Гремучий ручей

…За бликами стекол не было ничего: ни глаз, ни петельки, ни души. Ольга рухнула в черный непроглядный омут и от черноты этой едва удержалась на ногах. Но удержалась. И даже лицо удержала. Ни одним мускулом не дрогнула, не показала степень своего изумления. А фон Клейст, кажется, тоже был озадачен. Когда Ольга поняла, что ничего не найдет на дне его глаз, эти глаза сделались самыми обычными, светло-голубыми в желтом свете настольной лампы. При свете дня они могут быть другими, случаются и такие метаморфозы.

– Ваш любимый немецкий писатель, фрау Хельга? – спросил вдруг фон Клейст.

– Иоганн Кристоф Фридрих фон Шиллер, – сказала она без раздумий. Впрочем, не было у нее времени на раздумья.

– Вот, значит, как… – Фон Клейст усмехнулся. – Согласен, великий и очень разносторонний человек, но мне ближе братья Гримм. Я вырос на их чудесных сказках. – Он перевел взгляд на фрау Ирму, и та едва заметно кивнула. Уж не она ли читала ему эти чудесные сказки?

Ольга и сама их читала. В оригинале на немецком. Но читать их Танюшке она бы не стала. Неизвестно, чьи сказки страшнее: бабы Гарпины или братьев Гримм.

– Вы мне подходите, фрау Хельга. – Фон Клейст погладил поднырнувшую под его ладонь Гармонию. – Люблю образованных людей. Здесь, в дикой стране, это такая редкость!

Ольга стояла напротив него и думала о другом. Она думала о том, почему у нее ничего не вышло, и о том, что ей повезло, что фон Клейст решил нанять ее на работу. Сам решил. А еще ей было страшно. Почти так же страшно, как от сказок бабы Гарпины. Нет, пожалуй, даже страшнее.

– Но вы должны понимать, что спрос с вас будет высок, невзирая на ваш возраст. Это особое место. Долгое время оно было незаслуженно забыто, но я здесь для того, чтобы вернуть его к… – Нет, он не сказал «к жизни». Он ничего не сказал, оборвал себя на полуслове и снова посмотрел Ольге в глаза. На сей раз, она оказалась готова. В голове у нее звучала «Ода к радости» фон Шиллера. Этакий заградотряд из слов. Слова иногда имеют особу мощь, могут убить, но могут и защитить.

– А что конкретно вам нравится из Шиллера? – спросил фон Клейст и тут же добавил: – Погодите, не говорите! Дайте я угадаю! Вам нравится «Ода к радости», ведь так?

Как?.. Он не сумел пробиться через заградотряд из слов, но сумел почувствовать сами слова. Или все гораздо проще?

– Вы очень проницательны, господин фон Клейст.

– Быть проницательным – это мое… я бы сказал, маленькое хобби. Но и вы, фрау Хельга, полны загадок, как я посмотрю.

Куда он посмотрел? Как много смог увидеть? Наверное, не много, если решил взять ее на работу.

– Никаких загадок, господин фон Клейст. – Ольга улыбнулась сдержанной улыбкой. – Просто нельзя не любить «Оду к радости».

– Наверное. – Он кивнул и в тот же миг потерял к ней интерес. Ольга кожей почувствовала, как исчез тот невидимый щуп, что шарил у нее в мозгу. – На сегодня можете быть свободны. Ирма, займись остальным, мне нужно поработать. – Сказал и уткнулся в бумаги, что лежали перед ним на столе. Гармония легла у его ног, но продолжала следить за Ольгой.

– Следуйте за мной, – велела фрау Ирма и, больше не говоря ни слова, вышла из кабинета. Фобос и Деймос скользнули за ней черными тенями.

Они снова шли по темному коридору: фрау Ирма впереди, Ольга следом. Спустились по лестнице, прошли в маленький, скромного вида кабинет.

– Прошу – присаживайтесь. – Фрау Ирма указала на стул с высокой спинкой, а сама уселась за письменный стол. На столе царил идеальный порядок. Впрочем, как и в самом кабинете.

Фобос и Деймос остались у двери, и захочешь – не убежишь.

– Я рада, что Отто вас оставил, – сказала фрау Ирма, открывая изящного вида записную книжку. – Мне бывает тяжело.

Она не договорила, но Ольга и сама поняла, что речь сейчас не о загруженности, а о дефиците общения. Хотелось ли ей общаться с этой старухой? Нет! Но она будет. Будет общаться, будет улыбаться, даже пресмыкаться, если потребуется. Что угодно, лишь бы у нее появилась возможность беспрепятственно передвигаться по территории усадьбы.

– Ваш рабочий день будет начинаться в восемь часов утра и заканчиваться в семь вечера. – проговорила фрау Ирма. Помолчала, видимо, ожидая возражений, но Ольга возражать не стала.

– Как скажете. – лишь кивнула она.

– Каждое утро в усадьбу приезжает автомобиль с провизией. Я распоряжусь, чтобы по дороге водитель забирал вас на окраине поселка. Но возвращаться вам придется самой. Понимаете меня, фрау Хельга?

Ольга понимала. Спускаться в Гремучую лощину всяко легче, чем подниматься из нее. Бедные ее ноги…

– Да, меня все устраивает.

– Устраивает… – Фрау Ирма хмыкнула. – Редкое качество по нынешним временам.

Ольга ничего не ответила, да от нее и не ждали ответа. Дальше был по-армейски четкий и быстрый инструктаж, а потом такая же быстрая экскурсия по дому.

– Каждый день я буду обозначать для вас фронт работ. Дел в таком большом доме всегда много, а люди ленивы и нерасторопны.

Ольга не знала, о каких людях говорит старуха. За все время ее пребывания в поместье она не видела никого, кроме фон Клейста, фрау Ирмы и автоматчиков на воротах.

– Если будете работать хорошо, помимо жалования получите паек. Я слышала, у местного населения с этим есть определенные трудности.

Трудности были. По большей части из-за того, что не осталось ни одного дома, который бы не разграбили оккупанты. А еще от того, что в поселке почти не осталось мужчин. Старики и малые дети не в счет.

– Я буду вам очень признательна, фару Ирма.

– Пока не благодарите, – отмахнулась старуха. – Я еще не видела, как вы работаете. Попасть в Гремучий ручей тяжело, но гораздо тяжелее здесь задержаться. Вы должны это понимать. Хоть я и скучаю по родной речи, ваше знание языка не может служить гарантией.

– Я понимаю. – Ольга кивнула.

– Хорошо. – Фрау Ирма посмотрела на нее из-под полуопущенных век. – Подождите в холле, вам вынесут пропуск. И прошу вас, не опаздывайте. Пунктуальность – это половина успеха.

Ждать Ольге пришлось недолго. Похоже, фрау Ирма в вопросах пунктуальности была строга к себе так же, как и к другим. Молодой солдат протянул Ольге пропуск, сказал, глядя не на нее, а прямо перед собой:

– Следуйте за мной. Я провожу вас до ворот.

Полной грудью Ольга вздохнула, лишь оказавшись за территорией усадьбы. Тут же разнылись спина и колени. Ничего. Она справится. Начало положено.

Путь домой показался ей длиннее в два раза. Наверное, из-за того, что дорога все время шла в гору. Несколько раз Ольга останавливалась, чтобы передохнуть. Пока стояла, прислушивалась к голосу лощины. Своя она тут или чужая? Рад ли ей этот не то лес, не то парк? Принял ли ее старый дом? Готовы ли мраморные нимфы смириться с тем, что она каждый день будет проходить мимо них? Скоро она получит ответы на свои вопросы, а пока нужно двигаться дальше.

* * *

Дома было тепло, пахло печеной картошкой и травяным чаем. С продовольствием у них и в самом деле было плохо, на остатках картошки, круп и муки им нужно было как-то дотянуть до лета. Летом станет полегче, летом в лесу появятся грибы и ягоды. Да и в огороде можно будет вырастить какую-никакую зелень. А пока приходится экономить, жить впроголодь и надеяться на унизительные подачки от немцев. Если ей еще удастся заработать эти подачки.

– Бабушка, ты? – на звук открывшейся двери из комнаты вышла Танюшка. Она зябко куталась в вязаную кофту. Худенькая, высокая, большеглазая… Девочка с ледяными ладошками и горячим сердцем.

– Я, Татьяна. – Стараясь не морщиться от боли, Ольга присела на скамью, принялась разуваться. – Как ты тут?

– А как ты… там? – Внучка смотрела на нее без злости, скорее, с недоумением. Все никак не могла понять, почему Ольга решилась на такой поступок.

– С завтрашнего дня выхожу на работу. – Вслед за ботинками Ольга сняла пальто и шляпу. Пошевелила затекшими пальцами на ногах. Отвыкла она от каблуков. Отвыкла, но придется привыкать снова. До усадьбы можно добираться и в чем-то более удобном, а переобуваться уже на подступах. Почему-то ей казалось, что внешний вид очень важен для тех, кто принял ее на работу. Почти так же важен, как и ее безупречный немецкий. Ну что ж, она потерпит. – Туда буду добираться на фуражной машине, обратно своим ходом.

– Бабушка, ну зачем?.. – Танюшка переставила ее ботинки поближе к печке. – Это же нелюди, бабушка.

– Я знаю. – Ольга погладила внучку по волосам. – Нелюди и враги. Но, Татьяна, иногда лучше быть как можно ближе к врагу.

– Зачем? – внучка смотрела на нее с осуждающим недоумением.

– Затем, чтобы знать наперед, что он захочет предпринять.

– Бабушка, ты меня прости, – Танюшка пристроила ее пальто на вешалку, – но какая из тебя подпольщица? А люди будут говорить…

– Люди всегда говорят! – Ольга оборвала внучку. – Человеческой натуре это свойственно. Но умный человек всегда может определить, где правда, а где пустые сплетни.

На самом деле не всегда, но Танюшке об этом знать не нужно.

Они уже пили чай, когда в сумраке за окошком мелькнула какая-то тень, а через пару секунд в дверь торопливо, но настойчиво постучали. Ольга знала этот стук. Танюшка тоже, поэтому и не стала спрашивать, кто там, а сразу впустила нежданного гостя в дом.

Впрочем, не гостя, а гостью – соседку Зосю Куликову. До войны Зося работала в школе уборщицей, большим умом не отличалась, но была прилежной и исполнительной. Она в одиночку растила сына, балбеса и хулигана Митьку, при случае всем и каждому жаловалась на свою нелегкую бабью долю, даже умела весьма натуралистично расплакаться в нужный момент. Не сказать, что Зосю так уж ценили, но жалели. И балбеса Митьку тоже жалели, тянули из класса в класс, хоть и было очевидно, что к наукам он не расположен, ни умом, ни прилежанием не отмечен, а хулиган, каких еще поискать. Митька учился с Танюшкой в одном классе, с раннего детства очень не любил ее и задирал. Повлиять на него не могли ни отповеди директора, ни мокрое полотенце, которым регулярно перетягивала его Зося. Такой уж он уродился. К материнской, граничащей с легким слабоумием простоте добавлялась безрассудная удаль отца, который больше времени проводил в тюрьмах, чем возле жены и ребенка. Гриня Куликов был вором-рецидивистом, а еще романтиком. Из тюрьмы он слал неграмотной Зосе длинные и витиеватые письма, которые ей зачитывал кто-нибудь из учителей. Бывало, и Ольге доводилось приобщиться. Письма прекратились сразу после начала войны. Зося все еще надеялась на чудо, верила, что ее любимый Гринечка вернется. Только она одна и надеялась, потому что тюрьму, в которой сидел Григорий, разбомбили в первые же дни оккупации.

Зося шмыгнула в дом, прижалась спиной к двери, уставилась на Ольгу с Танюшкой совершенно безумным взглядом. По ее круглому простоватому лицу градом катились слезы. Сердце сжалось. Не было нынче в Видове хороших новостей.

– Зося, что?.. – Ольга взяла соседку за плечи, легонько встряхнула. – Что случилось?

Она не отвечала, плакала, мычала что-то невразумительное, икала…

– Тетя Зося, выпейте! – Танюшка сунулась к ней с чашкой травяного чая. Как будто чай мог унять то отчаяние, что рвало на части эту несчастную.

– Пойдем-ка присядем. – Ольга потянула вялую, несопротивляющуюся Зосю в комнату, силой усадила за стол, велела: – Рассказывай!

Зося вздрогнула, словно от пощечины, перестала голосить, утерла мокрое лицо рукавом телогрейки.

– Забрали… – сказала шепотом. – Митеньку забрали.

– Кто? – ахнула Танюшка. Она не любила Митеньку, но в этот самый момент забыла об их давней вражде.

Да, кому мог понадобиться балбес и хулиган Митька Куликов, вред от которого исчислялся разве что разбитыми в поселке окнами да килограммами украденных в колхозном саду яблок?

– Я не знаю… – Зося таращила красные от слез глаза, шмыгала носом.

– Погоди, – Ольга придвинула к ней травяной чай. – Погоди, Зося! Тогда откуда ты знаешь, что его забрали?

– Откуда знаю? – Зося обхватила чашку обеими руками, вцепилась в нее так, что побелели костяшки пальцев. – А оттуда! – сказала и громко икнула. – Домой он не пришел. Вот откуда!

Ольга глянула на настенные часы – десять часов пятнадцать минут. Да, уже поздно, но когда такие мелочи останавливали Митьку? Однажды он и из дому сбегал. На перекладных добрался аж до областного центра, решил навестить папеньку. Там его и поймали. Ольге с директором пришлось за ним ехать, потому что Зося слегла от переживаний. Вот и сейчас уже почти готова слечь…

– Вернется, не реви, – сказала Ольга строго. Она знала, что люди удивительным образом реагируют на такой вот строгий тон. Большинство из них приходит в чувство.

Зося не пришла, лишь придвинула к себе чашку и тоненько завыла.

– Он знает… что нельзя… – В вое иногда удавалось разобрать слова. – Он же висельников… висельников видел… Я его специально побила, чтобы не лазил… где попало не лазил чтобы… Им же без разницы, Митенька это мой или партизан… Они ж сразу стрелять начнут… Я сама слышала, как Мишаня рассказывал, что приказ есть стрелять по партизанам… Особливо, если не отзываются и убегают… А Митенька ж он всегда убегает… Он же такой у меня быстрый… – Вой сделался громче, остальные слова в нем потонули.

– Выстрелы слышала? – спросила Ольга, разжимая закостеневшие Зосины пальцы.

– Что?.. – спросила та и снова завыла.

– Я спрашиваю, стреляли сегодня в Видове?

Выстрелы – это событие. О стрельбе тут же узнают все сельчане, вести разносятся, как пожар.

– Татьяна, – Ольга перевела взгляд на внучку, – сегодня стреляли?

– Нет. – Танюшка замотала головой. – Тихо было. Я даже этих… – хорошенькое личико ее исказила гримаса ненависти, – даже этих не видела.

– Слыхала, Зося? Не было никаких выстрелов. Немцев в поселке сегодня тоже не было. Вернется твой Митька. Вот попомнишь мои слова, нагуляется и вернется.

– Нагуляется… – Зося сжала лицо ладонями с такой силой, что глаза ее сползли к переносице, а рот округлился, а Ольга некстати подумала, что, наверное, с кого-то очень похожего на Зосю, Мунк и писал свою картину «Крик»… – Да как же он нагуляется, когда я запретила? Я ж ему велела из дому не выходить!

– И он всегда тебя слушался?

– Всегда! – Продолжая удерживать голову руками, Зося закивала.

– Никогда! – Отрезала Ольга. – Даже когда малой совсем был, не слушался. Не блажи, Зося, вернется твой Митька.

– Вернется? – Теперь Зося смотрела на нее с надеждой.

– Всегда возвращался. – Или возвращали. Но всегда целым и невредимым.

– Тогда я, наверное, это… – Зося встала. – Пойду я тогда. А то ж Митенька вернется, а меня нету. Может он уже вернулся, а?

– Может и вернулся. А может, у кого из дружков заночевал. – предположила Ольга.

Но не было у Митьки дружков, не сходился он с местными пацанами темпераментом. Только зачем же Зосе такое знать? Ольга и сама верила, что Митька объявится. А вот когда объявится, тогда его и нужно как следует отлупить. Только не мокрым полотенцем, а ремнем, что остался на память от папеньки.

Она говорила, а Зося кивала в такт каждому слову и пятилась к выходу.

– А если до утра не объявится, куда мне? Кому в ноги падать? – Зося смотрела на Ольгу с такой надеждой, что стало не по себе. Да, она могла предвидеть развитие событий. А точнее, просто просчитать все возможные варианты. Пока все было за то, что Митька где-то отсиживается, что к утру вернется домой. Другие варианты Ольга пока рассматривать не решалась.

– А если до утра не объявится, пойдем к Мишане, – сказала она твердо. – Я с него спрошу.

Спросит. Если потребуется, так и за петельку потянет. Дернет так, что кровь уже у него носом пойдет.

– Если что, ты ко мне в шесть утра постучись, потому что в семь мне нужно будет отлучиться.

Да, видно, и в самом деле Зосе было очень плохо, раз не спросила, куда это она собралась отлучаться. В другое время спросила бы непременно. Сначала спросила, а потом бы по поселку разнесла, еще и от себя приврала бы. Но сейчас не до того, сейчас все ее мысли о непутевом Митеньке.

Как только за Зосей захлопнулась дверь, Ольга задвинула засов, строго посмотрела на Танюшку.

– Давай ложиться. Завтра рано вставать.

– Бабушка, а ты в самом деле веришь, что Митька найдется? – спросила внучка.

– Я надеюсь, Татьяна. Всего лишь надеюсь. – Девочке врать не нужно. Не в этот раз. Случиться могло всякое, и обе они это прекрасно знают. – Но, если до утра не объявится, я лично схожу к Мишане.

Врать не надо, а успокоить нужно.

* * *

Заснуть получилось не сразу, а когда наконец получилось, снилось всякое. Тревожную предрассветную дрему прогнал тревожный же стук. Стучали в окно. Стучали и голосили…