Третья линия

Святослав Логинов

Третья линия

— Тревога! Тревога! К оружию! — крик протяжный и уныло неубедительный, тем не менее, не позволяющий отвернуться и уснуть, забыв о нём, не обратив на дурной вопль внимания.

Зимней, да и осенней ночью в городе тихо. Случайная машина просверлит фарами темноту, уличные фонари не светят, а словно разливают по асфальту застывший холодец. Подвыпившие компании предпочитают веселиться в тепле. Осенью и зимой криков со двора не услышишь, разве что всерьёз припёрло кричащего. Раз в жизни Виктор Аркадьевич слышал орёж, прорезавший морозный воздух: «Женщины! — отчаянно неслось со двора, — вы тут спите, а моя Валя рожает!»

Такое бывает редко и никто на такой крик наряд полиции не вызовет.

А вот летом и майской весной со двора такое доносится, что хоть уши ватой закладывай.

Виктор Аркадьевич поднялся с жаркой постели, вышел на балкон. Одинокая субтильная фигура выплясывала посреди двора, взывая к спящим. Вроде бы не пацан, но и до взрослого парня не дотягивает… сплошное недоразумение, что есть сил, будило город: «Тревога! К оружию граждане!»

Как такой дурик поднимет город на борьбу неясно кого с непонятно чем?

Смутный отблеск осветил на мгновение двор и пропал бесследно. Три часа ночи, какая может быть тревога?

Виктор Аркадьевич наклонился всматриваясь. Так и есть, патрульная машина прибыла утихомиривать хулигана. Теперь до утра во дворе будут порядок и спокойствие.

— Тревога! Вставайте!

Двое патрульных ухватили крикуна под мышки, поволокли к выезду. Ноги безвольно чертили след по асфальту.

Хлопнула дверца, мигнул свет фар, заурчал мотор и пала тишина.

Ну, вот, теперь можно лежать, наслаждаясь покоем.

Виктор Аркадьевич вернулся в постель, улёгся, через минуту с отвращением скинул жаркое одеяло. Нет, так спать невозможно. Жара изводит окончательно.

Угораздило оруна перебудить жителей среди ночи. Теперь мучайся. Пойти, что ли, душ принять? Или на улицу прогуляться…

Виктор Аркадьевич щёлкнул резинкой пижамных штанов, поправил курточку, из которой выпирал волосатый животик, сунул ноги в домашние тапочки, опустил связку ключей в карман пижамы и вышел на лестницу.

Пижама, вроде бы считается приличным костюмом, но днём в ней по улице не походишь. Ночью — тоже, но кто тебя выследит в три часа пополуночи? Гуляй на здоровье.

Двор залит почти дневным светом. Вот-вот встанет солнце, уже отметившее отблесками высотки. И куда ни глянешь, нигде ни единой души. Только на детской площадке что-то виднеется, такое неожиданное, что зрение отказывает, не позволяя понять, что там вырисовывается.

Подошёл ближе. Девочка лет трёх сидит в песочнице и сосредоточено лепит куличики. Целые ряды изготовленных куличей выстроились, словно танковая колонна и стремятся вырваться за пределы песочницы. Сразу видно, девочка трудится давно и занята серьёзно.

— Что ты тут делаешь? Тебе спать пора!

Девчушка подняла взгляд, кивнула, соглашаясь.

— Хорошо. Хоть один доброволец, но есть. Идём.

Какой доброволец? Толстый дядька в пижаме и мягких тапочках! И ребёнок, наверняка голодный, которому спать пора, а не в добровольцев играть.

— Ты где живёшь?

— Там.

Кивнула на соседнюю парадную.

Это хотя бы что-то. Виктор Аркадьевич взял девчушку за руку, радуясь, как послушно та поднялась. Никаких формочек и совочков у девочки не было; просто она отряхнула ладошки и пошла.

Парадная пятиэтажного дома без лифта. Поднимаешься, словно к себе домой, никакой разницы со своей лестницей не увидишь. В углу лестничной площадки примостилась табуретка, и на ней сидит старуха. Спит или просто зажмурилась, словно кот в засаде?

— Маньяк! — проскрипел старушечий голос. — Куда ребёнка потащил? Давай его сюда и убирайся прочь!

— Не отдавай меня ей, — пискнула девочка.

— Это твоя бабушка?

— Это ничья бабушка. Она тут караулит.

Виктор Аркадьевич наклонился, поднял ребёнка на руки. Почему-то он ни на секунду не усомнился в происходящем. Принято верить взрослому, а не младенцу, но не среди же ночи на городской лестнице. Если ребёнка зашвырнуло туда в такое время, значит, тому были причины.

— Маньяк! — старуха протянула руки с длинными пальцами, напоминавшими переваренные сосиски. — Отдай дитя, маньяк!

Подъезд соседний с тем, в каком жил Виктор Аркадьевич, и, значит, должен быть точно таким же, но почему-то после третьего этажа они очутились сразу на крыше. Здесь стоял крошечный пластмассовый вертолётик. Такие продаются в магазинах детской игрушки: пультик управления величиной с ладошку, электромотор, пара пальчиковых батареек. Такие вертолёты легко запускаются, выписывают виражи, не слушая управления, и также легко ломаются. В кабину, пока вертолётик цел, можно посадить игрушечную собачку или обезьянку, но уж никак не что-то большее.

Девочка мгновенно залезла внутрь. Хлопнула дверца.

— Садитесь быстрее!

Раздумывать было некогда. Там, откуда они только что выбрались, появились худые старушечьи лапы с невероятно длинными сосисками пальцев.

— Маньяк…

Мотор затарахтел, крыша косо ушла вниз. Город поплыл под механизмом, который, кажется, вообще не должен был подниматься в воздух. Светлые прямоугольники домов, пустынные линии проспектов, заводские трубы, обозначенные красными огоньками. Ярко-зелёная точка двигалась в стороне, прокладывая свой маршрут.

— Ещё кто-то из наших летит, — произнесла юный пилот. — Должно быть, Арик, он вечно меня старается подстраховать.

— Тебя-то как зовут, чудо поднебесное? — спросил Виктор Аркадьевич.

— Ариша. Я думала, меня все знают.

— Я, вот, не знаю. Я вообще ничего не понимаю, даже как сюда попал и зачем.

— Это, как раз, понятно. Ты добровольцем вышел на зов.

— Какой я доброволец? Я даже в армии не служил. Белый билет.

— А когда понадобилось, услышал зов, встал и пошёл.

— И что я буду делать в вашей команде? Хорош вольноопределяющийся: пузо впереди на метр шествует. Здоровья, опять же, никакого. Думаешь, пенсии таким, как я, за красивые глаза дают?

Ариша бросила косой взгляд в зеркальце над приборной доской.

— А я бы не отказалась от такой пенсии, что за красивые глаза. Лётчики говорят, у меня глаза ничего.

Глаза у Ариши были выше всех похвал, японские аниматоры иззавидуются, и эта подробность придавала происходящему оттенок нереальности.

Вертолёт неожиданно тряхнуло, город и редкие предутренние облака кувырнулись, поменявшись местами, перед глазами промелькнули несколько тёмных росчерков. Коротко ударила очередь. Один из противников вспух взрывом, за миг до которого Виктору Аркадьевичу почудилась в кабине сбитой машины фигура лётчика. Потом, словно из ниоткуда свалился зелёный летун, только что бывший в непредставимом далеке, и ещё один тёмный закувыркался, теряя крыло.

— Ха! — голосила Ариша, — не вышло на дармовщинку!

Ничего себе, дармовщинка! Третий тёмный развалился в воздухе и на этот раз там наверняка кто-то был.

Праздничный, красивый, так и не проснувшийся город ложился под вираж, будь в небе настоящее сражение, народ давно проснулся бы в ужасе, но взрывы и пальба были слышны только Виктору Аркадьевичу и его пилоту.

Солнце, тишь, благодать. Четыре утра белой ночи. Любимый город спит и видит сны.

Большущая связка воздушных шариков: белых, синих, красных, торжественно поднималась в зенит, увлекая лозунг: «Мы открылись!» У кого-то унесло праздничную рекламу.

— Есть! — выдохнула Ариша, ныряя в цветную арку.

Дуга, раскрашенная в цвета российского флага, надвинулась, словно распахнутые ворота, и город исчез, современная панорама сменилась лесными просторами, пятнами то ли лугов, то ли полей, как это видно с борта взлетающего лайнера. Деревья, лужайки замелькали, сменяя друг друга, высота падала, как то бывает у самолётов, но никакой посадочной полосы не обнаружилось, пейзаж перестал мелькать, вертолёт, вспомнив о своей природе, мягко опустился перед одиноко стоящим домиком.

— Прибыли! — довольно сообщила Ариша.

— Тёмные за нами сюда не прорвутся?

— Вот ещё! Их давно всех сбили, дыма не осталось.

— Дела… — протянул Виктор Аркадьевич, вспомнив лётчика в горящей машине. — Весело у вас тут.

Очевидно, Ариша поняла, о чём подумалось мирному пенсионеру, потому что она тряхнула чёлкой и сказала:

— Нет там никого, и не было. Одни тени. Их псевдобабка, ты её видел на лестнице, за нами пустила. Если бы ты испугался, принялся меня за руки хватать, тогда не знаю, как бы выкрутились. А ты молодцом держался.

Виктор Аркадьевич вспомнил, как он держался. Сидел, что примороженный. Таких молодцов к самолёту на сто шагов подпускать нельзя.

Зелёная машина вынырнула из-за леса, мягко приземлилась рядом с красным вертолётом. Хлопнул колпак, на землю спрыгнул парень лет четырнадцати-пятнадцати, удивительно похожий на Аришу. Стащил перчатки, не глядя, бросил в кабину и направился к дому.

— Брат? — догадливо спросил Виктор Аркадьевич.

— Выше бери — боевой товарищ. — Ариша приподнялась на цыпочки и поспешно спросила: — Ой, а тебя как зовут? Мне же вас знакомить надо…

Чёрт побери! У них тут, надо полагать, у всех армейские прозвища, один он, как дурак в пижаме на голое тело.

— Арик, — представился парень. — Истребитель.

Как себя обозначить? Пенсионером? С какой стороны ни глянь, неловкость получается.

Так ничего и не придумав. Виктор Аркадьевич произнёс:

— Новенький я. А зовут — Виктор… — хотел на этом остановиться, но язык сам договорил отчество: — Аркадьевич.

— Это его дом будет! — торжественно возгласила Ариша.

— Круть! — в голосе истребителя не слышалось ни малейшей насмешки. — То есть, у нас теперь третья линия обороны есть. Здорово! Ну, мы покажем лепунам почём фунт лиха. Будут знать, каково без спросу соваться!

Одинокий домик, не то заброшенный хутор, не то лесничество, а на деле — третья линия обороны, и он, Виктор Аркадьевич, в гордом одиночестве держит эту оборону от неведомых лепунов. Есть чем гордиться и о чём задуматься.

Дом оказался ничуть не заброшенным. Две комнатки, кухня, разделённые русской печью, сени с лестницей на чердак. У печки на шестке изобилие всякой посуды: горшков, чугунов, кастрюль. Во дворе небогатый запас дров, пустующий загон не то для поросёнка, не то для козы. А вообще, двор просторный, места полно, есть куда поставить хоть Аришин вертолёт, хоть Ариков истребитель.

Хозяйством Виктор Аркадьевич заниматься умел и когда-то любил. Потом, за годы семейной жизни городская супруга отучила его от деревенских радостей. Теперь дом, нежилой, но не заброшенный пахнул чем-то полузабытым, но желанным.

— Там деревня, — махнул рукой Арик. — Живут обычные старики, человек десять. Котыч днями приедет, он покажет и со всеми познакомит.

«Котыч» — запало в память ещё одно имя. Не хватало, чтобы Котыч был лохмат и хвостат.

Ариша вовсю хозяйничала в доме. Полы она схватилась подметать голиком и подняла страшенную пыль. Голик Виктор Аркадьевич отнял и обещал наломать свежей берёзы, благо ещё не поздно.

В горнице на комоде стоял старенький телевизор «Садко». Кружевная салфетка покрывала его, создавая фальшивое впечатление уюта. Такой же точно телевизор с такой же кружевной накидкой стоял дома у Виктора Аркадьевича. Телеящик никогда не включался, оставаясь напоминанием о давно умершей жене, которая, кажется, не пропускала ни единого сериала.

— Работает? — спросил Виктор Аркадьевич, которому подобный признак цивилизации был напрочь не нужен.

— Отчасти.

Ответ, не согласующийся с обликом маленькой девочки, оставил в недоумении.

— Что значит: «отчасти»?

Ариша щёлкнула переключателем. Появилась чёрно-белая картинка, хотя, «Садко», кажется, был цветным телевизором. С полминуты Виктор Аркадьевич рассматривал смутно знакомую комнату и пожилого товарища в этой комнате находящегося. Потом до него дошло.

— Это что же, он мою городскую квартиру показывает?

— Ага! — с удовольствием согласилась Ариша.

— А это, значит, я?

— Не совсем. Видишь ли, ты ушёл к нам, и там тебя теперь нет. А люди не должны пропадать так просто. В результате на твоём месте осталась тень. С виду как будто ты, но на самом деле там никого нет. Ходит, смотрит, за свет и газ платит, пенсию получает. Продукты покупает, что ты привык покупать, и ест за завтраком, обедом и ужином. Но на самом деле ты здесь, а в городской квартире осталась тень. И по телевизору, если захотелось, можно посмотреть, как она существует.

Такое объяснение Виктору Аркадьевичу не понравилось.

— Старуха на лестнице такие же тени за нами посылала?

— Там по-другому. Случается такая беда, что с самого начала тень есть, а человека нет. Может быть, дело в воспитании, может ещё в чём, но человек изначально получается мёртвым. В глаза такому лучше не смотреть, ничего там не увидишь. Ни любви, ни ненависти, ни радости, а одна только скука. Вот таких лепуны и используют. Обидно, что их убить до конца почти невозможно. Его спалишь, а он, глядь, снова круги накручивает.

— А бабка, что на лестнице сидит?

— Это настоящий лепун. С ней так просто не справишься. Если бы она из другого мира приползла, нашли бы управу, запихали бы её обратно, откуда явилась, и вход запечатали. А она здешняя, тутошняя, куда её запихаешь? Её только убить можно, а как убить, если она бессмертная?

— Найдём и к ней подход, — произнёс Виктор Аркадьевич, не замечая, что говорит, как доброволец, уже приступивший к новым обязанностям.

Обед Виктор Аркадьевич наскоро приготовил при помощи электроплитки, не растапливая русской печки, к которой не очень помнил, как подступаться, но юные лётчики обеда дожидаться не стали, сославшись на дела. Обе машины, вероятно, игрушечные в реальном мире, но грозные здесь, улетели.

Часа через полтора, как раз к обеду, объявился Котыч.