Помоги проекту - поделись книгой:
УКРАИНСКИЕ СКАЗКИ
* * *
Жанр эротических сказок колеблется от анекдота до новеллы. По содержанию практически все они относятся к так называемым бытовым сказкам. В этом отношении они весьма сходны со сказками эротической тематики других европейских народов и отличаются от фольклора носителей иных культур. Так, в эротических сказках народов Азии существенен элемент волшебного, в Австралии и Океании такие сказки нередко имеют характер предания, часто они выполняют задачу объяснения происхождения тех или иных обычаев.
Из обширного сказочного свода П. Тарасевского для перевода отобраны лишь некоторые наиболее характерные миниатюры. Варианты сюжетов не приводятся.
Догадливый хлопчик
Одной дивчине лет тринадцати захотелось почесать свою марфутку. Большим хлопцам давать она боялась, да и набиваться самой в таких годах как-то совестно. Она подозвала хлопчика лет семи и начала с ним шутковать, баловаться, а потом легла, задрала подол и говорит:
— Ложись на меня!
А хлопчик сроду такого не слышал и не видел — известно, смутился, побоялся лезть. Она манила, манила его — не хочет и все тут.
— Боюсь я, чего это я туда полезу!
Пока она с ним толковала, другой хлопец, лет четырнадцати, подслушал. Подкрался он незаметно из-за кустов и на нее! Засунул, ясное дело, куда следует. А младший увидал, что они делают, и говорит:
— Я думал там работать треба, а под шкуру и я бы засунул!
Как овод отправил душу в ад
Один дьякон овдовел лет в сорок. Жениться-то второй раз нельзя, так что он, бедолажный, долго говел. Взять в дом дивчину — перед дочкой стыдно, дочке-то уже лет семнадцать.
Раз дьякон поехал с ней на пасеку, и так ему захотелось, что прямо хоть кричи. Попалась бы сучка, так он бы и сучку вымахал с великой охотой. А дело было перед вечером. Дочка лежала на траве, книгу читала. Дьякон глядел-глядел на нее и говорит:
— Катя, дай мне разочек. Я одним кончиком.
Дочка растерялась, покраснела, молчит. Помолчала, да как скажет:
— Папаня, да вы в своем ли уме? Разве это можно? Если б я потаскуха была, и то страшный грех, а я-то еще девушка.
— Да что ты. Катя, разве я не знаю? Я невинности нарушать не буду. Ты ложись, я только над духом подержу, может и полегчает. А то невмоготу мне, сил нет.
Ну раз так, дочка отказывать не стала. Решила уважить отца, пусть душу отведет, подержит над душком — какой вред будет? Легла она, приподняла платье и говорит:
— Папаня, если только подержать, так извольте. Но дальше — Боже вас избави!
Ножки раздвинулись, кудряшки по сторонам разошлись, посередине розовая прогалина показалась. Дьякон аж затрясся, скинул штаны, нацелил как есть против прогалины и держит.
А на ту пору откуда ни возьмись — овод, да как жахнет дьякона прямо за голую задницу. Дьякон как кивнет гузном вниз, да и засупонил дочке по самые яйца.
Дьякон тут и кончил, и говорит:
После свадьбы
У кацапов так заведено — после венца молодые не ходят ночевать к соседям, а ночуют дома, со стариками в одной хате.
Один кацап оженил сына в рождественский мясоед. После свадебного гульбища полегли они спать. Старики на сей раз уступили постель молодым, а себе постлали на полу. Вот молодой, не долго думавши, чтоб даром времени не проводить, влез на молодую и начал целку колоть. А у самого огурец-то здоровый, так что только он начал сверлить, она прям криком кричит:
— О-о-о! Вань, послюни, страсть больно, послюни, Ванюша!
А старик лежит внизу, все слышит и говорит:
— Не слушай, Ванька, вали на сухача, она сама соку дасть.
— Ва-а-анечка! Пусти! Ой, умру!
А старый опять с полу:
— Такого примеру сроду не бывало, чтоб женщина от того померла.
А молодка одно кричит:
— О-о-ой, пусти, Ванюша, обделаюсь ведь!
— Это бывает, Ванька, ослобони ее.
Как Иван возил жидовочку
Жил один извозчик. Звали его Иваном. Довелочь ему как-то везти жидовку. Жидовка была молоденькая, пригожая, а дорога дальняя. Иван и думает: попытаю счастья.
Дело к ночи шло, до села уже недалече, а Иван нарочно помедленней едет, чтоб в поле заночевать. Так оно и вышло: темень настала, ни зги не видно, хоть глаза выколи. Распряг Иван лошадь, привязал ее к оглобле, постелил жидовочке на телеге, а сам под телегу забрался.
Лежит жидовочка, а уснуть не может, страх ее берет — уж больно темно. И вокруг что-то постукивает, кто-то то ли кричит, то ли воет.
— А что, Иван, тут волков нету?
— Ой, барышня, бывают, и частенько. Да только чего они к нам пойдут, чего они у нас не видели?
Лежит жидовочка ни жива, ни мертва. А Ивану только того и надо. Огрел он лошадь кнутом по ноге, она отпрянула, оглобли зашевелились. Жидовочка совсем оробела:
— Иван, страшно, к нам лезет кто-то.
— Да кому к нам лезть! — говорит Иван, а сам еще раз лошадь стукнул. Лошадь всхрапнула, а у жидовки душа в пятки.
— Иван, ратуй, я тут боюсь. Пойду к тебе спать!
— Ну, иди. Что с тобой сделаешь, раз такая пугливая.
Мигом она под телегу забралась, прижалась к нему и дрожит, как осиновый лист. Иван ее прижал к себе потеснее, укрыл получше, обнял, и стал мало-помалу ее ощупывать. Она-то от переполоху ничего ему не говорит — рада, что хоть немного от страху избавилась, а к тому ж она и понятия не имела, что такое хлопцы с девками делают. Иван щупает ее то там, то сям, а она думает, это он ее развеселяет, прогонят страх.
И впрямь, погладил он ее по заду, по животу, сиськи помял, вроде веселей стало. А у Ивана стал колом, не терпится поскорее задвинуть. Он под юбку полез, пощекотал-пощекотал там, за курок немного подергал, потом вокруг все пощупал, тут и у нее тоже все разгорелось, засвербило, внутри жжет, а она и сама не знает, чего ей надо. Она уж и про страх стала забывать, а перешла ее думка на то, как бы зуд прогнать.
Иван долго не дремал, выпростал своего из штанов, прижал жидовочку ближе к себе, сровнял передок с передком, шутя поднял верхнюю ногу и притулил свой конец прямо посередине. Потом обнял ее и потихоньку все движет к себе, пока уж как есть наладил, куда следует. А у ней за это время еще сильней разгорелось.
Иван тогда разом притянул ее к себе тесно-тесно, да и засадил, сколько влез. Она и боли почти не заметила, так ее растревожило, только в горячке сквозь зубы процедила:
— Иван, не шали, не шекочи меня.
Иван пока боком ее шморгал, а потом перевернул на спину, а сам сверху. Она уже отчету себе не дает, что Иван с ней делает, только чувствует, больно уж ей хорошо под ним лежать. Сроду она такого наслаждения не испытывала, потому и не спихивала Ивана с себя и не ругала, а давала сколько душе угодно… Иван с голодухи раз пять отделал ее, а она, гляди, во вкус вошла — покряхтывает, повизгивает от удовольствия, Ивану помогает.
В ту ночь крепко они заснули, как после бани. Проспали до свету. А как засветило солнышко, запряг Иван лошадь, разбудил жидовочку, и поехали они.
Добрались до села. Едут по базару, тут она и спрашивает:
— Иван, а чего это вчера было?
Иван решил, что она про переполох вспомнила:
— Это я так, шутя. Попугал тебя малость.
Она, не долго думавши, протянулась посреди воза, задрала юбку до пупа и говорит:
— Попугай еще!
Иван стегнул лошадь, молнией базар проехал, и — быстрей из села. А за околицей объяснил жидовочке, что на людях этого не делают, и наказал: домашним, чего было, не рассказывать.
А как довез ее до места — во всю прыть помчался. Не ровен час расскажет, дурочка, достанется тогда ему на орехи.
Добрался до смаку
Жили два брата. Старший, лет сорока пяти, уже давно был женат, а младший, лет двадцати пяти, все холостой ходит. Задумал старший меньшого оженить, чтоб в доме была лишняя работница. А младшему жениться то ли боязно, то ли неохота. Старшой уж и так и эдак его и уговаривал, и просил — не хочу, да и только. Ну что ты будешь с ним делать! Думал-думал, как меньшого уговорить, и придумал.
Входит раз Петро, меньшой брат, со двора в хату, а старший и говорит:
— Слышь, Петро, жениться будешь али нет?
— Не хочу.
— Дурень ты — не хочу. Ты хоть раз бабу попробуй, сам будешь просить, чтоб тебя женили.
— А как ее попробуешь-то, где ее взять?
— А ты зарежь барана, и вези тушу в город на базар. Там подойдут к тебе женщины, спросят: «Почем продаешь», а ты им скажи: «Дай разок, всего барана отдам». Ват тогда-то и отведаешь. Как попробуешь, поймешь, что она слаще всякого меду.
Петро, не долго думая, пошел в оврачню, зарезал барана, освежевал, выпотрошил и стал собираться на базар. Это было в субботу. В воскресенье приехал Петро на базар, встал на краю мясного ряда. Постоял немного — идет барыня с кухаркой. Остановилась и спрашивает:
— Что просишь за барана?
— Дай разок, всего отдам.
— Да ты шутишь, правду скажи.
— Не шучу я.
Барыне хоть и стыдно было покупать за такую цену, а жаль было баранчика упускать, ведь, почитай, даром отдает. Повернулась она к кухарке и шепчет:
— Дай ему раз, черт с ним. Мужиков-то любишь, не все ли равно, кому давать? Лишь бы не хотелось.
— Ладно, барыня, будь по-вашему. Сказать ему, пусть несет?
— Да-да, скажи.
— Эй ты, неси за нами!
Петро взвалил барана на спину и понес за кухаркой. Она завела его в кухню, легла на лавку, задрала подол, ноги расставила. Петро не знал, чего делать, ему и в голову не пришло на нее залезть, он знал, что надо «пробовать», взял он корочку хлеба и ну его уплетать в примочку. Возьмет, обмочит, укусит раз, выплюнет, и опять тычет хлеб в щель поглубже, думает, может, глубже послаще будет. А там все одно. Куда ни тыкал — вкус один: вонючая да соленая. Разобрал он, что погано, бросил корку, да удрал скорее к возу. Запряг коня и поехал. Едет, плюется и бурчит про себя:
— Черт знает что, я думал, она и в правду сладкая, хлеба приготовил полный карман. А оказалась хуже говна. Соленая, да гадкая. Пропал баран ни за что.
Дорогой едет, как вспомнит, так и вздрогнет всем телом. Чуть не заблевал.
Приехал домой, невесело коня распрягает, голову повесил. Брат увидел, что Петро вернулся, думает: «Ну теперь наш малый сам будет проситься, чтоб скорей его женили. Надо готовиться». Входит Петро в хату, брат и спрашивает:
— Ну как, Петро, понравилось?
— А ну ее к черту, обманщик ты. А я и уши развесил! Пропал только баран задаром.
— Да что такое?
Поделиться книгой: