Зима, розы и убийство (СИ)

Боброва Екатерина

Зима, розы и убийство

Утро. Она проснулась с мыслями о лете, словно наяву ощутив запах нагретых солнцем трав. Открыла глаза, вдохнула сухой воздух квартиры — батареи опять на полную врубили, а ведь за окном лишь минус десять.

Сон. Всего лишь сон, да еще и среди зимы, когда до настоящего лета несколько месяцев. Не зажигая света, прошла на кухню. Постояла, прижавшись лбом к покрытому ледяными узорами стеклу. Из приоткрытой створки тянуло стылым воздухом. Вернуться в теплую спальню? Зачем?

Тишина. Соседи еще спят. Не слышен лифт с лестничной площадки. И никто ей не скажет: «Иди в кровать, простудишься» или «Одень тапки, заболеешь». Стой, хоть до посинения.

Свобода. В детстве жаждешь её обрести, выслушивая бесконечные родительские указания, а когда они перестают звучать — жалеешь. Лишь потеряв, осознаешь потерю.

Одиночество. Ворочается внутри стылым комком. Сон пушистиком щекотится в уголке сознания. Бедняга, куда ему бороться против зимней стужи!

Время. Как всегда неумолимо. Летом ей будет тридцать пять. Половина жизни. Порог первых итогов и первых потерь. Она бездумно смотрит в окно, вбирая в себя темноту ночи, отдавая в ответ воспоминания.

Институт. Первая любовь. И лестное внимание будущего мужа. Пусть неказист и небогат, зато Мастер-эзотерик. Ведет семинары, читает лекции. Повелась на богатый духовный мир, забыв о классике. Её личный Обломов… Всегда в чем-то высоком, изредка снисходя до быта. Свадьба, скорее из боязни, что останется одна. Ведь отговаривали, предупреждали. Ей было мало или тогда она еще на что-то надеялась? Работа. Ребенка родить так и не решилась — на что воспитывать одной? А муж — вот он есть, и как бы его нет. Удерживала квартира — хорошая, трехкомнатная. Но на квартире брак не построишь.

Ушла. Перечеркнула, выбросила, но не забыла. Сроднилась с депрессией — зачем вы, девушки, убогих любите? Хотела хоть с кем-нибудь, хоть с первым встречным — не смогла. Остались друзьями. Однолюбка или дура? Дурная однолюбка…

Утро. Странно, обычно подобные мысли приходят под вечер. Виноват сон. Растревожил, одарил надеждой и… исчез. Настоящий мужчина.

Будильник. Кофе, бутерброд. Жесткий завтрак одинокой женщины. И не спасает мысль, что бросила она, а не её. Результат один, точнее одна. Все еще одна. Это судьба или проклятье?

Это философия. А в настоящей жизни ей не место. Есть работа, которая приносит деньги. Их она тратит на еду, одежду и какие-нибудь занятия в выходные, иначе точно сойдет с ума в четырех стенах. Есть квартира, пусть маленькая, однокомнатная и по кредиту, но своя. Есть отпуск раз в году, куда можно поехать, окрыленной надеждой, под легким кайфом розовых мечтаний. И возвращаться, еще раз убедившись, что курортный роман может иметь продолжение, разве что в виде переписке. Иметь сто друзей в контакте и ни одного настоящего. Наполнять вечера увлекательными чатами и ложиться спать с трудом вспоминая, о чем и с кем болтала. С раздражением слушать замужнюю подругу, в десятый раз рассказывающую про первый зубик, первый шаг, первую двойку. (Что уже в школу пошел? Ах, как быстро время летит!) И с горечью понимать, что до нормальных родов осталось совсем немного. Ведь после сорока…

Очнуться. Посмотреть на часы, ужаснуться. В который раз подумать о кошке. И снова отложить вопрос до лета. Заглотить остывший кофе — нечего было зависать. Открыть шкаф, выбрать одно, отложить, достать второе, третье. Плюнуть — а ради кого? Вернуться к первому. Сунуть ноги в сапоги, застегнуть пуховик и выскочить в серую мглу зимнего утра.

Рутина. Мелкая работа, мелкого бухгалтера. Нужная разве что бумаге, на которой она печатает платежки, сверки, отчеты. Компьютер её ненавидит и ломается с регулярностью раз в месяц. Сисадмин проявляет солидарность с машиной, смотрит всегда пренебрежительно, цедя слова сквозь зубы. Сколько раз она мечтала уйти? Но невыплаченный кредит держит крепко. Хорошо, за машину уже расплатилась.

Вечер. Все уже привыкли, что ей можно навалить лишнюю работу и попросить задержаться. Остальные бегут к семьям, детям. Нет, надо завести кошку и заходить в магазин за яркими пакетиками, открывать дверь, слушая радостное мяуканье.

Улица. Холод собачий. А почему не кошачий? Решено. Весной возьмет котенка. А как же отпуск? Или плюнуть на все и поехать в деревню?

Замечталась. Уже мяуканье на улице мерещится. И ведь сколько раз уговаривала себя не ходить коротким путем до стоянки, нет, ноги сами заворачивают в темную подворотню — лентяйка!

Померещилось? Нет, еще один стон. И какого глюка она его за кошачий приняла? Работяга напился и валяется. А на улице не июль, район производственно-офисный. Может здесь до утра никто не пройдет.

Остановиться? Или просто позвонить? Но что она скажет? Придется проверить.

Руки почему-то трясутся. Светлячок телефона суматошно скачет по мусорным бакам. Тряпка, пакет, шкурка банана, коробка, ботинок. Стоп. Вернуться. Выругаться, включить погасший экран, отыскать ботинок, провести пятнышком света вверх.

Охнуть, упасть на колени в утоптанный снег, подползти ближе, бормоча: «Потерпи, миленький, щаз скорую вызову». Сжать потухший телефон, лихорадочно вспоминая номер скорой. 03? Черт, для мобильников же другой.

И услышать тихое сипение:

— Не надо скорой.

Сесть в снег. Посветить телефоном. Убедиться, что не забулдыга — пальто дорогое, ботинки фирменные, на брюках стрелочки. Ворот расстегнут. Видна белая рубашка и чужеродное красное пятно на ней. Улицы разбитых фонарей часть дцатая.

Свет телефона направить в лицо раненого, не удержаться от мысли: «Надо же, какой красавчик на дороге валяется — непорядок», и тупо переспросить:

— Как не надо скорой?

Подумать: «Может ненормальный?» Губы уже посинели, на ежике светлых волос блестят снежинки, а лицо как у покойника — белое, пребелое.

— Далеко живешь? — еле заметное облачко пара вылетает изо рта, — машина есть?

Кивнуть. И только потом осознать — не хочет светиться в больнице. Скрывается. А ей что делать? Это в кино подстреленный обязательно окажется тайным шпионом или федеральным агентом, а в их реалии, вероятнее всего провалившемся киллером или бизнесменом, задолжавшим кучу бабла бандитам.

Решиться. А что она собственно теряет? Скучную и никому не нужную жизнь?

Усмехнуться и забить на трусливые опасения.

— Дойдешь? Здесь метров сто до стоянки.

— Помоги встать.

Сто метров тянутся как триста. Идти тяжело и неудобно — раненый навалился на плечи, сильно прихрамывая. Она чувствует его ледяную руку даже сквозь пуховик.

Её «ласточка» одиноко ютится около забора. Соседи все уже поразъехались, лишь хозяйка как обычно зависает на работе.

Она оставила его прислонённым к дверце. Мельком отметила, что мужчина дышит тяжело, а по лицу, не смотря на мороз, катятся крупные капли пота. Зрачки расширены от боли. Открывая водительскую дверь, в который раз прокляла собственную добродетель — как оказывается её легко подвигнуть на авантюру!

В машину сел сам, точнее упал. Она лишь помогла ему пристегнуться, с неловким чувством касаясь чужого тела.

— Может перевязать?

— У тебя, — выдохнул, откидывая голову и прикрывая глаза.

Возмутилась. Разозлилась. Стукнула кулаком по рулю. И тронула с места прогревшуюся машину. Поехала медленно, объезжая ямы на дороге.

Попыталась думать логично: она — чужой человек. Его предал кто-то из своих. Убежище почти идеально. А мысли упорно скользили в другую сторону. Успела ли заправить кровать? И в холодильнике почти пусто. Полы вроде чистый, зато в шкафу бардак.

Нет, точно дура. Зачем ему шкаф? Он просто уляжется на кровать и помирать будет. И словно в ответ на её мысли слабый голос с соседнего кресла.

— Ты не бойся. Ранение сквозное. Заштопать и все.

Тихо зашипела. Легко сказать, заштопать. И что с того, что она женщина и знает, куда тыкать иголкой, чтобы стежки ровными выходили? Как будто этого достаточно для хирургической операции на дому.

Позвонить сестре? Но та живет в пригороде, да и маленький ребенок не отпустит сорваться из дома поздно вечером. Придется вспомнить детский опыт.

Забавно вышло. Это она всегда таскала домой покалеченных и больных зверушек, возилась с ними, кормила, а лечила младшая сестра — штопала, уколы делала, случалось, и вывихи вправляла. Мама тогда говорила, что милосердия одного мало. Больному требуется еще и мужество врача. Так и получилось. Сестра стала отличным ветеринаром, а она — бухгалтером с врожденной жалостью к убогим.

Машина завернула во двор. В свете фар был виден разбушевавшийся снегопад. Повалило знатно. Крупные белые плюхи стремительно неслись к земле.

«Следы заметет», — мелькнула шпионская мысль.

— Приехали? — раненый заметил остановку машины.

— Да, погоди, сейчас помогу выбраться.

Она открыла его дверцу, отстегнула ремень.

— Что у тебя с ногой? — спросила, заметив, как тот поморщился, ставя ногу на землю.

— Похоже, вывих, — «порадовал» он её.

До квартиры добрались без свидетелей — желающих гулять в такую погоду не нашлось. Зайдя, она осторожно опустила раненого на широкую тумбочку, стоящую в коридоре, сама привалилась к двери. Отдышавшись, ох и тяжелый, закрыла дверь. Присела на корточки, расшнуровывая мужские ботинки, осторожно потянула один. Услышав стон, замерла.

— Потерпи, — попросила и осторожно, миллиметр за миллиметром стащила ботинок с ноги, за первым последовал второй. Она потянулась за пальто. И не сдержавшись, ахнула, увидев большое кровавое пятно на белоснежной рубашке.

Поймала выжидающий взгляд серых глаз, смутилась. От нее помощи ждут, а не истерик. Последние метры до кровати гость не шел, а вяло волочился по линолеуму. В этот раз она даже порадовалась, что коридор в квартире такой короткий. На кровать он рухнул лицом вниз и затих — потерял сознание.

Глянула на рубашку — пятно на спине смотрелось так же ужасно, как и на груди. Действительно сквозное. Попыталась представить, каким образом он смог дотянуться рукой до второго отверстия, бррр… Ну и сила воли у человека! Переложила ноги ровнее, стыдливо проверила пульс, паникерша! села рядом. Тут же вскочила обратно, заметалась по квартире, мысленно проговаривая порядок действий: промыть, обезвредить, вколоть что-нибудь противовоспалительное и обезболивающее, согреть. Когда мать врач-терапевт, а сестра ветеринар сложно остаться малознакомой с медициной.

Взяла себя в руки. Панику пинками выгнала вон. Страх, что мужчина истечет кровью и помрет прямо здесь на её собственной кровати, заставлял работать четко и быстро. Временами из сознания словно выглядывал кто-то чужой и руководил операцией, поправляя ошибки.

Закончила глубокой ночью. Труднее всего оказалось аккуратно перевернуть раненого на спину — не хотелось бередить свежезашитую рану. Пока ворочала — семь потов сошло. Откатила в сторону. На покрывале осталось темнеть пятно крови.

Когда доделывала последние стежки, раненый соизволил очнуться. Окинул комнату пытливым взглядом, скосил глаза вниз, пытаясь разглядеть, чем именно она занята.

— Прости, — прошептала.

— За что? — удивился.

Воткнула иголку в кожу. Мужчина прикусил губу, от боли прикрыв глаза.

— У меня нет наркоза, — пояснила, — но я уже закончила.

— Радует, — с серьезным видом кивнул гость, следя за ней внимательным взглядом, — выпить есть?

— Тебе нельзя! — вспыхнула, — с антибиотиками алкоголь не сочетается.

— В моем организме все сочетается, — успокоил, — мы же не хотим будить соседей моими воплями, когда ты начнешь вправлять вывих.

— Ты с ума сошел! — зашипела рассерженной кошкой, — я не врач.

— А по-моему у тебя неплохо получается, — миролюбиво улыбнулся.

Стакан виски он, вздохнув — ну, раз у тебя другого нет, выпил залпом. Кивнул на ногу — действуй.

Еще раз, обозвав себя дурой, а куда от правды деваться — загубит ведь парня, ему к врачу надо, она тихонько начала растирать поврежденную ногу. Пальцы нежно пробежались по коже, нащупывая повреждения. Подняла голову, всмотрелась в напряженное лицо раненого, хоть и храбрится, а ждет боли.

— У вас много врагов? — спросила, поздновато перейдя на «вы».

— Не заметно? — криво усмехнулся и тут же предложил, — не жалей, не трать время на разговоры, я справлюсь и без них.

С сухим щелчком сустав встал на место.

— Вот и все, — поднялась, поправила одеяло, — укрыть еще чем-нибудь?

Помотал головой. Обессиленно прикрыл глаза. Взрыв боли отнял последние силы.

Она расстелила кресло и легла прямо в домашней одежде, укрывшись пледом. Спала чутко, просыпаясь при каждом шорохе, доносившимся с кровати. Несколько раз вставала, проверяя, не поднялся ли жар. Поила водой. И лишь под утро забылась тревожным сном.

Проснулась, не сразу поняла, почему на кресле и в одежде. Бросила беспокойный взгляд на кровать — незнакомец тоже не спал. При неярком сером свете зарождающегося зимнего утра выглядел он неважно — щеки ввалились, под глазами темнели синяки, около рта залегли две глубокие морщины, но помирать вроде не собирался.

Есть такой тип внешности, по которому до революции всегда можно было определить «благородных». После активных действий красных, он стерся, стал гораздо более редким и расплывчатым, и все же… Даже тяжелое состояние не могло скрыть тонких черт лица, ровной линии носа, гладкой кожи. В генах её гостя явно чувствовалась кровь благородных предков.

Пару минут они молчали, каждый думая о своем.

— Как вы себя чувствуете? — спросила, чтобы отвлечься от глупых мыслей о собственной внешности. Бессонная ночь в тридцать пять лет уже не проходит бесследно, знаете ли.

— Меня зовут Олег, и давай на «ты».

— Ольга, — представилась в ответ.

— У тебя золотые руки, Ольга. Если бы не твоя помощь…

— Если бы ты поехал в больницу… — не удержалась от ворчливого замечания.

— Но я здесь, — Олег примирительно улыбнулся, — не может ли чудная женщина одолжить свой телефон. Мой, знаешь ли, какая-то сволочь увела.

Получив в руки её старенькую сони, Олег начал набирать номер, но тут же остановился.

— А скажи-ка, Ольга, в этом доме по утрам кормят завтраком?

Намек поняла, упорхнула на кухню. Поставила на плиту чайник, кастрюльку с водой, достала сковородку — яйца, сосиски, булочки с сыром. Скромно? Но ведь она не рассчитывала на гостя.

Заскочила в ванную, ужаснулась — остатки наспех смытой косметики, всклокоченные волосы, покрасневшие глаза и залегшие под ними синяки, н-да, какая страхолюдина для фильмов ужасов пропадает. Умылась, причесалась, договорилась с внутренним чувством прекрасного не смотреться в зеркало — у нее же там мужчина голодный, и помчалась на кухню.

Давно она не готовила с таким увлечением. Тарелки, ножи, чашки — все спорилось в руках, все буквально летало по кухне. Поймала себя на том, что напевает. Как мало надо для счастья. И плевать, кто он — банкир, киллер, бандит или агент. Он просто мужчина в её квартире, которому она готовит субботний завтрак.

Хлопнула входная дверь. Сердце замерло, коленки позорно подогнулись, и она без сил облокотилась о разделочный столик. Прикрыла глаза. Из головы разом вымело все мысли, лишь горечь обиды поднималась снизу, затапливая все вокруг. Где-то в глубине слабо шевельнулась надежда. Ольга сделала шаг в коридор, понимая, что глупо, что все уже неважно. В квартире она одна.

Села на пол, прислонилась к стене и беззвучно завыла. По щекам потекли горячие слезы. Разве не заслужила она хотя бы прощанья? Ушел, уполз, словно трусливый таракан шмыгнул в щель. Побоялся, что сдаст? Решил не рисковать? Да, ей плевать. Плевать и все. Шмыгнула носом, вытерла слезы. Некто глубоко внутри одобрительно хмыкнул, мол, стоило ли вообще убиваться, да и было бы по кому?

Ох, эти целительные женские слезы. Утопят в себе любую обиду, перемелют любую беду, только не мешайте им выплакаться сполна.

До коридора, наконец, добрался, запах горелого. Прошла на кухню, выключила сковородку, выкинула остатки яичницы в помойку. Достала разварившиеся сосиски. На глаза попалась начатая бутылка виски — подарок фирмы на Новый год.

Пусть для кого-то он — дрянной, а для нее в самый раз. Налила целый стакан, чтобы не мелочится. Сил хватило лишь на половину — гадость. Заела сосиской. Вторая почему-то ожила и никак не хотела доставаться из кастрюли.

— За одиночество и чтобы без козлов, — провозгласила тост, осушив стакан до дна.

Покачалась. Похихикала. Решила выйти из кухни. Получилось не сразу, пару раз она наткнулась на косяк. Наконец, добралась до спальни. Рухнула на кресло. Отрубилась.

Звонили долго и настойчиво. Проклиная в душе стоящего за дверью, она сползла на пол. Попыталась заткнуть уши подушкой, но противный дзы-ы-ынь впиливался прямо в мозг.

— Ну, — рявкнула, распахивая дверь.