Помоги проекту - поделись книгой:
Ярослав ГАШЕК
Избранные произведения
в одном томе
За свою короткую жизнь Ярослав Гашек успел сделать больше, чем иные писатели за долгие годы. Он оставил читателям несколько сот рассказов, почти каждый из которых может войти в хрестоматию, несколько пьес, сверкающих остроумием, газетные статьи и, наконец, знаменитый роман «Похождения бравого солдата Швейка во время мировой войны» — бессмертную книгу, которая по своей художественной силе и вечно живой народности стоит в одном ряду с лучшими произведениями мировой литературы.
Ярослав Гашек родился 30 апреля 1883 года в Праге в семье учителя физики и математики частного реального училища Иосифа Гашека. Предки писателя упоминаются в исторических документах XVI века. Дед Ярослава по отцу, Франтишек Гашек, участвовал в революционных событиях 1848 года (по некоторым сведениям, в это время он общался с русским анархистом Михаилом Бакуниным) и был депутатом парламента, созванного в результате этих событий.
Нужда вынудила юного Ярослава уйти из четвертого класса гимназии и поступить учеником в аптеку, которую впоследствии Ярослав Гашек не раз изобразит в своих рассказах и романе про Швейка. С 1899 по 1902 год он учился в Торговой академии (так называлось коммерческое училище), а после ее окончания поступил на работу в банк «Славия».
Однако работать там ему пришлось недолго. Еще будучи студентом, Гашек привык каждое лето странствовать вместе с приятелями по живописным местам Чехии, Словакии и соседних стран. Этой привычке он не мог изменить и тогда, когда стал сотрудником банка. Частые продолжительные отлучки Ярослава Гашека и послужили причиной его увольнения.
В 1901 году в чешской «Национальной газете» появляются его первые рассказы. Многие из них свидетельствуют о социальной зоркости автора, о его способности даже в эпизодической зарисовке, анекдоте отобразить существенные явления современности. Тем не менее, в большинстве случаев, созданные в то время произведения Гашека ничем особым не отличаются, их главные персонажи можно считать разве что недорисованными карикатурами, которым явно не хватает обличительного таланта позднего Ярослава Гашека.
В этих произведениях писатель в основном подчеркивает грустные и одновременно смешные последствия системы оболванивания и унижения людей в бюрократических учреждениях и армии Австро-Венгрии. Большинство рассказов начального периода посвящены изображению событий, комизм которых проявляется лишь в отдельных ситуациях. Постепенно в творчестве писателя возникают рассказы и другого типа, с центральным персонажем — комическим характером.
Начиная с 1906 и по 1915 год, Ярослав Гашек вел типично богемный образ жизни. Он испытывал хроническое отсутствие денег, а как только они появлялись, легко тратил их, не задумываясь, на что будет жить завтра. В этом ему усиленно помогали многочисленные приятели. Конечно, Гашек понимал, что такое положение ненормально. Он стремился найти постоянное место в редакции какой-нибудь газеты или журнала, чтобы иметь твердый, постоянный заработок.
Наконец в 1909 году Ярослав Гашек получает место редактора журнала «Мир животных», издатель которого платил ему ежемесячно 30 злотых, помимо гонораров, и… два литра пива в день(!). В этом журнале Гашек проработал около двух лет и свои комические воспоминания об этом позднее привел в романе о Швейке.
В 1911 году в юмористических журналах «Карикатуры» и «Шутник» было напечатано пять рассказов Гашека, где писатель впервые вывел героя, который принес ему мировую известность. Появление произведений о Швейке было важной вехой творческого пути сатирика. Так, очевидно, оценивал их значение и сам писатель, потому что свой первый сборник рассказов, опубликованный в 1912 году, он озаглавил «Бравый солдат Швейк и другие удивительные историйки». Рассказы о Швейке утвердили писательскую репутацию Гашека.
Сохранились воспоминания его друзей и родных о том, как у него родился замысел первого рассказа о Швейке. Они вспоминали рассказ писателя о том, что однажды в кабачке его случайный собутыльник хвастался, как ловко он увильнул от военной службы, прикинувшись дурачком. Для писателя это было словно озарение, в результате которого его давний замысел создать сатирический художественный образ приобрел вполне конкретные очертания. По одной версии, вернувшись домой, Гашек так записал эту тему: «Олух в роте»; по другой, это было сформулировано так: «Солдат, который прикидывался дураком».
В августе 1914 года вспыхнула Первая мировая война. В первые дни войны Ярослава Гашека в армию не призвали: из-за состояния здоровья мобилизационные органы отнесли его к ограниченно годным. Но в 1915 году писатель все-таки получил мобилизационную повестку. Он решил попасть с маршевой ротой на фронт и там перебежать к русским.
На фронте, Ярослав Гашек стал ординарцем по связи командира роты. Он был произведен в ефрейторы, а 24 сентября 1915 года рано утром во время наступления русских войск вместе с товарищем сдался в плен.
Пребывание в России, политический опыт, приобретенный за эти годы, успехи и неудачи его деятельности, наблюдения и впечатления — все это откладывалось в его сознании как материал для будущего творчества.
26 ноября 1920 года Ярослав Гашек выехал из Москвы с документами, полученными на имя австрийского военнопленного. В Праге он оказался 19 декабря. Здесь весной и летом 1921 года он создает первую часть романа «Похождения бравого солдата Швейка во время мировой войны». Книга принесла Гашеку мировую известность. Бертольд Брехт писал: «Если бы я должен был назвать три произведения, которые в нашем столетии создали мировую литературу, то я сказал бы, что одно из них — «Похождения бравого солдата Швейка» Гашека».
В своей книге талантливый писатель нарисовал широкую реалистическую картину Чехии периода войны, а по рассказам Швейка — и Чехии довоенного времени. Роман о Швейке изображает государственный аппарат Австро-Венгрии, от императора до мелкого чиновника. Вот император: «Мордастый Франц-Иосиф Габсбург прославился в качестве общепризнанного идиота — то же безудержное словоизлияние, то же изобилие крайней наивности».
Ярослав Гашек высмеивает генералитет и офицеров армии — «славный» и главный оплот империи. В романе выведена целая галерея солдафонов всех степеней и рангов. Некоторые охарактеризованы подробно, другие лаконично, одной-двумя фразами, но всегда очень метко.
Публикация романа не принесла его автору материального благополучия. Гашек был вынужден искать дополнительный приработок, в котором он очень нуждался. Он сотрудничает в газетах и журналах, пишет рассказы, статьи, фельетоны.
С осени 1921 года до кончины, Ярослав Гашек прожил в городке Липницы, выезжая несколько раз на два-три дня в Прагу, в ближайшие местечки и села. Он быстро приобрел среди местных жителей множество друзей самого различного социального положения, был близко знаком даже с одним пастором, хотя вообще духовенства не любил. При его общительном нраве, искристом юморе, при его редкостной, прямо невероятной щедрости он, естественно, снискал широкую популярность и горячую любовь у жителей всей округи, в том числе и у детей.
Несмотря на явные симптомы серьезной болезни, появившейся уже вскоре после приезда из России, Гашек совершенно игнорировал врачей. До последних дней он сохранял свой неподражаемый юмор, стремился закончить «Похождения бравого солдата Швейка». Как вспоминают близкие ему люди, после окончания этого романа Гашек собирался написать другой — «Похождения господина окружного начальника». Однако преждевременная смерть оборвала жизнь писателя 3 января 1923 года, когда ему не исполнилось еще и сорока лет.
На похороны Ярослава Гашека пришли почти все жители Липниц, много народа из окрестностей. Как писал один из друзей писателя, «первого безбожника в Липницах хоронили без церковного обряда у кладбищенской ограды, вблизи пристанища самоубийц, где нам милостиво было разрешено выкопать Гашеку могилу».
Никто, вероятно, в то время не осознавал в полной мере, что в захолустных Липницах рядом с самоубийцами был похоронен величайший чешский писатель, один из редких создателей художественного образа мирового значения, которому на века суждено быть спутником человечества.
РАССКАЗЫ 1901–1908
Сельская идиллия
Был прекрасный июльский день. Я весело шагал по живописной долине Сазавы. По одну сторону реки простирались густые леса, по другую тянулись поля шумящих хлебов. Целью моего пути было местечко Ледеч. Солнце сияло вовсю, хотя уже близился вечер.
Я не очень хорошо ориентировался в этой местности, и весьма вовремя мне пришло в голову справиться у подростков, пасущих коров на опушке леса. Я спросил их, как скорее всего добраться до Ледеча. И пошел вперед, не обращая внимания на комья земли, которыми меня, чужака, любовно потчевали эти пастухи.
Пройдя лесом примерно полчаса, я увидел башню костела в деревне С. Я прибавил шагу и вскоре очутился на деревенской площади. Мне хотелось есть, и я направил свои стопы в трактир, откуда слышалась громкая музыка.
На пороге сидела девчушка лет пяти и горько плакала.
— Чего ты плачешь? — спросил я ее.
— Дядечка умер, и сегодня его хоронили. Мама сказала, что больше он не вернется, а в воскресенье он всегда давал мне крейцер.
— Ну не плачь, — успокаивал я ее. — Вот тебе два крейцера.
Девчушка утихла, взяла два крейцера и радостно побежала к лавчонке, расположенной неподалеку.
Я вошел в трактир. Там было полно народу и царило оживление.
Громкий смех звучал то у одного, то у другого стола.
Откуда-то из глубины, где устроились музыканты со своими инструментами, доносился настоящий адский грохот.
Через окно виднелся садик, там танцевала молодежь.
У девушек на головах красовались белые венки, и парни были одеты по-праздничному, хотя день был будничным.
Я разглядывал хоровод танцующих, и вдруг мое внимание привлекли пожилая женщина с девушкой лет двадцати. Девушка не переставая плакала, а пожилая женщина лишь время от времени вытирала платком глаза.
Утолив голод и жажду, я завел разговор со стариком, сидевшим за моим столом.
Пожаловался на жару, царившую в тот день.
— Да, жара, — сказал старик, — и дождика не видать так что, слава богу, нам повезло.
— А это что, свадьба? — спрашиваю я старика.
— Свадьба? Да что вы! Нет, поминки справляем. Умер брат здешнего трактирщика, не бедный был. Дом имел и на книжке тысчонку-другую. Да и не женатый, вот все трактирщику и досталось. У нас обычай: если кто умер, так после похорон от наследников всем угощенье. Трактирщик хотел устроить поминки поторжественней и пригласил музыкантов, родственникам поднес пива, народу набралось много, ну, он еще и подзаработает.
— Поглядите, — продолжал он, — видите, вон там женщины плачут? Старостиха с дочкой. Дочка собиралась замуж за покойного. Но человек предполагает, а бог располагает. Брат трактирщика был уже год как болен и позавчера умер. Когда об этом узнали у старосты, так обе, старостиха и дочка, чуть не рехнулись и с той поры бесперечь плачут.
Еще с полчаса я посидел с разговорчивым старичком, выслушивая рассказы об урожае, о его жизни и, наконец, расплатившись, отправился в путь дальше.
Старостихи с дочкой уже не было видно в садике.
Шагая по дороге, я размышлял о чувствительной картине, увиденной мною в трактире, как вдруг ход моих мыслей был прерван криком, донесшимся из домика, прилепившегося у дороги.
— Ах ты, глупая девка, уж не могла заставить, чтобы он на тебе женился, все равно бы сдох, и мы бы все после него унаследовали! А теперь все захапает этот боров трактирщик.
Вскоре из домика вышли две женщины; они присоединились к группке крестьянок, стоявших перед соседним домом.
Молодая, всхлипывая, говорила:
— Господи боже, такой молоденький, а на тебе — умер!
Пожилая тоже ударилась в слезы.
— Чего уж тут плакать, ничего не поделаешь, это каждого ожидает, голубушка, — успокаивала старостиху одна из женщин.
И вся группа направилась к трактиру, откуда звучала веселая музыка.
Смерть горца
Михаэл Питала бежал из тюрьмы. Укрываясь в высоких хлебах и в лесах, он постепенно приближался к югу, к горам. Крестьяне кормили его, снабжали одеждой и едой для дальнейшего пути.
Близился вечер. Дорога белой змеей извивалась по склонам гор. На их вершине, на горном перевале стоял крест.
Беглец медленно подымался по пыльной дороге. К длинному запыленному кафтану, какие носят крестьяне в Тарновском крае Галиции, дрожащей морщинистой рукой он прижимал маленький узелок с продуктами.
Он опасливо озирался, а на лице его была написана решимость, едва лишь вдали блеснет штык стражника, броситься по крутому склону в долину.
Наконец он добрался до перевала, где стоял простой деревянный крест с полусгнившей скамеечкой у подножия. Перекрестившись, Михаэл Питала устало опустился на скамеечку. Положил узелок рядом, на траву и огляделся вокруг. Дорога по обе стороны вела вниз. Перед ним открывался вид на лесистую долину.
Какая красота вокруг! Вдали, среди серых вершин, высится могучая Бабья гора, там дальше Лысая гора, а где-то за нею его родные места. Через два-три дня после стольких лет отсутствия он увидит родную деревню, разбросанные по склону на опушке леса хатки, часовенку.
Солнце медленно опускалось к горам и уже не пекло.
Беглец, склонив седую голову на руки, вспоминал свою жизнь. Много лет назад он в поисках работы отправился со своей женой и детьми в Германию. Там они работали, выбивались из сил, терпели нужду. Как-то зимой он остался совсем без работы, и вся семья голодала. Он не мог вынести страданий своих близких, задумал отравить их всех и отравиться самому. Раздобыл яд и осуществил свой замысел. Жена и дети умерли, а он выжил.
После выздоровления его осудили на долгие годы тюремного заключения. Сколько лет, завидев во время работы затянутые дымкой горы, он мечтал снова побывать там! Наконец ему удалось бежать. И вот он здесь…
Михаэл Питала снова огляделся.
Солнце опускалось все ниже. Вершина Бабьей горы расплывалась в вечерних сумерках.
Заходило солнце.
На западе багряный огненный шар медленно опускался за гору. Красное зарево вечерней зари таяло над горами. А вслед за ним поднималась, то разрываясь, то снова смыкаясь, завеса тумана. Какой-то особый полумрак окутал черные леса, и чуть теплый ветерок доносил на дорогу аромат хвои. Внизу тянулся горный склон, усыпанный замшелыми валунами. Шумный ручей мчался, перепрыгивая через камни и вывороченные с корнем стволы деревьев, и терялся в темных зарослях высоких лиственниц и сосен.
Низко опустив заросшее бородой лицо, беглец задремал. Ему снился родной дом. И сам он — не седой старик, а молодой парень. Он только что вернулся из леса. Вот маленькая комнатка в родной хибарке, затянутая дымом, который выбивается из очага. Вот отец, мать, вся семья. Они спрашивают: «Михалек, где ты пропадал так долго?» Потом все садятся на скамьи, ужинают, разговаривают и пьют овечье молоко. Приходят соседи. Рассказывают, как в лесу медведь задрал его товарища Коничка.
Он подбрасывает в очаг поленья, они трещат и освещают закопченную комнату. Так приятно здесь, в комнате, куда снаружи доносится мычание возвращающегося с пастбищ скота. Звонят к вечерне. Все встают, крестятся, громко молятся, а огонь весело трещит.
Сон беглеца вдруг нарушили чьи-то тяжелые шаги. Он оглянулся и увидел совсем рядом точно выросшего из-под земли жандарма. Его штык угрожающе блестит в последних лучах закатного солнца.
Михаэл Питала схватил свой узелок и, одним прыжком перемахнув через дорогу, бросился вниз по склону горы.
Трижды раздалось: «Стой, стой, стой!» — и тотчас в вечерней тишине среди замолкших лесов прокатилось многократное эхо выстрела.
Падая с простреленной головой, беглец как-то дернулся вперед и вверх, словно в последний момент хотел еще раз посмотреть на заходящее солнце и крутую цепь родных гор.
Солнце закатилось.
Где-то в долине раздается благовест, призывающий к вечерней молитве. Жандарм, стоящий наверху, на дороге у креста, снимает шапку, крестится и читает молитву «Ангел божий…». Дым, поднимающийся к небу из дула его манлихеровки, извивается, как вопросительный знак.
Когда над лесом взошла луна, осветив бледными лучами лежащий на склоне труп беглеца, казалось, что из его посиневших губ словно бы рвался крик: «Родина! Родина!»
Wódka lasów, wódka jagodowa[1]
Ни один священник не запечатлелся так в благодарной памяти своих прихожан, как пан фарарж из Домбровиц.
Долго еще будут вспоминать во всем Тарновском крае этого доброго старикана, и потомки нынешних поселян будут рассказывать своим детям то, что слышали о нем от своих родителей.
Но не зажигающие проповеди, вливающие умиротворение в сердца добродушных крестьян, не набожность снискали ему бессмертную славу в Домбровицах, в округе да и в самом Тарнове, а его зеленое вино, о котором он сам иногда с восторгом говорил, что оно — его кровь, экстракт его мыслей, детище его разума.
И не менее поэтично звучало название его творения — «Лесное вино, вино земляничное». Он утверждал, что дал ему это название, когда несколько лет назад после долгих исследований получил первую бутыль вина, в свежей зеленой влаге которого он ощутил благоухание всех лесов, окружающих Домбровице, благоухание весны и лета, а также запах земляничных цветов и одновременно аромат спелых земляничных ягод.
Никто не знал, как приготавливает пан фарарж этот превосходный напиток. Было известно только одно: что главной составной его частью являются крупные красные ягоды земляники, которые священник собственноручно собирал в лесу.
К своим молитвам он всегда присовокуплял пожелание, чтобы уродилось много земляники, которую затем он собирал в большую корзину на определенных, только ему одному известных местах.
В течение всего августа до поздней ночи светился огонек в окнах низкой почерневшей фары приходского дома, сквозь открытые окна которого струились приятные запахи. Когда деревенские парни забирались на деревья приходского сада, они видели, как длинные белые волосы преподобного отца развевались над змеевидными приборами, как трясущейся рукой он наливал рюмочку приготовленного им свежего напитка, набожно крестился, медленно выпивал его, чмокал и щелкал пальцами так, что старый кот, дотоле спокойно сидевший на большой печке, вскакивал, будто у него над головой загорался пук сена, и, фыркая, вылетал из избы.
В такой момент пан фарарж казался им особенным, неземным существом. Богобоязненно слезали парни с груш и яблонь приходского сада, не забыв набить за пазуху даров этих деревьев.
Так было в августе. Ноябрь проходил в трудах по наполнению великого множества бутылок и в приклеивании этикеток, которые домбровицкий пан ректор расписывал и разукрашивал в течение всей зимы.
На этикетках несколько фантастически изображалось, как святой Станислав благословляет маленького ангелочка, несущего солидную бутыль, на которой золотом начертаны слова: «Лесное вино, вино земляничное».
Когда ложился первый снег и ночью было слышно, как недалеко от деревни воют волки, в одно из воскресений священник сообщал своим мягким и проникновенным голосом, что он приглашает всех верующих на вечернюю христианскую беседу.
В такое воскресенье просторный приходский дом набивался до отказа, прихожане толкались и теснили друг друга.
Преподобный отец сидел в старом, выцветшем кресле, помнившем бог знает сколько его предшественников, и ласково говорил, улыбаясь, что пришла зима, уже рождественский пост, но из-за зимы прихожане не должны забывать ходить в костел и помогать бедным. Затем он добавлял несколько слов о рождестве, которое уже не за горами, и вдруг куда-то исчезал.
А вскоре возвращался с корзиной бутылок и начинал раздавать прихожанам свое зеленое лесное вино, свое земляничное вино.
Когда они смотрели на его белую голову, на его милое лицо, на трясущуюся от радости бороду, у многих слезы навертывались на глаза. Многие не могли не печалиться при мысли, что же будет, когда старый священник почиет вечным сном под березами и лиственницами домбровицкого кладбища.
Потом в Домбровице пришла зима, а ее пан священник всегда очень страшился. Она была причиной того, что в течение всей весны и лета старый священник молился, чтобы господь бог отпустил ему грехи, которые он совершил за прошедшую зиму и совершит в будущем.
Иногда ему казалось, что молиться впрок все же немного неуместно, но он успокаивал себя мыслью, что господь бог знает, почему так неустойчивы перед соблазном существа человеческие.
Каковы же были грехи, совершенные им зимой? Его зимним грехом было пристрастие к своему зеленому вину.
Поделиться книгой: