Погоня за панкерой

Роберт Хайнлайн

Погоня за панкерой

Robert A. Heinlein

THE PURSUIT OF THE PANKERA

A Parallel Novel About Parallel Universes

Copyright © 2020 by The Robert A. and Virginia Heinlein Prize Trust.

Cover © 2021 by Stephan Martiniere. All Rights Reserved.

Иллюстрация на суперобложке и переплете Стефана Мартинье Литературный редактор С. В. Голд

© Д. Казаков, перевод на русский язык, 2022

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2022

* * *

– Предисловие –

Мне был задан вопрос: «Как на вас повлиял Роберт Хайнлайн?»

Это, как говорится, наводящий вопрос, и я на самом деле сомневаюсь, что найдется хоть один честный писатель-фантаст, который может заявить, что Хайнлайн не оказал на него никакого влияния. Иногда – вынуждая становиться в оппозицию к его самым противоречивым взглядам на такие вещи, как инцест, или задаваться вопросом, как он мог придумывать таких прекрасных героинь и в то же время держаться таких «стереотипных» взглядов на женщин. А иногда – получая вдохновение, стилистическое или философское, которое необходимо писателю для работы. «Бесплатных завтраков не бывает»[1], «Заплати вперед»[2], «Грок»[3] – все это, как и многое другое, созданное Хайнлайном, стало кирпичиками, из которых мы складываем наши тексты, называем ли мы их «спекулятивной фантастикой»[4] или «научной фантастикой». Мы все еще слышим эхо его слов, отражение этого эха, и оно продолжает нас вдохновлять.

Но если свести вопрос к тому, как Роберт Хайнлайн повлиял именно на меня, то часть ответа будет абсурдно простой: он ввел меня в мир научной фантастики в очень раннем возрасте, он оставался рядом в школе, колледже и даже после. «Имею скафандр – готов путешествовать», «Астронавт Джонс», «Ракетный корабль Галилей», «Космический кадет», «Звездный зверь», «Кукловоды», «Марсианка Подкейн», «Пасынки Вселенной», «Двойная звезда», «Гражданин галактики», «Луна – суровая хозяйка», «Дорога славы», «Чужак в стране чужой»… это только романы, и то не все, и этого перечня достаточно, чтобы объяснить, почему все так случилось. Мне очень не нравится, когда люди спрашивают, «какой писатель-фантаст повлиял на вас сильнее всего?», поскольку любой писатель-фантаст, которого я читал, повлиял на меня так или иначе, и конкретное имя в данный конкретный момент зависит от того, над какой историей я сейчас работаю. Однако я точно могу сказать, что Большая Четверка для меня – Хайнлайн, Пол Андерсон, Спрэг де Камп и Генри Бим Пайпер, и я непременно должен упомянуть еще дюжину имен, в числе которых Андрэ Нортон, Энн Маккеффри, Кейт Лаумер и Патриция Маккиллип. Речь не обязательно идет о стилистике, скорее, о ремесле в целом. Но всякий раз, когда мне приходится составлять список повлиявших на меня авторов, первым неизменно оказывается Хайнлайн.

Вероятно, потому, что я встретился с ним в очень раннем возрасте… хотя первым писателем-фантастом в моей жизни стал Джек Уильямсон, за которым последовали Де Камп и Питер Шуйлер Миллер – вперед, к «Genus Homo»[5]! Вероятно, потому, что на меня очень рано и очень сильно повлиял язык его письма и тот факт, что он помог мне понять, чем занимается научная фантастика, да и само человечество как таковое. Хайнлайн был невероятно красноречивым оратором, когда дело доходило до его воззрений, и он не боялся менять эти воззрения (или отказываться их менять), и все же он никогда не злоупотреблял этим в ущерб своим историям. Он писал мускулистую прозу. Он очень тщательно выбирал глаголы. Он не боялся разговорного языка. Он знал, как создавать целые миры с помощью мозаики деталей, встроенных в стены его историй. И он знал, как показать компетентного персонажа, столкнувшегося с проблемами, и в то же время умел донести ощущение чуда, восторга перед масштабом и размером вселенной, в которой обнаружились эти проблемы. И в своих произведениях для юношества он проявил экстраординарную способность донести эти вещи до юных читателей.

Я обнаружил большую глубину в его историях после того, как сам повзрослел, но это потому, что я осознал само наличие этой глубины, а не потому, что ее там не было. Помню свою реакцию на Сэма из романа «Астронавт Джонс». Первый раз, когда я читал книгу, я признал в нем наставника, хорошего взрослого, и я видел в его гибели героический поступок. Но я упустил глубину смысла, заключенного в эпитафии «Он съел то, что было предложено ему[6]». Это был весь Хайнлайн в двух словах: ответственное человеческое существо, компетентное человеческое существо, человеческое существо, которое знает, как отважно умереть, столкнувшись с ситуацией, когда надо спасать женщин и детей. Не потому, что считает себя героем, нет, всего лишь потому, что так поступают ответственные люди. Сэм ли это, Подкейн, «Кип» Рассел, Пиви, Мэмми[7], лейтенант Далквист, Лазарус Лонг и «Логарифмическая линейка» Либби, или «Мэнни» О’Кэлли-Дэвис и Майк, его протагонисты есть то, что они есть, и они всегда делают то, что сами считают правильным.

Ребенком-читателем я на самом деле не осознавал ни социально противоречивые аспекты текстов Хайнлайна, ни то искусство, с которым он вставлял упоминания о них. Он был, конечно, продуктом своего времени – он всего на семь лет моложе, чем моя бабушка, – и это видно, особенно в некоторых его темах и, вероятно, в характеристиках его героинь, которые читателю двадцать первого века могут показаться невероятно стереотипными. Учитывая, что ему было семь лет, когда началась Первая мировая (эхо Вудро Вильсона Смита, кто-нибудь подумал об этом?), на самом деле должно удивлять то, насколько часто он избегал стереотипов. Его оппозиция расизму была жесткой и в то же время тонкой, он, как и Пайпер, сумел перейти от женщин как элементов реквизита к женщинам как полноценным характерам. Иногда они брали фальшивые ноты, но Хайнлайн не комплексовал по этому поводу. Он всегда был готов встретить стрелы и камни, летящие в него за истории, в которых он рассказывал о том, что сам считал необходимым рассказать. Несомненно, ему польстили бы эти камни и стрелы – ведь шрамы от них он воспринимал как знаки чести – если бы ему не приходилось так часто иметь дело с редакторским упорством. Я пришел к мнению, что «Подкейн» в том виде, в каком она была опубликована, – хорошая, сильная история; однако измененная концовка слегка изменила всю историю, которую хотел рассказать Хайнлайн. Я думаю, что, если бы ему позволили напечатать оригинальную рукопись, читатели легче бы распознали предостережение, которое автор имел в виду, когда писал роман.

Несмотря на вполне заслуженные похвалы, которые получили в свой адрес «Чужак в стране чужой» и «Луна – суровая хозяйка», и, несмотря на мою особую любовь ко второму из этих текстов, я искренне считаю, что величайшим вкладом Хайнлайна в эту область стали его произведения для подростков. Он отказывался писать «упрощенно» для подростков. Читатели Хайнлайна были молоды, но он не относился к ним как к младенцам, и он бросал им вызов, поднимая чертовски взрослые темы. Но в первую очередь он насыщал свои тексты ощущением чуда и концепцией – верой, – что будущее – это то, что мы создаем по своему выбору. Оно будет таким, каким его сделаем мы, человеческие существа, когда достигнем его, вынянчим его и будем защищать. Поколения астронавтов, ученых, изобретателей – и писателей – подвергались воздействию этого ощущения и этой веры. Хайнлайн был их проводником, беспардонным, иногда едким, иногда забавным, но всегда интересным. Часто он выступал в роли наставника.

И его книги остаются в печати сегодня, через тридцать лет после его смерти, поскольку он все еще играет эту роль. Конечно, наука меняется, общества проходят через эволюцию и революции, и мы добрались до мест, которых даже Роберт Хайнлайн не мог предвидеть, когда писал «Линию жизни»[8] в 1939-м. Все это невозможно отрицать. Однако Хайнлайна продолжают читать сегодня, поскольку он все тот же беспардонный Хайнлайн.

И, черт побери, этот человек умел писать.

Дэвид Вебер

Погоня за панкерой

Уолтеру и Мэрион Минтон

– I –

Зебадия

– Он – Безумный Ученый, а я – его Прекрасная Дочь.

Именно так она и сказала: древнейшее клише из палп-фикшн, хотя она была слишком молода, чтобы помнить палп.

Когда кто-то говорит глупость, лучше сделать вид, что ты ее не слышал. Я продолжил вальсировать, не забыв бросить очередной взгляд в декольте ее вечернего платья. Отличный вид. Никаких вкладок.

Она умела вальсировать. Сейчас большинство девушек, прикоснувшихся к миру бальных танцев, вешаются тебе на шею и ожидают, что ты будешь таскать их по паркету. Она уверенно держалась на собственных ногах, танцевала близко, но не прижималась, и знала, что я собираюсь сделать, за долю секунды до того, как я приступал к исполнению. Идеальная партнерша.

– Ну? – в голосе ее прозвучала настойчивость.

Мой дед по отцовской линии, неприглядный старый реакционер, фем-либералки его бы с удовольствием линчевали, обычно говорил: «Зебадия, наша ошибка не в том, что мы надели на них туфли или научили их читать… мы не должны были учить их говорить!»

Я намекнул на вращение легким давлением; она отплыла, кружась, и вернулась в мои руки точно в такт. Я глянул на ее руки и внешние уголки глаз. Да, она на самом деле молода – минимум восемнадцать; Хильда Корнерс никогда бы не позволила «ребенку» по документам оказаться на своей вечеринке… максимум двадцать пять, в первом приближении двадцать два. И все же танцевала так, как умело только поколение ее бабушек.

– Ну? – повторила она еще более настойчиво.

– Ключевые символы высказывания «безумный», «ученый», «прекрасная» и «дочь». Первый имеет несколько значений, а остальные обозначают субъективную оценку. Семантическое содержание высказывания: ноль.

Она не рассердилась – скорее, задумалась.

– Папа не страдает бешенством… хотя, называя его «безумным», я действительно имела в виду двусмысленное значение. Соглашусь, что «ученый» и «прекрасная» содержат субъективную оценку. Но разве мой пол может вызывать сомнения? А если и так, то хватит ли у вас квалификации проверить у меня наличие двадцать третьей пары хромосом? Транссексуальная хирургия сейчас в моде, и менее радикальные методы вас не удовлетворят, я полагаю?

– Я предпочел бы полевые испытания.

– Прямо здесь, в танцевальном зале?

– Нет, в кустах за бассейном. И да, я квалифицирован – как для лабораторных, так и для полевых исследований. Однако вовсе не ваш пол находится в области субъективной оценки… этот факт может быть точно установлен… вот эти два весомых доказательства выглядят очень убедительно. Я…

– Девяносто пять сантиметров не так много! По крайней мере, для моего роста. Метр семьдесят босиком и метр восемьдесят на этих каблуках. Просто у меня осиная талия: сорок восемь сантиметров, хотя вешу я пятьдесят девять кило.

– А еще у вас собственные зубы и нет перхоти. Расслабьтесь, Диди, я не собираюсь покушаться на вашу гордость. Однако символ «дочь» включает два утверждения: одно фактическое – пол, а второе – предмет субъективной оценки, даже когда оно подтверждено криминалистом-генетогематологом.

– Ух ты, какие длинные слова вы знаете, мистер! Я хотела сказать, «доктор».

– «Мистера» вполне достаточно. В этом кампусе у каждой собаки докторская степень. Даже у меня есть «д. ф.»[9]. Знаете, что это значит?

– Кто же этого не знает? У меня тоже «д.ф.». «Доказавший Фигню».

Я быстренько переоценил ее возраст, подняв во втором приближении до двадцати шести.

– «Ф» – надо полагать, «Физическое воспитание»?

– Мистер доктор, вы напрасно пытаетесь меня достать. Не сработает. Я специализировалась по двум направлениям, и одним из них действительно было физвоспитание, просто на случай, если мне понадобится работа. Но моей основной специальностью была математика, и именно ей я занималась в аспирантуре.

– А я был готов предположить, что «Ди-Ти» означает «Доктор Теологии».

– Вымойте рот с мылом, мистер. Мое прозвище всего лишь мои инициалы – Ди Ти. Доктор Д. Т. Берроуз, если быть формальной, поскольку я не могу быть «мистером» и отказываюсь быть «миз»[10] или «мисс». Вот что, мистер, я полагала, что привлеку вас своей ослепительной красотой, потом поймаю на крючок женского обаяния… но что-то пошло не так. Попробуем другой способ. Расскажите мне, какую именно фигню вы доказали.

– Дайте подумать. Что же это было? Рыбная ловля нахлыстом? Или плетение корзин? В общем, какая-то междисциплинарная тема, такие диссертации никто не читает, ученый совет на защите просто взвешивает их на весах, и все. Вот что я вам скажу. У меня где-то в архивах есть ее экземпляр. Я при случае разыщу его и посмотрю, как ее назвал тот парнишка, который ее написал.

– Можете не беспокоиться. Она называется «Некоторые особенности шестимерного неньютонова континуума». Папа хочет ее с вами обсудить.

Я прекратил вальсировать.

– Ох. Ему бы лучше обсудить эту работу с тем парнем, который ее написал.

– Чепуха. Я видела, как вы моргнули, – вы попались. Папа хочет обсудить ее, а затем предложить вам работу.

– Работу? Ну, нет – считайте, что я сорвался с крючка.

– О боже! Теперь папа действительно обезумеет. Ну пожалуйста, а? Пожалуйста, сэр!

– Вы сказали, что имели в виду двусмысленное значение слова «безумный». Какие именно значения?

– А… «Безумный» в смысле «сердитый», потому что коллеги не желают его слушать. А также в смысле «полоумный» – по мнению некоторых его коллег. Они говорят, что его работы – сплошная бессмыслица.

– А в них на самом деле есть смысл?

– Я не настолько хороший математик, сэр. В основном занимаюсь тем, что оптимизирую программное обеспечение. Детские игрушки по сравнению с n-мерными пространствами.

Я высказаться не успел – зазвучало «Голубое танго» и Дити растаяла у меня в руках. Если вы умеете танцевать танго, то вам не до разговоров.

Дити умела. После вечности чувственного восторга точно с последним аккордом мы вернулись в начальную позицию. Я поклонился и шаркнул ногой, она ответила глубоким реверансом.

– Спасибо, сэр.

– Фух. После такого танго партнеры обязаны пожениться.

– Нет проблем. Я сейчас же найду хозяйку и скажу папе. Пять минут? У главного входа или у бокового?

Ее лицо светилось тихим счастьем.

– Дити, – спросил я. – Вы не шутите? Вы действительно решили выйти за меня замуж? За совершенно незнакомого вам человека?

Ее лицо осталось невозмутимым, но свет в нем погас.

Она ответила без колебаний:

– После такого танго мы не можем называться незнакомцами. Я истолковала ваши слова как предложение… нет, как выражение желания… жениться на мне. Неужели я ошиблась?

Мой мозг переключился в режим чрезвычайной ситуации, пересматривая прошедшие годы, то же самое испытывает тонущий человек, перед глазами которого вспышками проносится вся его жизнь… гм, откуда это вообще известно? Дождливый вечер, когда старшая сестра приятеля посвятила меня в тайны секса; любопытное ощущение, которое я испытал, когда незнакомка принялась глазеть на меня в ответ; двенадцатимесячный контракт на совместное проживание, который начался со взрыва эмоций и закончился без сожаления; и те бесчисленные события, после которых я принял решение никогда не жениться.

Я ответил немедленно:

– Я имел в виду именно это – брак в его старом, традиционном значении. Это то, чего я хочу. Но почему этого хотите вы? Я не такой уж подарок.

Она глубоко вздохнула.

– Сэр, вы тот самый подарок, за которым меня отправили, и когда вы сказали, что мы обязаны пожениться – я понимала, что это гипербола, – я внезапно ощутила себя такой счастливой и поняла, что именно этого способа поймать вас на крючок я бы хотела больше всего! – сообщила она. – Но я не буду ловить вас на слове и превратно толковать галантную фразу. Если хотите, можете утащить меня в кусты за бассейном… и потом не жениться… – после паузы она решительно продолжила: – Но за это… валяние на травке… вы расплатитесь тем, что поговорите с моим отцом и позволите ему кое-что вам показать.

– Дити, вы идиотка! Вы же испортите это чудесное платье.

– Испортить платье – такие пустяки, впрочем, я могу его снять. Легко. Тем более что под ним ничего нет.

– Под ним очень даже много всего!

Это вызвало у нее улыбку, но она быстро пропала.

– Спасибо. Ну что, отправляемся в кусты?

– Подождите-ка! Я как раз собрался побыть благородным человеком (и потом сожалеть об этом до конца моих дней). Вы совершили ошибку. Ваш отец не захочет говорить со мной, я ничего не понимаю в n-мерной геометрии!

(И откуда у меня эти приступы честности? Что я делаю не так, чем я их заслужил?)

– Папа думает, что ты знаешь, и этого достаточно. Теперь мы можем идти? Я хочу вытащить папу отсюда, пока он не врезал кому-нибудь по физиономии.

– Я сказал, что хочу жениться на вас, но мне хотелось бы знать, почему вы хотите выйти за меня. Вы же объяснили, что от меня нужно вашему отцу. Но я не собираюсь жениться на вашем отце, он не в моем вкусе. Скажите от себя, Дити. Или оставим эту тему.

(Или я мазохист? Там, за кустами, есть пляжный лежак.)

Она торжественно оглядела меня с головы до ног, от вечерних легинсов до криво сидящей бабочки и короткого ежика на голове – сто девяносто четыре сантиметра большого неприглядного увальня.

– Мне нравится, как твердо ты ведешь в танце. Мне нравится, как ты выглядишь. Мне нравится, как звучит твой голос. Мне нравится, как виртуозно ты играешь со словами – звучит все так, словно Уорф спорит с Коржибски, а Шеннон[11] выступает в качестве арбитра, – она сделала глубокий вздох и закончила почти печально: – А больше всего мне нравится, как ты пахнешь.

Чтобы уловить мой запах, требовалось острое обоняние: девяносто минут назад я отмылся до скрипа, и нужно побольше одного вальса и одного танго, чтобы я вспотел. Однако Дити произнесла эту фразу так, что вложила в нее практически все, что нужно. Большинство девушек, желающих произвести впечатление на мужчину, не находят ничего лучше, чем стиснуть его бицепс и проворковать: «О боже, ты такой сильный!»

Я улыбнулся ей сверху вниз и сообщил:

– Ты тоже хорошо пахнешь. Твой парфюм способен поднимать из мертвых.

– Я не пользуюсь духами.

– О, поправка: твои природные феромоны. Они восхитительны. Забирай свою накидку. У бокового входа. Пять минут.

– Да, сэр.