Помоги проекту - поделись книгой:
— Пирожок откусанный! — кричал Пелгусий. — Ах, озорница! Обжорка! Вот Перун тебя синей молнией! Вот Даждьбог тебя копьем огненным да и щитом сверху! Вот я тебя крапивой!
Пелгусий проворно нагнулся, ойкнул, схватился за поясницу, оторвал плеть крапивы, росшей в изобилии по краям священного круга, а Дунька, видя такое дело, ухватила за ботву репку, лежавшую возле деревянного Даждьбога, и погрозила ею старосте. Без слов ясно было, чего бы она пожелала от богов, будь она постарше и умей говорить: чтобы у противного дедки живот заболел. И пирожок чтобы назад вернули, зря отдала. Дуняшка размахнулась и в следующую секунду репка с хрустом врезалась Пелгусию в ногу пониже колена. В то же самое время Дунька получила от деда крапивой по заднему месту и поляна огласилась дружным воем обоих поединщиков.
— Уа! Гы-ы-ы-ы! — ревела Дунька, раздувая толстые щеки.
— Убили! — орал Пелгусий. — Прощайте, люди добрые! Не глядят мои глазоньки, не держат меня ноженьки резвые!
Попрощавшись с народом, староста перехватил крапиву покрепче и двинулся на противницу. Дунька кинула репку и с ревом побежала к матери. Хохот на поляне стоял такой, что не слышно было, какие слова кричал ей вслед Пелгусий. Напоследок он погрозил крапивой еще Тетере, потом выкинул крапиву и показал кулак.
— Дождешься ты! — пообещал староста. — Людей веселишь, а богов сердишь!
Тетеря, как всегда, молчал, только посмеивался.
— Вот, я знаю, случай был в одной деревне, — начал староста, подсаживаясь к огню. — Мужик один Перуна рассердил: сказал мол на что мне его просить, раз я сам сею да сам хлеб убираю. Рассердился Перун и сделал так, что на половине поля всегда дождь шел, а на другой половине — солнце жарило. Как черта по земле: тут сухо, там мокро. Так и потрескалась, и рассохлась матушка-земля с одной стороны поля, а с другой сделалось болото и пролились на землю вместе с дождем всякие скользкие гады: змеи, мокрицы, жабы, пиявицы…
— Лягушки, — подсказали слушатели.
— Лягушки, — согласился Пелгусий. — И ужи мерзкие. И бегемоты, — добавил он.
Никто из березовцев, включая и самого Пелгусия, конечно, никогда не видел живого бегемота и не знал, что это за зверь. В сказках бегемот представлялся лысым прожорливым чудищем, вылезавшим из воды, вроде кикиморы, так что никто не удивился, что Перун в числе прочего сбросил на провинившееся поле несколько бегемотов, раз у него в запасе были самые противные и скользкие гады.
— А вот была еще одна девочка, богов не уважала, — сказал Пелгусий, строго глянув на Дуняшку, которая мусолила свои сладкие соты на коленях у матери. — Пошла она как-то раз в то место, где стояли у них боги-то деревянные, идолы. И показала она одному богу шиш. Сложила кукиш и показала, — Пелгусий тоже старательно изобразил из пальцев кукиш, чтобы всем было ясно, о чем он говорит. — Девочка-то была глупая. Но на проказы способная. И глядит эта девочка и видит чудо дивное: а идол-то деревянный стоит и ей язык в ответ показывает! С тех пор стала она заикой от испуга.
— А идол-то язык в рот обратно убрал или так и стоит с языком наружу? — полюбопытствовал кто-то из мужчин.
Наставало самое интересное время: сумерки сгущались, в воздухе чувствовались вкусные запахи мяса, свежего хлеба и меда, люди садились поближе к костру и заводили необыкновенные рассказы про Перуна с синими молниями, смертоносными — для наказания и избиения, и золотыми — наоборот, несущими здоровье и подарки; про мужика, который пожалел зерна для Даждьбога и теперь свой урожай не косит, а копает, потому что у него весь хлеб растет корнями вверх, а зернами в землю; про киевских деревянных идолов, которые, люди сказывали, в праздники ходят по городу и говорят с народом человеческими голосами; про Златую Бабу, сделанную в Киеве из чистого золота в два роста взрослого человека; про медведя с деревянной ногой; про поганого Змея Горыныча, что летает к кострам по праздникам и крадет самых красивых женщин и девушек, а у самого в глазу камень Маргарит — куда ни глянет, все огнем горит…
— У нас Тетеря за урожай не боится, — сказал Млад, чудородов брат, много промышлявший охотой. — Тетеря клад найдет, богатство спрятанное, и будет жить припеваючи… Есть, небось, в лесу клады, а, Тетерев Людмилыч?
— Небось, жили и тут люди, — нехотя ответил Тетеря.
— Так поделись, Тетеря, — стали дразнить его соседи у костра. — Хоть один клад отдай. Куда все тебе одному?
— Не к добру это, — ответил он.
— Чтобы богатство — да и не к добру? — не поверил Чудя.
— А ведь верно, — сказал Пелгусий, — клады-то заговаривают. Вот положат на клад заговор, кто его не знает, тому клад в руки не дается. Или клад-то возьмет, да и сам не рад будет: заболеет или вообще умрет… Отец мой как-то в лесу на место набрел, ему один знакомый рассказал про знак на том месте: лошадка в камень вправленная. Он и видит: стоит белый камень, а внутри у него капелька золотая, как будто лошадка. Как увидел — в глазах словно потемнело. Проморгался — не то место: ни камня, ничего нету. Искал он искал камень, ничего не нашел, заблудился только…
— У нас в деревне было, где тятька мой, — начала рассказывать одна из женщин. — Ходила баба в поле работать, а девочку свою с собой брала. Она ее оставляла играть у леса. И девочка все говорила, как ей весело с собачкой игралось. Мать сначала не верила — что за собачка? Потом рассказала одной бабушке, а та про такие вещи все знала. Вот бабушка ей и говорит: вы повяжите собачке этой ленточку на шею и увидите, что будет. Вот мать и дает дочери ленточку красненькую и говорит: как станет с тобой эта собачка опять играть, ты ей на шею повяжи. Ну та и сделала. И ничего. Мать приходит: прибегала собачка? Прибегала. Ленточку завязала ей? Завязала. И где она? В лес убежала. Пошли к лесу, а ленточка-то висит на кустике завязанная. Вот тебе и собачка. Стали там копать, горшок золотых колец вынули. А домой принесли, смотрят — там одни листики березовые в горшке… Все потому что без слова нужного вынимали. Слово надо было знать.
— А собачка-то что же не сказала?
— Так собачка-то гавкает, слова сказать не может.
— Я тоже слышал, старый клад человека манит: огоньком над землей горит или даже собачкой или человеком вокруг ходит. Надо по нему бить наотмашь и сказать «Аминь, аминь, рассыпься!»
— Иду я как-то по лесу — вдруг навстречу парень, — вступил Бобрец. — Парень как парень. Подходит, значит, близко ко мне… — слушатели затаили дыхание. — … говорит «аминь, рассыпься!», и как врежет мне по уху. Потом чего-то испугался — и бежать. Я все думал, чего это он, а оказывается вон что…
— В старые времена, рассказывали, был вот еще какой случай, — начал дедушка Любимыч, пихнув закашлявшегося от смеха внука. — Был один мужик, медоход. Молодой еще, неженатый. Парень красивый, ласковый… как все мы, медоходы, — старик нахально подмигнул сидевшей напротив девушке. — Вот пошел он в лес. Идет ему навстречу девица: рубашка белая, сама бледненькая, коса русая до пят. Удивился он. «Откуда ты,» — говорит, — «взялась здесь, красавица? Живешь что ли неподалеку?» — «Да,» — говорит, — «живу неподалеку.» — «А как тебя зовут?» — «Злата,» — отвечает.
Случилось ему в другой раз быть на том же самом месте и опять он эту девушку встретил. Потом уже нарочно приходить начал, понравилась она ему: такая вся светленькая, тихая. Иногда только странное говорила в разговоре, стукнуть ее просила. Он сначала внимания не обращал, а потом замечать начал. А это она просила, потому что кладу раскрываться время вышло. Она же кладом-то самим и была. Ну, парень-то и смекнул, в чем дело, тоже подсказали знающие люди. Вот она раз опять говорит «Стукни меня», а он ей отвечает «Не надо мне твоего клада, а иди лучше за меня замуж».
И стали они жить-поживать, детей наживать… долго жили. А потом как-то раз прознала соседка про все это, ей, соседке, интересно было, откуда он жену привез, обидно ей было, что не на ней женился. Подошла она к этой Злате, по руке ее — стук! и говорит «Аминь! Аминь! Рассыпься!» Той и не стало. А на ее месте куча самоцветов выше колен. Поплакал муж, погоревал, а сделать уже ничего не сделаешь. Собрал камни и стал купцом богатым.
— Разрыв-траву иметь надо! — с волнением сказал Млад. — Тогда любой клад без слова откроешь. Разрыв-трава любое слово разорвет и любой заговор.
— А где же ее взять?
— А у Тетерьки! У него, больше негде. Шляется всегда по лесу, небось, мешок уже натаскал.
— Ха-ха-ха!
— Тетеря, давай разрыв-траву! Пошли, ребята, клад искать!
— На чужом горе радости нет, — ответил Тетеря.
— Да, бывает, приходит хозяин-то за кладом! — пугливо прошептал Чудя. — Как медведь, ночью в окошко стучится: «Отдавай мое богатство!»
— Не тобой положено, не тобой и взято.
— Нас вот матушка-земелюшка прокормит.
— Эх, мне бы один только кладик… самый маленький, — вздыхал Млад.
Темнота и холод становились все гуще, зато костры горели все ярче и выше. В темном синем небе Перун рассыпал узоры из ясных звездочек. Сытые, веселые голоса шумели и смеялись, люди радовались отдыху после многих дней работы в поле. Скоро зазвенят на деревне свадьбы, совершавшиеся по обычаю осенью, после того, как убран в поле весь хлеб. Настает пора игр и хороводов, вкусных кушаний и посиделок у костра. Снова придут парни из соседней деревни звать березовцев померяться силами в кулачном бою и, как всегда, березовские мужики под предводительством двух деревенских богатырей, Добри и Тетери, намнут соседям бока и отпустят их домой битыми.
Девушки, одна за другой, начали уже заводить песни и вставать с места.
— Смеяша, ну-ка, начинай, — закричали веприковой матери. — Открывай хороводы!
Смеяна не стала капризничать, вышла вперед и, дождавшись, пока подруги начнут песню, широко раскинула вышитые рукава и, улыбаясь, поплыла по кругу.
— Ай да Смеянушка, — похвалил дедушка Пятак Любимыч. — Ай да лебедушка белая!
Веприк со значением глянул вверх на отца и батяня тоже подмигнул ему в ответ, мол, наша лебедушка, лешаковская, глядеть — глядите, а руками не трогайте. Мы ее сами любим.
Маманя словно не ногами шла, а скользила по озеру. В ласковых синих глазах вспыхивали звезды, как на небе. На голову ей, прямо на платок, надели венок из желтых колосьев с васильками и стала она точь-в-точь королевна из сказки. Она прошла несколько кругов и тоже подхватила песню, вглядываясь в толпу, выбирая следующего танцора в хороводе, хотя всем и так было ясно, что выберет своего Тетерюшку — поэтому хитрые девки и спели про «лебеденочка», чтобы было смешнее: какой из здоровенного мужика лебеденочек? Высокий, плечистый, бородатый. Девушки, быстро перемигнувшись, собрались петь уже следующий куплет, получалось смешно, хотя они и не знали, кого за собой в очередь выберет Тетеря:
Так певуньи часто на ходу выдумывали песню — насколько хватало памяти повторять ее каждый раз с начала до конца, и на каждый куплет выбирался в танец еще один хороводник — пока не надоест соблюдать порядок. В конце концов все желающие хватались за руки (а нежелающих хватали и тащили за собой соседи) и вокруг костров кружились шумные хороводы, часто по несколько кругов, один больше другого.
Смеяна с другого края поляны повернула прямо к мужу и протянула на ходу к нему руки. Народ перед Тетерей начал расступаться, давая дорогу.
И тут Смеяна застыла в середине круга, подняв лицо к небу. Неожиданный ветер прошумел по верхушкам берез. Люди начали озираться в недоумении. Теперь стал отчетливо слышен громкий шелест и хлопанье, словно мокрые холсты вытряхивали.
— Чу! Слышите? Летит кто-то!
— Да это опять Тетеря пугает, — равнодушно отозвался чей-то совсем пьяненький голос. — Баловник!
— Так Тетеря ведь не летает!
Веприк тоже посмотрел на небо и не узнал его: звезды, как безумные, крутились и плескались в разные стороны. Вдруг одна из берез на опушке затрещала и вспыхнула пламенем с верхушки до самого низа. Люди попятились, не зная, откуда ждать беды.
Снова налетел ветер — горячий и влажный, и на людей сверху пролилась россыпь огненных искр, опаляя волосы, оставляя пропалины на одежде.
— Змей! Это змей!
— Змей!
— Ой, бегите, бабы! Ой, бегите, мужики! — выла где-то Матрена.
Все, кто был на поляне, побежали в разные стороны, вопя от ужаса. Одна Смеяна стояла в оцепенении, задрав голову. Тетеря рвался к жене, но на пути его все время возникал кто-нибудь из односельчан, и не успевал охотник его отшвырнуть, как уже с воплями выпрыгивал новый — словно Смеяна стала заколдованным кладом, дойти до которого нельзя, даже если видишь его в двух шагах перед собой.
Сверху надвигалось что-то страшное, гремевшее костями и сыпавшее искры. Веприк разглядел какие-то полосы, а потом — кольчатое, как у дождевого червяка, брюхо, трясущее черной чешуей.
Дальше все шло так быстро, что у Веприка в памяти осталось только несколько картинок, что происходило между ними он не успел понять. Вот маманя все стоит посреди поляны, вытянувшись, как рябинка в красном платке. За ней какая-то скрюченная серая фигура, кажется Пелгусий.
Потом на поляну падает неимоверного размера лапа с когтями и в следующую секунду маманя уже зажата в когтях. Тут она словно просыпается и начинает кричать и биться. Отец тоже кричит и бежит к ней и пытается втиснуться под чешуйчатые пальцы, но мама поднимается все выше, уже выше человеческого роста. На пустой поляне — только батя, упавший лицом в опаленную траву, и замешкавшийся Пелгусий в длинной серой рубахе.
Еще через секунду вторая лапа хватает Пелгусия поперек туловища и тоже вздергивает его в вышину. В мелькании искр они летят все выше, кричат, а внизу стоит на коленях отец и повторяет «Смеянушка… Смеянушка…» Бесконечное змеево туловище кольцами падает из темноты и возносится ввысь. Ударили по воздуху серые крылья, разметав ближний из костров, из мрака раздалось победное шипение. В темноте над головами хлестнула гибкая длинная тень, змеев хвост. Напоследок одна из березок сломалась пополам и рухнула, видимо, задетая хвостом. Хлопанье крыльев и крики похищенных смешались и начали удаляться, змей, кажется, летел уже среди звезд, искрящийся, длинный, то противно изгибающийся коромыслом, то распрямляющийся, и неясно было, растворился ли он в вышине или скрылся за горизонтом.
Поляна, недавно бывшая такой светлой, шумной и радостной, погрузилась во тьму и молчание, светились только на земле красным светом угли из разоренного костра да тлела береза. Отец заплакал.
Немного погодя из темноты заревела Дуняшка — и явилась, красная от горьких слез, на руках у Добрилы. «Сиротка малая,» — бормотал, вздыхая широкоплечий бортник. Он одной рукой снова вынул тряпочку, порылся в ней, нашел еще кусочек от сот и дал девочке. Дунька шмыгнула носом и занялась лакомством. Батяня молчал. Добрило жалостливо вздыхал. Веприк всхлипывал. Сиротка Дунька чмокала.
— Ой, горе-то какое, — заговорили вокруг. — Беда-то!
— А люди-то ведь правду про змея говорили, а я не верил, — изумленно сказал добрилин сын Бобрец.
Селяне, которые не убежали по домам, начали вылезать из кустов.
— За что нам такая беда?
— Боги это змея-то послали, — сообщил кто-то испуганным шепотом. — Обижал Тетеря богов, вот и послали змея ему в наказание.
— Если послали за Тетерей, что ж он Тетерю ловить не стал? — буркнул Добрило.
— Перепутал, наверно, — предположил Чудя и почесал в затылке.
— Ну да. Бабу в красной юбке со здоровенным мужиком спутал!
— А вот он и утащил жену, чтобы Тетеря тосковал! Вот это ему и наказание.
— А Пелгусия-то зачем утащил? Тоже в наказание?… Нет, летает поганый Змей над светлой Русью, ворует красоту. Слухом земля полнится, перехвалили мы Смеянушку…
Услышав имя жены, Тетеря вдруг вскочил на ноги и побежал прямо в лес, в ту сторону, куда скрылся змей. Веприк побежал за отцом, плача и зовя его.
— 4 НАДО ИДТИ К КНЯЗЮ
Веприк, конечно, отца в лесу нашел и привел домой, на радости в этом оказалось мало: был отец живой, а стал неживой. Целый день, бывало, сидит на одном месте — за избой или в овраге, молчит, никому не отвечает. Иногда возьмет Веприка за плечи и заглянет в сыновьи синие глаза. Потом начал подолгу возиться с Дуняшкой, все качал ее, нянчил, грустно улыбался. В лес совсем не ходил, дома тоже у него все из рук валилось — ни к какому делу не стал пригоден.
Веприк и сам бы сел и ножки свесил, если бы на руках у него, восьмилетнего, не оказались разом Дуняшка маленькая да бабушка старенькая. Да отец еще, бедолага. Хочешь — не хочешь, а хозяйство вести надо: зима не за горами. По ночам ему все мама снилась, как ей там в темной змеевой норе. Холодно там, мокро. Маманя обнимет его, согреет — слезы из глаз, он и во сне помнит, что нет ее рядом.
Люди в деревне жалели Тетерю и его осиротевших ребятишек — а чем можно помочь?
— Змей — это все равно что большой зверь. На него яму надо рыть, — говорил Млад.
— У змея крылья, это птица, — не соглашался Чудород. — Большой сетью его поймать и все дела.
— Чешуя у него, значит змей — рыба, — передразнивала его жена Матрена. — Лови его на червячка да на окунечка!
Тетеря, как обычно, сидел на улице перед дверью и молчал.
Заглянул пожалеть его сосед.
— Что ж ты так убиваешься, Тетерев Людмилыч, — сказал он. — Смеянушку твою не воротишь, а тебе еще жить, детей растить.
Молчаливый охотник так на него глянул, что сосед убежал поскорей домой, а оттуда ушел подальше в лес за грибами.
Зашла в гости тетерина сестра Чернава. Постояла, посмотрела молча, вздохнула и ушла.
Пришли из леса бортники, принесли ребятишкам меду.
— Все сидишь, Тетеря? — сказал здоровяк Добрило. — Ну-ну. Илья Муромец тридцать лет и три года на печи сидел. Значит тебе осталось…
— Осталось тридцать лет и три года! — сосчитал Бобр.
Тетеря и на них грозно глянул, как на соседа, но бортники не испугались, а наоборот — расселись поудобнее на дровах во дворе, достали медовые соты из тряпочек и зачмокали не хуже Дуньки. Мимо шел Чудород, нес кадушку с водой. Кадушку поставил на землю, сам тоже уселся на дрова.
— Эх, Анику-воина бы сюда! Аника этого Горыныча бил-бил и еще бить будет! — вздохнул Чудя.
— И Муромец Илья его бил! А Анику твоего бородой в лужу макал! — тут же отозвался Добрило.
— И Аника этого змея бил-бил-не добил, и Илья, и кто его только не бил, а он все летает и летает… во дела! — язвительно заметил дед Любимыч.
— И били и будем бить! — упорствовали Чудя с Добрей.
— Конечно! — поддержал их дед. — А он летал и будет летать… Где они ваши богатыри?
— Я вот тоже в змея раньше не верил, — пугливо пробормотал Бобрец.
— И главное: зачем ему баб-то столько? Почему мужиков не таскает? — возмутился Чудя. — Мужик для хозяйства намного полезнее: может и дом починить, и на охоту сходить, и на гуслях сыграть, а бабы ему на что?
— Вот тебе жена зачем?
Поделиться книгой: