Никто и звать никак

Тогда у меня оставались только простейшие рефлексы… Прятаться, схватить еду, сжаться в комок — так теплее… Но и они притупляются. На шестой-седьмой день, я помню это как сейчас, мне стало все равно, когда парень покрепче отобрал у меня краюху. Какие-то слабые отголоски эмоций у меня еще оставались, но их становилось всё меньше и меньше…

Эти куски сыпали после обеда, обгрызенные, мелкие… Но подходить к люку мне страшно. Два раза за эти дни за руки, тянущиеся к свету и еде, наверх вытаскивали женщин, ловящих объедки. Насиловали или резали, не знаю. Ржание и крики мужчин были такие громкие, что иногда заглушали женские стоны. Они, женщины, кричали все слабее и назад не вернулись ни та, ни другая. Их тюфяки забрали свободные мужчины. Таких всего три, они все маленького роста и слабые. Одна из женщин, когда такой начал приставать, просто отбросила его оплеухой. И он не посмел продолжать — женщина была крупнее и сильнее. Поэтому я предпочитаю быть максимально далеко от люка. Иногда куски долетают сюда, надо успеть схватить. Здесь холодно, да, но темно и тихо, это самый нос длинного и довольно узкого судна. В темноте даже спокойнее. Жаль, что палуба так низко и нельзя встать — мешают и высота потолка и балки-распорки внутри трюма, и хоть немного пройтись… И еще беспокоят вши и я с остервенением скребу голову. Вши есть на всех и женщины собираются в одном месте, где из палубных досок выпал небольшой сучек и рядом есть пара щелей. Там, сквозь потолок, пробиваются лучики света и они часами ищут друг у друга в голове и, иногда, переговариваются…

Крик, который раздался сверху, меня встревожил. Все обитатели трюма загомонили, что-то говоря друг другу, но потом затихли и расползлись по своим местам.

Звуки снаружи изменились. Слышно, как командует убийца. Люди ходят и даже бегают, скрипит мокрое дерево…

Когда свет почти перестал пробиваться сквозь щели — люк, внезапно, открыли. Сверху кто-то гаркнул непонятное слово и все, кто не прикован, стали подходить к люку, тянуть руки вверх и исчезать из трюма. Постепенно толпа у просвета таяла и нужно было принять решение, но я замешкалась. Сверху что-то говорил убийца, ему отвечали…

А потом в люк запрыгнул тот боец, что заходил в мою каюту на другом корабле. Он был высок ростом и под досками палубы мог стоять только сильно наклонившись. В руках у него был ключ и он начал отпирать замки на ногах прикованных. По одному. И, подталкивая ножом в спину ослабевших от неподвижности людей, подгонял их к открытому выходу. Меня он увидел не сразу, а только когда глаза привыкли к темноте — я пряталась за тюфяком. Бить не стал, просто показал на люк и я поползла к свету.

Меня выдернули как репку из грядки и я, почти мгновенно, упала — ослабевшие ноги не держали, свет бил в глаза, текли слёзы и я ничего не видела…

Раздался певучий голос, который что-то спросил у убийцы:

— Камия эрий маиро? Самини пилива? Патия линва дарга?

И тот, помолчав, своим оперным баритоном неохотно ответил:

— Райга.

Я в это время старалась проморгаться и вытереть набегающие слезы.

Певучий голос начал что-то выговаривать:

— Сари! Сари, кихаро! Сатиго райга нагито! Дарга зан дарга!

Глаза открылись и сквозь пелену влаги я увидела, как убийца, стоящий ко мне спиной, положил руку на меч.

Его ответ совсем не был похож на оправдание. Скорее — на угрозу. Собеседник, невысоки, полный, смугловатый мужчина в маленькой расшитой шапочке на макушке и распахнутом меховом плаще поверх шелков, не испытывал страха. Он стоял в пол оборота к толпе пленников и прикрывал нос вышитым платочком. За его спиной было шесть человек с оружием в ножнах на спине. Высоченные бойцы, в одинаковых свободных костюмах стального серого цвета. Шаровары и короткий казакин. Каждый с двумя рукоятками мечей, торчащих за плечами. А рядом высился корабль, который превосходил размерами это судно в несколько раз. И с борта корабля смотрела сверху в низ куча смуглолицего народу, мужчин, женщин, даже, кажется, детей. Я всё еще не слишком хорошо видела, но те, кто вышли из трюма раньше меня, уже смотрели на мир без слёз — спускались сумерки…

После долгого торга убийцы и человека в шелках от охраны шелкового отделились двое и встав за спиной пленников погнали нас в лодку.

Я, зачем-то, успела обернуться и посмотреть убийце в лицо.

Тогда, в каюте, я успела увидеть только бороду и звенящие заклепками косички. Когда он ворвался, его лицо было слишком искажено, чтобы принять его за человеческое, потом он загородил мне свет и вместо лица я видела черный силуэт. А когда меня вытащили из-под койки на палубу горящего судна, стояла ночь и он всё время был у меня за спиной. До того, как меня кинули в трюм, я не выбрала момента посмотреть.

Я, зачем-то, успела обернуться и посмотреть убийце в лицо. И, очевидно, от полного равнодушия к жизни выдержала и его внимательный холодный взгляд и белозубую ухмылку. И запомнила… Хотя тогда мне казалось, что смотреть все равно на что. Просто именно он мне попался на глаза. Я даже ненависти не испытывала. Скорее — слабое любопытство. Каково это — быть убийцей и не стесняться этого? Тогда я думала, что вижу его последний раз.

Охрана старалась не прикасаться к нам, просто показывала рукой направление.

Нас перевезли на отдельной лодке, туда не сели даже солдаты — просто два моряка на веслах. И здесь, обдуваемая свежим морским ветром я не только легко начала дышать, но и почувствовала невыносимый смрад от себя и своих спутников.

Глава 4

Меня вымыли в низкой бочке две смуглых служанки. Прямо на палубе, поставив несколько ширм и отгородив от посторонних взглядов. Сперва в соленой морской воде, немного согрев ее большими раскаленными булыжниками, просто смыли первую грязь, потом принесли еще несколько кувшинов горячей пресной воды, едкой мазью эпилировали все волосы на голове и на теле, кроме бровей и ресниц, и вымыли второй раз. Остаться без вшей было приятно, зуд почти стих. Было немного зябко, но чистая горячая вода с приятным запахом быстро согрела. Лицо и руки намазали каким-то маслом с легким лимонным ароматом.

В небольшую каюту, где стены были обтянуты хлопковой тканью, на полу лежали мягкие войлоки, прикрытые яркими коврами и подушками, меня отвела одна из них. Вторая прошла с нами и осталась сидеть на коленях у двери, не заходя внутрь.

Чистая тонкая льняная ткань одежды ласкала тело. Белья не было, были широкие сверху и сужающиеся к щиколотке штаны с завязочками с двух сторон на линии талии и нечто вроде запахивающегося халата, с облегающим верхом, широким поясом и объемными, складчатыми полами.

Потом в каюту зашел жирный старик, в почти такой же одежде как и у меня, и расшитой шапочке, как у торговца. Он что-то накричал на служанок и меня в четыре руки быстро раздели полностью хотя я и не пыталась сопротивляться. Старик схватил меня за руку, ощупал все тело, помял грудь. Что-то скомандовал, принесли тазик и служанка подала ему пенящуюся мисочку и слила на руки воду из узкогорлого кувшина. Подала длинное полотенце — вытереть руки. Он потребовал открыть рот и поворачивая меня к свету из маленького узкого окна что-то там рассматривал. Потом знаком велел лечь и полез в промежность. Вырваться мне не дали женщины. Просто прижали меня к полу.

Он ушел громко ругаясь и, примерно через час, принесли кашу.

Еды дали так мало, что я заплакала. Буквально сто грамм какой-то очень жидкой солоноватой жижи с крупой, похоже на крепкий мясной бульон. Но мало, очень мало…

Служанка осталась со мной. Гладила меня по бритой голове, что-то стрекотала и, кажется, жалела. Я ежилась и отворачивалась от мягких чужих рук. Любое прикосновение было неприятно, несло опасность боли и холода, нервировало.

Часа через полтора принесли вторую порцию еды, такую же крошечную. Но если в трюме я не испытывала особых проблем от голода, то сейчас он донимал все острее. Дверь в каюту не запиралась, но выходить я не хотела. От слабости часто кружилась голова и казалось, что стены каюты пульсируют и двигаются. Я подтянула к себе несколько подушек и легла и свернулась клубком. Голод высасывал силы. Сон сморил меня почти мгновенно.

Пробуждение было резким — кто-то тихо гладил меня по плечу. Скорость, с которой я прыжком сорвалась с места и забилась в угол, поразила бы любого. И только потом я поняла, что служанка принесла мне новую порцию еды. Одной рукой она протягивала мне маленькую пиалку с той же самой жидкой кашей, а вторую держала на уровне груди, повернув ко мне открытой ладонью. Через несколько минут сердцебиение у меня успокоилось и я протянула руку за пиалой.

Кашу я выпила.

Прошло несколько дней, меня хорошо кормили и я спала в тепле. Служанка ночевала со мной в комнате, каждый вечер помогала обмыться и даже пыталась делать массаж, но я не давалась и она не настаивала. Еда была сытная и теперь ее было много. Всегда больше, чем я могла съесть за один раз. Мясо, крупы, острые овощи и фрукты, тонкие ломтики жареной рыбы и чуть суховатые, но очень вкусные лепешки. Много всего. Служанка доедала после меня, но даже тогда на низком приносном столике оставалась еще пища. Ваза со странными голубоватыми плодами стояла в каюте постоянно. Сливы с привкусом малины или «патия» — так их называла служанка. Свое имя она мне тоже называла, но я не хотела запоминать. Я не хотела знать…

В туалет я выходить отказывалась и, в конце концов, мне принесли что-то вроде горшка, который служанка резво опорожняла и мыла. Назад приносила чистым и ставила за старенькую ширму в углу.

Все свободное время между трапезами я дремала, тихо и бездумно, как растение. Мне было очень комфортно.

Ни разу за все время на корабле никто не кричал, даже матросы. Никого не били и не убивали и я все же рискнула прогуляться на воздухе. Служанка каждый день, жестами, предлагала мне выйти из каюты, но была терпелива, когда я отказывалась. Не настаивала.

Сегодня, когда она по привычке подошла к двери и сделала приглашающий жест, я кивнула и встала с подушек. Несколько неуверенно подошла к открытому проему — ноги, отвыкшие от ходьбы, предательски дрожали — и просто захлебнулась солнцем и влажным ветром.

Служанка накинула мне на плечи тяжелую плотную шаль.

От порога каюты, через узкий проход, был борт корабля. Теперь я часами стояла там днем и смотрела на проплывающие мимо берега. Они были далеко от корабля, но там появлялись и исчезали города и селения.

Мне разрешалось бродить по кораблю куда захочу, он был велик, но гуляющих людей было мало. В основном все или работали или стояли на страже. Например у каюты купившего меня мужчины всегда стояли два солдата. К ним я не подходила близко.

Туалет был организован в самом конце судна. Там было две тканевые кабинки, скрывающие человека от глаз людей. Одна из них была для меня и, наверное, хозяина. Ткань ее была плотной, изумрудного цвета, и почти не продувалась ветром. А сверху был сделан навес от дождя. Внутри — овальная щель в чисто отмытых досках. Сквозь нее видно море. И всегда — запас свежих мягких лоскутов. Кувшин с теплой водой служанка приносила в эту кабинку каждый раз и требовала обмываться после испражнения.

Во вторую кабинку ходили все остальные. Простая небеленая ткань, достаточно ветхая и местами с заплатами.

Дважды судно подплывало ближе к городам и на лодках доставляли корзины с фруктами и бочки с водой. Очень много бочек.

Я готова была так плыть всегда. Есть. Спать. Смотреть на море.

С утра служанка нервничала, без конца что-то пыталась говорить мне, жестикулировала…

После завтрака попыталась взять меня за руку, но руку я вырвала. Она строго посмотрела, что-то пробормотала и показала направление рукой. Я пошла в указанную сторону и она привычно пристроилась на шаг сзади.

У дверей, где стояли два солдата она окликнула меня. Я повернулась и увидела, что она показывает рукой на дверь. Каждый из солдат сделал шаг в сторону от дверей и склонился в поклоне передо мной. Не слишком низком, но уважительном.

Дверь была красивая, из темного дерева. На ней искусный резчик оставил изысканные завитки и узоры. А в верхнюю часть были вставлены маленькие цветные стёклышки разной формы. Их скрепляла металлическая рама. Тоже получался рисунок, но я не смогла вспомнить, как такое называется. Я так и продолжала стоять, глядя на переливы солнца на стекле. Тогда один из солдат, поклонившись еще ниже, вернулся на место и открыл мне дверь. Служанка продолжала что-то наговаривать очень тихим голосом и я понимала, что нужно перешагнуть порог. Не отстанут.

Глава 5

Внутренности каюты радовали глаз солнечным светом и яркой роскошью тканей. Два больших окна, чуть прикрытые легким, светлым газом, сдерживающим потоки света, делая его приятным для глаз.

На ковре, точнее, на невысоком настиле, крытом коврами и кучами подушек, сидели купец и лекарь. Между ними был низенький столик, заставленный мисочками и тарелками. Из того, что я смогла опознать, мёд, кунжутный хворост, рахат-лукум и пиалы с чаем, не вышло бы даже половины. Слишком много всего, не столик, а большой стол. Старик лекарь откинулся на груду подушек, а вот купец просто сидел по-турецки, ни на что не опираясь. В шаге от помоста, на коленях, устроились две женщины разного возраста. Пожилая была одета богаче, халат ярче, перстни на пальцах. Было видно, что поза им привычна и чувствуют они себя вполне комфортно. Я же поморщилась, глядя на них. Так и ноги затекут. Остановилась, не отходя далеко от дверей. Глаза старалась не поднимать. Сталкиваться с любопытными взглядами было неприятно.

Купец сделал рукой приглашающий жест. Я видела, но, очевидно, поняла его неправильно. На помост мне сесть не позволили. Загалдели и женщины, и старый лекарь. Женщины, правда, сразу же замолкли, как только старик подал голос. Я сделала два шага назад от помоста и села по-турецки. Там, дома, я три раза в неделю занималась йогой. Просто для себя. Особо не фанатствовала, но и старалась не пропускать занятий. Время у меня было.

Молчание все длилось и длилось, я физически ощущала, как по телу ползают липкие любопытные взгляды. Наконец купец открыл рот и что-то спросил.

— Я вас не понимаю.

Голос у меня был хриплый и слова давались с трудом. Я не разговаривала уже очень-очень давно.

Он произнес еще одну длинную фразу… Потом — еще одну.

Мне казалось, что это разные языки.

Пожилая женщина, повинуясь знаку купца, что-то сказала. Язык был совсем уж другой, более резкий и гортанный, со странными паузами. Я просто отрицательно покачала головой.

Взглядом испросив разрешения купца, заговорила женщина помоложе…

Брови купца поползли в верх. Он что-то приказал и женщина помоложе поднялась и вышла. Вернулась она с солдатом, который вел невысокого худощавого молодого мужчину.

Некоторое время купец расспрашивал его, тот отвечал почтительно. Несколько раз смотрел на меня и утвердительно кивал головой. На языке купца он говорил с остановками и заминками, но явно они понимали друг друга. Повинуясь знаку купца что-то спросил у меня.

Я узнала его. Это тот выживший матрос с моего первого корабля. С того, где убили старуху. Он и в трюме пиратского судна пытался говорить со мной. Я отрицательно покачала головой и сказала:

— Я всё равно вас всех не понимаю. Совсем. И отстаньте от меня, я устала.

Я, и правда, чувствовала утомление. Слишком их здесь много. Купец машинально теребил аккуратную бородку. В прошлый раз, когда я видела его на судне пиратов, нижнюю часть лица он скрывал под тонким вышитым платком. Не удивительно… Защищался от запахов. Вспоминая то место я невольно передернула плечами. Здесь было гораздо лучше.

Моряк вытаращил глаза и начал что-то активно объяснять, даже руками размахивал. Пожилая женщина с трудом поднялась с колен, подошла ко мне со спины и попыталась отогнуть ворот халата от моей шеи. Я вскочила. Но потом сообразила. Они ищут какой-то знак на теле. Купец хмурил брови и начал говорить довольно резко, но я села перед женщиной и позволила оголить часть спины. Не так уж и сильно оголили. Женщина ткнула пальцем чуть ниже седьмого позвонка. Купец подошел к ней и некоторое время они обсуждали что-то. Не знаю, что и как они там рассмотрели, но после этого меня отпустили и я с радостью вернулась в свою каюту. Там я и продремала до обеда. А после обеда ко мне пришла та самая пожилая тетка и начала что-то говорить. Я всё равно не собиралась с ней общаться, что и объяснила, сев лицом в угол. Долго она не продержалась и до следующего утра я жила спокойно.

В эту ночь поход по палубе в туалет закончился совсем плохо. Раньше мне было не до этого, а тут я подняла голову и увидела две луны. Две!!! Я очень жалела, что я не сошла с ума до того… Эти две луны просто поставили точку в моем восприятии мира. Этот мир другой, чужой, не мой… Я не хочу здесь находится! Ночью я плакала от беспомощности…

А после завтрака служанка опять потянула меня в сторону каюты купца. Теперь то что от меня нужно? Он, как и вчера, пил чай. Но на этот раз его гость был достаточно молод и вооружен.

Еще две попытки. Слова двух неизвестных мне языков. Потом купец встал, вежливо показал мне рукой направление и мы, выйдя их его каюты, пошли по судну. Его молодой гость следовал за нами, а за дверью каюты к нам присоединилась вчерашняя пожилая тетка.

Наш путь не был долог. Дверь, узкая короткая лестница, ведущая внутрь и вниз корабля. Большая комната, плотно уставленная двухэтажными нарами. Женщины. Много молодых женщин и девушек. При виде купца все вскочили со своих мест, спустились с верхних нар и каждая заняла место у изголовья или у спинки кровати. Как солдаты.

Я смотрела на них, а они все смотрели в пол. Ни одна не смела поднять глаз. И это было страшно. Окон не было, как и в пиратском корабле, но воздух не был смрадным. Здесь проветривали. Они не выглядели истощенными или грязными. Но все они боялись. Этот запах страха пропитывал и меня…

Купец заговорил. Он обвел рукой помещение, показал на несколько свободных коек. Потом, глядя мне в глаза, он постучал пальцем в мою грудную кость и показал на женщину-учителя. И вопросительно глянул в глаза.

Да, я поняла… Он хочет, чтобы я учила язык. Я с трудом сдержала слезы. Сама идея ежедневно общаться с кем-то, выполнять какие-то действия, думать и учиться, вызывала отвращение. До слез и спазмов в горле. Мне хотелось назад, в каюту и ни о чём не думать, ничего не помнить… Но выбор был слишком очевиден. Сюда мне хотелось еще меньше. Я немного помедлила и кивнула головой. Я согласилась.

Каждый день после завтрака в каюту приходила ламия Салиния. Вайта — это ее титул, социальный статус. Салиния — имя, данное господином. Писать меня учили на тонких листах плотной бумаги тонким металлическим стилусом. Второе занятие проводили после обеда. Третье начиналось за час до сна и сопровождалось пением. Меня учили играть на местной разновидности гитары. Ну, три аккорда я знала и в своем мире. Язык чем-то напоминал итальянский — мелодичный, певучий. Не слишком сложный. Ламия хвалила меня и была довольна успехами. Пробовали ввести математику, но, выучив написание цифр я в один день сдала «экзамен», показав, что знаю и сложение-вычитание, и деление-умножение. Математика на этом закончилась.

Мы занимались почти месяц, я уже говорила самые простые фразы и понимала большую часть того, что она говорит. Объясняла она доходчиво и была терпелива.

Перед сном я часто думала о том, что будет дальше. Меня явно готовили для продажи в гарем. Сопротивления это не вызывало, мне было все равно. Мне хотелось есть, спать и не думать.

И мое обучение и моя тихая жизнь закончились так же внезапно, как и начались…

После завтрака у меня было около получаса до начала ежедневных занятий. И, как обычно, Суфия повела меня на прогулку.

Что именно случилось я узнала уже после.

Балка, того матросика, собирались кастрировать. Но вместо того, чтобы дать ему снотворное питье, лекарь, перепутав, отправил что-то другое. И когда его начали привязывать к столу, он ухитрился вырваться, вырвать из ножен кинжал у вязавшего его солдата, ткнуть в живот и вырваться на палубу. Тут-то я и попалась ему под руку.

От испуга я не могла ни говорить, ни думать. Помню только дикий визг Суфии и холод железа у шеи… Заломив мне левую руку он дотянул меня до какой-то стены и начал кричать, и что-то требовать… Через мгновение палуба была полна народу. Вышел купец, таирус Алессио и, глядя на эту сцену, отрицательно покачал головой. Через мгновение я ощутила, как слабеет его захват и матрос медленно оседает у меня за спиной. То, что его кинжал оставил на моей шее широкий порез я ощутила далеко не сразу.

Рванувшись, я отскочила к Суфие, с ужасом зажимающей себе рот обеими руками, и резко повернулась. Моряк слабо дергался на палубе…

Из плеча у него торчала аккуратная маленькая стрелка алого цвета…

Дальнейшее я запомнила плохо, от вида крови, стекавшей по шее и расплывающейся пятном на халате, мне стало дурно. Помню только недовольный вид жирного лекаря и едкую мазь, что он наносил мне на шею и горьковатое острое питье, которое погрузило меня в сон.

Проснулась я в своей каюте, шея болела, но не так уж и сильно. Суфия сказала, что лекарь наложил швы. Еще четыре дня меня не трогали, а потом состоялся визит в каюту к таирусу Алессио. Жирный старик, морщась и кряхтя, снял с моей шеи повязку. Не знаю, что там было, но таирус гневался и выговаривал лекарю. Тот, глядя в пол, мотал головой и тихо оправдывался. Наконец, закончив воспитательный момент, таирус Алессио крикнул Суфие. Та почтительно вошла в каюту и привычно присела на колени, склонив голову. Приказ таируса она выслушала молча, кивая согласно головой. И после этого отвела меня в ту самую каюту, где содержали всех остальных женщин. За ее спиной шли два солдата и пока она что-то жалобно объясняла мне, солдаты стояли в открытых дверях. Подтолкнув меня к нижней койке, она последний раз погладила меня по отрастающей щетине волос и вышла. А я осталась.

Глава 6

Когда дверь закрылась, женщины начали подходить ко мне. Пытались разговаривать. У некоторых я понимала отдельные слова. Но отвечать не собиралась. Просто легла лицом к стенке. С койки меня сдернула за плечо крепкая девушка. Ну, или молодая женщина. Блондинка, грубоватое лицо, длинные косы. Крепкая и коренастая. Такой же, как на всех остальных халат.

Не понимаю, что она хотела. Но она явно насмехалась и не давала мне лечь. Остальные стояли кружком и смотрели, что и как будет. Я чувствовала их любопытство. Какое-то звериное.

Тогда я еще действительно не понимала… Дикая скука… так многие из них плыли уже не первый месяц. Занятий не было вообще никаких. Спицы и иглы им не давали. Вся забава — разговоры. И, хотя за ссоры и драки таирус Алессио мог наказать, скандалы все равно случались.

Я попробовала лечь на кровать, но девка опять начала трясти меня за плечо и щипать. Я встала, посмотрела на разгоряченных женщин, на перешептывания, смешки и ехидные улыбки…

Я не понимала, что от меня хотят. Посмотрев девке в лицо я четко сказала:

— Отстань, я тебя не понимаю. Совсем. — и снова легла лицом к стене.

На некоторое время мои слова утихомирили толпу. Такого языка явно никто не знал. А во мне уже ворочался гнев и играл в крови адреналин.

Когда она начала трясти меня снова — я взвилась с кровати с такой скоростью, что отскочить и посмеяться она не успела. Толкнула я её сильно, так, что на ногах она не удержалась — упала в расступившуюся толпу, нелепо взмахнув руками. Ложится больше не стала — села по-турецки на койку. Теперь мнение толпы слегка изменилось — часть женщин начала подсмеиваться над ней.

Девка была обозлена, что-то громко выговаривала, размахивала руками у меня перед лицом… Я в последний раз сказала:

— Не понимаю. Не знаю твоего языка. Отстань!

Возможно, она сочла меня удобной фигурой для травли, возможно — просто бесилась со скуки. Но она плюнула мне в лицо. Я вскочила с койки… Ударить я смогла только один раз, но этого хватило. Я не махала руками и не орала — я сильно пнула ее в промежность. Она согнулась, упала на бок, и, прикрывая руками поврежденное место, начала жалобно подскуливать.

Да, чисто теоретически я знала, что там очень уязвимое место не только у мужчин. Удар может вызвать даже болевой шок. Но этот удар, все же, получился случайным. Драться я никогда не умела.

Сейчас я знаю, что именно этот случайный удар спас меня от многих неприятностей. Женщины так не дерутся. Они вцепляются друг другу в волосы, кричат, визжат, плюются. Но бить, как мужчина?!

После этого я легла лицом к стене и больше не вставала до ужина. За спиной гудели и разговаривали женщины, каждые полтора-два часа заходила прислуга и солдаты, меняли ведро за ширмой у маленького окошка без стекла, проветривали комнату, проверяли, все ли тихо… Меня больше никто не трогал. Обеда не было, ужин был не слишком вкусный, но и не совсем противный. А главное — его было много. Кто хотел — получал добавки. Жидкая каша, и сухие лепешки. Каждому в руки дали по странному корнеплоду. Серовато-желтый плод весом грамм двести, с крупными бугорками. Женщины с удовольствием ели его сырым. Мне он показался безвкусным и я просто положила его под подушку. Вечером желающих вывели на палубу помыться. Вода была соленая, но теплая. Я обмылась, не стесняясь взглядов женщин. Мне было всё равно…