Смотри в лицо ветру

– Отпуск. Это как выходные.

– Отпуск?

– Угу. Выходные. Они означали раньше полную противоположность тому, что сейчас. Почти точно полную.

– Ты о чем?

– А это съедобно?

– А?

– Вот.

– Не в курсе. Надкуси, и посмотрим.

– Но оно только что шелохнулось.

– Оно только что шелохнулось? Как, само по себе?

– Думаю, да.

– Ну-у, тут дело такое: эволюционируй ты из настоящего хищника, как наш приятель Циллер, – и инстинктивный ответ, скорее всего, будет положительным, однако…

– А что вы там про отпуск?

– Циллер был…

– …он говорил. Противоположное значение. Когда-то в отпуск полагалось расходиться.

– Правда, что ли?

– Ах да, что-то припоминаю. Примитивщина. Эпоха дефицита.

– Людям приходилось самим выполнять всю работу, самим накапливать материальные ресурсы для себя и общества, и они не могли уделять много времени собственным потребностям. И вот они, скажем, работали полдня в течение каждого дня из большей части года, потом им выделялся определенный период времени, который они могли провести на свое усмотрение, накопив достаточно универсальных обменных эквивалентов…

– Деньги. Это такой специальный термин.

– …И вот они выбирали для себя это время и уезжали куда-нибудь.

– Извините, а вы съедобны?

– Вы со своей едой говорите?

– Кто его знает. Я вообще не понимаю, еда ли это.

– В очень примитивных обществах даже такое было немыслимо; там позволялось отдыхать всего несколько дней в году!

– Но я полагал, что примитивные общества вполне…

– Имеются в виду примитивные индустриальные общества. Почувствуйте разницу. И хватит уже в эту штуку тыкать! Ты ее помнешь!

– А она съедобна?

– Съедобно все, что можно сунуть в рот и проглотить.

– Ты понимаешь, о чем я.

– Ну так спроси, придурок!

– Я только что спросил.

– Да не ее! Ох, ну что за дрянь ты себе секретируешь? Тебе не стыдно показываться на людях? Где твой умишник или терминал? Ой, да что угодно!

– Ну, я просто…

– Ясно. И что, все переставали работать одновременно?

– Нет, конечно. Если бы все одновременно бросили работать, всё бы остановилось.

– А-а, ну да.

– Но иногда выпадали дни, когда инфраструктура обслуживалась сокращенным, минимально необходимым числом сотрудников. В остальное время в отпуск уходили в порядке очередности. В разное время, в разном месте, как вы можете догадаться.

– А-га-а…

– А сейчас отпуском, или выходными, называется время, когда мы остаемся дома, потому что иначе не представлялось бы возможным всем собраться вместе. Мы бы не знали своих соседей.

– Я их и так не знаю…

– Да мы все непоседы.

– Сплошной отпуск.

– В старом смысле слова.

– И гедонисты.

– Ноги зудят.

– Ноги зудят, лапы зудят, плавники зудят, усики зудят…

– Концентратор! Это съедобно?

– …зудят газовые мешки, ребра зудят, крылья зудят, ласты зудят…

– Ладно. Думаю, смысл понятен.

– Концентратор? Эй?

– …зудят хваталки, зудят слизевые гребешки, зудят выдвижные колокола…

– Да хватит уже!

– Концентратор? Алло? Концентратор? Тьфу, у меня терминал не работает! Или Концентратор не отвечает.

– Может, он решил взять отпуск.

– …зудят плавательные пузыри, зудят мускульные оборки, зудят… Мм, в чем дело? У меня что-то в зубах застряло?

– Самомнение.

– Вот с этого мы и начинали.

– Уместное замечание.

– Концентратор? Концентратор?! Ну надо же! Никогда раньше со мной такого не…

– Ар Ишлоер?

– Гм?

К нему обратились по имени. Кабе обнаружил, что помимо воли впал в какой-то дремотный транс, это частенько случалось на подобных сборищах, когда беседа – точнее, несколько одновременных разговоров – оплетала его диковинным, чужацким, человеческим смыслом, так что было сложно уследить, кто и о чем говорит.

Он точно помнил произнесенные слова, но с трудом вычленял скрытый в них смысл и все время чувствовал непонятную отстраненность. Если только чары не разрушались, как сейчас, когда его окликнули по имени.

Он стоял в верхнем танцзале церемониальной барки «Солитон» в компании нескольких сотен существ, по большей части людей, хотя не все имели человеческий облик. Выступление композитора Циллера – концерт для древнего челгрианского музаикона – окончилось получасом раньше. Музыка звучала печально и сдержанно, в тональности с настроением вечера, но композитора встретили бурными аплодисментами. А теперь все принялись есть и пить. И болтать.

Кабе прибился к гостям, собравшимся вокруг одного из буфетных столов. В теплом благоуханном воздухе звучала негромкая музыка. Над головами собравшихся нависал купол из дерева и стекла, оборудованный какими-то старинными светильниками, далекими от полноты спектра, но заливавшими все вокруг приятным теплым сиянием.

С Кабе заговорило кольцо в носу. Впервые оказавшись в Культуре, Кабе отрицательно воспринял идею имплантации коммуникатора себе в череп (или в любую другую часть тела). Единственной вещью, с которой Кабе почти не расставался, было родовое кольцо в носу, поэтому ему изготовили идеальный дубликат, служивший теперь терминалом.

– Простите за беспокойство, господин посол. Это Концентратор. Вы ближайший к господину Ольсулю гость. Будьте так любезны, сообщите ему, что он обращается не к терминалу, а к обычной броши.

– Да-да, конечно.

Кабе обернулся к молодому человеку в белом костюме, который озадаченно вертел в руках украшение.

– Господин Ольсуль?

– Ага, я слышал. – Юноша, отступив на шаг, окинул хомомданина удивленным взглядом.

Кабе сообразил, что юноша первоначально принял его за скульптуру или замысловатый предмет мебели. Это случалось не так уж и редко. Вопрос масштаба и степени неподвижности. Блестящему черному пирамидообразному трехногому иномирцу ростом более трех метров трудно выглядеть своим в обществе худощавых матовокожих двуногих ростом от силы два метра. Молодой человек, сощурившись, продолжал изучать брошь.

– А я-то думал, что…

– Простите, что побеспокоил вас, господин посол, – сказало кольцо в носу Кабе. – Благодарю за помощь.

– Не за что.

К юноше подплыл блестящий сервировочный подносик, чуть накренился в знак почтения и промолвил:

– Это снова Концентратор. Господин Ольсуль, у вас в руках гагат в форме черевелля, богато изукрашенный платиной и саммитием. Творение госпожи Кзоссин Наббард с Синтриера, в манере Карафаида. Тонкая работа, подлинное произведение искусства. Но увы, это не терминал.

– Тьфу ты. А где же мой терминал?

– Вы оставили дома все свои устройства, способные исполнять функции терминала.

– А почему мне не сообщили?

– Вы попросили не делать этого.

– Когда?

– Сто…

– Ладно, проехали. Ну, э-э… меняю инструкцию. В следующий раз, когда я выйду из дому без терминала… пускай что-нибудь запищит или…

– Непременно. Будет сделано.

Ольсуль поскреб затылок:

– Может, обзавестись нейрокружевом? Имплантом.

– Бесспорно, вам придется приложить значительные усилия, чтобы забыть дома голову. А на остаток вечера могу предложить вам один из подчиненных автономников барки. Если пожелаете.

– Ага, ладно. – Юноша отложил брошь и повернулся к буфетному столу. – Так, что здесь съедобно… Ой, его нет.

– У него выдвижной колокол раззуделся, – тихо объяснил поднос, уплывая.

– Что?

– Ах, Кабе, друг мой, вот вы где! Большое спасибо, что пришли.

Кабе обернулся; рядом с ним, несколько ниже хомомданского роста и несколько выше человеческого, парил дрон Э. Х. Терсоно. Машина была чуть меньше метра в длину и примерно вполовину этого в ширину и высоту. Скругленный прямоугольный корпус дрона был изготовлен из тончайшего розового фарфора, покрытого резным кружевом тусклого голубого светокамня. Под полупрозрачной поверхностью просматривались компоненты начинки автономника – едва заметные, как тени под керамической кожей. Аураполе, сжатое до небольшого объема сразу под плоским дном, светилось мягким розовато-фиолетовым светом, а это, если Кабе запомнил правильно, означало, что дрон занят. Занят разговором с ним?

– Терсоно, – произнес он. – Да. Ну, вы же меня пригласили.

– Разумеется, пригласил. Но знаете ли, я запоздало сообразил, что вы можете воспринять мое приглашение не совсем корректно, как приказ или даже грубое принуждение. Конечно, такие приглашения, будучи отосланы…

– Хо-хо! В смысле, оно было не обязательным?

– Да это вроде просьбы. Понимаете ли, я хочу попросить вас об одолжении.

– Правда? – Что-то новенькое.

– Да. Нельзя ли нам пообщаться в более приватной обстановке?