Помоги проекту - поделись книгой:
— Скажите, друг, — сказал Голубь. В его голосе чувствовалась решимость. — Даете слово, что не совершили ничего противозаконного?
— Даю! Самая большая моя вина — что я ничего не сказал об отце даже после того, как узнал, что он жив.
— Значит, я могу выступать в вашу защиту?
— Если вам угодно, сэр. Я могу только заявить, что никакого преступления не совершил. Проявил обычную неосторожность, вот и вся моя вина.
— Ладно, сынок. Для меня этого достаточно, — сказал Голубь. Он сел и снова закурил. — Я хотел бы спросить еще одно: почему вы возненавидели своего отца?
Иштван наклонил голову и начал нервно крутить пальцами кисти скатерти, которой был накрыт стол. Девушка тоже заинтересованно посмотрела на парня, но видела только его опущенную голову и коричневую от загара шею. Когда Иштван поднял голову, его глаза были влажные.
— Он убил девушку, которую я любил! — сказал парень чуть слышно.
— Ваш отец ее убил? Ничего не понимаю! Кто она, эта девушка?
— Майя. Студентка, — был ответ. Эстер смотрела на Иштвана широко раскрытыми глазами. Об этом он ей никогда не говорил.
— Именно так, сэр, он убил ее. Не собственноручно, конечно. Майя была еврейка. Он призывал к расправе своими статьями и исследованиями. Я очень любил Майю и никогда не прощу отцу ее смерть.
— Когда это было?
— 16 октября 1944 года. На следующий день после того, как партия нилаши захватила власть.
— Ваш отец был членом этой партии?
— Да. Он был ярым фашистом, ближайшим сотрудником профессора Малыша.
— И вы очень любили ту девушку? Ведь тогда вы были еще мальчиком…
— Мне тогда исполнилось девятнадцать, — тихо ответил Иштван. — Я и теперь ее люблю. Когда же узнал, при каких обстоятельствах она умерла, то еще больше полюбил ее. Она вела себя как герой.
— Понимаю, понимаю… — сказал Голубь. Он вынул новую сигарету, снова зажег и в глубокой задумчивости выпустил облако дыма. — Вот что, друг. Идите сейчас домой. Напишите апелляцию и завтра подайте ее в ректорат. Поняли?
— Да.
— Потом придете сюда, закончите работу по анализу крови, проверите правильность подсчетов. Пока я буду продолжать здесь опыты, вы ежедневно будете приходить сюда Ясно?
— Да, сэр.
— Завтра утром я поговорю с Каллошем. Держите себя в руках. Мы не допустим, чтобы вас исключили. Правда, Эстер?
— Правда, сэр, — радостно закивала головой девушка.
Иштван с облегчением вздохнул и заметно успокоился. У Голуба большой авторитет. Как-никак — он известный ученый. Если он вмешается в дело, все, наверное, образуется. Юноша поднялся:
— Большое вам спасибо, сэр. Значит, завтра приду, — он поклонился.
— Выше голову, друг! — подбодрил парня ученый. — Все будет хорошо…
Молодые люди уже спускались с лестницы, когда Голубь позвал Иштвана.
— Уже поздновато. Вы, может, проведете Эстер домой?
Профессор хитро прищурился и улыбнулся. Он улыбался еще и тогда, когда за молодыми закрылась калитка.
— Где ты живешь? — тихо спросил Иштван. — Видишь, я даже этого не знаю.
— На улице Батхиань, — ответила девушка.
— Можно тебя проводить?
— Ты выполняешь приказ профессора?
— Нет, нет, — сказал Иштван. — Я все равно провел бы тебя.
— Это очень любезно с твоей стороны.
Парень вопросительно взглянул на нее. Он повеселел, стал спокойнее. В глазах заискрился прежний огонек.
— Пойдем пешком.
— Как хочешь, — улыбнулся Краснай.
Они долго шли, не говоря ни слова.
— Иштван, — сказала наконец девушка, — ты очень любил ее?
— Очень.
— Расскажи о ней.
— Что рассказать?
— Все. Какая она была? Почему ты ее любил?
— Какая была?.. Высокая, стройная. На четверть головы выше тебя. Темные волосы спадали до самых плеч. Всегда веселая. Мечтала стать скульптором. Любила все красивое. Вот и все о ней. Почему любил ее? Не могу сказать. Человек никогда не ищет объяснения, почему любит. Если ты была влюблена в кого-то, ты знала, почему любишь?
— Я еще никого не любила, — ответила девушка.
— Когда придет к тебе любовь, Эстер, ты поймешь, что это такое. Человек не может объяснить это чувство, бывает, что и борется против него. Но любовь все же побеждает.
— Скоро будет пять лет, как Майя погибла. И ты до сих пор любишь ее? Почему ты так одинок? — девушка остановилась, обернулась лицом к нему.
Иштван погрузился в свои мысли, его высокий лоб прорезали глубокие морщины. Он схватил Эстер за руку.
— Сядем на минуточку, — сказал тихо. Они сели на скамью, стоявшую в аллее.
— Мне не было еще и десяти лет, когда умерла мать. С тех пор живу сам. Родственников нет. Иногда кажется, что я сойду с ума, угнетает меня одиночество. Может, именно поэтому я с головой погрузился в науку.
— И ты никогда не женишься?
— Этого я не говорю, — Иштван горьковато улыбнулся. — Но в моем нынешнем положении смешно было бы думать о женитьбе…
— Потому что тебя исключили? — спросила девушка.
— Да…
— Голубь все уладит. Ты знаешь его характер. Если возьмется за что-то — обязательно доведет до конца. У него можно учиться настойчивости, честности.
— И многому другому, — добавил парень. — Эстер, я даже не знаю, что делать, если меня не восстановят. Я, может, этого и не переживу. Медицина — мое призвание. О ней я мечтаю с детских лет. Знаешь, в 1944 году я вдруг понял, какие ужасные преступления совершил мой отец, пообещал себе сделать все возможное, чтобы облегчить страдания людей. Это, Эстер, не просто громкие слова. Это мое твердое решение. Я отдаю все силы учебе, чтобы стать врачом, потому что врач много может сделать для людей.
— Наверное, поэтому ты избегаешь общественной работы? — спросила с легкой иронией девушка.
— Эстер, неужели политика заключается только в том, чтобы без конца бросаться громкими фразами или произносить речи? По-твоему, это не политика, если кто-то отлично учится? Я хочу служить своей стране знаниями. Это тоже политика. Все жизненные вопросы мне ясны, а если бы ситуация требовала, я был бы вместе с вами на баррикадах…
— Я знаю это, Иштван, — нежно сказала девушка. — И вполне понимаю тебя. Пошли. — Она взяла Иштвана за руку, посмотрела в глаза.
— Как хочешь, Эстер…
Они встали. Над грядой гор текла громада темных облаков, тускло освещенных бледным лунным светом. Тихий ветерок колыхал ветви деревьев. Иштван и Эстер шли рядом, углубленные в свои мысли.
Приход профессора был для Каллоша неожиданностью. Он невольно поднялся со своего места. Авторитет и слава Голуба производили на него большое впечатление. Уже много раз давал он себе слово не обращать внимания на ученого. В конце концов, кто для него этот седой профессор? Интеллигент старой закалки, просто — он уверен — саботажник. Ведь какими результатами может похвастаться известный профессор? Никакими! Что он сделал до сих пор для народной демократии? Ничего! Его нельзя было даже уговорить, чтобы поучаствовал в субботнике по восстановлению города, хотя другие профессора пришли. Оправдывается занятостью, какими-то опытами! Конечно, это неплохая отговорка. Опыты могут быть удачными и неудачными. Пока что Голубу похвастаться нечем. А до 1945 года он жил в Лондоне. Разве этого не достаточно, чтобы понять все? Враг хитер, он работает с перспективой на многие годы вперед.
Все эти мысли молниеносно пронеслись в голове Каллоша, но когда он заговорил, то и голос, и поведение его выдавали кротость. Он корил себя за эту слабость. Итак, ему тоже привили в свое время эту позорную услужливость. Двадцать лет, проведенные в министерстве писарем, дают себя знать, его сын прав, когда обвиняет отца в раболепии.
— Что вас привело к нам, сэр? Пожалуйста, садитесь.
— Спасибо, — холодно отказался Голубь. — Я хотел кое о чем спросить. — Скрестив руки за спиной, профессор начал ходить по комнате, как во время лекции в аудитории. Каллош смущенно хлопал глазами. Он рассматривал серый, хорошо сшитый костюм ученого, его белоснежную поплиновую рубашку, галстук с мелким узором, туфли с острыми носками, на которых ярко отражался свет утреннего солнца.
— Знаю, что дело, о котором я хочу говорить, не входит в мою компетенцию, — доносился до Каллоша голос ученого. — Но я хотел бы иметь ясную картину. За что, собственно, исключили Красная? Что вы мне можете об этом сказать?
Каллош сразу догадался, зачем пришел профессор. Он даже предполагал, что ученый будет ходатайствовать за Красная… И все же теперь он заколебался. Что ответить? Со вчерашнего дня несколько раз возникало у него сомнение, правильно ли он поступил. Может, решение было слишком строгое? Но каждый раз Каллош отмахивался от этих мыслей. Классовая борьба требует твердости. Социализм нельзя построить, проявляя снисходительность. Может ли он взять на себя такую ответственность? А что если Краснай действительно шпион? Нет. Пусть лучше пострадает один человек, чем все общество. Даже один шпион может нанести много вреда. Он где-то читал высказывание Наполеона о шпионах. Даже записал цитату в тетрадь. «Высказывания великих людей», — написал на тетради и старательно изучал записанные высказывания. А вот теперь ни за что не может вспомнить! А жаль, потому что это было очень точное выражение. Однако это не имеет значения. Его поставили на этот ответственный пост для того, чтобы он оберегал государственные интересы. И Каллош должен проявлять особую бдительность! Это будет лишним доказательством, что он порвал со средой, из которой вышел. Каллош твердо выскажет свое мнение Голубу, не побоится его.
— Дело в том, товарищ профессор, — сказал он наконец, — что Краснай допустил грубое нарушение правил…
— Не написал в своей биографии, где его отец? — перебил ученый.
— Да…
— Но этот парень не имеет ничего общего с отцом. Надо было тщательно изучить обстоятельства, и все выяснилось бы. Это еще не повод, чтобы исключать человека! Этот юноша не просто обыкновенный студент, он талантливый, подающий большие надежды и уже сейчас более подготовлен, чем некоторые ассистенты…
Каллош несколько раз пытался прервать Голуба, но тот не останавливался.
— Нет, друг. Я этого так не оставлю. Если немедленно не пересмотрите дело, я сегодня подам заявление об увольнении. Буду требовать, чтобы меня тоже исключили из университета. Требовать, понимаете, коллега Каллош!?
Каллош не на шутку испугался. Он знал, что Голубь не бросает слов на ветер. Если ученый подаст заявление об увольнении, разгорится скандал на всю страну. В мыслях он уже взвешивал возможные последствия. Комиссия будет доискиваться до причин отставки Голуба. Нет, этого нельзя допустить, потому что тогда, в лучшем случае, его снимут с работы. В лучшем случае… Он лихорадочно размышлял. Решение уже отослали в министерство, вернуть его нельзя. Для этого нет уважительной причины. Все же надо принять какие-то меры. Он с тревогой следил за возмущенным профессором. Неожиданно у него появилась спасительная идея. Страх рассеялся, и уже другим голосом Каллош важно заявил:
— К сожалению, коллега, это дело гораздо серьезнее, чем вы думаете. Краснаем интересуется политический отдел полиции. Я не имею полномочий говорить о подробностях. Могу вам только посоветовать: в наше время не стоит ни за кого заступаться.
Эти слова поразили Голуба. Он внезапно остановился, как будто наткнулся на стену.
«Неужели парень соврал ему? Значит, вся эта история исходит не от Каллоша? Возможно, он ошибается. Иштван не тот, за кого себя выдает?» — от неожиданности его голос стал глухим.
— Прошу вас, скажите только одно: полиция заинтересовалась персоной Красная еще до рассмотрения его персонального дела?
— Решение дисциплинарной комиссии было лишь следствием этого. Дело Красная конфиденциальное, — ответил Каллош. — Будем считать, что я ничего не сказал…
— Гм… — задумался Голубь. Он был смущен. Немного даже стыдно стало за свою горячность. Набросился на Каллоша, а оказывается, что он здесь ни при чем. Неприятно. Надо бы попросить прощения.
— Товарищ профессор, — услышал он голос Каллоша, — если не прогневаетесь, я бы дал вам еще один совет.
Голубь вопросительно посмотрел на этого лысеющего мужчину. Ему казалось, что теперь Каллош смотрит на него с некоторым превосходством.
— Пожалуйста.
— Не желательно, чтобы Краснай дальнейшем участвовал в ваших опытах. Это не мое дело, но я имел возможность заглянуть в дело, заведенное в полиции на Красная… Словом, больше ничего сказать не могу. На вашем месте я был бы очень осторожным.
Голубь был поражен. А может, и его персоной заинтересовалась полиция?
— Вы видели данные, касающиеся меня? — спросил он.
— Нет, но в определенной степени они связаны с вашими опытами. Пожалуйста, не спрашивайте меня, я не имею права говорить… Я вас просто доброжелательно предостерегаю. Этот юноша не ангел, не стоит защищать его. Поверьте мне, профессор, я тоже очень любил его.
— Спасибо, что предупредили, коллега Каллош. Спасибо большое. Надеюсь, я не оскорбил вас.
— Нет, коллега Голубь, — сказал Каллош. Слово «коллега» он сказал с особым ударением.
— Я немного погорячился. Очень люблю этого парня. А может, все это недоразумение?
— Не исключено, что все окажется ошибкой. Хотя факты говорят о другом… Так или иначе, пока другого выхода нет, как ждать.
— Еще раз спасибо, дорогой коллега. Я не разбираюсь в таких следственных делах. Прошу прощения, — прощался профессор.
— Ничего не случилось, коллега Голубь, — сказал Каллош, провожая профессора взглядом, пока тот не скрылся за дверью.
Затем он сел за письменный стол, взял бумагу и стал писать. Длинные, острые буквы одна за другой ложились на страницу.
Поделиться книгой: