Бойся сбычи мечт

— Огонь, — сказал он.

А ночью начал падать снег. Днём мы с Урфом побегали босыми ногами по чистому покрывалу. Холодно не было. Снег падал до вечера, а потом вдоль реки задул ветер и началась метель.

Закрыв наружный вход «дверью-пробкой» изнутри, а внутренний, как обычно, я лёг спать, поручив Урфу вынюхивать угарный газ. Дымовые и вентиляционные трубы были вынесены далеко, но в метель снегом может забить что угодно.

Я проснулся от вдруг наступившей тишины и понял, что все отверстия залеплены снегом. Пошевелив специально вложенной в вентиляционную трубу палкой я пробил снежную пробку и снова услышал шум вьюги.

Холода я не чувствовал даже голым и видя, что огонь в моём «тандыре» затухает, подбрасывать дров не стал. И расшевелил дымовую трубу, из которой посыпался снег.

— «Лучше накроюсь пуховой кожей. Не хочется угореть.», — подумал я, подождал пока погаснут все угли и уснул.

Проснулся я снова от тишины и от холода. Из вентиляционной трубы бил луч света. Я машинально сунул ноги в унты, накинул тулупчик на «птичьем меху» и выполз из «норы», прокопав в снегу проход около двух метров.

Снег лежал чуть ниже моих вентиляционных труб.

— «А это больше двух метров», — подумал я. — «И это только первая метель. Ай-яй-яй!»

В воздухе висел морозный туман.

— Градусов двадцать, не меньше, — прорычал я вслух.

Я подумал, что, раз получается, надо разговаривать. Пусть «малыш» учится русскому языку.

— Ну как, малыш, тепло? Огонь?

— Нет огонь, — сказал Урф. — Тепло. Хорошо. Хорошо-хорошо.

— Ну вот, а ты не хотел. Хотя… Всему своё время. Вот и для шубы время пришло.

Морозы стояли суровые и если бы не шубейка до земли и не пуховые штаны то я бы «дал дуба». Мой организм хорошо вырабатывал необходимое тепло, если был сыт, но его явно не хватило бы для спасения от сорокоградусных морозов.

С забивкой труб снегом я порешал просто, выдвинув конец палки-прочищалки наружу, сантиметров на двадцать и прикрепив к нему пучок перьев. На ветру она крутилась и колотилась по трубе, счищая снег.

С дымоотводными трубами я поступил точно так же, хотя придумал закрывалку от ветра, тоже основанную на принципе флюгера. Но для воплощения изобретения в материальную форму нужно было ждать весны. Трёхметровый конец дымовой трубы едва торчал из-под снега.

Однако, дел у меня особых не было, и я принялся расчищать свой «двор». Попробовал кидать его своей маленькой лопаткой, которой ковырял стены, и понял, что лучше грести снег руками. Я откопал доски, заготовленные загодя из притащенных из леса брёвен, и из одной сделал большую лопату. Махать ею Урфу очень понравилось. Ему вообще нравилось всё новое, что бы я ни придумал. А мне всё больше нравился мой «пасынок».

Потратив день на расчистку прилегающей к «норе» территории, я с чувством самоудовлетворения лёг спать. Прямо в шубе и унтах. Урф не возражал.

Проведя в борьбе со снегом, который шёл каждую ночь, около недели, я подумал, что надо бы озаботиться о пополнении продуктовых запасов, и отвёл один день для рыбалки.

Лёд на реке встал крепко. Проверив у береговой кромки его толщину, и убедившись, что она точно не менее десяти сантиметров, я, взяв лопату, копья, «удочку» и приманку, пошёл на рыбалку.

Расчистив снег на «прикормленном» месте в лагуне, я увидел «пасущиеся» стайки мелких рыбёшек. Крупной рыбы видно не было.

Расчистив замёрзшую лагуну до самой реки, я увидел и крупную рыбу, стоящую на водостоке ближе к речному течению.

— Понятно, — рыкнул я. — Рыба тут есть.

На входе в лагуну глубина была меньше полуметра, и я решил «задолбиться» здесь. Раздолбив своим большим копьём приличную лунку и забросив несколько комьев глины, перемешанных с мелко нарезанным подпорченным мясом, я стал ждать.

Рыба, распуганная долблением льда, к приманке не приходила, и я решил пройтись по расчищенному от снега льду лагуны. Каково же было моё удивление, когда на «прикормленном месте» я обнаружил три крупные рыбьих особи, мирно кормящиеся в водорослях.

Я решил «задолбиться» и здесь. Распугав рыбу и пробив лунку диаметром около полуметра, я пошёл дальше по лагуне, и снова увидел ту же «троицу». Вспугнув их топаньем ног, и пройдя по направлению их бегства, я вернулся к первой лунке. Беглецы были там.

Аккуратно и осторожно подкравшись к лунке я поднял копьё и со всей силы ударил им чуть выше рыбины, учитывая угол преломления. Копьё вонзилось точно в спину добычи и пригвоздило её ко дну.

— Рыба! — Закричал я.

— Рыба! — Застонал от восторга Урф.

Рыба билась, прижатая копьём, пробившим её на сквозь. Я взял «удочку», и накинул верёвочную петлю, сплетённую из скрученных полосок рыбьей шкуры ей на голову за передние лапы-плавники, которыми она сучила не переставая. Через минуту большая рыбина лежала на льду.

Ходя по реке и топая ногами, я сгонял рыбу к моей лунке и бил её. После второй, добытой мной рыбины, я отключил себя и позволил «порыбачить» Урфу, у которого, надо сознаться, рыбалка получилась даже лучше моей. Он делал всё гораздо быстрее. Движения у него были чётче и экономичнее.

После каждой добытой рыбины он вскидывал руки вверх и кричал:

— Рыба! Урф!

Съев половину одной, самой маленькой рыбины, я подвесил остальные девять штук на деревья, чтобы они вымерзлись. Хотелось строганины.

Урфу понравилась охота на рыбу, и я не стал лишать его маленькой радости. Мне интересно было наблюдать за «своим» телом, которое выполняло работу самопроизвольно, как бы — машинально. Такое бывает, когда ведёшь машину и о чём-то думаешь, а потом замечаешь, что, и тормозишь, и поворачиваешь руль, не включая разум.

То же происходит во время боя, драки, когда разум отключается, а включается что-то внутреннее, глубинное. Твоя сущность.

Жизнь меня била и кидала, как говориться, и я переживал такое неоднократно, поэтому сейчас просто испытывал кайф, как бы переводя сознательно свой разум в «изменённое состояние».

Урф «рыбачил» самозабвенно и на следующий день добыл двадцать две крупные рыбины и пять поменьше.

Каждый день нам приходилось начинать свой день с откапывания «норы» и зачистки территории от снега. Если бы мы не стали его чистить с первого дня…

* * *

Верёвка, изготовленная из рыбьей кожи, скрученная из пяти жгутов, была, на мой взгляд, самой прочной для использования её в качестве тетивы для арбалета. Верёвки из птичьих кишок тоже были ничего себе, но быстро высыхали. У меня не получалось сделать её эластичной. Попытка сделать верёвку из птичьих сухожилий, успехом не увенчалась.

Заготовив несколько образцов арбалетных «плеч» из трёх видов деревьев, я выдержал их в «жёлтой воде» и слегка выгнул. Над плечами я работал долго и усердно. Гладкие и приятные на ощупь они блестели, как известные причиндалы.

Когда я их уложил в пазах, закрепил через сквозные отверстия круглыми колышками в ложе, я притянул плечи снизу друг к другу за специальные крючья распаренной птичьей кожей и высушил её на огне. Кожа задубела и плечи застыли на арбалетном ложе «мёртво».

Использовав колышки, вбитые в доску, я чуть согнул плечи и прикрепил к ним тетиву.

— Не уж-то всё?! — Прорычал я, натянул руками тетиву и вложил «ясеневый» «двупёрый» болт в «половинный паз», прижав его сверху гибким сучком.

Наведя на входную «дверь» арбалет, я спустил тетиву. С приятным и знакомым мне звуком тетива «тункнула» и заострённый деревянный болт впился в дверь.

— Урф! — Закричал Урф. — Ура!

После этого я попробовал стрелу с кремневым наконечником. Стрела вошла в дерево глубоко и когда я её аккуратно вытащил, увидел, что она не расколота. Бандаж из распаренной и высушенной кожи удержал наконечник. И вот это уже была настоящая победа.

Глава вторая

Прошло три месяца, как я жил в этом мире. Три раза по тридцать суток. Я вёл и другие наблюдения за солнцем, но кроме того, что полуденная тень стала укорачиваться, что говорило о том, что скоро будет таять снег, я ничего не замечал.

Ещё через тридцать дней Урф попросил снять шубу и унты. На берегу днём стояла жара, но с реки тянуло холодом.

Вспомнив, что я хотел сделать погреб-ледник, я принялся за работу, пробив из провизионной камеры ход-туннель под углом сорок пять градусов вниз и вырыв погреб в виде куба два на два метра. Выморозив свою нору, я наколол и натаскал в ледник льда и присыпал его речной галькой. Туда же я перетаскал мороженную рыбу, остатки копчёностей и наш НЗ.

Через пять дней река затрещала. На солнечной стороне берега расцвели бело-голубые цветы, похожие на наши подснежники. А я подумал, что нас может смыть паводком и стал рыть из моей норы аварийный выход вверх в сторону леса. Моя нора была вырыта в глиняном откосе, начинавшемся метрах в двух от уровня воды, но паводок ожидался, судя по выпавшему снегу, большой.

Я торопился, поэтому использовал для выноса глины одну из птичьих шкур. Пух на шкурах держался крепко и мне её не было жалко. Будем живы, добудем ещё.

Я успел.

Однажды ночью, проснувшись от ощущения сырости, ступив на пол, я нащупал воду. Моя глиняная кровать с пуховой периной возвышалась над полом «норы» примерно на полметра, а на полу под подошвами хлюпала вода. Немного, но со стороны «дверной пробки» слышалось тихое журчание. Подхватив свою перину я шагнул в туннель аварийного выхода.

Выбравшись наружу я увидел ближайшие стволы деревьев, белый снег и понял, что рассветает.

Аварийный выход был окружён небольшим строением из жердей, обмазанных глиной, с крышей и подобием двери, а строение окружено чем-то похожим на частокол из стасканных в круг деревьев и валежника. Волки и медведи пролезть не могли, думал я. Урф в надёжности укрепления сильно сомневался. Он не любил спать под открытым небом.

Речной поток шумел. Лёд сошёл дней шесть назад. Осторожно ступая по очищенной площадке, я дошёл до её огороженного брёвнами края, возвышающегося над рекой.

— Мама дорогая! — Непроизвольно воскликнул я.

В неуверенных лучах солнца я не увидел противоположного берега.

— «Хорошо, что река равнинная и её уровень поднимался медленно», — подумал я.

— Река! Вода! — Восхищённо сказал Урф и запрыгал, ухая, с ноги на ногу. Я бы и сам запрыгал от увиденного, если бы додумался.

— «Там болотина… Понятно, почему там и тростник — „бамбук“ растёт», — подумал я. — «Сезонный разлив реки».

Рассвело и я спустился в «нору». Воды там было по мою кровать. Двери-пробки надёжно сдерживали воду. А кладовые были тоже заперты. За них я был спокоен.

— Когда река спадёт вода сама уйдёт, — пропел я. — А пока будем спать наверху.

Ночь в «хижине» прошла бессонно. Урф не спал и своим ужасом будил меня. Постоянно принюхиваясь, прислушиваясь и вздрагивая, он порыкивал, и я просыпался.

— Ну чего ты боишься? — Сонно спросил я.

— Гр-р-р! — Рычал он, держа в одной руке топор, в другой копьё.

Я тоже принюхался и уловил пряный запах кошачьей мочи. У меня зашевелились волосы на загривке.

— Тигр? — Спросил я и, почувствовав опасность, вышел из хижины.

Ночь была лунная и тихая. Вода спадавшей реки тихо журчала. Тень облака неожиданно закрыла луну, и я, упав на землю, перекатился через левое плечо в сторону завала. Там была небольшая нора. Но я туда не успел. И слава всевышнему…

Чёрная тень в лунную ночь на чёрном фоне, это всё равно чёрная тень. Кошка была чёрной и большой.

— «Что ж я не разжёг огонь?», — подумал я.

Кошка прыгнула на меня, а я, выставив оба оружия, нырнул вперёд под неё, падая на спину.

Копьё и топор лишь скользнули по её телу, а она зацепила меня когтями левой передней лапы.

Перевернувшись, я вскочил на ноги и увидел перед собой, на фоне реки громадную чёрную тень. Мне захотелось метнуться в нору, но я не успевал.

Кошка стояла, приподняв, чуть согнутую, правую лапу.

— «Задел», — подумал я и точнее направил копьё с большим острым кремневым наконечником на силуэт, отведя правую руку с топором чуть назад, и шагнул вперёд.

Сделав ложный выпад вправо, и чуть присев на правую ногу, я оттолкнулся, взлетев высоко вверх и упал на зверя, вонзив в него копьё. Он не ждал этого от «добычи».

Отпустив копьё, воткнувшееся ему в шею, я вцепился ему в загривок и ударил топором по голове. Кот… Я почему-то понял, что это — кот, а не кошка… Кот упал на спину и кости мои хрустнули. Я сильно стукнулся головой о ствол какого-то дерева, но хватку не отпустил, держась за шерсть возле самой кожи.

Кот катался по поляне, но достать меня не мог, а я, когда оказывался сверху наносил и наносил удары ему по голове, пытаясь попасть, почему-то, в висок. Иногда, когда моё тело свисало от него сбоку, он задевал меня своими задними лапами, и я чувствовал, что истекаю кровью.

Очнулся я от крика:

— Урф!

Кот лежал посреди поляны, а Урф, то есть — я, стоял на нём, опираясь на копьё, торчавшее между его левой лопаткой и позвоночником, и держа в залитой кровью правой руке кроваво-красный топор. Я понял, что именно копьё не давало мне сваливаться под кота, а ему плотно прижать меня к земле. Падая на спину, он всё больше вгонял копьё себе в тело, пока не пробил им сердце.

— У-у-у-рф! — Раздался мой рык.

* * *

Вода сошла через пять дней, но я не стал этого ждать, так как дни стояли жаркие, и, вычерпав воду из «норы», перенёс мясо кота в ледник. За пять дней мы с Урфом очень хорошо зачистили шкуру и растянули её сушиться.

Что это была за шкура!

Короткошёрстный чёрный кот походил на тигра. У него была такая же крупная «щекастая» голова и такие же крупные лапы. Если бы не ночь… Драться бы с ним сейчас я бы, наверное, не решился.

Когти и клыки его были огромны. Он располосовал мне бёдра в семи местах так, что их пришлось зашивать. Благо, кривых игл из рыбьих рёбер у меня было предостаточно, а нити из птичьих жил, бесполезные для вязания тетивы, для шитья ран пригодились. И благо, что взошла травка, которую нашёл Урф и, разжевав смазал, её «кашицей» раны.

Раны кровили, и я больше лежал под солнышком на шкуре кота, чем утруждал себя делами.

Его кости я выварил, получив великолепный холодец, который разлил по горшкам и заложил в ледник. Кости были развешены мной на ближайших деревьях, а череп насажен на кол над моей «норой».

Раны мои ещё не зажили, как появились гости.

Мы услышали их вой и рёв возле «проклятой скалы» и Урф кинулся было в ту сторону, жадно вдыхая запах родичей, но я остановил его. Племя шло по нашей стороне реки и не могло нас миновать.

Я сидел, скрестив ноги, на верхушке глиняного холма, и ждал.

Только через полчаса, я отметил время по солнечным часам, племя подошло к холму.

Первым шёл вождь Хры — громадный самец почти трёхметрового роста. Он шёл, опираясь на дубину из цельного ствола небольшого дерева. За ним шла группа из пяти самцов совсем чуть-чуть поменьше ростом. Дальше шли самцы и самки ещё ниже и значительно хуже выглядевшие.