Иллюзии. Приключения Мессии поневоле (сборник)

Но вот облака расступились, и провожатые Джонатана растворились в разреженном тонком воздухе, крикнув напоследок:

— Счастливой посадки Тебе, Джонатан!

Он летел над морем, впереди виднелась изрезанная бухтами полоска скалистого берега. Чайки — их было совсем немного — отрабатывали над береговыми утесами полет в восходящем потоке. Дальше к северу — почти у самого горизонта — виднелось еще несколько птиц.

— Новые горизонты, новые вопросы, — подумалось Джонатану. — Почему так мало птиц? Ведь на Небе должны быть стаи и стаи чаек! И откуда усталость — я как-то вдруг ужасно устал… На Небесах чайки вроде бы не должны уставать. И спать хотеть — тоже не должны.

Интересно, где он об этом слышал? События его земной жизни отшелушивалась от сознания, рассыпаясь в прах. Конечно, Земля была местом, где он многое узнал, и знание оставалось при нем. Но подробности событий стерлись — они не имели значения. Так, что-то смутное: кажется, чайки дрались из-за пищи, а он был Изгнанником…

Чайки, тренировавшиеся у берега — их было что-то около десятка — приблизились к нему. Ни слова не было произнесено, однако Джонатан чувствовал: они приветствуют его, и он принят, и здесь — его дом. Подходил к концу день, ставший для Джонатана таким огромным и таким долгим, что даже восход этого дня стерся из его памяти.

И Джонатан повернул к пляжу, взмахнул крыльями, чтобы остановится в дюйме от земли, и легко плюхнулся на песок. Другие чайки тоже приземлились — но без единого взмаха хотя бы одним перышком. С расправленными крыльями они ловили встречный ветер и плавно приподнимались в самом конце спуска, а затем каким-то образом незаметно изменяли кривизну крыла, останавливаясь точно в момент касания земли.

— Вот это контроль! — отметил про себя Джонатан. — Красиво!

Он бы тоже попробовал, но слишком устал. Поэтому заснул прямо там, где приземлился. И никто не нарушил молчания.

В последующие дни Джонатан обнаружил, что здесь, в новом месте, ему предстоит узнать об искусстве полета едва ли не больше, чем он узнал за всю свою прежнюю жизнь. Однако с одним существенным отличием. Здесь были чайки, мыслившие так же, как он. Для каждой из этих птиц самым важным в жизни было устремление к совершенству в том, что они любили больше всего. А больше всего они любили летать. Это были замечательные птицы — все без исключения. И каждый день час за часом они проводили в полете, изучая и отрабатывая сверхсложные приемы высшего пилотажа.

Джонатан почти совсем не вспоминал о том мире, из которого пришел он сам и в котором обитала Стая — сообщество существ, упорно не желавших открыть глаза и увидеть радость полета, и потому превративших свои крылья в ограниченный инструмент для поиска пропитания и борьбы за него друг с другом. Но иногда вдруг вспоминал.

Так он вспомнил о них однажды утром — они вдвоем с инструктором как раз отдыхали на пляже после отработки серии мгновенных переворотов со сложенными крыльями.

— Послушай, Салливэн, а где же все остальные? — молча поинтересовался Джонатан — он уже вполне освоился с местным искусством телепатического общения, что было гораздо проще туманных и путаных объяснений с помощью криков и кряков. — Почему нас так мало здесь? Ведь там, откуда я пришел, было…

— …множество чаек — тысячи и тысячи, я знаю. — Салливэн покачал головой. — Я вижу только один ответ: ты — редкая птица, такие встречаются в лучшем случае одна на миллион. Подавляющее большинство из нас развивается так медленно. Мы перелетаем из одного мира в другой, почти такой же, тут же забывая, откуда мы пришли, и не беспокоясь о том, куда идем. Мы просто живем текущим мгновением. А ты представляешь себе, сколько жизней каждому из нас понадобилось прожить, чтобы только лишь осознать: пропитание, и грызня, и власть в Стае — это еще далеко не все? Тысячи жизней, Джон, десятки тысяч, А после нужно было сообразить, что существует такая штука, как совершенство. На это ушла еще добрая сотня жизней. И еще сотня — на то, чтобы понять: цель жизни — поиск совершенства, а задача каждого из нас — максимально приблизить его проявление в самом себе, в собственном состоянии и образе действия. Закон на всех уровнях бытия — один и тот же: свой следующий мир мы выбираем посредством знания, обретенного здесь. И если здесь мы предпочли невежество, и знание наше осталось прежним, — следующий наш мир ничем не будет отличаться от нынешнего, все его ограничения сохранятся, и таким же неподъемным будет свинцовый груз непонятного вызова.

Салливэн расправил крылья и повернулся лицом к ветру.

— Но ты, Джон, умудрился столько узнать за одну жизнь, что попал прямо сюда, сэкономив как минимум тысячу воплощений.

Мгновение спустя они снова были в воздухе. Тренировка продолжалась. Синхронная полубочка — штука сложная. На перевернутом участке траектории Джонатану приходилось, летя кверху лапами, соображать, как придать крылу обратную кривизну. Причем делать это нужно было в абсолютной гармонии с действиями инструктора.

— Давай-ка еще раз, — снова и снова повторял Салливэн.

Еще раз… И еще… И наконец:

— Вот теперь — хорошо!

И они перешли к отработке внешней петли. Был вечер. Свободные от ночных полетов чайки собрались вместе на песке и стояли молча, предаваясь размышлениям. Собрав всю свою решимость, Джонатан направился к Старейшему. Поговаривали, что тому вскоре предстояло отправиться выше, покинув этот мир.

— Чианг… — слегка нервничая, обратился к Старейшему Джонатан.

— Что, сынок? — глаза Старейшины лучились добротой. Возраст не лишил Старейшего сил, наоборот, — с годами он становился все более могучим. Он летал с непревзойденным искусством, и в Стае не было никого, кто мог бы потягаться с ним силой. Остальные только начинали потихоньку подбираться к тому, в чем Чианг давно уже достиг вершин мастерства.

— Чианг, этот мир… он ведь вовсе не Небеса, да?

Светила Луна. Было видно, что Старейший улыбается.

— Просто ты в очередной раз учишься, Чайка Джонатан, — ответил он.

— Хорошо, но что дальше? Получается, нет такого места — Небеса?

— Ты прав, Джонатан: такого места действительно нет. Ибо Небеса — не место и не время — но лишь наше собственное совершенство.

Немного помолчав, Старейший вдруг спросил:

— Ты очень быстро летаешь, правда?

— Я… ну, мне нравится скорость, — произнес Джонатан, смутившись, но немного гордясь тем, что Старейший отметил его искусство.

— Ну что ж, тогда ты достигнешь Неба, Джонатан, в тот миг, когда тебе покорится совершенная скорость. А совершенная скорость — это не тысяча миль в час. И не миллион. И даже не скорость света. Ибо любое число суть предел, а предел всегда ограничивает. Совершенство же не может иметь пределов. Так что совершенная скорость, сынок, — это когда ты просто оказываешься там, куда собираешься направиться.

И Чианг исчез — без предупреждения — и возник у кромки воды футах в пятнадцати от того места, где перед тем стоял. Оба эти события произошли одновременно, в мизерную долю мгновения. Затем, опять в одну и ту же миллисекунду, он одновременно снова исчез и появился рядом с Джонатаном, у самого его плеча.

— Это просто шутка, — сказал Старейший.

Джонатан был поражен. Вопросы относительно Небес вмиг были позабыты.

— Как это делается? И на какое расстояние можно таким образом переместиться?

— Можно отправится в любое место и оказаться в каком угодно времени, — ответил Старейший. — Все дело в твоем выборе: ты попадешь туда, куда намерен попасть. Путешествуя таким образом в пространстве и во времени, я побывал везде, где и когда хотел побывать.

Чианг посмотрел на море.

— Странно как-то получается, — продолжал он. — Чайки, пренебрегающие совершенством ради путешествий из одного места в другое, в итоге так никуда и не попадают, ибо двигаются слишком медленно. Тот же, кто во имя поиска совершенства отказывается от перемещений в пространстве, мгновенно попадает в любое место, куда только пожелает. Так что, Джонатан, запомни: Небеса не есть некое место в пространстве и во времени, ибо место и время не имеют равным счетом никакого значения. Небеса — это…

— Послушай, а ты можешь научить меня так летать? — Джонатан буквально дрожал от нетерпения, предвкушая возможность покорить еще один аспект неизвестного.

— Конечно, если ты хочешь научиться.

— Хочу. Когда начнем?

— Прямо сейчас, если ты не возражаешь.

— Я хочу научиться летать таким образом, — сказал Джонатан, и глаза его вспыхнули необычным светом. — Говори, что нужно делать.

Чианг заговорил — медленно, не сводя с Джонатана внимательного взгляда:

— Чтобы со скоростью мысли переместиться в любое выбранное тобою место, тебе для начала необходимо осознать, что ты уже прилетел туда, куда стремишься.

Весь фокус, по утверждению Чианга, заключался в том, что Джонатану следовало отказаться от представления о себе как о существе, попавшем в западню ограниченного тела с размахом крыльев в сорок два дюйма и рабочими характеристиками, которые могут быть замерены и просчитаны. Суть в том, чтобы осознать: его истинная природа, его сущность — совершенная, как ненаписанное число, существует всегда и везде во времени и пространстве.

Джонатан упорно пытался… Настойчиво и яростно, изо дня в день, от восхода до полуночи. Однако, несмотря на все усилия, ни на волос не сдвинулся с того места, на котором стоял.

— Вера здесь ни при чем, — не уставал повторять Чианг, — забудь о ней. Даже в случае обычного умения летать, на одной вере вряд ли далеко улетишь… Нужно точно знать, как это делается практически. Так что давай-ка попробуем еще раз…

Однажды Джонатан тренировался в сосредоточении, стоя с закрытыми глазами на берегу. И вдруг неожиданно все осознал — это было подобно вспышке — все, что объяснял ему Чианг.

— Ну да, ведь я уже совершенен, я всегда был совершенен! И ничто не может загнать меня в рамки, ибо сам я по природе своей безграничен.

Волна радости захлестнула его.

— Молодец! — сказал Чианг, и в голосе его звучало торжество победы.

Джонатан открыл глаза. Они вдвоем со Старейшим стояли на совершенно незнакомом берегу. И рядом с ними не было никого. Деревья подступали к самой кромке воды, а над ними сияли два желтых солнца.

— Ну, наконец-то до тебя дошло, — сказал Чианг, — однако неплохо было бы еще немного поработать над осознанностью контроля…

Джонатан был поражен:

— Где это мы?

На Старейшего смена обстановки, похоже, не произвела ровным счетом никакого впечатления. Он ответил как бы между прочим:

— По всей видимости, на какой-то планете, где небо зеленое, а вместо Солнца — двойная звезда.

Джонатан издал радостный клич. Это были первые слова, произнесенные им вслух после того, как он покинул Землю:

— ПОЛУЧИЛОСЬ!!!

— Естественно, получилось, Джон, — подтвердил Чианг. — И всегда получается, если знаешь что делаешь. Теперь — по поводу контроля…

Когда они вернулись, было уже темно. Все стояли на берегу, и во взглядах их золотых глаз Джонатан читал почтительное восхищение. Они видели, как он мгновенно исчез с того места, где так долго стоял как вкопанный.

Они начали было поздравлять Джонатана, но он недолго принимал их поздравления.

— Я всего лишь новичок здесь, я только начинаю… Мне еще предстоит многому у вас научиться.

— Занятная штука, Джон, — задумчиво произнес Салливэн, стоявший рядом, — ведь ты, похоже, совсем не боишься нового, а если немного и опасаешься, то гораздо меньше, чем любой из тех, кого я встречал за десять тысяч лет.

Все замолчали, а Джонатан смущенно потупился.

— А теперь, если хочешь, можем перейти к работе со временем, — сказал Чианг, — поскольку тебе необходимо научиться свободно перемещаться в прошлое и в будущее, А когда и это будет достигнуто, ты будешь готов к самому труднодоступному, к тому, что несет в себе величайшую из всех сил, а также радость и наслаждение, равных которым не бывает. Ибо тогда ты сможешь начать восходящее движение — то самое, которым дается постижение сущности любви и доброты.

Прошел месяц, вернее, то, что воспринималось как месяц времени, Джонатан учился с невероятной быстротой. Он и раньше все схватывал буквально на лету, даже не имея никакого наставника, кроме обычного опыта. Теперь же, будучи избранным учеником самого Чианга, он впитывал новые понятия, словно был не птицей, а облаченным в перья стремительным снарядом с компьютерной начинкой.

Но настал день, и Чианг ушел. Он спокойно разговаривал со всеми, призывая их ни в коем случае не прекращать обучение и настойчиво практиковаться, все ближе и ближе подбираясь к постижению невидимого универсального принципа, лежащего в основе всей жизни, — принципа совершенства. По мере того, как он говорил, перья его становились все ярче и ярче, и в конце концов испускаемое им сияние приобрело такую интенсивность, что никто из них не мог больше на него смотреть.

— Джонатан, — произнес Чианг, и это были его последние слова, — постарайся постичь, что такое Любовь.

Когда они снова смогли видеть, Чианга с ними уже не было.

Шли дни. Джонатан все чаще ловил себя на том, что думает о Земле, о той Земле, откуда пришел в самом начале. Если бы там, тогда, ему была известна хотя бы десятая, нет, даже сотая доля того, что он узнал здесь — насколько более насыщенной и эффективной могла бы быть земная часть его жизни! Он стоял на песке и думал: интересно, есть ли сейчас там, на Земле, Чайка, которая старается вырваться за пределы врожденных ограничений, постичь значение полета, выходящее за грань понятия о нем лишь как о способе добыть корку хлеба, выброшенную кем-то за борт вместе с помоями. А может быть, там есть даже кто-нибудь, кого изгнали за то, что он высказал в лицо Стае открытую им для себя истину, И чем глубже Джонатан постигал уроки доброты, чем яснее видел природу любви, тем больше ему хотелось вернуться на Землю. Ибо, несмотря на прожитую в одиночестве жизнь, Чайка Джонатан был рожден для того, чтобы быть учителем. Он видел то, что было для него истиной, и реализовать любовь он мог лишь раскрывая свое знание истины перед кем-нибудь другим — перед тем, кто искал и кому нужен был только шанс, чтобы открыть истину для себя.

Салливэн, сделавшийся к тому времени мастером полета со скоростью мысли и помогавший другим освоить это искусство, пребывал в сомнениях. Он говорил Джонатану:

— Тебе ведь уже как-то довелось оказаться в Изгнании. Или, может быть, ты полагаешь, что среди изгнавших тебя тогда мог быть кто-нибудь, кто прислушается к твоим словам сейчас? Ты же знаешь пословицу: чем выше летает чайка — тем дальше она видит. Ведь так оно и есть. Там, откуда ты пришел, все они буквально не отрываются от земли, они копошатся на ней, злословят и грызутся друг с другом. И от Неба их отделяют тысячи миль. А ты намерен сделать так, чтобы они увидели Небо, не сходя с места! Джон, да ведь они дальше концов собственных крыльев взглянуть не способны! Оставался бы лучше, ты нужен здесь. То и дело появляются Новички — они уже поднялись достаточно высоко и способны увидеть то, о чем ты говоришь.

Салливэн немного помолчал, а затем добавил:

— Представь, что было бы, если бы Чианг в свое время вернулся отсюда в свои старые миры. Где бы ты был сегодня?

Убедительный довод. Салливэн, безусловно, был прав. Чем выше летает чайка, тем дальше она видит, и от этого никуда не деться.

И Джонатан оставался и работал с Новичками. Все они были личностями очень яркими и схватывали все на лету. Но исчезнувшее было чувство опять возникало, и все начиналось снова: Джонатан не мог избавиться от мысли о том, что где-то там, на Земле, тоже есть две или хотя бы одна чайка, разум которой открыт знанию. Насколько больше знал бы он сам, если бы Чианг пришел к нему в дни изгнания!

В конце концов Джонатан не выдержал:

— Салли, я чувствую, что должен вернуться. А управиться с Новичками тебе помогут твои ученики — они уже вполне для этого созрели.

Салливэн вздохнул, однако возражать не стал. Он только сказал:

— Мне будет очень тебя не хватать, Джон.

— Салли, как не стыдно! — с упреком произнес Джонатан. — Не говори ерунды! Чем, скажи на милость, мы тут целыми днями занимаемся? Если бы наша дружба и связь между нами определялись положением в пространстве и во времени, то, преодолев пространственно-временные ограничения, мы бы мигом все разрушили! Однако после победы над пространством остается только Здесь. А после победы над временем — только Сейчас. И неужто ты полагаешь, что мы с тобой не встретимся еще раз-другой в беспредельности этого Здесь и Сейчас?

Чайке Салливэну было явно не по себе, но он нашел в себе силы рассмеяться.

— Чудак ты, однако, — мягко произнес он. — Но что верно, то верно: если кто-то и способен научить кого-нибудь на Земле видеть нечто, отделенное расстоянием в тысячи миль, то этот кто-то, безусловно, — Чайка Джонатан Ливингстон.

И, опустив глаза, Салливэн принялся разглядывать песок.

— До свидания, Джон.

— До свидания, Салли. Мы еще встретимся.

С этими словами Джонатан воспроизвел в мыслях образ огромных стай чаек на океанском берегу где-то в ином времени. И благодаря тренировке ему не требовалось прикладывать никаких усилий для того, чтобы знать без тени сомнения: он — не кости, плоть и перья, но сама идея свободы и полета, которая совершенна по сути своей, и потому не может быть ограничена ничем.

* * *

Чайка Флетчер Линд был еще весьма молод, однако уже знал, что никогда ни одна Стая не поступала столь грубо и несправедливо, как поступила сегодня с ним его собственная Стая.

— И плевать, пусть болтают, что хотят, — думал он, с помутневшим от ярости взором направляясь в сторону Дальних Скал. — Летать — это ведь не просто хлопать крыльями, таскаясь туда-сюда, как… как… москит какой-то! Подумаешь — бочку крутанул вокруг Старейшины! Я же просто так, шутки ради… И вот пожалуйста — Изгнанник! Дурачье слепое! Вконец отупели — ничего не понимают! Неужели они ни на секунду не задумываются о том, какие перспективы откроются перед ними, если они научатся летать по-настоящему? Ну да ладно — мне все равно плевать. Пускай думают, что хотят. Я им покажу еще!.. Они у меня увидят, что значит — летать по-настоящему. Вне закона? Хорошо, будем вне закона, если им так нравится….. Но они об этом пожалеют, ох, как пожалеют!..

И тут он услышал голос, который звучал где-то внутри его собственной головы. Очень мягкий голос… Но все равно это было настолько неожиданно, что Флетчер опешил и вздрогнул в воздухе, словно наткнувшись на невидимое препятствие.

Не нужно их ругать, Флетчер. Изгнав тебя, они навредили только сама себе. И когда-нибудь они это поймут. И они поймут то, что понимаешь сейчас ты. А тебе следует простить их и помочь им понять.

В дюйме от конца правого крыла Чайки Флетчера летела птица — ослепительно-белая сияющая чайка, самая светлая в мире. Без малейшего усилия птица скользила рядом, не шевеля ни единым пером, и скорость ее полета была при этом равна скорости, с которой летел Флетчер, а это был почти его предел.

— Да что же это такое происходит?! Я что, сошел с ума?! Или уже умер?! Кто это?!

Тем временем голос — тихий и спокойный — возник вновь среди сумятицы его мыслей. На этот раз требовательно прозвучал вопрос:

Чайка Флетчер Линд, хочешь ли ты летать?