Помоги проекту - поделись книгой:
Я сказал никого…
В комнату ворвалось ледяное дыхание, повеяло морем и травой, гниющей на берегу.
— Ветер, — заявил успокоившийся Гилхрист. — Он всегда приносит вонь из порта.
Но его оптимизм тут же растаял, ибо шаги пересекли комнату, а единственное кресло заскрипело под весом невидимки.
— Послушайте… Уэйд, — икнул Гилхрист, — похоже, кто-то сел в кресло.
Я пожал плечами с наигранной жалостью.
— Мистеру Гилхристу привиделось!
Мое презрение подбодрило его. Он снова склонился над бухгалтерской книгой. Но я видел, как он бросал беспокойные взгляды в угол, где стояло кресло.
В конце концов, он не выдержал и подошел к нему.
Это было обычное кресло, лоснившееся от задниц, часто ерзавших по нему. Его добропорядочные старинные формы не вызывали никакого ужаса.
Наверное, так думал и Гилхрист, ибо он без страха протянул руку и…
Хотя и предупрежденный таинственным привидением, я в ужасе вскрикнул.
Руку Гилхриста яростно схватила невидимая кисть и принялась ее сжимать, выворачивать, ломать кости. Потом Гилхриста отбросило, и он перелетел через всю комнату.
Газовый рожок вдруг побледнел, зашипел и потух.
Гилхрист кричал еще добрую минуту, будучи жертвой невидимого и безжалостного палача.
Мне удалось зажечь огарок свечи, которым мы плавили сургучные палочки. Хозяин лежал на пюпитре безжизненной массой; из его носа сочилась кровь, а рот был странно искажен.
Я довел его до двери дома; он не переставал говорить о пауках.
Почему?
Гилхрист провалялся в постели целую неделю.
А когда вернулся, то прятал левую руку под огромной перчаткой из черной шерсти, а рот его прикрывала повязка. Он говорил с превеликим трудом, издавая странные шипящие согласные. В глазах было застывшее, жестокое, нечеловеческое выражение. Мысль о скором возмездии придавала мне достаточно мужества, чтобы выносить этот странный взгляд, жаждущий крови.
Дни шли своей чередой, похожие один на другой, когда «нечто» вернулось.
Первым его услышал Гилхрист.
Он издал пронзительный крик и попытался встать…
И тут я был несказанно поражен. Он не мог подняться, ибо буквально приклеился к стулу.
Необычный шум шел из подвала и нарастал, приближаясь к кабинету.
То были шаги многочисленной орды. Шаги, сказал я? Скорее шарканье, несильные удары по дереву ступенек, и шелковое шуршанье по стенам.
Дверь не открылась, а распахнулась.
И как в тот раз, за ней был только мрак.
— Па… па… па…
Гилхрист пытался что-то выговорить.
С его лба на бухгалтерские книги стекали крупные капли пота.
Что-то чиркнуло по полу, потом несчастного сорвало со стула, он некоторое время плыл по воздуху и приклеился к потолку.
Да, приклеился к потолку!..
Все его тело сотрясали необычные судороги. Кости хрустели, дряблые щеки стягивались. Сквозь прорвавшуюся ткань костюма показалась желтая кожа с потеками крови.
Словно адские булочники месили отвратительное тесто человечьей плоти.
Несмотря на жажду отмщенья, я убежал, ощущая страх и отвращение.
— Нет, он не умер!
Через шесть недель он занял место перед своим столом напротив меня.
Но это существо, закутанное в платки и одеяла, с бархатной шапочкой, натянутой до самых бровей, с носовым платком, поднятым до глаз, как паранджа у арабской женщины, с толстыми перчатками, скрывавшими руки, было ли оно Гилхристом?
Он перестал говорить; он изредка издавал свист, который я не в силах воспроизвести. И потом он уменьшился, сильно уменьшился. Его ноги, если они у него есть, закутаны пеленками, как у младенца.
Преданная ему старая служанка Пег привозит его в контору на маленькой коляске и забирает вечером. Она отказывается говорить, но ее злое лицо словно перекошено от невероятного страха.
Движения у Гилхриста стали странными, он делает все рывками. Я заметил, что он подпрыгивает с легкостью, несовместимой с его возрастом, и совсем не по-человечески!
Но он бдительно следит за бухгалтерскими книгами и сейфом; красные всплески его взгляда ревниво и с отчаянной яростью отгоняют от них всех и вся.
Непонятная и невероятная деталь: его тень совсем не похожа на тень человека. Вечером, когда он склоняется к лампе, она отражается на стене, чудовищная и бесформенная. Да, сэр, он стал тестом, над которым без колебаний работает таинственный скульптор, вытягивая, царапая, меся, округляя и сплющивая, пытаясь придать окончательную форму своему творению!
— Однажды я увидел, как его глаза уставились в одну точку на стене, и в них появилось выражение звериной ярости.
Я проследил за взглядом и увидел… жирную муху, которая спокойно чистила крылышки. Что заставило меня вдруг покинуть кабинет и прижать глаз к замочной скважине?
Гилхрист посмотрел на дверь, дабы удостовериться, что я ушел, а потом одним прыжком схватил насекомое.
Шапочка и платок упали.
Ах, сэр…
Вместо рта я увидел отвратительный хоботок, обросший крючковатыми волосками, а на невероятно деформированной голове сверкали налитые огнем и кровью многочисленные глазки.
Он с наслаждением сожрал муху… Какая гадость!
— Свершилось.
Возмездие исполнилось.
«Нечто» вернулось.
Ни я, ни Гилхрист не слышали, как оно появилось, но вдруг заметили, что оно недвижно восседает на высоком стуле.
И вдруг вознесся ясный голос:
— Гилхрист!
Обезумевшие глаза хозяина округлились.
— Гилхрист, пора платить!
Все произошло быстро.
Шапочка, платок, шали и одеяла клочьями разлетелись по кабинету, а по слизистому комочку плоти было нанесено несколько несильных ударов.
Я увидел… Словно вспыхнула молния, но я увидел.
Гигантский паук своими когтистыми лапами довершал преображение Гилхриста, а когда ужасающее явление истаяло, осталось небольшое красноватое чудовище, которое, неловко подпрыгивая, унеслось в самый темный угол кабинета.
— Гилхрист исчез.
Так говорили все, и так скажете вы.
Но это неправда.
Он по-прежнему там, в углу кабинета, только превратился в обычного паука, толстого и на редкость отвратительного.
Как только я открываю сейф, он выбегает из своего логова и смотрит, следит за мной.
Теперь настало время моей мести.
Я нарочно совершаю ошибки в бухгалтерских книгах, а потом каминными щипцами хватаю паука и сажаю на испорченные страницы. Паук видит ошибки, испуганно бегает по белой бумаге и в ужасе заламывает волосистые лапки. Ибо Бог сохранил ум человека в крохотной и отвратительной оболочке.
Тогда я открываю сейф и беру его ненаглядные деньги.
Сэр, не думайте, что я их ворую! Как я могу брать банкноты, на которых еще не просохла горячая кровь моего сына?
Я медленно глажу его раздутое брюшко шелком драгоценной бумаги, а потом сжигаю фунты стерлингов в пламени свечи.
Надо видеть животину! Паук прыгает, бегает по чернильницам, пытается меня укусить. Однажды ему это почти удалось, но я ампутировал ему лапку ударом линейки! Видели бы вы, как он корчился от злобы!
Но этим не ограничиваются мои преследования. Я каждое утро уничтожаю паутину, которую он неумело ткет в своем углу.
Я очистил кабинет от насекомых. Целых двадцать клейких мухоловок свешиваются с потолка. Паук страдает от голода. Время от времени я подкармливаю его несколькими тощими комарами. Я не хочу его смерти.
А когда он пытается взбунтоваться, видя мои ошибки, я кричу ему: «Гилхрист, сегодня я тебя лишу мух», и он в отчаянии сворачивается в клубок.
Вчера я объявил ему, что ампутирую ему еще одну лапку.
Я накрыл его стаканом, а когда приблизился с ножницами, чтобы исполнить приговор, увидел под застывшим пауком сверкающую жидкость.
Гилхрист плакал!..
— Вот, сэр, налейте мне еще виски, которое бармен охладил на улице, залитой туманом, и холодной, как полярная ночь. Ирландское виски, виски Ирландии со вкусом крови и слез, которое освежает мой наполненный горечью и обметанный лихорадкой рот, грея мне сердце, мое исстрадавшееся сердце…
В полночь
Как только пробило полночь, в мою комнату вошел призрак.
Я сидел спиной к двери, лампа затухала, и только бутылка виски сияла богатым, чистым и радостным светом в этом тараканьем логове.
Сердце мое ощутило гостя из мрака.
— Тень Питеркина Додда, матроса, которого я прикончил на Эйронделл-стрит в тот вечер, когда он обозвал меня дамским пуделем, — возгласил я вслух, — но я не боюсь ни Питеркина Додда, ни его отвратительную тень. Разве можно обзывать джентльмена дамским пуделем?
Я не осмеливался повернуть голову, но ничто не шелохнулось.
— Может, ты явился за восемью шиллингами, что завалялись в твоих карманах. А что бы ты сделал с этими деньгами после своей смерти? Если настаиваешь, я отдам их часть отцу Балкингорну, чтобы он помолился за тебя. Но так ли это нужно?
Гаснущая лампа множила за моей спиной тени.
Я не услышал хриплого голоса Додда и не ощутил тяжелого запаха прилива.
А тень позади меня давила на мою дрожащую плоть, как отчаяние на сердце.
Тогда я заговорил тише, и виски в глубине стакана с ужасом приняло в свою подвижную золотую плоть горький урожай моих слез.
— Ты ли это, — вымолвил я, — мой отец, чьи надежды я не оправдал; ты, для кого я так и являюсь маленьким розовым младенцем, который ломал игрушки и требовал другие, более красивые?
Ты, кому я без всяких угрызений совести причинял каждый день боль?
Поделиться книгой: