Берлин — Париж: игра на вылет

Вижу: новость оценили. Это радует. Кстати, дамы говорят, что берлинский вазелин — лучший в мире, так что вам, можно сказать, необычайно повезло: успеете к заслуженному клистиру грамотно подготовиться. Но есть у меня для вас известия и получше. Например: Коос Де ла Рэй два дня назад отбил телеграмму из Гамбурга, скоро будет в Питере. Видел бы ты, Василий Александрович, что вытворяли мои ирландские «буры», когда узнали.

— Едет инкогнито? Германским пароходом?

— Конечно. С этим у нас все по плану…

Так-с. Ну, вот и наши самобеглые коляски. Ты сам со мной садись, по пути расскажу кратко, что еще у нас, и как. Всей дороги минут на десять-пятнадцать, но этого хватит.

Да, кстати, господа! С этого момента и до самого Санкт-Петербурга вся ваша группа поступает в мое распоряжение: устный приказ Председателя…

* * *

Ощутимо покачиваясь и вибрируя на брусчатке, даймлеровский «Рименваген» гулко урчал расположенным сзади, почти под самым пассажирским диваном, шестисильным мотором. По случаю июльской жары на улице, это вряд ли можно было счесть признаком комфорта. Особенно, если учитывать, что кузов типа «Визави», предусматривал открытое переднее сиденье для водителя такси с одним из пассажиров, а для двух других седоков преднозначались места, изолированные от окружающего мира в закрытой «половинке кареты». Понятно, что пекло в деревянно-кожанной душегубке было знатное, тем паче ее хозяин таксист двадцать минут ожидал своих пассажиров, терпеливо стоя на солнцепеке: задаток получен, никуда не дернешься.

Но зато двум пассажирам такого авто, будь то бизнесмен с коммерческим агентом, кавалер с дамой или парочка случайных, заезжих шпионов, посекретничать можно было совершенно свободно.

Первым забравшись внутрь, Василий невольно залюбовался Максимовым, который в этот момент внимательно отслеживал, как размещались во втором такси остальные наши офицеры. Его плавными, экономными движениями матерого хищника, скрытой в них и во взгляде энергетике прирожденного бойца, для которого даже пятьдесят «с хвостиком» — вовсе не «критический» возраст для практической военной работы.

Хорошо было сказано: «Есть такая профессия: Родину защищать». Причем, для кого-то это вовсе не ремесло, как следствие сознательного жизненного выбора, но призвание, заложенное в генах. Карма мастера. Путь воина, предначертанный свыше…

И, вместе с тем, сколь резкие метаморфозы способны иногда производить с людьми обстоятельства! Он ведь помнил Максимова и таким, как в день их первой встречи, когда Евгений Яковлевич только прибыл в Маньчжурию, на русско-японскую войну: усталым и опустошенным, почти погасшим, потерявшим всяческую надежду на будущее человеком, с дозволения царя приехавшим сюда лишь для того, чтобы с честью умереть в бою…

Когда Балк вручил Великому князю Михаилу список офицеров, которых желательно было как можно скорее выдернуть к нему под знамя со всей Маньчжурии, первыми в нем стояли фамилии нескольких наших «буров», а самой первой среди них, — естественно, фамилия Максимова, «русской легенды Трансвааля». Единственного из иностранцев, удостоенного в бурской армии звания «полевого генерала».

И именно по поводу подполковника Максимова Василию было суждено в первый и последний раз разлаяться с Мишкиным, аж до матюков и хлопанья дверьми! По итогу, Михаил все-таки уступил, о чем, позже, по его собственному признанию, не пожалел ни разу. Слава Богу, оба они были людьми отходчивыми…

Причины «антимаксимовского бунта» Великого князя были достаточно серьезны. Летом 1901-го года, после дуэли с Евгением Яковлевичем, в жутких мучениях скончался от пули, угодившей в низ живота, приятель Михаила, сотник Конвоя и флигель-адъютант царя — светлейший князь Александр Фердинандович Зайн-Витгенштейн. Через несколько месяцев Максимова вызвал младший брат покойного, Григорий. Ему «повезло» больше: он отделался искалеченной на всю жизнь саблей бывшего кирасира правой рукой…

Но Василий хорошо знал, за кого он просит. Вернее, не просит — требует!

Блестящий полевой офицер, разведчик-генштабист, одаренный военный журналист-аналитик, храбрец, умница. И вдруг: получите такой горький афронт судьбы! Совершенно случайная, нелепая и трагичная по своим последствиям встреча на «узком оселочке» с подвыпившей компанией столичной «золотой молодежи».

Как рассказывал им с Михаилом сам Максимов, события в тот роковой день в самой середине лета развивались следующим образом. Он, лишь недавно вернувшись в Россию после лечения в Германии и Австрии от ран, полученных на юге Африки, провел два дня у своих друзей в Териоках, после чего выехал в столицу.

Поезд катился полупустым. С обеда заходили короткие грозы, и под мерный шорох дождя за окном, Максимов спокойно задремал, сидя в одиночестве в четырехместном отделении вагона II класса.

Пробуждение оказалось неожиданным и шумным. На станции Шувалово-Озерки в вагон с гвалтом ввалилась находящаяся навеселе, изрядно вываленная в грязи компания. Князь Витгенштейн с другом и сослуживцем по Терской сотне Собственного ЕИВ Конвоя князем Амилахвари после ресторана развлекали и катали на моторе четырех шансоньеток-француженок. И докатались до того, что опрокинули авто на повороте на бок, причем только чудом никто при этом серьезно не пострадал. Вот уж воистину — пьяным море по колено. Однако, возвращаться в Петербург им пришлось общественным транспортом.

Оба гвардейских офицера с парой дам заняли соседнее с Максимовым купе. А две другие «львицы полусвета», оставшись на время без кавалеров, несмотря на совершенно свободные отделения рядом, решили подсесть к Максимову: хоть и в штатском, пусть не самой первой на вид свежести, но все же — мужчинка! «Эх, не догоню, так разогреюсь!»

Только попутчик им попался не очень общительный и какой-то вовсе не падкий на активную демонстрацию прелестей особами, привыкшими «нравиться ВСЕМ рыцарям».

Вскоре отсутствие к ним знаков должного внимания и сочувствия со стороны лица противоположного пола, демонстративно чистящими помятые и перепачканные перышки кокотками начало восприниматься как вызов неотразимости их чар. Кроме «оперения» в ход пошли и «клювики»: а именно — сомнительного качества остроты на французском в адрес «буки-соседа». С русским у обеих были явные нелады.

До поры до времени их «шпильки» его броню не пронимали, он долго стоически терпел глупости и пошлости. Но выдержки хватило лишь до тех пор, пока одной из дам не пришло на ум, если уместно так говорить об этом ее «достоинстве», «проехаться» по поводу обезобразившего лицо их попутчика, пугающего вида, длинного, красноватого шрама, тянущегося от середины левой щеки куда-то вверх, в шевелюру над виском…

Конечно, откуда было знать подвыпившей профурсетке, что шрам этот — отметина от почти смертельного ранения пулей из револьвера капитана «томмиз» Тауса, прилетевшей Максимову в лицо? Тогда, в начале апреля 1901-го, во время ожесточенной рукопашной схатки за гору Тубе у Табанчу, что неподалеку от Блумфонтейна, курок британца оказался проворнее сабли русского подполковника, к тому моменту расстрелявшего все патроны.

Как не дано было ей знать о том, что в тогда, в молниеносной, яростной атаке, сорок пять бойцов Максимова, опрокинули две роты англичан. Переколов и перестреляв более двухсот врагов, и заплатив за это лишь двумя убитыми и пятью ранеными. Правда, одним из них был и сам будущий «фехтт-генераал» Максимов…

В конце концов, любому терпению есть предел. Объясняться с певичками Максимов посчитал ниже своего достоинства, поэтому ограничился лишь красноречивым взглядом в их адрес, забрал саквояж и вышел, намереваясь пересесть в свободное купе. Возможно, излишне громко хлопнув за собой дверью при этом.

К сожалению, возбужденные субретки на этом не угомонились. Не успел он и на шаг отойти по коридору, как дверь широко распахнулась, и самая бойкая из парочки крикнула Максимову вдогонку что-то, типа: «Мсье, Вы так страстно на нас смотрели! Но помните, если захотите заполучить нашу фотографию, она будет очень дорого стоить!» На что и получила хлесткий ответ: «Ваши фотографии я всегда смогу купить в том пансионе, где вы воспитывались, причем за сущую мелочь!»

К тому времени, когда его поезд потихоньку подходил к дебаркадеру Финляндского вокзала, он уже и не вспоминал об этом досадном приключении. Однако, оно неожиданно получило продолжение. И весьма неприятное. Один из офицеров, ехавших с мамзельками, догнал Максимова на выходе из вагона и грубо, едва не оторвав рукав, схватил сзади за плечо, нарываясь на оскорбление первой степени. После чего потребовал извинений перед дамами. Похоже, намек девицы поняли в том смысле, что был им ближе: по-французски, в зависимости от контекста, «пансион» может вполне толковаться как «бордель».

Евгений Яковлевич сдержался. Но в ответ на его естестественный, вежливый отказ, молодой, да ранний, тяжко выдыхая перегаром, официально представился и потребовал с Максимова визитку. Что означало формальный вызов.

Совершенно не собираясь усугублять ситуацию, Максимов назвал себя, заявив при этом, что визитку Витгенштейн сможет послезавтра получить у своего начальника, барона Александра Егоровича фон Мейендорфа, генерал-майора Свиты, командира Собственного Конвоя Императора. Тем самым, умудренный житейским опытом подполковник давал молодому, зарвавшемуся лейбгвардейцу шанс протрезветь и вовремя одуматься.

Однако, князь натурально «закусил удила». Когда секунданты сотника заявились к Максимову уже с формальным вызовом, тот попытался завершить дело миром, направив в адрес «оскорбленного» примирительное письмо с «искренним сожалением о досадном происшествии». В ответ молодой безумец — ну, а кто еще, ведь в тот момент он уже знал, с кем дерзнул связаться — вновь потребовал от Максимова личных извинений перед ним и… шансоньетками! Рубикон был перейден.

Но даже во время самой дуэли Евгений Яковлевич еще дважды давал князю шансы: сначала отказался от выпавшего ему по жребию права первого выстрела, а затем намекнул секундантам, что если Витгенштейн пальнет «в белый свет», то он его пощадит. Однако, если одержимый гордыней дурачок попробует стрелять на поражение и промажет, тогда пускай пеняет на себя: он его проучит, «даст прочуствовать».

Двадцать пять шагов из допустимых тридцати. Стрельба с места. Дульнозарядные курковые пистолеты с одной пулей. Дымный порох. Без шансов на прямой выстрел…

Зная, что еще со времени боев в Сербии Максимов бьет без промаха в спичечный коробок на таком расстоянии, и скорее всего, будет целить в лоб, секунданты заряжают пистолеты двойным зарядом, чтобы пули прошли выше. Ну, а кому захочется участвовать в дуэли, в ходе которой может быть застрелен флигель-адъютант Императора и товарищ Наследника Престола?

Возможно, Витгенштейн был в курсе такого нюанса. И, выстрелив первым, едва не снес Максимову голову. Только по целику немножко ошибся. Подполковнику показалось, что пуля едва не зацепила его за левое ухо. Такого спускать он уже не собирался.

Выбор был прост: оставить наглеца калекой на всю жизнь, раздробив ему колено, что верная ампутация, или же исключить из военной службы, сломав и укоротив на пару сантиметров ногу. Максимов и тут выбрал наиболее гуманный вариант. Но, увы, он-то и привел дело к драматической развязке. Не зная про «тяжелый» заряд своего дуэльника, и целясь сотнику в середину бедра, он послал ему пулю в левую половину лобка. Куда Дантес в свое время Пушкину. И с тем же итоговым результатом…

Потом были публичный процесс и приговор: два года крепости, вместо юридически логичного оправдания в зале суда; затем помилование Императором и церковное покаяние на Соловках. Увы, на этом дурной «сериал» не закончился. В Питере его ожидала новая дуэль — рубка с братом погибшего потомка вестфальских графов, Григорием. А после его серьезного ранения, — очередные попытки вызова, но теперь уже со стороны Николая, последнего и младшего из двух братьев покойного светлейшего князя.

В «пакете» с этими периодическими домогательствами шла тотальная обструкция со стороны золотопогонных «русских немцев», до самого барона Фредерикса, включительно. С карьерой было покончено. Ведущие столичные журналы перестали принимать статьи Максимова. Сводить концы с концами стало проблемой, хорошо хоть, что обе дочери уже были замужем. И в этот момент грянул гром на Востоке.

С трудом получив дозволение от царя, и оставив дома убитую горем жену, — она-то прекрасно понимала, зачем он туда рвется, Евгений Яковлевич выехал в Маньчжурию. Братьям Витгенштейн он отослал записку. В ней, в частности, говорилось: «Совершенно не горя желанием истреблять под корень весь род Зайн-Витгенштейн, я отправляюсь на театр боевых действий, в Мукден. Желающие получить дополнительное удовлетворение, смогут найти меня там…»

Несмотря на уговоры и слезы матери, сердцем почуявшей беду, неуемный Николай Фердинандович по следам «обидчика» их семьи все-таки поехал. Но, в итоге, на японскую шрапнель нарвался сам злосчастный молодой князь, а не Максимов, в нашей истории не вернувшийся из боя на реке Шахэ…

Такая вот «рокировочка». Но стоит ли ей сильно удивляться? Ведь с первым взрывом восьмидюймового снаряда «Корейца» на мостике «Асамы» мир изменился, и карты Таро людских судеб ложились иначе.

* * *

— Так, Василий Александрович, давай сразу к делу. Не возражаешь?

— Если твои новости, Евгений Яковлевич, еще веселее, чем известие о том, что наш английский «клиент» каким-то образом умудрился всплыть, может, мне надо сначала валерьяновки принять? Чудеса какие-то. Я ведь сам проверял как грузик принайтовали.

— Он и не всплыл. Течением труп подтянуло в ворота одного из доков. Нашли его, когда откачались, поставив туда какую-то посудину. Так мы поняли.

— Вот же ведь, долбаная Темза! С первого взгляда не понравилась мне эта зловонная, приливно-отливная помойка…

— Их речка. Им она и помогает, естественно. А ты чего хотел? — Максимов невесело усмехнулся, — Ладно, что случилось, то случилось. Лучше скажи-ка, по состоянию тела деятели из Скотланд-Ярда смогут понять, что типчика этого не просто похоронили по славным морским обычаям, но и поработали с ним перед этим?

— Боюсь, что да.

— Плохо.

— Сам знаю. Переиграли в «доброго и злого». Душу не трави…

— Ну, что сделано, то сделано. Назад не воротишь. Зубатов здорово расстроился из-за досадной накладки, конечно. Всполошились британцы, и похоже, не на шутку. А нам это сейчас совершенно некстати. С учетом приближающегося мирного Конгресса.

— Ясное дело. Будем думать, как выкручиваться. Похоже, что-то в наших ближайших планах придется поменять.

— Сергей Васильевич это понимает. Готовься. Разбор будет предметный. Не в смысле «кто виноват?», а в смысле «что делать?», естественно. Протокол его допроса при тебе?

— Да. И не только его. Лабулэ практически чистосердечное признание написал. Сразу, как только узнал, что его вороватый сынок на свободе.

— Что-то серьезное там есть?

— Более чем. Кстати, сразу тебе информация для размышления: Рачковский — человек Великого князя Владимира Александровича. Повязаный им насмерть.

— Вот даже как!? Стало быть, в Конторе жирный «жук» завелся? Классная вводная. Кроме этого, еще что-нибудь примечательное имеется?

— Хватает. Включая адреса, пароли и явки. Как по галлам, так и по полякам. Что же касается английских шашней Делькассе, тут наш фигурант непосредственного участия не принимал. Так что, — только размышлизмы на заданную тему.

— Славно. Мы-то думали, что в Париже у вас шансы не шибко великие, в отличие от Лондона.

— Получилось с точностью до наоборот. Клиент более-менее очертил круг «активных имперских патриотов», кучкующихся вокруг короля, его хитроумного личного секретаря виконта Ноллиса и лорда Эшера, деятельно плетущих антироссийский заговор под названием «русско-немецкая свара». В первую очередь это граф Розбери, Мильнер с его «птенцами». Плюс еще кое-кто из близких к Эдуарду политиков, военных, банкиров, дипломатов и промышленников. Покойный тоже был у них значительной величиной.

Но вот о самом-то интересном для нас, — о связях и совместных планах тузов Сити с бандой с Уолл-Стрита, он, к сожалению, ничего не сказал. Похоже, «имперских джинго» «Ротшильды и Ко» пока используют втемную. Конечно, жаль, что инфаркт у Маккиндера обрезал наш план допроса почти на треть, но если бы он знал об их общих замыслах, сдал бы сразу. Своя-то шкура и близкие друзья-единомышленники для него, по-идее, должны были быть дороже…

«Правда, главным для нас в устранении господина Маккиндера было то, чтобы этот яйцеголовый умник не вооружил в ближайшие годы англосаксов теорией „хартленда, мировой точки опоры и геополитических сфер“, наукообразно обосновывающей для них жизненную необходимость непримиримой борьбы с Россией. Борьбы за расчленение и уничтожение ее. За то, чтобы нас, русских, осталось не больше двадцати миллионов, — полурабов, обслуживающих интересы англоязычных хозяев. Только тебе, милый Евгений Яковлевич, знать все детали пока не обязательно…» — про себя подвел итог Василий.

— Понятно. Если не возражаешь, то оба документа я у тебя заберу, поскольку буду в Питере раньше. Но взамен оставлю другую бумагу. Едрихин твой заказ вчерне выполнил. Свел в общую картину четыре больших войны прошедшего десятилетия, проанализировал их течение и итоги, как ты просил, с точки зрения вскрытия возможностей существования тайного англо-американского сговора. И Алексей Ефимович просил, чтобы ты посмотрел его выводы и дал замечания. Сам он совершенно уверен, что такие договоренности существуют и работают. Он думает, что даже сумел с точностью до двух-трех месяцев определить время их заключения.

— Нет возражений, Евгений Яковлевич. В отеле обменяемся бумагами.

— Договорились. Теперь о том, почему, собственно, я здесь. Нет, новых задач для вас по конторским делам пока не будет. Все проще, с одной стороны, хотя с другой — в чем-то интереснее. Правда, на тебя ляжет дополнительная ответственность.

— Не привыкать.

— Как ты помнишь, Василий Александрович, кроме тебя кайзер соизволил наградить «Голубым Максом» Эссена и Рейна. И пока ты со своей командой пребывал в заграничной командировке, в связи с этими вашими «крестиками» произошли некие события…

— А именно?

— Капитул ордена поставил ему на вид, что, мол, Его величество Император и Король грубейшим образом нарушил статут. Ибо, кроме иностранных венценосных особ и их высших офицеров — командующих войсками, союзными германским на поле боя, «Пур ле Меритт» можно вешать на шею только немецким военным. Смекаешь, к чему это я?

— Решило прусско-германское Величество отобрать назад наши цацки? Так, что ли?

— Нет. Так бы вы, соколики, слишком дешево отделались. А Вильгельм бы выглядел «не очень» из-за подобной конфузии, даже если поменял бы вам «максов» на «черных орлов». С этим casus exemplo carens[1] надо было срочно что-то делать. Он обсудил с нашим Государем возникшую проблему по телеграфу. И, на мой взгляд, они довольно изящно придумали, как устроить все так, чтобы и овцы целы, и волки сыты.

Вы, трое, получаете в Кайзерлих Марине почетные звания, аналогичные вашим на русском флоте. Почетные — значит, без присяги, службы и всего прямо обязывающего. Но с правом ношения мундира, орденов, вхождения в офицерское собрание, приглашения на мероприятия флотского ферейна и членства там. С уплатой взносов, естественно. Ну, и все прочие бонусы неслужебного свойства, положенные офицерам германского флота.

— Неужели и регулярную библиотечную рассылку? И бесплатный номер для ночлега в главных базах или койку на борту старшего на рейде?

— Естественно.

— Очень интересно. Это может оказаться весьма полезным. Да, Евгений Яковлевич?

— Может. Поэтому — готовься, дорогой. Сегодня в 18–00 в Потсдаме, вас принимают Вильгельм и Кронпринц с толпой их флотского и армейского начальства. Всех троих. Рейн с Эссеном в гостинице тебя уже второй день дожидаются. Мюллер и Гинце сейчас там — инструктируют их, что к чему. И не только они, там есть еще кое-кто из наших. Гогенцоллерны решили, в том числе и по этому поводу, закатить двухдневный банкет персон на сто. С барабанами, буффонадою и танцами…

— Да вы не с ума ли сошли, господа хорошие! У меня ни мундира, ни наград с собой. Как я могу — в цивильном!? При таких-то обстоятельствах? Это же нонсенс…

— Ну, что ты горячишься, Василий Александрович? Все в порядке: мундирчик тебе пошили в Питере, по меркам твоего конторского. Его и весь твой «иконостас» я привез. Так что будьте готовы к шести вечера, герр корветтен-капитен…

— Ох, попалишь ты нас, Яковлевич, ох, попалишь!.. Ну, как ты себе представляешь реакцию того же Гинце на появление нашей теплой компании?

— Василий, сделай одолжение: перестань трепыхаться. Эссен с Рейном и остальными ждут тебя в «Саксонии», это — за угол и через дом от «Бельвю». Входы отелей взаимно не просматриваются. И ждут тебя там они к трем часам. До этого мы незаметненько наши дела поделаем, а уж туда ты отправишься один. Дорогу найдешь, полагаю?

— Без меня меня женили. Замечательно. И какая еще буффонада?

— Шутка, мой дорогой. Хотя, вполне может статься, что застольная речь Вильгельма сможет пройти как раз по этой графе. Ты ведь слышал, что германский монарх мастак на всякие экспромты. Однако, как водится, в каждой шутке, есть и еще кое-что. Короче, тебе предстоит одно весьма секретное поручение. Его надо будет выполнить именно сегодня и именно в кайзеровском дворце.

— Вот только не говори, пожалуйста, что ТАМ надо кого-то срочно исполнить!

— Да, Бог с тобою, Василий Александрович! — Максимов задорно расхохотался, глядя на обескураженную физиономию Балка, — Ничего такого, о чем ты подумал. Просто тебе большой-большой привет от Великого князя Михаила Александровича. И личная просьба: конфиденциально, из рук в руки, передать пакет от него одной юной особе. Догадался, о ком идет речь, надеюсь?

— Да!? И с какого такого перепугу она там окажется, на сборище мужиков с погонами и кортиками?

— В конце концов, ты мне дашь до конца рассказать о том, что к чему, или будешь перебивать каждую минуту старшего по званию? Понимаю, что мозги вскипают. Но не у тебя одного. Скоро приедем, а там — и в номерах, и в холлах, — стоят «Сименс-Шукерты». Они, правда, трещат как балканские цикады, зато ветерок неплохо гоняют. А когда под душик холодный залезешь, — совсем полегчает…

— Извини, пожалуйста. Похоже, не вполне готов я оказался к подобным экспромтам. Признай: на встречу такого уровня правильно было бы настроиться заранее, не?

— Понимаю. Только тебе там первую скрипку не играть. Будут и посерьезнее игроки, сам убедишься. А главное — вы вовсе не блюдо «от шефа» на праздничном столе. Скорее уж, скоморохи в антракте. Извини за не слишком лестное сравнение.

Сегодня Вильгельм с Августой объявят о дате свадьбы старшего сына — Кронпринца. И весь вечер будет крутиться именно вокруг этой темы. Попутная демонстрация германо-российского братства по оружию станет для нее приятным гарниром, но не более того. Так что можешь слегка расслабиться, мой дорогой, и получать от жизни удовольствие. Как любят говаривать сами немцы: DieWeltgehörtdemjenigen, dersichdarüberfreut.

Мир принадлежит тому, кто ему рад.

* * *

Ровно в три часа пополудни, держа в одной руке дорожный саквояж, а в другой кофр с тщательно упакованным мундиром и орденами, Балк миновал распахнутые перед ним услужливым швейцаром высоченные двери. И вступил на роскошный черно-золотистый ковер, которым была застлана добрая половина фойе отеля «Саксония».

Выкладывая визитку на стойку перед лощеным, набриллиантиненым по последней моде портье, Василий боковым зрением уловил подозрительное шевеление сзади слева, и исключительно на рефлексах успел увести плечо от дружески-костодробительного хлопка могучей длани. Сергей Захарович Балк не сомневался в пунктуальности двоюродного брата. И минут пятнадцать поджидал появления родича, пристроившись за курительным столиком. От взглядов входящих его «лежка» была скрыта парой помпезного вида колонн, до самого потолка увитых живым плющом.

Душевно сграбастав Василия в охапку, и троекратно, по-русски, с ним, уже почти придушенным, расцеловавшись, полковник морпехов стремительно увлек его за собой вверх по широкой мраморной лестнице. Ждать лифта смысла не было, поскольку все причастные к праздничным мероприятиям в Потсдаме нынче вечером, размещались в лучших апортаментах второго этажа.

Пользуясь тем, что в коридоре им никто не встретился, Балк-второй бесцеремонно впихнул кузена в одну из ближайших дверей. Как оказалось, это был люксовский номер с двумя шикарными спальнями. В первой разместился сам Сергей Захарович, а вторая была зарезервирована для прибывающего последним Василия.

— Братушка, дорогушка, как славно, что успел! Тут без тебя уже поизвелись в конец. Но наши еще ничего, а бедные немцы совсем дерганные: два часа, как поминутно на часы зыркают. Мюллер может смехом, а может и всерьез, жалился, что ему без тебя лучше сразу в Хафеле утопиться, чем перед грозными очами Экселенца предстать. Ты же у нас — знаменитость, все-таки. Да еще секретная. И ни письма, ни телеграммы, тебе так просто не отправишь. Один лишь «черный генерал» Зубатов сподобился тебя сыскать, когда двум императорам персона твоя вдруг приспичила…

— Ой, Сергей Захарович, бросай оправдываться! Нашли же, в конце концов. Правда, от этого мне не шибко радостно. Нет, не из-за того, что ты мне пару ребер только что едва не поломал. Просто сильно не люблю встряски в стиле с корабля на бал. И ты прекрасно об этом знаешь. Других забот невпроворот, вообще-то. И, пожалуйста, будь другом, не надо поминать Председателя всуе.

— Не хочешь, не стану. Только ты, давай, времени-то не теряй. Сам переоденешься, или мне помочь? В душ не заскочишь, для начала?

— Не, я уже.

— Когда успел?