Администрация леса

Юрий Брайдер, Николай Чадович

Администрация леса

В первый из назначенных им кабинетов они вошли решительным шагом и, можно было бы даже сказать, плечом к плечу, если бы только плечо младшего не находилось на одном уровне с брючным ремнем старшего.

Хозяин кабинета — самое крайнее, но весьма немаловажное звено в длинной чиновничьей цепи, намертво опутавшей то самое дело, ради которого эти двое явились сюда спозаранку, — молча водрузил на нос роскошные очки, больше всего похожие на прицельное устройство какого-нибудь суперсовременного оружия, и принялся изучать заявление с таким видом, словно намеревался обнаружить между строк некий другой, выполненный тайнописью текст. Оставив на бумаге добрую дюжину загадочных карандашных пометок, он наконец закончил чтение и заговорил, но почему-то не с отцом, а с сыном. Это была плохая примета.

— Как тебя зовут, малыш?

— Никак, — ответил малыш.

— А почему ты такой сердитый? Хочешь конфетку?

— Нет, — ответил сын, стараясь не смотреть в белые, как у вареной рыбы, жутко увеличенные мощной оптикой глаза. — Конфетки я не хочу. Я хочу резолюцию.

Отец незаметно дернул его за рукав — не зарывайся!

— Какие мы все серьезные! — Физиономия чиновника сразу сделалась брезгливо-кислой, как будто он случайно раскусил клопа. — Ваша просьба будет рассмотрена. О результатах вас известят письменно.

— Прошу прощения. — То, каким тоном это было сказано, свидетельствовало о наличии у отца бесконечного запаса терпения. Перед визитом сюда он закончил курсы аутогенной тренировки и проштудировал всю литературу по самовнушению. — Вы, очевидно, прочитали заявление внимательно. Там сказано, что я уже стою на очереди. Без малого восемь лет. В позапрошлом году я был двадцатым, в прошлом третьим. В этом году двое, значившиеся в списке позади меня, уже получили положительный ответ. Судя по всему, здесь имеет место какое-то недоразумение.

Лицо чиновника окаменело. По скулам загуляли желваки. Верхняя губа хищно оттопырилась, обнажив желтоватые, сточенные казенной пищей резцы. Дохлый карась в мгновенье ока обернулся беспощадной пираньей.

— Не хотите ли вы сказать, что причиной этого являются служебные злоупотребления? — процедил он зловеще.

— Нет, не хочу, — по-прежнему спокойно ответил отец. — Я выразился вполне определенно: недоразумение. Но если это недоразумение немедленно не разрешится, я буду вынужден принять определенные ответные меры. Полюбуйтесь! — Он расстегнул молнию пухлой дерматиновой папки. — Это заказные письма. Каждое из них является копией моего заявления. Адресаты самые разные: все ваши непосредственные начальники, некоторые другие ведомства, так или иначе связанные с Администрацией леса, генеральный прокурор, верховный суд, апелляционное жюри, с десяток наиболее влиятельных газет, комиссия ООН по правам человека, Интерпол, всемирный совет церквей, международная лига женщин-феминисток и так далее. Если вы мне откажете, я прямо отсюда иду на почту.

Криво усмехнувшись — так, наверное, скалится все та же пиранья, челюсти которой вместо нежной филейки нарвались на жесткое копыто, — чиновник взял телефонную трубку и принялся небрежно крутить диск. Набранный номер был подозрительно коротким, скорее всего он не собирался никуда звонить, а попросту ломал гнусную, годами отрепетированную комедию.

— Здравствуйте, — строго сказал чиновник самому себе. — Поищите мне списки… Те самые… Кто меня интересует? Сейчас… — Безбожно коверкая, он назвал фамилию отца. — Есть такой?.. Номер третий? Почему? Номером третьим он был еще в прошлом году… Ах, вкралась ошибка! Понятно… Впредь прошу вас быть аккуратней!

Из великого множества разнообразных карандашей, ручек, фломастеров и стеклографов, украшавших его письменный прибор, чиновник выбрал один, наиболее подходящий к такому случаю, и в левом верхнем углу заявления наискосок начертал — «Не возражаю». Затем, полюбовавшись своей работой, он выставил неразборчивую дату и еще более неразборчивую подпись.

— Вот видите, как быстро все уладилось, — с подозрительной благожелательностью сказал чиновник. — Администрация леса старается работать без ошибок и проволочек… А теперь пройдите в одиннадцатый кабинет.

— Спасибо, — сдержанно поблагодарил отец и снова дернул сына за рукав.

— Спасибо, — буркнул тот, но уходя все же не выдержал и с порога показал чиновнику язык.

Одиннадцатый кабинет служил узилищем для референта по общим вопросам, мужа необычайно подвижного и энергичного, обладавшего к тому же невнятной, захлебывающейся речью и чумовым выражением лица. Простейший вопрос он мог излагать часами, расцвечивая его совершенно не обязательными подробностями, ничего не поясняющими примерами и всякой пустопорожней болтовней. При этом подергивал левым плечом, обеими руками подтягивал штаны, гримасничал и панибратски подмигивал слушателям.

Очередных посетителей он встретил чуть ли не с распростертыми объятиями, а на заявление накинулся с таким энтузиазмом, как будто целый день только его и дожидался. Читал референт быстро, с нескрываемым интересом, то морщась, как от зубной боли, то удовлетворенно кивая головой. Отец и сын терпеливо ждали, стоя на вытоптанном коврике в двух шагах от письменного стола.

— Нет! — трагическим голосом вскрикнул вдруг референт. Можно было подумать, что он прочел как минимум свой смертный приговор. — Нет! Нет, нет и еще раз нет! Не могу! Даже и не просите!

Швырнув заявление на стол, где оно сразу же затерялось среди вороха таких же бумаг-близнецов, он, как ошпаренный, забегал по кабинету.

— А как же резолюция отдела регистрации? — спросил отец. — Вы же видели, там черным по белому написано — «Не возражаю».

— Это какая-то ошибка! Или уловка! Что значит — не возражаю? Не возражаю, но и не настаиваю! Ведь можно было написать — «К исполнению!» или хотя бы так — «Изыскать возможности!» Не возражаю — это то же самое, что ничего! Он не возражает, а кто-то другой, представьте себе, возражает! Это не резолюция, а пустое место! Отписка! Мне она не указ! Я принципиально против! То, что вы затеваете, — опасно! Особенно в эту пору года! Особенно вам! Я прекрасно помню ваше личное дело! С таким личным делом вас на кладбище не возьмут! Сейчас вы в этом сами убедитесь! Достаточно заглянуть в медицинскую карту!..

Он принялся лихорадочно рыться в кучах бумаг, загромождавших не только его стол, но также стулья и подоконники. Не обнаружив искомого, референт полез в сейф, где эти бумаги громоздились уже целыми монбланами. Причем никакой разницы в степени секретности документов, хранившихся навалом на столе и под замком в стальном несгораемом ящике, не существовало. Просто в сейф сваливалось первое, что попадало под руку во время очередного аврала, предшествовавшего визиту какого-нибудь высокого начальства. Возможно, где-то здесь пылились без исполнения заявки строителей Иерусалимского храма на ливанский кедр, жалоба шервудского шерифа на безобразия, творимые в королевских угодьях браконьером Робином Гудом, и челобитная небезызвестного Соловья-Разбойника с просьбой о помиловании и возвращении на вечное поселение в Муромский лес.

— Здесь нет… И здесь… Куда же он, черт побери, подевался!.. В общем, я его потом обязательно найду! Но анализы у вас были очень плохие! Это я точно помню! С такими анализами не в лес идти, а в реанимации лежать. А если с вами там что-нибудь случится? Кто будет отвечать?

— Медицинская карта, которую вы имеете в виду, заполнена восемь лет назад, еще до того, как я встал на очередь. С тех пор многое изменилось. Я бросил курить, прошел курс специальной подготовки, изменил образ жизни. Вот самые последние анализы. Как видите, все в полном порядке.

— Почему я должен верить этим бумагам, а не тем! — взвился референт. — Знаю я, как они пишутся! Цена им…

— Подождите! — отец не дал ему закончить. — Хочу предупредить, что в кармане у меня находится включенный диктофон. Все, сказанное вами, фиксируется на пленку. Если вы считаете, что эти анализы получены мной за взятку или по протекции, я, совместно с подписавшими их лицами, возбужу против вас судебное дело по обвинению в клевете.

— Я ничего подобного не говорил! — заверещал референт. — Прошу не ловить меня на слове! Оговориться может каждый! Я один, а вас много! Уважение надо иметь… Попробовали бы вы сами оказаться в моей шкуре! Целый день от сумасшедших отбоя нет! Дома вам, видите ли, не сидится! Далась вам эта лицензия! Ну, вот, скажите честно, зачем все это вам нужно?

— Этим делом занимался мой отец, мой дед и, наверное, даже дед деда. Причем занимались свободно, не испрашивая ничьего разрешения. Просто шли себе в ближайший лес, и все. С детства я слышал об этом массу рассказов. Это у меня, можно сказать, в крови. Вы не имеете права мне препятствовать. Я изучил все законы, консультировался с юристами. И если мне и моему сыну откажут в разрешении…

— Что?! — Референт сделался зеленым, словно весь гемоглобин в его крови в единый миг заменился на хлорофилл. — И сыну?! Вы что — мальчика туда поволокете? Ну уж нет! Только через мой труп!

Теперь пришло время взъяриться отцу.

— Не исключено! — произнес он таким голосом, что референт из зеленого стал белым. — Совсем не исключено! — Его рука скользнула за пазуху, где под просторным плащом угадывался какой-то массивный продолговатый предмет.

— Так нельзя… — залепетал референт, хватаясь за заявление, как за спасательный круг. — Что вы себе позволяете… Я же к вам со всей душой… А вы…

— Пиши-и, — проникновенно сказал отец, слегка надавливая на худой, как заячье колено, загривок референта. — Пиши!..

— Если вы настаиваете… Я подпишу, конечно… Но ваш сын… Подумайте о ребенке… Значит, так: не возражаю в случае положительного решения детского психиатра… Больше ничем помочь не могу… Вам придется пройти в кабинет номер двадцать пять.

— У тебя в самом деле есть диктофон? — спросил мальчик, когда они вышли в коридор.

— Нет.

— А дядя поверил.

— Дядя трус. К сожалению, не все здесь такие.

— Можешь одеваться, — фальцетом пропищал детский психиатр, сам чем-то похожий на пухлое дебильное дитя. — Ребенок вполне нормальный. В эмоционально-волевой сфере нарушений нет. Рефлексы в порядке. Развитие для его возраста удовлетворительное… Так ты действительно хочешь пойти с папой в лес?

— Да, — ответил мальчик, путаясь в рукавах рубашки.

— А ты знаешь, что он там собирается делать?

— Знаю.

— Тебе не будет страшно?

— Нисколечко.

— Значит, ты ничего не боишься. Даже волка?

— Все волки в том лесу давно с тоски подохли.

— Кто тебе это сказал? Нда-да, — психиатр бросил на отца неодобрительный взгляд. — Знаешь что, пойди погуляй немножко. Мне нужно поговорить с твоим папой.

Мальчик вопросительно глянул на отца, и тот молча ему кивнул.

— Зачем вы калечите ребенку душу? — спросил психиатр, когда они остались вдвоем.

Несмотря на свою заслуживающую жалости внешность, он не был ни дураком, ни мямлей.

— Не пойму, о чем вы?

— Он ходит в школу. Та его учит определенным правилам поведения, дисциплине, вежливости, уважению к законам. Норме, так бы я сказал. Минимальной норме, без которой в нашем обществе не проживешь. А то, что собираетесь сделать вы, к сожалению, от нормы весьма и весьма далеко. Слыхали поговорку: посеешь поступок — пожнешь привычку, и так далее. Уверен, что очень скоро у вашего сына выработается привычка нарушать все нормы. А это может завести очень далеко. Я думаю, вам известно, где мы держим ненормальных?

— Давайте сейчас не будем обсуждать то, чему и как учат в школах. Вопрос о норме тоже весьма спорный. Мы говорим о мальчике. Он давно об этом мечтает. И прекрасно представляет, что нас ждет. Он хочет испытать себя. Ему скоро восемь лет. Он уже не ребенок.

— Он ребенок! Я категорически на этом настаиваю! Мы обязаны заботиться не только о физическом, но и о нравственном здоровье будущих поколений! Ваша безответственная затея может окончиться весьма печально!

— Мы живем сейчас вдали от природы, в душных каменных коробках, но в глубине души остаемся прежними людьми, потомками кроманьонцев. Всем нам в большей или меньшей мере присущи инстинкты охотников, добытчиков, кормильцев и защитников семьи. Если этим инстинктам вовремя не давать выход…

— Не болтайте чепухи! — оборвал его психиатр. — Вы не в парке на скамейке, и я вам не гимназистка! Начитались популярных брошюрок! Сейчас начнете про фрустрацию, про комплексы! Не надо! Можете другим морочить голову!

— Вы дадите свое согласие или нет? — отец понял, что метод убеждения здесь не поможет и пора брать быка за рога.

— Не спешите. Давайте сделаем так: пусть мальчик сначала пройдет обследование в нашем стационаре…

— В психбольнице? Благодарю покорно. Кроме того, через два дня открытие сезона. Мы не собираемся больше ждать. Если вы сейчас откажете, я полезу с ним через рвы, через заграждения! И если что-нибудь случится — отвечать будете вы! Уж я об этом позабочусь!

— Ну, этим вы меня не напугаете! Все, разговор закончен!

— Я не уйду до тех пор, пока не получу разрешение!

— Я вызову охрану.

— Не успеешь! — Отец выхватил из-под плаща ружейный обрез. — Подписывай, если хочешь жить!

— Спокойнее! — Психиатр мизинцем осторожно отвел ствол ружья немного в сторону. — Если это шутка, то весьма неуместная.

— Это не шутка! Ты же психолог! Специалист по копанию в человеческих душах! Загляни мне в глаза и сразу поймешь, что я способен на все! Подписывай, ну!

— Ладно, — очень медленно, явно сдерживая дрожь в пальцах, психиатр каллиграфическим почерком вывел на заявлении: «Согласен». — Интересно, что вы собираетесь делать дальше? Предупреждаю, как только вы отсюда выйдете, я подниму тревогу.

— Не поднимешь, могу поспорить, — с мстительным торжеством сказал отец. — Постесняешься!

Обрез в его руках с хрустом развалился. Картонные трубки и обрывки тонированной под вороненую сталь фольги полетели в мусорную корзину, а искусно вылепленный из хлебного мякиша приклад — через форточку на соседнюю крышу, где, утробно воркуя, прогуливались жирные городские голуби.

— Куда прикажете идти теперь? Все без исключения ваши коллеги были настолько любезны, что никогда не забывали подсказать мне номер следующего кабинета… Ах, вы не желаете со мной говорить! У вас временное нарушение речи! Ничего, спрошу у швейцара. Счастливо оставаться!

Мальчик ожидал его, сидя на корточках напротив двери.

— Ну как, папа? — спросил он. — Дядя разрешил нам идти в лес? Он больше на нас не сердится?

— Что ты! Дядя просто в восторге!

— Ну и желание у вас! — Старший советник отдела контроля лояльности даже присвистнул. — Лицензия! Суточная! В такую пору года! Да еще в самый лучший лес! Я бы от такого и сам не отказался бы!

— Я восемь лет ожидал очереди.

— Другие и побольше ожидают.

— Может быть. Но сейчас подошла именно моя очередь, а не чья-то еще. Вот мои бумаги. С ними я побывал уже в трех кабинетах. Как видите, пока никто ничего не имеет против. Думаю, и вы не будете возражать.

— Возражать — моя обязанность. Иначе зачем бы я здесь сидел. Лес — наше богатство. Его нужно беречь. От всего на свете. Особенно от проникновения всяких злонамеренных элементов.

— Смею вас заверить, я к ним не отношусь.

— Это слова. Мне их мало. Я должен быть уверен в вашей полной и безусловной лояльности. А доказать ее — дело не простое. — Советник встал и, заложив руки за спину, подошел к окну. — Очень не простое! — повторил он, задумчиво глядя куда-то в мутную даль.

Умное и красивое лицо советника хранило следы всех без исключения человеческих пороков, а серебристо-голубой элегантный костюм, галстук бабочкой и ослепительные манжеты свидетельствовали о вполне определенной жизненной позиции, явно не обеспечиваемой скромным чиновничьим заработком. В углу кабинета беззвучно мерцал телевизионный экран, на письменном столе стояли рядышком: лампа-рефлектор — одна из тех, с помощью которых герои криминальных фильмов разоблачают фальшивомонетчиков и шпионов, и тяжелая хрустальная пепельница, составлявшая как бы единое целое с вычурной газовой зажигалкой.

— Простое или не простое, но я своего добьюсь, — без нажима сказал отец. — У вас просто не найдется повода отказать мне.

Он прекрасно понял весьма прозрачный намек советника, но все же решил повременить со взяткой, надеясь выиграть предстоящий бой малой кровью и тем самым сберечь на будущее один из самых главных своих козырей.

— Вы так в этом уверены? — советник едва заметно улыбнулся.

— Абсолютно.

— Тогда начнем с самого простого. Вы член общества друзей леса?

— Да. Вот удостоверение.

— Оно не просрочено?

— Действительно по первое января следующего года.

— Взносы уплачены?

— Конечно. Вот гербовые марки.

— В мероприятиях общества участвуете?

— Ни одного не пропустил. Вот справка.

— С печатью и подписью?

— С печатью и подписью.