Снежная роза

В тот вечер мне позвонил Рори. Я знала, что это он. Одного взгляда на часы было достаточно. На них было восемь, и я занималась уборкой после того, как уложила Хедер в кровать. Остатки ее ужина по-прежнему стояли на столе: почти нетронутая миска макарон, запеченных с сыром. Она никогда не была хорошим едоком и обычно ела так медленно, что успевала утолить аппетит до того, как съедала достаточно, чтобы можно было считать, что она поела. Однако некоторые любимые блюда исчезали крайне быстро. В последнее время она стала есть еще меньше, и хотя я старалась готовить ее любимые блюда как можно чаще, впихнуть в нее их я не могла. Большая часть того, что я готовила, отправлялась в компостный ящик.

«Завтра я накормлю ее досыта», – пообещала себе я, а потом задумалась, что буду есть сама. Я не слишком люблю макароны с сыром, и вообще мой аппетит сильно ухудшился. Мне казалось, что еда не имеет вкуса. Горечь во рту была слишком сильной, чтобы можно было заглушить ее другим вкусом, а поскольку я не получала удовольствия от вкуса еды, пища стала тягостной необходимостью. По большей части я обходилась крекерами с ломтиками сыра. Иногда покупала банку паштета из скумбрии или что-нибудь такое, что можно было быстро и просто запечь на решетке. Смутно я замечала, что теряю вес, однако меня это ничуть не трогало. В прежнее время я гордилась бы тем, что застегиваю ремень на самую последнюю дырочку, а потом проделываю еще одну, и получала бы удовольствие от того, что с меня спадает одежда, что джинсы стали мне велики. Теперь мне на это стало наплевать. Моей единственной заботой было оставаться здоровой ради Хедер. Она нуждалась во мне.

Когда зазвонил телефон, меня охватило раздражение. Неужели он не в состоянии оставить меня в покое? Зачем меня постоянно донимать? Это ничего не изменит.

– Чего ты хочешь, Рори?

– Просто немножко поговорить с тобой. Узнать, как у тебя дела.

– У меня все хорошо.

– Можно мне прийти?

Я посмотрела на беспорядок, давно ожидающий, чтобы его ликвидировали: грязные кастрюли, дуршлаг, ложки, столешница с пятнами соуса, желтые стружки тертого сыра, рассыпанные вокруг.

– Нет. Я занята.

– Чем?

– Рори…

– Что?

– Не твое дело, чем я занимаюсь.

– Думаю, мое. Я о тебе забочусь. Ты моя жена.

– Пока что, – резко ответила я. Меня не волновало, какой вывод сделает он из моих слов. Меня не волновали его обиды. В конце концов, что еще может причинить нам боль?

– Кейт. – Его голос был наполнен грустью. – Это не должно с нами случиться. Мы можем это пережить.

– Не думаю. – Я сказала это всерьез. Я в самом деле не думала, что это возможно. Смутно я помнила, что когда-то мы были счастливы. Он часто меня смешил. Он меня холил и лелеял, он защищал меня, и мы выстроили совместную жизнь. Потом он все испортил. Он разлучил нас. И независимо от того, что думал он, я была уверена, что прошлого не вернуть.

– Мне хотелось бы, чтобы ты позволила мне увидеть тебя. Мы смогли бы поговорить.

– О чем нам говорить? – Я сразу же пожалела об этих словах. Я не могла себе их позволить. – Послушай, тебе нельзя сюда приходить. Прости. Мы поговорим в другой раз.

Я положила трубку и несколько секунд пялилась на нее. Я предполагала, что рано или поздно мы с Рори разведемся, когда я найду время об этом подумать и силы, чтобы пройти через все эти тоскливые казенные процедуры. Общий дом. Раздел денег и имущества. Вопрос с Хедер. Другие подразумеваемые вещи.

Он не заберет ее у меня. Вот чего он хочет. Вот чего все они хотят.

Теперь мы здесь, в этом большом, но заброшенном старом доме. Только мы вдвоем. Наконец-то в безопасности. Знаю, они думают, что она не должна оставаться у меня. Моя мать так думает. Поэтому я с ней не вижусь, как и с моей сестрой. Они заодно с Рори, все они строят планы, как забрать ее у меня. Вот почему я убежала от них, как только смогла, как только у меня появилась такая возможность.

Я за дверью спальни и заглядываю туда через щелочку. Свет в спальне погашен. Я смутно различаю очертания кровати и мужчины, сидящего на ее краю. Я слышу слабый голос:

– Папочка, ты умрешь? А мамочка умрет? А Хедер умрет?

Ответ спокойный. Твердый, категоричный:

– Да. Мы все умрем.

– Когда? Мы скоро умрем?

– Может быть. Никто этого не знает.

Я слышу решительный упор Рори на честность. Мы всегда говорили, что не будем лгать детям. Мы будем говорить им правду обо всем. О том, как они родились (никакой капусты, никаких аистов), о том, чего они могут ждать от жизни, о том, как она быстротечна. Никаких обещаний Бога, или загробной жизни, или чего-то подобного. Мы не будем скрывать истинного положения вещей, не будем снисходительными. Мы будем говорить правду.

Голос мальчика встревожен:

– Завтра? Папа, ты завтра умрешь?

– Возможно. Все мы можем умереть в любой момент.

– Не умирай завтра, папочка! – Его голос дрожал от страха. Я почти видела, как он вцепился в руку отца. – Оставайся дома, тут безопасно.

– Да ладно тебе, малыш. Все не так уж плохо. Уверен, все будет хорошо. Есть шансы, что я переживу завтрашний день.

– А послезавтрашний?

– Скорее всего.

– Но…

– Однажды все мы умрем. Это ужасно, но так уж устроен мир. А теперь давай поговорим о чем-нибудь другом.

Однако мальчик не мог говорить ни о чем другом. Он хотел говорить только о смерти, пока наконец его не уговорили поспать.

– Ради бога, – сказала я позже, когда мы сидели у камина, а на столе перед нами стояли бокалы с вином. – Просто скажи ему, что ты не умрешь.

– Но я не могу этого гарантировать, – вздохнул Рори. Я чувствовала, что ему ненавистна сама мысль о причинении боли, однако он принял решение и считал, что должен его придерживаться.

– Неужели ты не видишь, что пугаешь его? Неужели это и в самом деле наилучший способ?

Я оглядела Рори. Его карие глаза лучились искренностью и благими намерениями. Я уже знала, что он лжет мне каждый день. Он лгал уже много месяцев. Я не могла избавиться от мысли, что правды мы не знаем. Мы не знаем ничего.

Глава вторая

Когда мы в конце концов добираемся до места назначения, упрятанного за длинной высокой стеной на некотором отдалении от ближайшей деревни, уже темно. Рядом с дорогой видны огромные железные ворота с двумя створками, и мне приходится выйти из машины, чтобы их открыть. На воротах навесной замок, однако на кирпичном столбе есть сейф для ключей, отпираемый с помощью кода, который прислали мне по электронной почте. Я набираю серию цифр, замок послушно щелкает и открывается, наполняя меня облегчением.

Видишь? Все сработает. Просто надо знать, что ты делаешь, и все получится.

В металлическом ящике лежит снабженная потрепанным кожаным брелком связка ключей. Я вынуждена перепробовать один за другим, пока не нахожу нужный. Я распахиваю тяжелые створки и возвращаюсь в машину, проезжаю через ворота, а затем снова выхожу, чтобы закрыть и запереть их. Мне нравится, как щелкает запираемый замок. Я накидываю на ворота цепь. Насколько я понимаю, никто не видел, как мы сюда заехали. Теперь я отгородилась от всего мира. Возвратившись в машину, я вижу, что Хедер проснулась.

– Мы приехали? – спрашивает она, возясь с ремнем на своем сиденье. Большими голубыми глазами она смотрит из окна на еле различимые тени. Подъездная дорога окаймлена высоким переросшим кустарником.

– Да, мы приехали. – Мой голос веселый и успокаивающий. Все хорошо. Бояться нечего.

Фары выхватывают очертания чего-то огромного впереди нас, пока мы с хрустом движемся по гравийной подъездной дороге. Разглядеть что-нибудь трудно. Конечно, на сайте я видела фотографии, но местность утопает в темноте.

– Мы рядом с домом, о котором я тебе рассказывала, – жизнерадостно сообщаю я. – Правда он потрясающий? Как будто это наш собственный замок!

Перед нами огромное здание, лишь небольшая часть которого освещена фарами автомобиля. Оно построено из кирпича, и при таком освещении рисунок кладки – «в елку» из красных блоков и черных линий – кажется безумным, невероятным. Мы стоим на переднем дворе, на покрытой гравием прямоугольной площадке перед домом, и ничто не говорит о том, что внутри есть какая-то жизнь. Дом настолько велик, что прячется в тени. Нечто колоссальное, массивное. Он куда больше, чем я ожидала. Я думаю, настолько ли он красив, как выглядел на фотографиях, с элегантными очертаниями и большими окнами, двумя этажами под двускатной крышей с высокими дымовыми трубами.

– Это наш новый дом? – Голос у Хедер усталый, и я догадываюсь, что она просто хочет поспать в каком-нибудь теплом и безопасном месте, которое никуда не едет. Но когда я смотрю в зеркало заднего вида, я также замечаю, какой ошеломленной и запуганной она выглядит. Голубые глаза ее расширенные и вопрошающие.

– Теперь, – решительно говорю я и расстегиваю свой ремень безопасности, – все будет хорошо. Обещаю. Первая ночь на новом месте всегда нелегка.

Во рту у меня снова горечь. До сих пор мои обещания были пустыми. Отчего ей верить мне сейчас? Она, должно быть, догадывается, что вещи не всегда бывают такими, какими кажутся. Дети так доверчивы, так уверены в том, что не зря появились на свет, так увлечены окружающим миром и всем, что он предлагает. Как поведать им горькую правду? Что их мир не всегда будет безопасным и нормальным. Что мама и папа не всегда могут прогнать плохое. Мы всегда говорим им правду. Разве не так? Но как я могу это сделать? И зачем? Почему бы не позволить им жить в приятности так долго, как получится?

– Хорошо, – говорит она слабым голосом. В последнее время ей пришлось со многим примириться, и она всегда старалась изо всех сил. Мое сердце разрывается от любви к ней, к моей чудесной девочке.

– Подожди здесь минутку, милая, пока я открою дверь. Я быстренько со всем разберусь.

В конце концов, мы должны быть счастливы в месте, которое называется «Райский Дом».

Я включаю фонарик в своем телефоне, чтобы осветить входную дверь. Я исследую связку ключей. Какой из них отпирает этот замок? И что, кроме замка на воротах, отпирают другие ключи, во имя всего святого? Я вожусь с ключами, пробуя один за другим, и сразу забываю, какой из них уже испытала. Во мне начинает нарастать паника.

Это катастрофа! Мы проведем перед запертой дверью всю ночь, и только утром я смогу позвонить этим людям. О господи! Я знала, что из моей затеи ничего не выйдет.

Неожиданно какой-то ключ легко входит в замочную скважину и поворачивается. Меня снова охватывает облегчение. Все-таки все будет хорошо.

Не знаю, сколько еще я смогу выдержать. Игра противоречивых сильных эмоций чрезвычайно утомительна.

Я делаю шаг в непроглядную темноту и начинаю ощупывать стену в поисках выключателя. Лишь после того, как я снова включаю фонарик в телефоне, мне удается найти то, что искала: ряд старомодных круглых выключателей из темно-коричневого бакелита, смонтированных на деревянной доске. Я щелкаю одним из них, и над моей головой загорается тусклая лампочка без абажура. Она дает слабый оранжевый свет. Толком не осмотревшись, я направляюсь к автомобилю. Я не хочу оставлять Хедер одну ни секундой больше, чем необходимо.

Она терпеливо ждет на своем сиденье. Она не спит, и под глазами у нее синие круги.

– Готова? – спрашиваю я.

Она кивает, и я расстегиваю ремень безопасности. Она выкарабкивается собственными силами – теперь, когда ей шесть лет, она едва помещается в детском кресле. Хедер неуклюже спускается на землю, задеревенелая после многих часов езды.

– Может, тебя понести?

Она качает головой. Она не позволяет мне носить ее с той ночи. Вместо этого она всовывает свою ладошку в мою руку, и я запираю машину. Она чирикает, мигает габаритными фонарями, боковые зеркала аккуратно складываются. Замки щелкают, запирая автомобиль, освещение салона гаснет. Хедер смотрит прямо перед собой, пока мы идем к свету, к лампочке внутри, которая теперь светит ярче, добавляя чуть-чуть радости унылому месту нашего назначения.

– Скоро ты будешь в постели, доченька, – говорю я с уверенностью, которой не чувствую, и веду ее в дом. В свободной руке я тереблю план дома. Я знаю, что кровать есть в комнате, которая находится ближе к задней части дома. Мне надо только найти ее, принести из машины постельное белье, постелить его и устроить Хедер. Потом мы наконец-то сможем отдохнуть.

Рори и я вместе в постели. Я лежу на спине, глядя в темный потолок, мои глаза все еще адаптируются после того, как был выключен светильник у изголовья. Он перекатывается, целует мое плечо, трогает меня рукой.

– Ночь, дорогая моя, – говорит он.

Ночь. Я не собираюсь говорить, пока не собираюсь, но не могу удержаться:

– О… как прошел твой день? Я не успела раньше спросить. Как дела на работе?

– О, – говорит он расплывчато. – Хорошо. Много работы. – Он зевает. – Я совершенно разбит. Ты не против, если я сразу засну? Мы можем поговорить завтра, если тебе захочется.

– Конечно, не против. Ты устал. – Я оцепенела от напряжения и делаю попытку расслабиться. Не знаю, как долго смогу это выдерживать. – Но… день у тебя… был хорошим?

– Да, типа того. Как обычно. Уйма дел. Во время обеденного перерыва меня поймал Энди, вынужден был пойти с ним в паб. Потом обычные совещания – бюджеты и так далее. – Он вздыхает. – Так что я вымотался. – Он снова меня целует. – Увидимся утром.

– Хорошо, – говорю я. Через пару минут он засыпает, его тело слабо подергивается, погружаясь в дремоту. Я же заснуть не могу. Не теперь, когда я знаю.

Я проснулась в «Райском доме» следующим утром с первыми проблесками зари, пробивающимися сквозь тонкую штору на окне. Окружавшая нас обстановка была серой, но хорошо различимой. У нас огромная, но совсем голая комната. Не думаю, что она была спальней изначально, но теперь здесь стояла чугунная двуспальная кровать со старым полосатым матрасом, который вчера я накрыла нашей простыней. С середины потолка свисала голая лампочка на сером проводе, беленые стены испещряли вмятины; на тех местах, где когда-то висели картины, виднелись серые прямоугольники. Камин тоже был выкрашен в белый цвет. Комната походила на место для натурных съемок изысканного интерьера, главным достоинством которого является крайнее убожество. Здесь есть старый сосновый платяной шкаф с грязным, покрытым пылью зеркалом в дверце и древнее изношенное кресло. По углам комнаты висят гирлянды паутины, вдоль плинтусов валяются пушистые комки пыли. У меня щекочет в носу, и я борюсь с желанием чихнуть.

Хедер еще спит, и я стараюсь не потревожить ее, пока выбираюсь из-под одеяла. Голый пол холодит мне ноги, и я дрожу в своей пижаме. Мои тапочки в какой-то сумке, наверное, по-прежнему в машине. Вчера ночью я принесла с собой только самое необходимое: свой чемодан и чемодан Хедер. У нее маленький лиловый чемоданчик с сиденьем, как у всех детей, и сейчас он открыт. В нем аккуратно сложенная одежда. Ее пижаму я положила сверху, чтобы до нее легко можно было добраться по прибытии, вместе с маленьким розовым клеенчатым несессером, в котором лежат зубная щетка и клубничная зубная паста. На цыпочках я подхожу к своему чемодану, вынимаю джемпер и натягиваю его поверх пижамы. Сразу согревшись, я решаю поискать кухню и посмотреть, что в ней есть. В машине лежит коробка с припасами, но вдруг мне повезет и я найду что-нибудь для чая или кофе? Я тихонько выхожу из комнаты в коридор. Оказавшись во мраке, я удивляюсь тому, что вчера смогла отыскать спальню, хотя мы были такими уставшими. Каким-то образом с помощью простейшего плана дома, предоставленного компанией, я смогла найти ее с первой попытки. Свет, который я включила вчера, горел, но маломощные пыльные лампочки давали лишь минимум освещенности. Это место было и похоже, и не похоже на то, чего я ожидала, разглядывая фотоснимки. Оно больше и запущеннее – я видела, что штукатурка на стенах местами обвалилась, а рейки для картин, которые тянулись вдоль стен, были черными от пыли. Однако все же оно обладало каким-то благородством, которого я ожидала от такого старого здания.

А теперь моя работа – заботиться о нем. Как долго это здание стояло пустым? Почему предыдущие владельцы его покинули?

И, разумеется, кому и зачем оно нужно теперь?

Я смотрю на поэтажный план, который прихватила с собой, выходя из спальни. Нижний этаж занимают большие комнаты для приемов в центре и еще десятки комнат меньшего размера. Наша спальня, должно быть, когда-то имела иное назначение – возможно, это была небольшая гостиная или кабинет. Я разбираюсь со своим местоположением – где-то в восточной части дома, – и вскоре мне удается найти дорогу в вестибюль, через который мы прошли прошлой ночью. Он внушительных размеров, с каменным полом в черно-белую шашечку и лестничной площадкой высоко над ним. В дальнем левом углу к ней тянется дубовая, в готическом стиле лестница. Массивная дверь напротив меня ведет в западную часть дома, я прохожу через нее и вхожу в новый коридор, вдоль которого видны закрытые двери. Одна дверь все же приоткрыта, я заглядываю внутрь и вижу большую столовую с окнами, выходящими на переднюю подъездную дорогу. Стены насыщенного бирюзового цвета, лепнина белая, а деревянный пол истерт. Посередине огромный старый стол с покрытой пылью столешницей, вокруг штук шестнадцать старых стульев. Интересно, сколько времени прошло с тех пор, как кто-то ел за этим столом?

Это место кажется таким заброшенным.

Я так мало знаю об этом доме. Компания не сообщила мне почти ничего, кроме того, что он уже некоторое время пустует. Не то чтобы он разваливался. Он просто грязный, и в нем стоит затхлый запах, который поселяется в пустых домах. Неудивительно, что они хотят, чтобы в доме кто-то был. Со всеми своими многочисленными комнатами это райская гавань для самовольных поселенцев. Я смотрю на стол.

Странно, что здесь что-то осталось. Хотела бы я знать, почему отсюда забрали все, кроме стола и стульев? И кто выбрал для стен такой цвет? Он просто удивительный.

Я уже собираюсь выйти, когда что-то привлекает мой взгляд. По обе стороны облицованного серым мрамором камина с мутным зеркалом наверху располагаются сводчатые альковы со встроенными полками. В ближайшем к окну алькове на одной из верхних полок стоит какой-то небольшой предмет. Из любопытства я обхожу огромный стол, пока не оказываюсь прямо перед альковом. Теперь я его вижу, хотя он стоит слишком высоко, чтобы дотянуться, и задвинут в глубину так, что его почти не видно. Это мраморный бюстик, около двенадцати сантиметров высотой, очень красивой маленькой девочки, ее голова слегка повернута в сторону, глаза закрыты, волосы сзади собраны в пучок. Губы сложены в милую полуулыбку, а на плече сидит птичка с раскрытыми крыльями и смотрит на ее лицо. Глядя на бюстик, я почти слышу веселое птичье пение и вздох восхищения девочки, слушающей его. Но… эти закрытые глаза, белые щеки и неподвижность внезапно меня отпугивают, и я поворачиваюсь и выбегаю из комнаты, закрывая за собой дверь. У меня колотится сердце, а дыхание становится поверхностным и отрывистым.

«Не будь глупой», – решительно говорю я себе, стоя в коридоре. Я ни в коем случае не должна позволять себе пугаться. Последнее, чего мне хочется, это начать бояться этого места, где нас только двое.

Это всего лишь дом. Пустой дом. Все иное, что ты привносишь сюда, является только плодом твоего воображения.

Глубоко дыша, чтобы успокоиться, я сверяюсь с планом и направляюсь в сторону кухни.

Кухня, как и остальные помещения дома, заросла пылью и грязью. Очевидно, ее никогда не модернизировали, разве что установили старую газовую плиту с открытым грилем, расположенным на высоте глаз. Она стоит на выступе в кладке для дымохода, на том месте, откуда, по-видимому, убрали печь гораздо большей величины, и выглядит поэтому слишком маленькой. Рядом с ней всунут маленький холодильник, шнур от которого тянется к ближайшей розетке на рабочем столе. Пол покрыт узорчатым винилом, вероятно, чтобы скрыть оригинальный каменный пол, но настоящая прелесть – в открытых деревянных полках, идущих по стенам помещения в форме буквы Г, и высоких окнах в дальней стене, за которыми видна масса зеленой растительности. Полки старомодные, и нет сомнения, что когда-то на них стояли кастрюли, сковороды, миски и прочая кухонная утварь. На дальней стене полки покрыты толстым деревом со множеством царапин, на другой стене – мрамором. Верхние почти пустые, не считая небольшой стопки разнородной фарфоровой посуды – тарелки, миски, чашки и блюдца с разными цветочными узорами. Огромная выщербленная раковина с двумя чашами увенчана старинным нагревателем с ржавым краном для горячей воды.

Хм. Нельзя сказать, что тут много добра. Что ж, посмотрим, что есть.

Обследуя кухню, я нахожу больше, чем ожидала: выдвижной ящик с разнобойным старым кухонным инструментом – разделочный нож и вилки с рукоятками из оленьего рога, покрытая пятнами пластмассовая лопатка. Затем я замечаю проем, который ведет в большую кладовую. Там обнаруживаются сокровища: старая жестянка с тремя чайными пакетиками, лежащими на дне в темно-коричневой пыли; банка растворимого кофе; коробка древнего, твердого как камень кускового сахара; жестянка какао, которое выглядит так, словно его срок годности истек никак не меньше десяти лет назад… Здесь есть стеклянная банка с чем-то похожим на поваренную соль – я не чувствую желания это пробовать, – горчица в порошке и пустые жестянки. Кроме того, есть старомодный чайник из тех, что свистят, когда вода закипает.

Значит, я могу выпить чашку кофе. Да, черного, но по крайней мере у меня пока нет нужды выходить из дому. Может ли растворимый кофе испортиться?