жадов».

Всего на территории Краснодарского края, а если точнее, на юге Кубани — на Малой земле, в Цемесской бухте, на Тамани и по всей Голубой линии от Новороссийска и до Темрюка — Леонид Ильин обезвредил более двадцати тысяч мин.

* * *

Жизнь его, как четное число в арифметике, делится надвое без остатка. В первой половине военное и послевоенное детство — оно определило весь его жизненный путь. Хорошо помнит маленький предвоенный поселок Серебряные Пруды Московской области, деревянный домик на две семьи. Их окна выходили на выложенный из красного кирпича элеватор и склады с зерном. Отец работал директором элеватора, мать — там же. Из довоенной мирной жизни ярче всего запомнилась картина: по широкому транспортеру бежит густое, крупное зерно. «Это хлеб»,— объяснял ему отец. В выходные дни они вдвоем с отцом прогуливались на станцию, там он покупал ему мороженое, а сам не спеша пил пиво. Воскресных прогулок за руку с отцом он ждал как праздников.

Однажды утром его разбудила мать, в доме собрались соседи, женщины плакали.

Началась война, и жизнь в поселке перемешалась. У конторы поставили столы, там проводились короткие собрания, выступали незнакомые военные из района и свои, местные, которые тут же с вещевыми мешками и чемоданами садились в зеленые полуторки и уезжали.

Через несколько дней уехал отец. Он обещал месяца через два вернуться, поэтому сын не плакал.

Директором элеватора стала теперь мать, она пропадала там сутками. «Когда у нас будет выходной?» — спрашивал он. «Выходных теперь не будет. Нужно успеть вывезти все зерно».

Однажды через поселок прошла колонна солдат, в длинных шинелях, в ботинках с обмотками, они шли медленно, усталые и хмурые. Отца среди них не было. А на второй день к вечеру появился самолет с крестами, и неподалеку прогрохотал страшный взрыв — старый дом качнулся, вылетели стекла; младший братишка, спавший на кушетке, упал на пол, заплакал, стал звать мать, которая, как всегда, была на работе.

С улицы к окну подошел солдат, увидев напуганных детей, сказал:

— Не бойтесь, это немец бомбу сбросил. В элеватор. Мать-то где?

— На работе. На элеваторе!

— Ну… ничего, промахнулся, кажется, немец… Не попал.

К ночи вернулась мать, на другой день пришел ближайший друг отца дядя Миша Капустин и застеклил все окна. На следующую ночь снова послышались взрывы, на этот раз немцы бомбили без промаха, когда Леня проснулся, то увидел, что половина улицы горит, разрушен элеватор и горят склады с зерном. А к вечеру пошел снег.

* * *

— Неужели ты помнишь погоду в тот день, тридцать восемь лет назад, тебе было всего шесть? — недоверчиво спросил я Леонида.

— В тот день, когда горел элеватор, когда горел хлеб, в тот день к вечеру пошел снег…

* * *

А наутро прибежал Капустин, крикнул с порога, что пора уходить, велел быстро собраться и идти к нему. Мать приготовила два маленьких узелка, брат спал, и они вдвоем решили зайти к Капустиным, узнать поподробнее, что еще взять с собой. На полпути появился низко летящий самолет. Леня с любопытством рассматривал его, но мать крикнула: «Ложись», и он успел прыгнуть к ней и лечь, и, когда сыпанула по ним пулеметная очередь, они увидели, как несколько пуль расковыряли землю там, где только что он стоял.

…Не раз и не два попадали они потом под бомбежку, но, вспоминая именно этот налет и пулеметную очередь, мать не раз говорила сыну: «В рубашке родился».

Когда подошли к дому Капустиных, дядя Миша лежал на земле у крыльца — глаза открыты и неподвижны, грудь разорвана, было видно, как бьется его сердце.

— Тебе, ребенку, могло показаться, Леня…— недоверчиво переспрашиваю я.

— Дядя Миша был мертв, и я видел живое сердце.

Я говорил потом со специалистами, может ли быть такое, хотя бы теоретически. Может, сказали. Случай редкий, но так, вероятно, и было.

— Все первые несчастья, первая гибель на твоих глазах — от бомб: элеватор, склады с зерном, дядя Миша Капустин.

— Да, вероятно, это отложилось. Меня потянуло к снарядам и бомбам. Неподалеку от нас как-то раздался взрыв, мы прибежали — плачет, причитает женщина. От людей узнали, что в деревянном сарае саперы оставили боеприпасы и оружие, сынишка этой женщины взял там какую-то вещицу и подорвался. Поздно вечером я через лаз забрался в этот сарай, чего только не было там — бомбы, мины, тротиловые шашки, меня отвлек и, вероятно, спас маленький никелированный пистолет. Я забрал его и ушел. Это было уже при немцах.

Мать Леонида ушла на фронт, и он остался на попечении бабушки. Голодали, бедствовали. Он оказался в одном из детских домов Тульской области, в котором был беспорядок, жилось впроголодь. Леня бежал, хотел податься в Ташкент, где, он слышал, много хлеба, но перепутал поезд, был пойман на станции Кавказская и отправлен обратно в детдом. Директором назначили бывшего танкиста, обгоревшего, без руки и без одного глаза. Стало чисто, уютно, кормили намного лучше.

В 1947 году впервые попытался самостоятельно взорвать бомбу. Было ему уже двенадцать, отец с матерью давно вернулись с фронта, жизнь налаживалась. По соседству с ними жил шестнадцатилетний Гоша, который и обучил Леню обращаться с бомбами и снарядами — где зубильцем подработать, где молоточком, вытолкнуть снаряд из гильзы, выкрутить детонатор, а бикфордов шнур и искать не надо, на него старуха соседка вешала во дворе белье. Особое удовольствие — немецкие противотанковые гранаты с длинной деревянной ручкой, они взрывались, едва коснувшись воды. Собственно, разряжал и взрывал снаряды сам Гоша, прошло немало времени, пока он разрешил это сделать своему младшему другу.

Они нашли огромную бомбу, Гоша никого близко не подпустил, разрядил по привычке сам. Когда подошли ребята, небрежно бросил взрыватель к ногам Лени и разрешил подготовить бомбу к взрыву. Тот поджег шнур, побежал в укрытие и вдруг подвернул ногу. Гоша, увидев хромающего приятеля, вскочил, кинулся к бомбе и выдернул детонатор.

— Спас он мне тогда жизнь, спас.

Отец не хотел, чтобы сын был военным, но Леонид твердо стоял на своем — раз рвутся снаряды и гибнут люди, значит, для него лично война еще не кончилась.

* * *

Отсчет второй половины жизни Леонида Ильина надо начинать с 1957 года — двадцатидвухлетним курсантом военно-инженерного училища он приехал на практику в Краснодарский край. Без пяти минут профессионал, он познал на деле, что такое немецкие бомбы разного калибра — от пятидесятикилограммовых до тонны весом, противопехотные и противотанковые мины, снаряды, гранаты, торпеды.

После окончания училища Ильин снова вернулся в распоряжение командующего Северо-Кавказским военным округом. Командовал саперным взводом. Работы оказалось много не только на земле, но и в море, поступил в центральную водолазную школу, стал водолазом 1-го класса.

По военным понятиям все время был на передовой и смертельной опасности подвергался не просто чаще, чем когда-либо прежде, а постоянно, всегда. Правда, в отличие от военного времени судьба отныне была уже в его руках. И собственная судьба, и тех, кто оказывался рядом с гибелью — на работе, в собственном доме, на отдыхе в санатории, в пути.

…Пассажирский скорый «Москва — Новороссийск» приближался к конечной станции, уже и проводники объявили об этом, и первые нетерпеливые пассажиры потянулись в тамбур. Но вдруг поезд остановился. Как всегда в таких случаях, кто-то поругивал железнодорожный транспорт, кто-то требовал скорейшей отправки, волновались, нервничали. И ни один человек в поезде даже приблизительно не догадывался о причине остановки, о том, что впереди, в районе станции Тоннельная, между вторым тоннелем и будкой обходчика бульдозерист зацепил ящик со снарядом.

На место происшествия направили бригаду саперов, начальник штаба вызвал Ильина: «Дело серьезнее, чем думали, срочно выезжай».

Ильин обнаружил еще один ящик со снарядом, потом еще один, еще… Остановился в задумчивости. Ремонтные рабочие смотрели на юного лейтенанта — мальчишку и втайне сожалели, что не прислали к ним опытного сапера-фронтовика. Лейтенант меж тем быстро соображал: целый склад снарядов под полотном (их оказалось 140!), у входа в тоннель… Надо искать мину-детонатор. Осматривал каждый сантиметр земли, деревянным ножом осторожно рыхлил землю. Наконец он нашел темный проводок, который и привел его сразу к двум минам-детонаторам, которые дублировали друг друга (не сработает одна, сработает вторая), обе были тщательно замаскированы под шпалами. То ли земля просела, то ли торопились гитлеровцы, но взрыватели мин чуть-чуть не доставали до шпал, и взрыва не произошло.

Пассажирский скорый «Москва — Новороссийск» опоздал всего на час с небольшим. Расписание движения других поездов вообще не было нарушено.

Такой же склад боеприпасов обезвредил Ильин на автостраде Краснодар — Новороссийск, почти полторы тысячи фашистских снарядов и мин насчитали на танкодроме на Малой земле.

Однажды Леонида Ильина вызвали в штаб среди ночи: в Геленджике, на территории санатория «Солнце», найдены две бомбы. «Послезавтра — 5 марта,— сказал начальник штаба,— день выборов, праздник. Понял?» Вместе с лейтенантом Ильиным в Геленджик выехали рядовые Шкуро, Навицкас и Наум.

Одна бомба была в полтонны, но, осмотрев взрыватель, Ильин понял, что с ней пока можно не спешить. Вторая осела у самого берегового обрыва. Берег со временем оползал, осыпался, и вот бомба обнажилась — всего в сорока метрах от главного санаторного корпуса. Выяснилось, что в нее вмонтированы взрыватели-ловушки, извлекать их нельзя и переносить бомбу, даже просто трогать с места — тоже нельзя: включится часовой механизм, взрыв может произойти через несколько секунд. Всю ночь шел проливной дождь. Бомбу до утра закрепили веревками к лестнице, лестницу привязали к дереву — все это на случай нового оползня.

На второй день тоже шел проливной дождь. Приехали командир части и его заместитель. Ильин доложил, что ни перевозить, ни взрывать на месте бомбу нельзя — от санатория ничего не останется.

— Твое решение? — спросил командир.

— У основания берегового откоса выкопать глубокую нишу, осторожно опустить туда бомбу, головной частью в берег. Вся взрывная волна уйдет в море.



Поделиться книгой:

На главную
Назад