Помоги проекту - поделись книгой:
В 1929 году распадается брак Густафа Грюндгенса и Эрики Манн. Анализ фактов и эмоций неумолимо показывает, что это более разумное решение, чем их женитьба тремя годами ранее.
А дело было так: дочь Томаса Манна, открытая лесбиянка, писательница и актриса Эрика Манн познакомилась с актером Густафом Грюндгенсом, геем, в Гамбурге на репетициях пьесы «Аня и Эстер». Всего в пьесе четыре персонажа, две остальные роли исполняют Клаус Манн и Памела Ведекинд. Поначалу и Грюндгенс, и Эрика колеблются, не стоит ли им предпочесть Памелу, но потом всё же начинают встречаться, а некоторое время спустя обручаются и Клаус с Памелой — из-за разочарования, скуки или из хулиганских побуждений.
Вообще-то Грюндгенс в то время довольно счастливо жил с художником Яном Курцке: «Ян — мое альтер эго, — пишет Грюндгенс незадолго до свадьбы своим встревоженным родителям, — только гармония с ним дает мне силы для творчества». А затем он приветствует появление Клауса Манна на гамбургской сцене такими восторженными строками: «Молодое поколение нашло в лице Клауса Манна свой голос <.. > С безжалостной любовью он показывает свое поколение — его мудрое невежество, скованную раскованность, чистую порочность. Мы должны любить этих людей, у которых есть столько любви, которые понимают всю болезненность собственных заблуждений. И в первую очередь мы должны любить певца этих людей». Как бы то ни было, сам Грюндгенс не следует собственному призыву и вместо певца любит его сестру. Свадьба в доме Томаса Манна не лишена пикантности — свидетелем выступает Клаус Прингсхайм, брат Кати Манн, который во время свадебного застолья довольно открыто флиртует с женихом. А невеста, то есть Эрика, предлагает провести медовый месяц в том самом номере отеля во Фридрихсхафене, в котором она месяцем ранее жила с Памелой Ведекинд; оттуда она немедленно пишет страстное письмо «любимой Памеле, которую я люблю безмерно». Но вскоре в гостиницу на помощь к молодоженам, которым непросто вместе, спешат Клаус Манн и Памела Ведекинд. Кроме того, они зазывают к себе в компанию симпатичного легкоатлета по имени Герман Кляйнхубер, который в одиночестве нарезает круги перед гостиницей. С этим пробегавшим мимо случайным знакомым, Грюндгенс в 1930 году проведет отпуск на Лаго-Маджоре (у Памелы к тому времени уже будет роман с Карлом Штернхаймом, а Клаус и Эрика останутся сами с собой).
Мать Кати Манн, Хедвиг Прингсхайм, с присущей ей стоической мудростью подытоживает: «Современный брак настолько странен, что, наверное, только сам Святой Дух поможет мне испытать радости прабабушки». После того, как квартет снова собрался во Фридрихсхафене, Эрика Манн и Грюндгенс поселяются в Гамбурге, в квартире на Обер-Штрассе, 125, а чтобы не забыть двух остальных, они дают своим кошкам имена из пьесы — Аня и Эстер.
Очень кстати к ним вскоре переезжает и Клаус Манн, чтобы в новой квартире молодоженов писать пьесу «Ревю четверых». Свидетелю на свадьбе Клаусу Прингсхайму поручается написать музыку к пьесе, а оформлением занимается Мопса Штернхайм. А в главных ролях, без шуток, снова всё те же: Грюндгенс, Эрика Манн, Клаус Манн, Памела Ведекинд. «Навязчивое повторение», сказал бы Зигмунд Фрейд. Пьесу ждет полное фиаско. Грюндгенс сразу после премьеры находит себе замену, запланированное турне по Германии обернется катастрофой, и конец их общей сценической карьеры оказывается концом спектакля «Брак», который хотели поставить Эрика Манн и Грюндгенс.
Грюндгенс переезжает в Берлин, там он первое время живет в мастерской своего гамбургского друга Яна Курцке, а потом падает в объятия Франческо фон Мендельсона — наверное, самой яркой птицы из великого множества экзотических птиц в человеческом зоопарке Берлина конца двадцатых годов. Мендельсон, потомок великого философа и сын богатого банкира — виолончелист от Бога и эксцентрик по природе. Сиденья его кабриолета обтянуты мехом горностая, а на светских балах он любит скинуть шубу и продемонстрировать восхищенной публике свое тело. Они с Грюндгенсом каждый вечер бродят по барам Шёнеберга [13] в поисках адреналина. Перед этим Грюндгенс выступает в театре и вызывает овации. Он всё чаще играет роли бездушных злодеев, элегантных и порочных. Они ему особенно хорошо удаются.
Грюндгенс умывается после спектакля, и вместе с Франческо фон Мендельсоном они окунаются в гомосексуальную субкультуру Берлина — там Грюндгенсу впервые удается в полной мере реализовать свой нарциссизм и свои желания. В Берлине 1929 года, как писал тот же Кристофер Ишервуд, были подходящие места на любой вкус: главным местом оставался клуб «Эльдорадо» с его мускулистыми танцорами в меховом белье, гетеросексуальная богема тоже любит зайти сюда на первый или на последний коктейль, еще есть «храм усачей» для отцов семейств, есть бесконечные матросские балы во «Флориде», а в «Микадо» трансвеститы танцуют танго. Со времен Фридриха Великого моральный закон Пруссии гласит: каждый ищет счастье там, где хочет. Грюндгенс и Мендельсон больше всего любят ходить в уже тогда легендарный бар «Жокей» на Лютер-Штрассе и в «Силуэт» на Гайсберг-Штрассе — тесный, прокуренный танцевальный бар, в котором у стойки сидят юноши в платьях, с фальшивым жемчугом в плоских декольте.
Чем громче успехи Грюндгенса на сцене, тем более эксцентрично он живет: в доме мод «Герман Гофман» он покупает редингтон для верховой езды, пальто Burberry и смокинг, у венского портного Книце — фрак, шелковый костюм и утренний халат, а в автомобильном салоне Dello&Со (какое удачное название для автомагазина [14]) новехонький опель-кабриолет без всяких вмятин, кричаще-красный и блестящий, с обивкой из красной кожи. Продавцы часто жалуются, что он исправно забирает, но редко оплачивает свои заказы, поэтому их счета оказываются в суде и, к нашей радости, в исторических архивах.
Итак, в 1929 году расторгнут брак Эрики Манн и владельца единственного красного опеля в Берлине Густафа Грюдгенса, ведь этот союз изначально был бракованным. А самые лучшие шутки с нами играет сама жизнь: весной Густаф Грюндгенс заключает первый контракт с киностудией UFA, он играет главную роль в музыкальном фильме «Я больше никогда не поверю женщине». Вскоре после премьеры фильма из суда наконец-то поступают документы о расторжении брака, Густаф Грюндгенс и его друг Франческо фон Мендельсон открывают бутылку шампанского и начинают прихорашиваться для вечера в травести-барах Шёнеберга.
Материнское лоно — дорога с односторонним движением. Но Эрих Кестнер всю жизнь едет в противоположную сторону. Женщины в его постели меняются достаточно часто, и первой о переменах узнает его мать Ида Кестнер, «дорогая мамулечка». А вторыми — его читатели. Он с удовольствием ездит с мамой в отпуск на Лаго-Маджоре или на Балтийское море, чтобы хоть иногда отдохнуть от Берлина. Но на самом деле он наслаждается богемной жизнью в столице. Он сидит в кафе «Пости» в Шёнеберге, грызет карандаш и пьет кофе-меланж, чашку за чашкой. Однажды мимо проезжает девушка в очень необычной шляпе. На следующий день он снова в «Пости», снова третья чашка меланжа: девушка в шляпе на велосипеде. Он хватается за карандаш и начинает писать. Они еще не познакомились, а у него в блокноте она уже стала литературным персонажем, Пони-Шапочкой, легендарной кузиной легендарного героя из романа «Эмиль и сыщики» (хороший сын Эрих Кестнер и в этой книге не забыл о маме и увековечил ее в образе самоотверженной фрау Тишбайн).
В какой-то момент Кестнер знакомится с велосипедисткой, когда она в очередной раз проезжает мимо «Йости», ее зовут Маргот Шёнланк, и, когда он ей подмигивал, она направлялась на учебу в школу рекламы. Уже скоро он пишет «мамулечке» в Дрезден и докладывает: «Моя новая подружка — ужасно милый человечек. Но она тоже слишком влюблена. Потом всё оказывается бессмысленным». Потому что потом самой лучшей всегда оказывается мама. Ей же Кестнер жалуется на то, что кажется сам себе лишним, когда общается с современными берлинскими женщинами: из-за офисной работы, самоудовлетворения и самостоятельности они стали такими независимыми, «что могут вполне обходиться и без мужчин».
Женщинам больше не нужны мужчины. Такова тревожная новость для мужчин в конце двадцатых годов. Они не нужны, чтобы обеспечивать жизнь, — теперь женщины сами могут себя обеспечивать, по крайней мере, в Берлине и других крупных городах они работают в конторах. «С девяти до пяти к ним обращаются „барышня". А после пяти к ним возвращается имя», как пишет Маша Калеко. Для того чтобы попасть из точки А в точку Б, мужчины им тоже не нужны, потому что они сами водят свои машины, позируют на капотах и особенно наслаждаются ветром в пути, когда рядом сидит только маленькая собачка. Для секса мужчины женщинам тоже больше не требуются, потому что они прекрасно реализуют свои желания с подругами (или с собой). Когда же они всё-таки сходятся с мужчиной, то он понимает, что женщина выбрала его точно так же, как и он ее, и она может закончить роман в любой момент, как и он сам. «Спать с ним — да, но без лишней интимности», — как сформулировал Курт Тухольский, знаток современных женщин. Своим любовницам он обычно дает мужские прозвища, то же самое делают Эрих Мария Ремарк и Эрих Кестнер — мужчины пытаются участвовать в игре с половой неоднозначностью, но у них, разумеется, нет шансов. Женщины-денди сидят в барах на Курфюрстендамм в Берлине, они курят, они танцуют, они носят мужские костюмы с галстуком, как Марлен Дитрих, а еще они пишут. Статьи и фельетоны, остроумно и едко, в журналах
Хорошенькое начало: юная Ли Миллер переходит улицу в Нью-Йорке и чуть не попадает под грузовик, но ловкий мужчина в последний момент вытаскивает ее на тротуар. Его зовут Конде Монтроз Наст, он издатель журнала
Прибыв в Париж на поезде из Гавра, она сразу едет на Монпарнас и звонит в дверь студии Ман Рэя на рю Кампань-Премьер, 31. Но консьержка говорит, что звонить бесполезно, Ман Рэй уехал на всё лето. Удрученная, Ли Миллер берет свои чемоданы и переходит бульвар Распай. Солнце обжигает, и она заходит в маленькое кафе. На первом этаже слишком многолюдно и шумно, она поднимается по узкой лестнице наверх, заказывает кофе и грустно смотрит на летнюю уличную суету. Тут вдруг по лестнице поднимается Ман Рэй собственной персоной и садится за соседний столик. Ли Миллер не верит своим глазам. Он тоже с чемоданами — Ман Рэй явно решил выпить кофе перед отъездом в летний отпуск. Ли Миллер подходит к его столику. «Я ваша новая ученица», — говорит она ему. Он с недоумением смотрит из-под густых бровей на смелую и высокую красавицу, стоящую перед ним. Смотрит на ее губы, будто выведенные тонкой алой кисточкой. Опомнившись, он отвечает: «Нет, это невозможно, я не беру учеников. К тому же я как раз уезжаю на всё лето в Биарриц». У Ли Миллер даже не дрогнули ресницы: «Да, я знаю. Я еду с вами».
Когда они входят в поезд на Северном вокзале, она уже его ученица, когда они сидят в купе, она его модель, а когда они прибывают в Биарриц, она уже его возлюбленная.
Из всех великих немецких экспрессионистов только один пережил войну. Франц Марк и Август Макке погибли на фронте, а Эрнст Людвиг Кирхнер выжил там, вдали от Морицбургских озер и Потсдамер-Плац, где он писал когда-то свои знаменитые женские фигуры; однако он так до конца жизни и не оправится от последствий войны. Кирхнер прячется в Швейцарских Альпах, вместе с Эрной Шиллинг, своей берлинской спутницей из экспрессионистского логова в Вильмерсдорфе. После гранатных разрывов в окопах он не выносит никакого шума, кроме разве что звона колокольчиков на коровах, или горного ветра, беспокойно мечущегося около дома, или далекого крика орла, кружащего над вершиной. Здесь, чуть ниже Штафель-Альпа и чуть выше Давоса, он поселился в скромном крестьянском доме, с тяжелыми балками в полутемных комнатах, здесь его живопись стала совсем другой, форма — элегичней, а краски — причудливей: женщины и козы в запрещенном розовом цвете, в резком зеленом, в ярчайшем лиловом. Трудовые будни крестьян успокаивают Кирхнера — сенокос, стук молотков, мычание коров. Иногда он ездит на автобусе в Давос, сидит в кафе, как бывало в Берлине, но теперь всё иначе, он пьет кофе, листает газету и вскоре уезжает обратно, в свои альпийские луга. Он выживает. Он выпал из времени. Выходит каталог его гравюр, на крупных выставках демонстрируются его экспрессионистские картины. А его новыми работами никто не интересуется, кроме верной спутницы Эрны. В поездках он иногда регистрирует ее как «госпожу Кирхнер», она молча улыбается. Она часто болеет, страдает, врачи безуспешно пытаются помочь ей, она уезжает на лечение и возвращается такой же больной.
Эрнст Людвиг Кирхнер на всех этапах своей жизни пишет то, что наблюдает вокруг. Поэтому теперь он пишет горы, крестьян, ели, иногда Эрну и себя, обнявшихся, как инь и ян. Эскапизм привел к разочарованию. Или наоборот. У него довольно традиционные представления о мужчинах и женщинах: «Женщину, — полагает он, — формируют все мужчины, сексуально обладавший ею, каждый оставляет на ней свою тень». И ни слова о свете.
Эрну, сформированную в основном длинной тенью, которую отбрасывает на нее Кирхнер, он называет своим «верным товарищем». В книге американца Бена Б. Линдси «Товарищеский брак», вышедшей в Германии в 1929 году, он находит описание своей формы сожительства: это гимн браку без детей, совместной жизни без лишних претензий, но с ответственностью друг за друга. Здесь, в альпийских лугах, только такой вариант и представляется возможным Кирхнеру, травмированному войной, душа которого измучена долгими годами употребления морфия. Он жирно подчеркнул два предложения в книге Линдси: «На самом деле фантазия в сочетании с половым инстинктом была одним из важнейших рычагов, поднявших человеческий род над животными. Такие виды творчества, как музыка, живопись, поэзия, танец, любовь и даже религия родились из этого соединения полового инстинкта и фантазии». Прочитав книгу до конца, Кирхнер дарит ее молодой супружеской чете из Давоса.
Кельнский фотограф Август Зандер, педантично и хладнокровно создававший тот черно-белый мир конца двадцатых годов, что отпечатался в нашей визуальной памяти, осенью 1929 года собирается фотографировать дадаиста Рауля Хаусмана в его естественной любовной среде. То есть с женой и любовницей. Хаусман снимает рубашку и ботинки, гордо демонстрирует свой загорелый торс и обнимает правой рукой свою аккуратную супругу Хедвиг в юбке до колен. Она спокойно смотрит в объектив и как будто довольна, что избавилась от супружеских обязанностей. Левой же рукой ее муж Хаусман с наслаждением обнимает Веру Бройдо, свою любовницу, у той юбка на десять сантиметров короче, и это принципиальная разница. А ее взгляд на десять процентов непринужденнее, и это тоже принципиальная разница. Август Зандер нажимает на спуск. Этот снимок он называет «Творческая семья». Кажется, в те годы такие трио были устойчивее, чем классические дуэты. Это, например, протянет аж до 1934 года.
Франц Хессель, который работает редактором и переводчиком в берлинском издательстве Rowohlt, который сам перевел Казанову и Бальзака, а совместно с Вальтером Беньямином — «В поисках утраченного времени» Пруста, этот самый Франц Хессель нашел женщину — такую же неустойчивую, как его мысли. Дорис фон Шёнтан, мерцающую звезду берлинской богемы, в барах и кафе западной части города все называют Иориндой, а ее настоящая фамилия, как бы невероятно это ни звучало, — Эмаи [16]. Возможно, именно из-за фамилии ей никак не удается выйти замуж. Это тоже успокаивает Хесселя. Она журналистка, в журнале
Второго августа газета
Во второй половине дня Пикассо обычно перебирается из широкого пляжного кресла, в котором сидят Ольга и его сын Пауло, на полотенце Марии-Терезы. Ольга прячется под зонтиком, культивируя благородную бледность. Мария-Тереза целыми днями жарится на солнце, она знает, что Пикассо любит ее загорелую кожу и светлые волосы, которые в сочетании с солью и светом становятся всё более золотистыми. Пикассо и Мария-Тереза наслаждаются своими тайнами и загадками. Она не собирается становиться мадам Пикассо. Она хочет остаться его музой.
Эрих Кестнер в августе 1929 года проводит отпуск с мамой на Балтийском море. А потом просит свою подругу Маргот, то есть Пони-Шапочку из «Эмиля и сыщиков», подыскать ему новую квартиру — и пишет своей «дорогой мамулечке»: «Пони придется побегать, но мой малыш это любит». Она находит симпатичную трехкомнатную квартиру в Берлине на Рошер-Штрассе, 16, четвертый этаж, задний флигель с видом на каштан, на котором могучие плоды топорщат свои ярко-зеленые иглы. Первого октября мама приезжает на новоселье из Дрездена в Берлин, привозит сыночку подушки и ложки. Потом Пони привозит и другие вещи из родительской квартиры, а еще мусорное ведро и поднос. Кестнер пишет матери: «Она чувствовала себя полезной и радовалась». Она регулярно готовит ему ужин и ухаживает за гостями. Иногда ей дозволяется даже переночевать у Кестнера. Однажды она утром, еще не совсем проснувшись, рассказывает ему свой сон. Через несколько дней она обнаруживает этот сон на страницах журнала
Давайте немного переведем дух. Мы отправляемся на Средиземное море, в Испанию, там всё будет довольно запутанно и, ясное дело, очень горячо. Правда, с гор слетают сногсшибательные порывы трамонтаны [17], но они не приносят прохлады, а только усиливают сумятицу в головах и сердцах. В чьих? Это Поль Элюар и его жена Гала, Рене Магритт и его жена Жоржетта, Луис Бунюэль и, разумеется, Сальвадор Дали.
К сожалению, никто не предупредил Элюара, что его браку вряд ли пойдут на пользу поездки за границу к амбициозным сюрреалистам — вместе с женой. Когда в начале двадцатых годов они познакомились в Кёльне с Максом Эрнстом, уже вскоре Эрнст писал Галу с обнаженной грудью и начались их открытые отношения втроем, которые расстроили нервы сначала довольно жадной жены Макса Эрнста, а потом и довольно щедрого Элюара. Последний сбежал в Азию, но Макс Эрнст и Гала настигли его там, за несколько лет страстей они уже устали и хотели вернуться в родные пенаты и в брак. В кругу парижских сюрреалистов Гала представляет собой непрерывную провокацию — Андре Бретон говорит о Гале как о женщине, «на грудях которой тает град той самой мечты о проклятии». Элюар неустанно нахваливает художникам-сюрреалистам эротические достоинства своей жены и превращает ее в объект культа, но после года в Арозе, где он лечил легкие, и он сам, и она так активно ходят налево, что эта тема как-то теряет актуальность. Но по отношению к Гале он всегда остается настоящим рыцарем: «Нет жизни, есть только любовь. Без любви всё навсегда пропало, пропало, пропало».
Кстати, у них есть совместная дочь Сесиль, но Гала еще в раннем возрасте сдала ее своим родителям — ее, мол, воспитание детей не интересует, заявляет она неприятно удивленному супругу, а тот соглашается. А теперь, летом 1929 года, после выздоровления Поля Элюара, они хотят попробовать еще раз, Элюар даже покупает новую квартиру в Париже, обставляет ее дорогой мебелью и покупает красивые ковры. Потом они отправляются в путешествие и целый день едут, с бесчисленными чемоданами и в хорошем настроении, в забытый богом Кадакес, где, по слухам, чудаковатый Сальвадор Дали творит свои художественные бесчинства. Он снял с Луисом Бунюэлем фильм «Андалузский пес» и продемонстрировал автопортрет «Великий мастурбатор», теперь все хотят с ним познакомиться, а галерист Гуманс собирается обсудить с ним большую выставку — осенью, в Париже. Но пока еще лето. На небе светит солнце, ветер с грохотом расшибает волны о берег, высоко взлетает пена. Местные рыбаки с недоумением смотрят на великосветских гостей из Парижа и продолжают чинить свои сети. Они ничего не слышат и ничего не видят, чудесное неведение, как черные водоросли в глубине моря.
Уже на первом совместном ужине у Дали периодически случаются припадки истерического смеха, он не контролирует себя, смеется громко и пронзительно, встает и спотыкаясь идет к двери, а через пару минут возвращается, как будто ничего и не было. У него выбриты подмышки, а в волосах цветок герани. Сюрреалисты из Парижа и его будущий галерист, всегда благосклонные к человеческим странностям, сейчас предпочитают сосредоточенно разделывать прекрасных омаров, украдкой поглядывая друг на друга. Кажется, этот молодой человек слегка рехнулся?
Одна только Гала другого мнения. Она сразу поддается обаянию этого странного типа с загорелым торсом и черным пушком над верхней губой. Она видит его суть. Видит его навязчивые идеи, чувствует его страх перед сексуальностью, владеющий им подобно монстру. И просто берет его за руку. Сохранилась фотография из тех дней, слегка нерезкая, Дали и Гала лежат рядом друг с другом на галечном пляже, их руки тесно сплетены у него на груди, у обоих закрыты глаза, у нее на лице счастливая улыбка. А снимает их не кто иной, как Поль Элюар. Когда он видит эту улыбку, то сначала нажимает на спуск, а потом идет паковать чемоданы.
Луис Бунюэль тоже чувствует эту новую энергию. Еще вчера они вместе с Дали снимали новый фильм «Золотой век», а теперь художник постоянно занят, он тихо сидит рядом с Галой и восхищенно держит ее руку. В какой-то момент Бунюэль звереет, бросается на Галу, душит ее, пока Дали не принимается умолять его прекратить. На следующий день Луис Бунюэль тоже покидает Кадакес.
Остаются двое: Гала и Дали. «Гала стала солью моей жизни, она закалила мою личность, она мой светоч, мой двойник, она — это Я», — ликует Дали. Они только однажды займутся сексом, потому что Дали панически боится женских половых органов. Когда Гала познакомилась с ним, он в двадцать пять лет еще был девственником. Он может воспринимать женщин только со стороны попы, там ему нечего бояться, там никакой ужасный вид не разбудит его сексуальных демонов. Гала всё понимает и ласково гладит его черные волосы. С того момента, как он почувствовал, что его безумие находится в ее надежных руках, у него прекратились истерические припадки беспричинного смеха. После того как парижане, в том числе муж Галы, отбыли обратно в Париж, Гала и Дали сразу перебираются в маленький домик прямо у воды, в соседней бухте, вдали от мира. Там появляются только несколько рыбаков, с самыми симпатичными из них Гала иногда уплывает на лодке в море — когда ее сексуальные потребности обостряются. Дали всегда испытывает сильное облегчение, когда она выходит с кем-то из рыбаков в море, он желает ей добра, а сам садится к своему мольберту, чтобы уйти в мир своих фантазий и писать попу Галы. Солнце высоко на небе, время плавится и течет от жары. Когда Гала возвращается, они едят свежевыловленных омаров. И Дали говорит: «Красота должна быть съедобной или она не должна быть».
Баухаус хочет создать нового человека с идеальным телом и духом. Только по одному пункту там придерживаются традиций: «мастера», как там называют преподавателей, все сплошь мужчины, это Василий Кандинский, Марсель Бройер, Лионель Файнингер, Оскар Шлеммер и Иозеф Альберс. А над всеми царит патриарх — Вальтер Гропиус. Женщины предусмотрены только в качестве студенток, единственное исключение — Гунта Штёльцль. Спустя семь лет после того, как она начала учиться в Веймаре [18], она получила в Дессау титул «мастерицы» в ткацкой мастерской, но, в сущности, это небольшое изменение, ведь мастерам-мужчинам кажется, что ткачество так или иначе относится к классическим женским занятиям.
Гунта Штёльцль с самого начала в Баухаусе, первое время она была очарована волшебником цвета Йоханнесом Иттеном, потом внимает Паулю Клее, в конце концов становится ученицей Оскара Шлеммера. На самой известной картине Шлеммера «Лестница в Баухаусе» (сейчас в коллекции нью-йоркского МоМА) она в виде абстрактной фигуры поднимается по ступеням вместе со своими ученицами. Но это тернистый путь. Всё, чему она научилась у больших мастеров, перетекает в ее ткацкие работы, абстрактные произведения, полные мягкой и текучей поэзии. Но для Гунты Штёльцль такие представления слишком привязаны к клише о женственной эстетике. Нет, ее амбиции куда смелее: текстильная мастерская Баухауса под ее руководством становится экспериментальной лабораторией профессионального промышленного дизайна, она применяет в ткачестве целлофан, разрабатывает в своей мастерской металлическую пряжу для мебели из стальных трубок. Она воспринимает мастерскую как исследовательский центр: «Ткать значит строить. Конструировать упорядоченные структуры из неупорядоченных нитей». Гунта Штёльцль считает такой подход верным и в любви. Она конструирует упорядоченную структуру из неупорядоченных нитей своей жизни и в 1929 году выходит замуж за студента-архитектора Арье Шарона из Палестины — незадолго до появления на свет их дочери Яэли, которая родилась 8 октября. Она спросила своего брата Эрвина, не будет ли у нее юридических проблем из-за палестинского гражданства, которое она приобретает после замужества, но тот ответил, что никаких проблем нет.
Но потом Гунта Штёльцль, новоиспеченная мать и палестинка, вдруг понимает, где проходит граница прогрессивности Баухауса. Да, это место свободной любви. Но для детей там нет места. Она с замечательным упрямством пытается совместить руководство мастерской с материнством и кормит ребенка грудью в Баухаусе, но люди начинают недовольно роптать, и мужчины, и женщины. Мол, зачем это тут? Поначалу это только подзадоривает ее и придает уверенности. Ее муж Арье Шарон, сионист первой волны, которого послал учиться в Баухаус его кибуц, поддерживает ее в стремлении закрепить в Баухаусе новый образ работающей матери. Но времена становятся всё более неуютными и для самого Шарона. Он становится руководителем большой профсоюзной школы в Бернау, и там ему, так же как и в Дессау, всё чаще задают неудобные вопросы о гражданстве.
Все счастливые пары похожи друг на друга. А каждая несчастливая пара несчастлива по-своему.
В 1929 году неумолимо подходят к концу двадцатые годы — как и брак Фицджеральдов. Когда в 1921 году они прибыли из Америки в Европу на корабле «Аквитания», чета Фицджеральд воплощала собой новый блеск Америки, грохочущую эпоху джаза, жажду жизни, а не смысла, покорение мира в летнем костюме и коктейльном платье — очаровательно необузданная красавица Зельда с юга США и ее муж, вежливый пророк упадка Скотт, который пишет такие любовные истории, полные безвременной меланхолии и стилистического изящества, каких еще не читывал свет. Сначала «Прекрасные и проклятые», потом «Великий Гэтсби», это были сказки братьев Гримм двадцатых годов, грустные и жестокие своей правдивостью. Это было однажды в Америке. А скоро чета Фицджеральд стала яркой центральной звездой на англосаксонском небосводе Парижа, где кружили такие планеты, как Гертруда Стайн, Джеймс Джойс, Сильвия Бич и ее книжный магазин «Shakespeare&Company», Коул Портер и Жозефина Бейкер, Джон Дос Пассос и, конечно же, Хемингуэй. Казалось, что это вечная «Полночь в Париже» — правда, с убывающей луной. Потому что Фицджеральды сдают с каждым годом, Зельда всё чаще подолгу хихикает над чем-то своим, а Скотт всё чаще отличается грубыми выходками, когда выпивает слишком много, а слишком много он выпивает всегда.
Весной 1929 года, вернувшись из Америки в Париж в поисках надежд и гламура былых дней, они теряют друг друга. Как два акробата на трапеции, всегда наверху, под куполом, всегда в напряжении, один висит на другом, один держит другого, но внизу — бездна. В своем первом любовном письме Зельда писала Скотту, что никогда не сможет жить без него, что будет любить его всегда — даже если он ее возненавидит. Кажется, этой весной, что накрыла Париж теплым синим одеялом, такой момент впервые наступил. Зельда берет уроки балета, Скотт берет уроки морального падения. Она танцует весь день. Он пьет всю ночь. Когда журнал
В балетной школе летние каникулы, у всех летние каникулы, и Фицджеральды замечают, что им тоже надо бы отправиться на каникулы, чтобы не терзать друг друга в квартире на улице Палатен. Они едут на Ривьеру, двое утопающих на сухом песке, снимают на гонорары Скотта от рассказов виллу «Fleur de Bois», они хотят «купаться, загорать, стать молодыми», как пишет Скотт. Но в первую очередь они хотят отвлечься от самих себя. В этот раз им опять помогают Сара и Джеральд Мёрфи, сказочно богатая парочка американских светских львов, их вилла «Америка» в Антибе — идеальное место, чтобы забыть об окружающем мире. Коктейльные вечеринки под тяжелыми листьями пальм, на густом короткостриженом газоне. Сколько же здесь красивых, загорелых людей из Нью-Йорка и Парижа в белых одеждах, и это холодное шампанское, и тихий джаз, а внизу блестит на солнце Средиземное море, а спину греют лучи заходящего солнца — но на этот раз всё это без толку. Жизнь — это не красивый закат. Зельда целыми вечерами бессмысленно улыбается чему-то своему, как будто танцует у балетного станка в Париже, а не рядом с оградой, высоко над берегом моря. «С недавних пор, — пишет Скотт с Ривьеры, — часам к одиннадцати я всё чаще разваливаюсь, из глаз льются слезы, или, может быть, это джин поднимается до глаз и льется наружу».
«За это лето ты всего раз пришел ко мне в постель», — скажет она ему позже. «Я не помню тебя этим летом», — ответит он.
В последний день лета, в самом конце сентября, они едут в Париж, обратно к своим несчастьям, получив несколько новых ран. Скотт ведет машину вдоль скал, высоко над шумящим морем, слепящее солнце справа, и вдруг Зельда ни с того ни с сего хватается за руль, безумно хохочет и изо всех сил поворачивает в сторону пропасти, она хочет, чтобы они в машине рухнули в спасительную морскую пену. Но Скотт в последний момент вырывает у нее руль и поворачивает в другую сторону. И только несколько камней с краю дороги с грохотом падают в море.
Рут Ландсхоф несется через двадцатые годы в безумном потоке, меняя друзей, меняя автомобили, меняя собачек — но сохраняя свой шарм. Она внучка крупного издателя Самуэля Фишера и играет в крокет с Томасом Манном, студенткой она снимается у Мурнау в фильме «Носферату», а взрослой она общается с Чарли Чаплином, Артуро Тосканини, Оскаром Кокошкой, Гретой Гарбо, Жозефиной Бейкер и Мопсой Штернхайм. Ах да, еще Марлен Дитрих — с ней она недавно демонстрировала коллекцию купальников, и теперь, прекрасным летним днем 1929 года, в палаццо Вендрамин в Венеции, с бокалом холодного мартини в руке и с видом на Гранд-канал, она говорит Карлу Фольмёллеру, своему блестящему временному спутнику жизни: «Возьми на эту роль Дитрих, у нее такие ноги, их так и хочется погладить».
Фольмёллер уже несколько дней сидит в своем палаццо с Карлом Цукмайером и Рут, он работает над сценарием и подбором актеров для «Голубого ангела». Несколько лет он уговаривал Генриха Манна продать права на экранизацию романа «Учитель Гнус». Ему нужна исполнительница главной роли, та самая Лола-Лола, Голубой Ангел. «Дитрих?» — с недоумением переспрашивает Фольмёллер. Как же ему убедить Йозефа фон Штернберга [19], режиссера, и Эмиля Яннингса, исполнителя главной роли, что неизвестная танцовщица варьете должна сыграть главную роль в чертовски дорогом фильме студии UFA? «Ничего, как-нибудь устроим», — отвечает Рут Ландсхоф и смеется. Разумеется, они устроили всё наилучшим образом.
У Конрада Аденауэра [20] в сентябре 1929 года подходит к концу месячный отпуск с семьей на Тунском озере, он смотрит на итоговый счет, вздрагивает, и его жена Гусей чувствует — что-то не так. Вечером, в купе поезда, когда дети после одиннадцати изматывающих партий в «Приятель, не сердись» [21] наконец-то заснули, Аденауэр рассказывает ей о своих проблемах. В самых общих чертах. Конрад Аденауэр был из очень богатой семьи. Ключевое слово — был. В прошлом году он заразился американской биржевой лихорадкой, продал все свои солидные немецкие акции — машиностроение, химическая промышленность, газовые заводы — и вложил все деньги в загадочные американские компании с красивыми названиями и громкими обещаниями: Bemberg Shares и American Shares. Дело казалось настолько выгодным, что он продолжал покупать их акции уже в кредит. Но обе компании внезапно обанкротились. А Конрад Аденауэр летом 1929 года должен Дойче Банку невероятную сумму в миллион марок. Он боится, что его долги вскроются как раз в швейцарской гостинице. Но своей жене Гусей он таких подробностей не рассказывает. Он говорит только о временных финансовых затруднениях. Она не верит ни единому слову.
Четырнадцатого октября 1929 года Жан-Поль Сартр и Симона де Бовуар впервые проводят ночь вместе — в их новой парижской квартире на авеню Данфер-Рошро, 91, шестой этаж, направо. На стенах там невиданные ярко-оранжевые обои. Они им особенно запомнятся.
Чета Фицджеральд в сентябре прибывает в Париж, они не рухнули в море, но теперь рухнули все биржи. Они сначала шатаются, безуспешно пытаясь удержаться, а 25 октября 1929 года, в черную пятницу, летят в пропасть.
Она непрерывно курит, его это немного раздражает — иногда по три пачки за день. А в остальном баронесса Нина фон Лерхенфельд безупречна. «Я хочу, — говорит граф Клаус Шенк фон Штауффенберг в октябре 1929 года на светском балу во Франконии [22], внимательно глядя в глаза девятнадцатилетней баронессы, — я хочу, чтобы вы стали матерью моих детей». Она переводит дух. Она догадывается, что это самое страстное признание в любви, на которое он способен.
А вот как заканчивается один из самых загадочных романов двадцатого века: «Не забывай меня, и не забывай, как сильно и глубоко я знаю, что наша любовь стала счастьем моей жизни. Это знание ничем не поколебать, в том числе и сегодня», — а сегодня, 26 сентября 1929 года, Мартину Хайдеггеру исполняется сорок лет. Именно в этот день его еврейская возлюбленная Ханна Арендт, автор приведенных выше строк, выходит замуж за своего однокурсника Гюнтера Штерна. Она надеется, что замужество и такой выбор даты освободят ее от навязчивых мыслей о Хайдеггере. Разумеется, результат отрицательный.
Счастливое, беззаботное детство с лошадьми, в длинных анфиладах аристократических замков, посреди сочных лугов в той зеленой, таинственной части Нижней Саксонии, что начинается за Хильдесхаймом и где начинаются темные леса.
В деревенских прудах живут раки, в гаражах стоят автомобили, на террасах пьют земляничные коктейли, а на полях колосится рожь. Весь мир лежит у ног юной и взбалмошной баронессы Лизы фон Добенек, родившейся в январе 1912 года: уже в пятнадцать лет она попала на обложку журнала
Когда певица и артистка кабаре Труде Хестерберг понимает, что главная роль в «Голубом ангеле» по роману «Учитель Гнус» ее нового любовника Генриха Манна достанется не ей, а проклятой Марлен Дитрих, она уходит от Генриха Манна.
Иногда наступает такой момент, когда вся жизнь вдруг идет под откос. И потом десятки лет ты скользишь на этом откосе, пытаешься вскарабкаться наверх, но снова и снова съезжаешь вниз. Жизнь Альфреда Дёблина пошла под откос, когда его отец Макс ушел из семьи, оставив его мать с пятью детьми в глубочайшей нищете. Отец с любовницей бежали через Бремерхафен в Америку. Альфреду Дёблину было десять лет, а Дёблин-старший накануне своего исчезновения просил сына завязать ему шнурки, потому что ему мешал нагнуться большой живот. И всю свою жизнь Дёблин будет стараться не пойти по стопам отца.
Ему постоянно хочется уйти от жены Эрны, которая тиранизирует его своей ревностью, молчит целыми днями, но он всё же остается или возвращается, потому что одному из четырех детей как раз исполнилось десять — и он хочет уберечь его от того, что пережил сам (сыновья потом скажут: хуже всего для них было то, что отец так и не развелся с матерью). Врач-невролог Альфред Дёблин, который в 1913 году, еще до войны, общался с Эрнстом Людвигом Кирхнером, с кругом журнала
Разумеется, он встретил Йоллу Никлас в том же возрасте, в котором его отец познакомился со своей любовницей. И он раз за разом пытается вырваться с ней из брачного ада. Он сбривает бородку, это нормально для кризиса среднего возраста, и даже на какое-то время съезжает в пансион в Целендорфе. Но жена пишет ему, что покончит с собой, если он не вернется. Когда он встречается с Йоллой Никлас, которая воплощает собой всё мягкое, элегичное и романтичное, что он так любит, он первым делом снимает очки. Его жена, воплощающая собой всё жесткое, практичное и прагматичное, что он так ненавидит, однажды сказала за столом в компании, что никогда не видела своего мужа без очков, чем изрядно удивила присутствовавших. Йолла с первого же момента была для Альфреда Дёблина духовным и природным созданием, телом и душой, по которым он тосковал. Но он не может взять и бросить всё ради нее. Нет, он просит ее, чтобы она принудила его выбрать между женой и ей. А сам он, мол, не в состоянии этого сделать. Слишком сложная задача для юной Йоллы, она не желает шантажировать своего кумира, она слишком сильно его любит. «Мы пойдем тем путем, который нам предначертали небеса, душа моя». А что же он? Он идет тем путем, который ему предначертала Эрна. Он выписывается из пансиона, покупает жене цветы, чтобы продемонстрировать свое раскаяние, и возвращается домой. Неделю ему приходится спать на диване, потом его пускают обратно в супружескую постель. И вот Эрна вечерами, когда сыновья спят, снова печатает начисто страницы о Франце Биберкопфе, герое романа «Берлин, Александерплац», которые ее муж утром зачитывал любовнице и в которых говорится о метаниях между желанием уйти и остаться, о расставании, о самопожертвовании и о бессилии, охватывающем человека, утратившего надежду.
В письмах Альфред Дёблин всё чаще называет возлюбленную «сестренкой», она в отместку называет его «братцем», они спасаются от реальности в безгрешном замке братства-сестринства. А что же Эрна? Эрна начинает маниакально коллекционировать кактусы. Скоро они заполняют все подоконники, а когда Йолла приходит к Альфреду в его приемные часы, Эрна уходит в комнату поливать растения.
В 1929 году выходит «Берлин, Александерплац». Альфред Дёблин становится мировой знаменитостью. И остается глубоко несчастным. Он пишет пьесу под названием «Супружество». Мы знаем, что в супружестве он разбирается не хуже, чем в окрестностях Александерплац. На премьеру в Лейпциг он едет на скором поезде, вместе с женой Эрной и любовницей Йоллой. Когда жена отлучается в туалет, он говорит Йолле, что очень разочарован тем, что она не сумела освободить его от супружества.
Сто раз, тысячу раз Альфред Дёблин ходил в двадцатые годы с Франкфуртер-Аллее на Александерплац. А этим весенним днем в обратную сторону, с Александерплац на Франкфуртер-Аллее, идет Вольфганг Кёппен. Он в восторге от романа Дёблина, не может поверить, что тот работает врачом, но убеждается в этом, когда видит табличку: «Д-р мед. Альфред Дёблин, приемные часы 4–6». Он хочет выразить ему свое восхищение. Но ему не хватает смелости предстать поклонником. Поэтому он решает зайти как пациент. Но и пациентом страшно. Он долго стоит у дома, ждет, когда уйдут последние посетители. А потом этот робкий поклонник так же неторопливо идет в сторону Александерплац. Потом шагает, шагает дальше на запад, в Шарлоттенбург, они так никогда и не увидятся, и это довольно печально. Хотя, с другой стороны, это так подходит человеку, вся жизнь и всё творчество которого так и остались надеждой и обещанием.
На Дюссельдорфер-Штрассе, 43 в Берлине осенью 1929 года разыгрывается любовная драма невиданного накала. Тея Штернхайм сняла тут две квартиры. В одной живет она со своей красивой и необузданной дочерью, «невестой ветра» Мопсой — та безнадежно зависит от обезболивающего средства «юкодал», которое принимает после мотоциклетной аварии на гоночной трассе, и от кокаина, с которым познакомилась благодаря Клаусу Манну и своей любовнице Аннемари Шварценбах. У нее были и мужчины, прошлым летом она пережила тяжелый аборт, отцом был предположительно Рене Кревель, писатель-гей, в которого так безнадежно был влюблен Клаус Манн и который нашел в Мопсе родственную душу. А то, что Мопса дважды спала с Готфридом Бенном, — этого Тея Штернхайм не может простить ни дочери, ни Бенну, потому что она сама чувствует с ним самую тесную связь с тех пор, как он расцветил своими реверансами и стихами дом Штернхаймов в Брюсселе, в котором можно было укрыться от пожара Первой мировой войны. А теперь мать пытается спасти дочь, поселив ее у себя и выслушивая от нее непрерывные оскорбления. Во второй же квартире, прямо напротив, она пытается спасти своего бывшего мужа. Она забрала его в Берлин из психиатрической клиники в Кройцлингене, у него сифилис в третичном периоде с параличом мозга, он буянит, бредит, он не в себе. Невзирая на это, в квартире Карла Штернхайма, где он проживает с санитаром Оскаром, вдруг объявляется его невеста Памела Ведекинд, бывшая подруга Эрики Манн и бывшая невеста Клауса Манна. Тея Штернхайм теперь выслушивает постоянные оскорбления от дочери, мужа и его невесты, квартиры которых она оплачивает, и она просит санитара Оскара делать ей инъекции опиатов, чтобы выдерживать этот дурдом. А Карл Штернхайм полностью теряет рассудок, когда парикмахер случайно сбривает ему усы.
Когда поэтесса Аннета Кольб решила навестить и утешить Тею Штернхайм, она сначала по ошибке позвонила не в ту квартиру из двух, на которых были таблички с фамилией «Штернхайм», и дверь ей открыла испуганная Памела Ведекинд. Из квартиры, из своей матрасной пещеры сыплет проклятиями безусый Карл Штернхайм. Аннета Кольб быстро извиняется и уходит к подруге в квартиру напротив. В смешанных чувствах они садятся пить кофе. Аннета Кольб не верит в происходящее, а Тея Штернхайм говорит ей: «А что, дорогая, это же новая вещественность» [24].
Близится вечер, и дамы выходят из дома, чтобы прогуляться, подальше от всех дочерей, невест и бывших мужей, и кого же они встречают на лестнице: д-р мед. Готфрид Бенн собственной персоной. Он кланяется, помахивает шляпой и говорит «Мое почтение». Карл Штернхайм вызвал его по телефону, он надеется, что специалист по венерическим заболеваниям поможет ему выбраться из безумия. Дамы лаконично и вежливо здороваются с Бенном, на лестнице темно и холодно, Тея просит его не перепутать дверь, чтобы не спровоцировать у ее дочери Мопсы приступов старой любовной лихорадки. Он понимающе улыбается в ответ. Впрочем, у Мопсы сейчас кипят другие страсти — и неизвестно, какая горючая смесь опасней. Она недавно познакомилась с Рудольфом фон Риппером, странным австрийским поэтом с некрасивым прикусом и перекошенными чертами лица, которого все называют «Джек Потрошитель». После Клауса Манна он теперь и Мопсу быстро превратил в морфинистку. И поскольку им так нравится вместе употреблять наркотики, они решают пожениться.
Тея Штернхайм ошеломлена, когда дочь сообщает ей о предстоящей свадьбе. Потом полномочия слагает Оскар, могучий санитар. Он признается, что не выдерживает, что тоска ее мужа «заела» его, как он выражается. Она чуть не плачет и отпускает Оскара на все четыре стороны. Когда Памелы однажды нет дома, она пытается наставлять бывшего мужа на истинный путь, складывает его руки для молитвы и говорит о любви Иисуса. Но он реагирует буйным припадком, прыгает с балкона и ломает себе ребро. И теперь уже Тея Штернхайм должна вызывать врача.
На следующий день она относит все акции и ипотечные закладные Мопсы на хранение к адвокату, чтобы их не потратили на наркотики. Потом Тея Штернхайм идет домой, пронизывающий осенний ветер срывает ржаво-коричневые листья с могучих дубов, а дома к ней в дверь звонит сосед, он же бывший муж. Полоумный Карл Штернхайм заявляет, что женится на Памеле Ведекинд. После его ухода Тее Штернхайм нужно не только успокоительное, но и рюмка шнапса. Вечерняя берлинская газета публикует компетентный комментарий к происходящему: «Получается, что Мопса Штернхайм будет теперь называть любовницу „мамой"». Вот такой смешной результат бесконечно серьезной человеческой драмы.
Лиза Маттиас знает, что у Тухольского, кроме жены Мари в Париже, с которой он раздумал разводиться, есть еще несколько дам в Берлине — вдовы или старые школьные подруги. После возвращения из «Замка Грипсхольм» в октябре 1929 года Тухольский поселился у нее, и она старается как можно шире расположиться в его жизни, чтобы в его постели не осталось места для других. Тухольский постоянно говорит ей, что у него «важные совещания». Но вот конфуз, однажды он забывает на столе свой раскрытый блокнот, и теперь Лиза Маттиас знает, что «важное совещание» 6 ноября зовут Муш, 7 ноября — Хеди, 8 ноября Грета, 10 ноября Эмми, 11 ноября снова Муш и 12 ноября Шарлотхен.
После разоблачения такой регулярной изменчивости он просит на коленях прощения и дарит сто красных роз. Лиза Маттиас пишет подруге о Тухольском: «бедный сумасшедший, его сексуальность начинает превращаться в эротоманию». Она начинает догадываться, что нет смысла мечтать о браке с этим мужчиной. Когда Маттиас ложится спать, Тухольский пишет жене в Париж душевное письмо и прикладывает солидный чек. Потом садится к пишущей машинке и сочиняет стихотворение «Идеал и действительность», которое выходит в еженедельнике
Глухая ночь. На моногамном ложе Мечтаешь ты о том, чем жизнь бедна. Хруст нервов. Сожаления, что всё же Нас дефицитом мучает она. [25]
После того как турне по Европе превратилось для Жозефины Бейкер в пытку, Пепито, ее менеджер и муж, хочет попытать счастья в Южной Америке. Но и там активизируются католические круги, они бьют тревогу из-за деградации нравов. Расистские нападки напоминают Жозефине Бейкер о всех унижениях, пережитых в детстве, но она всё равно каждый вечер выходит на сцену и танцует с надеждой на лучший мир, танцует, чтобы забыть о мире вокруг. Но с Пепито это не очень хорошо получается. Чем горячее становится ее менеджер, тем быстрее остывает их любовная связь. Зато она познакомилась в Рио-де-Жанейро с французским архитектором Ле Корбюзье, который впечатлил ее своим миссионерским рационализмом. Она же соблазняет его той танцевальной легкостью, с которой осваивает пространство — так эффективно, как он хотел бы делать это в архитектуре. Они решают вернуться в Европу на пароходе «Лютеция». Днем они наматывают круги по палубе, Пепито не желает присоединяться, у него морская болезнь. Девятого декабря 1929 года корабль на пути через Атлантику пересекает экватор, вечером переход в другое полушарие отмечают в танцзале, Жозефина Бейкер надевает одежду Ле Корбюзье, а Ле Корбюзье одевается, как Бейкер. Когда под ясным звездным небом они перемещаются в Северное полушарие, на мгновение им обоим кажется, что они куда-то падают и ничто их не держит. Оркестр как раз сделал перерыв, за их столиком совсем тихо. Они обмениваются взглядами, и вот трубач снова начинает играть, это чарльстон, они идут танцевать, немного неуклюже в непривычных ролях, но смех выручает. Пепито, ее муж, прощается и уходит в каюту, ему нехорошо. Жозефина Бейкер и Ле Корбюзье танцуют и танцуют, пока пол не уходит у них из-под ног. Потом они вместе идут в душ, и Жозефина Бейкер с удовольствием смывает черную краску с белой кожи великого архитектора. Теперь всё на своих местах. Потом он рисует ее обнаженной. Она позирует на кровати в его каюте. Вообще-то она могла бы и побольше восхищаться мною, думает Ле Карбюзье. И тут она берет гитару и поет своим чудесным девичьим голосом: «I am a little blackbird looking for a white bird…»
Готфрид Бенн напишет в двадцатые годы строку, которая переживет и это десятилетие, и его самого: «Жизнь — это мостов наведенье над потоком, что всё унесет» [26]. Может быть, впервые он написал эти слова 17 декабря 1929 года на бирдекеле. В тот день Мопса Штернхайм выходила замуж за странного морфиниста Рудольфа фон Риппера. В ЗАГСе присутствуют родители, то есть буйный сифилитик Карл Штернхайм и Тея Штернхайм; на месте и Готфрид Бенн. Бенн, в которого Мопса до сих пор безумно влюблена, три года назад порвал с ней и потом промывал ей желудок после того, как она пыталась покончить с собой передозировкой веронала, тот самый Бенн теперь ее свидетель на свадьбе. Когда Мопса, едва соображающая под кайфом, говорит в ЗАГСе «да» Рудольфу фон Рипперу, Бенн вздрагивает. У Теи Штернхайм, матери невесты, наворачиваются слезы. Уже через десять дней Мопсу, совершенно невменяемую, отправят в клинику на реабилитацию. Людям двадцатых голов очень пригодилось бы больше любви (или хотя бы психотерапии). Но вместо этого они получали допинг.
Бывают браки, говорит Томас Манн, возникновение которых не может представить себе даже самая изощренная художественная фантазия.
Эрнст Юнгер сидит у себя дома на Штралауэр-Аллее, 36, в малорадостной восточной части Берлина, и почти каждый вечер дискутирует с национал-революционными друзьями. На дворе зима, он разрубает и бросает в печь старую мебель. Юнгер пишет свою загадочную, почти сюрреалистическую книгу «Сердце искателя приключений», в которой пересказывает свой сон: торговец овощами рекомендует ему к фиолетовому салату-эндивию хорошо выдержанную в подвешенном состоянии человечину. Свое сердце Юнгер держит в холоде, при температуре чуть выше ноля. Его жена Грета могла бы спеть об этом песню. Он всю жизнь будет хранит ей неверность. А когда он вечерами рассказывает ей о своих романах, то надеется на понимание, потому что творческий человек не может иначе, он должен время от времени получать аффекты вдали от домашнего очага. Грета не проявляет достаточного понимания, и он переезжает обратно к Карлу Шмитту, блестящему берлинскому профессору общественного права, который женат вторым браком на либеральной Душке из Сербии, с которой он четко разделяет семью и эротику. Душка должна утешать Шмитта, когда тот возвращается в печали после сексуальных приключений со студентками или проститутками. И она утешает, в отличие от Греты Юнгер. Шмитт, так же сформировавшийся на войне, как и Юнгер, ищет на полях любовных баталий непрерывной драмы, панически боясь штиля в родной гавани. Да, секс стал необходимым допингом Шмитта, он требуется ему перед выступлениями или написанием важных работ, жене он говорит, что ему нужно «ощущение силы после сексуальной оргии». И она должна понять, что он не может получить это ощущение в супружеской постели, с лекарствами на тумбочке, с тапками у кровати и прочими бытовыми заботами. А задача жены, по мнению Карла Шмитта, состоит прежде всего в том, чтобы стабилизировать его состояние перед внебрачными эскападами и после них. Он не видит ее слез, зато их видит Грета Юнгер, с которой они часто проводят темные берлинские вечера, когда мужья уходят на охоту за своими бессердечными приключениями.
Во время съемок «Голубого ангела» на студии UFA в Бабельсберге Фридрих Холлендер пишет для Марлен Дитрих песню «Я создана только для любви» [27]. В строчке «Я умею только любить, больше ничего» он прекрасно описал должностные обязанности Лолы-Лолы из фильма. Холлендер написал эту песню в тональности фа-мажор, но из-за низкого голоса Дитрих в фильме он играет ее в ре-мажоре. На протяжении всей жизни Марлен Дитрих мужчины будут готовы приспосабливать к действительности свои идеалы и тональности.
Лиза и Готфрид фон Крамм объявляют о своей помолвке в сочельник 1929 года в замке Бургдорф в присутствии обеих семей. Лизе семнадцать, у нее глаза и волосы молодого хищного зверя, Готфриду двадцать и он уже обладает обаянием элегантного джентльмена всех эпох. Совсем скоро он станет лучшим теннисистом в истории. Такая ранняя помолвка стала шоком не для родителей, а для тех, кто имел виды на их сердца. В Лизу изрядно влюблен Бернхард цур Липпе-Бистерфельд, который потом вместо нее женится на голландской кронпринцессе Юлиане. Сначала он ошеломлен, но, кажется, приходит в себя: «Бернило прислал мне благоразумное письмо, он пишет, что ничего с собой не сделает и что давай останемся друзьями и т. д.». Так Лиза описывает своему жениху реакцию соперника. А по Готфриду больше всего страдает мужчина, его зовут Юрген Эрнст фон Ведель, его брат женился на сестре Лизы, поэтому он входит в число ближайших друзей молодой пары. Лиза пишет Готфриду, который уехал на турнир в Венецию: «Юрген больше не сердится на тебя. Как-то раз он разволновался и признался мне, что ты ему по-прежнему очень, очень нравишься. Его чуть удар не хватил от твоей фотографии с Лидо. Сегодня вечером он специально зашел к нам, чтобы еще раз посмотреть на нее». И вот невеста с ближайшим другом жениха сидят в замке Бургдорф и вместе благоговейно рассматривают фотографию великолепного Готфрида фон Крамма, загорелого, с зачесанными назад темными волосами, в костюме из светлого льна.
Поделиться книгой: