Помоги проекту - поделись книгой:
Евгений Лукин
Воображалы
О, тайна российского празднословия! Кто разгадает тебя?
Прочёл я однажды у Ницше о тонкой резьбе на чешуйках рептилий — настолько тонкой, что без микроскопа не различишь. Зачем она рептилиям, философ объяснить не берётся, зато утверждает, будто и у нас имеется нечто подобное, правда, в духовном смысле. Якобы все наши моральные качества представляют собой этакий, знаете, узорчик из неуловимо крохотных достоинств и недостатков. Та же, в общем, незримая резьба на чешуйках. Если она и воспринимается нами, то исключительно чутьём.
Спасибо, Фридрих, просветил! А я-то голову ломаю, ничего понять не могу! Вот, скажем, один мой знакомый: внешне опрятен, вежлив, вроде бы ничего дурного ни мне, ни кому-либо другому не сделал, однако раздражает, зараза, и всё тут! Неясно чем, но раздражает. А причина-то, выходит, в том, что, как ни старайся он выглядеть душкой, а узорчик-то на духовных чешуйках — некрасивый, отталкивающий.
Или прямо противоположный случай: мерзавец, а симпатичен (это я про своего друга Петю). Вот у него чешуйки, надо полагать, само совершенство.
Других объяснений я пока просто не вижу.
Лицо у Пети в данный момент сосредоточенное, безукоризненно серьёзное, чего никак не скажешь о физиономии его собеседника, пребывающей в разобранном или даже, если хотите, рассыпанном состоянии. Значит встретились впервые и относительно недавно. Было время, я и сам то и дело с такой физией ходил — с непривычки.
Располагаются они (в смысле — Петя со своим визави) за крайним столиком летнего кафе «Локи». Местечко уютное, насиженное, не шибко дорогое: матерчатый тент, деревянные стулья, кованая оградка и юный официант Митя, светловолосый и светлоглазый.
Вхожу под навес, подсаживаюсь за столик третьим, здороваюсь.
Петя отвечает мне благосклонным кивком, незнакомец — очумелым взором.
— Нет, но… — с запинкой говорит он, снова обращаясь к Пете. — Вы шутите, что ли?
— А вы? — любезно осведомляется тот.
— Но это доказанный факт! — вопит неизвестный (так, кстати, неизвестным и оставшийся — даже имени его не знаю). Могу лишь сказать, что мужчина в годах, дородный, хорошо одетый, мордень — значительная, солидная. Точнее, была таковой до знакомства с Петей.
С соседних столиков на нас оборачиваются, однако приятель мой по-прежнему величествен и невозмутим. Чуть откинутая голова, гордый абрис. Помнится, Марина Цветаева как-то сказала о Пастернаке, будто в профиль тот похож и на араба, и на его лошадь. Вот и Петя тоже.
— Разве я возражаю вам? — неспешно, с важной академической снисходительностью увещевает собеседника этот негодяй. — Я полностью с вами согласен… Вот вы говорите: заговор. Да, несомненно! Всемирный заговор. История сознательно искажается — в угоду нашим недоброхотам. Великую Китайскую стену, вы правы, на самом деле построили древние русичи. А рукопись… Напомните: о какой вы рукописи говорили?
— О Радзивилловой!
— Да-да, конечно, о Радзивилловой… Рукопись подделана.
— Даже знаю, кем именно, — не устояв, встреваю я. — Иваном Семёновичем Барковым, секретарём Ломоносова… Только вот не уверен, что сознательно. Он переводил её в нетрезвом виде. Хотя, по правде сказать, в другом он и не бывал…
Петя смотрит на меня с весёлым любопытством. Так профессор смотрит на извечного прогульщика-студента, давшего вдруг правильный ответ.
— Совершенно верно, — подтверждает он, словно бы дивясь неожиданным моим познаниям, хотя, держу пари, сам впервые обо всём об этом слышит.
— И надо ещё выяснить, — добавляю я. — Не Барков ли сочинил за Ломоносова все его оды. А также сатиры Кантемира…
Незнакомец легонько встряхивает головой, взор его малость проясняется.
— Вы не возражаете, — несколько даже заискивающе спрашивает он, — если я закажу… э-э… на троих…
Петя не возражает. Собственно к этому он и вёл.
И, что поразительно, никогда ни с кем не спорит. Чем несуразнее мысль, тем с бóльшим жаром он соглашается с нею, подхватывает, развивает — и так до тех пор, пока идиотизм отстаиваемой идеи не проступит окончательно, а носитель её не впадёт в ступор. А то и в бешенство.
У меня, к сожалению, всё наоборот. Видимо, забыл повзрослеть. Как был заводным, так заводным и остался. Любая мелочь, любая глупость срывает меня с болтов — кидаюсь опровергать. Яростно, самозабвенно, до изнеможения.
Допустим, так:
— Вот вы электронную сигарету курите… — замечает благообразный сосед по купе. — А ведь это ещё вреднее, чем настоящую…
Тон — надменно-снисходительный. Чувствуется, что человек владеет истиной в последней инстанции.
Немедля ощетиниваюсь:
— Чем вреднее?
— Вреднее.
— Чем именно?
— Точно вам говорю.
— Вот и давайте точно: чем вреднее?
— Вреднее.
Минута такого разговора — и можно показываться психиатру.
То ли дело Петечка!
— Это вы ещё не всё знаете… — горько усмехнулся бы он в ответ. — Представьте, с каждой затяжкой… — Выдохнул бы в доказательство клуб пара. — …озоновая дыра увеличивается… над полюсами… на ноль целых ноль-ноль тысячных…
— Да ладно вам…
— Ну вот вам и ладно!
— Так бросать надо!
— Не могу… — ещё более скорбно признался бы Петя. — Видите колбочку? Там внутри наркотик. Синтетический. Затянешься разок — и всё. И подсел…
— Вот как?..
— И если бы только это!
— А что ещё?
Интересно, что бы он наплёл ему ещё? Возможно, шепнул бы по секрету, будто хитрое устройство передаёт каждое их слово через спутники прямиком в Госдеп США. А потом бы, наверное, прибавил, дескать, к страгегическим объектам с этой штуковиной лучше не подходить — взорвётся. Слышали, небось? Взрываются…
Сколько раз я пытался перенять у Петечки это удивительное умение приумножать высказанную собеседником дурь, однако тщетно. Видимо, качество сие врождённое и с помощью упражнений его не разовьёшь.
— Единственная ваша ошибка, — отечески ласково внушает Пётр (к тому времени мы уже приняли на троих и закусили), — на мой взгляд, заключается в том, что вы… эм… необоснованно сужаете рамки заговора, ограничиваясь только одной научной дисциплиной. В то время как рамки эти гораздо шире. Вы же сами сказали, что заговор — всемирный, всеобщий… То есть география тоже искажена, причём, ничуть не меньше, чем история. Вспомните! Вот вам с детства внушали совершенно нелепую мысль о существовании Атлантического океана…
Тут уже не только незнакомец, но и я вместе с ним приоткрываю рот и всматриваюсь с недоверием и тревогой в безукоризненно серьёзное лицо Пети.
— Опять шутите?
— Опять не шучу.
— Я, между прочим, летел над ним однажды, — с уличающей улыбкой роняет собеседник. — Над Атлантическим океаном.
— Летели, согласен… Только вот над чем? Надо полагать, над бескрайними морскими просторами, так?.. И что? Там, внизу, на них было написано большими белыми буквами: «Атлантический океан»?
— Н-нет, но на картах-то…
— Карты подделаны.
— Кем?!
— Ну, естественно, географами.
Незнакомец смеётся, однако смех его звучит несколько натянуто. Видно, что он из последних сил пытается сообразить, кто перед ним: шутник или сумасшедший.
Не удерживаюсь и вновь влезаю в беседу:
— А как же открытие Америки древними русичами? — задорно вопрошаю я. — Которое потом приписали викингам!..
И сам чувствую, что сфальшивил: вопрос мой звучит чересчур язвительно, чуть ли не ёрнически, портит всё впечатление. Далеко мне, конечно, до Пети. Надо полагать, незримый узор на моих духовных чешуйках доверия публике не внушает, не завораживает как-то. Или же секрет заключается в том, что Петенька, в отличие от меня, отнюдь не морочит голову окружающим — они сами себе её морочат, а он лишь всемерно способствует им в этом благородном занятии.
Наш оппонент смекает, что его попросту дурачат, готов понимающе осклабиться, и мой друг немедленно принимает меры — оделяет меня загадочным взглядом.
— А вот за это благодарите историков, — тихо-многозначительно произносит он, обращаясь ко мне, причём, заметьте, на «вы». — У них, кстати, с географами тесный контакт… полное взаимопонимание… Такая вот история с географией.
Слово, однако, не воробей — жертва сориентировалась, приняла правила игры и настроена теперь вполне иронически. Глядя на неё, я даже ощущаю чувство лёгкой зависти: быстро стервец смикитил. Чуткий. Я бы вот так не смог — давно бы уже сорвался.
— Значит, вы говорите: заговор?
— Это не я говорю, — холодно поправляет его Петя. — Это вы говорите.
— Нет, я насчёт Атлантического океана…
— Я понимаю. Что вас в данном случае смущает?
— Заговор — против кого?
Это типичная Петечкина комбинация, наигранная не сегодня и не вчера: сейчас конспиролог начнёт сам себе возражать, думая, что возражает нам. Петя не спешит с ответом — для начала оглядывает ближайшие столики. Убедившись, что никто на нас не смотрит, вновь поворачивается к собеседнику.
— Против вас, — негромко сообщает он.
Тот от неожиданности давится остатком бутерброда.
— Против меня лично?
— Да, — печально подтверждает Петя. — Против вас лично.
Незнакомец хмыкает и, размяв зачем-то мочку правого уха, повторяет заказ. Дурацкий наш разговор представляется бедняге всё более забавным.
— Ну хорошо, — бодро соглашается он, пока светловолосый и светлоглазый официант Митя идёт к стойке. — А кто тогда заговорщики?
— Все.
— Как это все? А я?
— Все, кроме вас.
— То есть и вы тоже в сговоре?
— Да, разумеется.
— Та-ак… — Он откидывается на деревянную спинку стула и с удовольствием нас созерцает. — Это уже интересно… То есть по-вашему выходит, что все люди… и вы, кстати, тоже… с чего-то вдруг решили заморочить мне голову?
— Ну, не совсем с чего-то… И не совсем вдруг…
— Нет, погодите! Вот учил я в школе географию… по картам…
— Так.
— А вы представляете, сколько это стоит — подделать и отпечатать одну-единственную географическую карту?
Блестяще! Значит, карту, по его мнению, изготовить — слишком сложно, а Радзивиллову летопись — запросто!
— Прекрасно представляю. Добавьте сюда зарплату педагогам, учёным, пилотам лайнера, на котором вы летели…
— И всё это только для того, чтобы убедить меня в существовании Атлантического океана?
— Да что океан!.. — морщится Петя. — Океан — так… деталь, мелочь…
Обрывает фразу, лицо его становится замкнутым, словно бы он и не говорил ничего. Это вернулся официант с тремя стопками и закуской. Пётр выжидает, пока блондинистый Митя поставит принесённое на столик и удалится. Потом оживает вновь.
— Убедить вас в существовании мира в целом — вот задача.
Незнакомец смотрит на него с восхищением.
— Значит, вся экономика страны…
— Мира, — тихонько уточняет Петя.
— Ах даже мира? То есть вся мировая экономика задействована ради моей скромной персоны?
Поделиться книгой: