Помоги проекту - поделись книгой:
Египтяне же совсем распоясались и каждый день обстреливали израильские позиции из артиллерийских орудий. Но нужен был более весомый предлог для того, чтобы начать широкомасштабные военные действия.
Утром 15 октября израильский офицер связи сообщил в штаб наблюдателей ООН, что в соответствии с условиями перемирия Израиль намерен отправить в Негев транспортную колонну через дорожный узел Фалуджа. Штаб наблюдателей утвердил отправку колонны, и она двинулась в путь. Как и предполагалось, египтяне встретили ее плотным огнем.
Это и был ожидаемый Алоном сигнал. Операция «Йоав» началась.
Последующая ошеломляющая победа над египетской армией, прекрасно вооруженной, имевшей превосходство в бронемашинах и артиллерии, создавшей эшелонированную линию обороны с мощными узлами укреплений от Рафиаха до Ашдода, во многом заслуга Игаля Алона — первого израильского главнокомандующего. Этот тридцатилетний сабра оказался первоклассным полководцем, что поражало Бен-Гуриона, ибо Алон не учился в военной школе и не служил в британской армии.
Выяснилось, однако, что этот кибуцник как никто владеет искусством ведения боя.
Алон повел наступление по всему фронту, что оказалось для египтян полной неожиданностью. Лобовые атаки сочетались со стремительностью передвижения и с концентрацией ударной силы в кулак на нужных участках. Когда не удалось с ходу взять исключительно важный стратегический пункт Ирак эль-Маншие, Алон не стал тратить время на повторную попытку. Он тут же перенес место прорыва западнее, в направлении дорожного узла Фалуджа. Необходимо было взять Хулейкат — главный опорный пункт египтян в этом районе. Алон сразу понял, что это стержень всей египетской обороны. Бойцы называли Хулейкат — с его пулеметными гнездами, семью рядами колючей проволоки, песчаными насыпями, надежно укрытыми артиллерийскими орудиями, — «Негевским чудовищем».
Штурм Хулейката в ночь на 19 октября и сегодня считается выдающимся военным достижением. Алону, руководившему боем от начала до конца, было чем гордиться. Исход сражения решили вовремя введенные в дело резервы.
Взятие Хулейката стало переломным моментом в ходе всей кампании. Четвертая египетская бригада со всем военным снаряжением оказалась в Фалуджийском котле. Из этой западни не было выхода. Через 12 часов после взятия Хулейката пала Беэр-Шева. С господством египтян в Негеве было покончено.
А вот наступление войск Алона в сторону Хевронских гор пришлось приостановить по соображениям политического характера. Абдалла успел своевременно выслать в Хеврон своих легионеров. Дальнейшее наступление израильтян привело бы к возобновлению военных действий по всему израильско-иорданскому фронту. Бен-Гурион не желал подобного риска после успехов в Негеве. К тому же Абдалла сообщил конфиденциально, что он готов приступить к переговорам о мире, если израильское наступление в районе Хевронских гор будет прекращено.
И Алону пришлось отказаться от марша на Хеврон и Бейт-Лехем.
22 октября вступило в силу очередное прекращение огня. Бои на Южном фронте стихли. Теперь израильское командование могло обратить внимание на север, где бесчинствовали банды из Арабской армии спасения Каукаджи. Они сжигали посевы, нападали на израильские хозяйства и даже осадили кибуц Менара. Так что предлог нарушить перемирие на севере был, и израильтяне им воспользовались.
Операция «Хирам», проведенная на севере тремя бригадами под общим командованием Моше Кармела, длилась всего 60 часов. За этот срок не только была очищена от арабских банд вся Верхняя Галилея, но израильские силы даже углубились на территорию Ливана.
Лишь после этого в Эрец-Исраэль на некоторое время воцарилась тишина.
Котел в Фалудже означал для Египта военную катастрофу. Но сражение за Фалуджу вписало славную страницу в египетскую военную историю. Окруженные египетские войска под командованием египетского генерала Тага-бея упорно держали круговую оборону, отбивая все атаки израильтян. Переговоры между Игалем Алоном и Тага-беем, в которых, кстати, принимал участие штабной офицер окруженной бригады майор Гамаль Абдель Насер, ни к чему не привели. Египтяне были полны угрюмой решимости сражаться до конца.
Король Абдалла, не испытывавший к египтянам ни малейшей симпатии, понимал, однако, что надо попытаться им хоть как-то помочь. Союзники все-таки. Командующий легионом Джон Глабб разработал план, получивший кодовое название «Дамаск». Согласно этому плану иракские и трансиорданские силы должны были нанести отвлекающий удар в районе Бейт-Гуврин, севернее Негева. Пока израильтяне будут отражать эту атаку, Тага-бей уничтожит свое тяжелое вооружение и выйдет со своими людьми из окружения по забытой тропе, известной майору Локкету, одному из офицеров легиона. Локкет даже пробрался по этой тропе в Фалуджу и изложил план «Дамаск» Тага-бею.
Египетский генерал счел его авантюрой, но все же телеграфно запросил указаний у верховного командующего в Газе Фуада Цадека. Ответ он получил по-солдатски четкий:
«Нельзя полагаться на план, инициатором которого является Глабб-паша. Пешая эвакуация солдат через контролируемую евреями территорию означает их преднамеренную гибель. Отклоните план и прогоните этого наемника Локкета. Защищайте свои позиции до последнего патрона и последнего солдата, как и подобает египетским воинам».
План Глабба лишь совсем испортил отношения между Египтом и Трансиорданией. Египтяне стали поговаривать о том, что Абдалла хотел погубить окруженную бригаду. Разгневанный Абдалла даже поклялся, что отныне он и пальцем не пошевелит, чтобы помочь египтянам.
Передышка подошла к концу после того, как Египет отклонил резолюцию Совета Безопасности от 14 ноября, призывавшую стороны к мирным переговорам. В Каире, видимо, поверили собственной пропаганде, утверждавшей, что доблестная четвертая бригада находится в Фалудже не потому, что окружена, а чтобы сковать там огромное сионистское войско.
А «сионистское войско» под командованием Игаля Алона начало 22 декабря операцию «Хорев» — последнюю в войне. План израильского командующего отличался зрелостью стратегического мышления. Все было учтено и продумано. Алон не оставил египетскому командованию никаких шансов.
Отвлекающее наступление в сторону Газы заставило египетский штаб сосредоточить внимание на этом участке фронта. Главный же удар был направлен на узловой центр египетских коммуникационных линий в Эль-Удже. Разведчики из бригады га-Негев обнаружили заброшенную римскую дорогу, позволявшую обойти египетские укрепления. Внезапное появление израильских танков со стороны непроходимой пустыни и решило исход сражения.
27 декабря Эль-Уджа пала, и войска Алона устремились через Синайскую пустыню к морю, фактически отрезав весь тыл египетской армии. Деморализованные египетские солдаты сдавались в плен сотнями.
Развивая наступление, полки Алона продвигались в глубь Синайского полуострова. Вечером 29 декабря израильские силы вышли к главной военной базе египтян в Эль-Арише. Ну а после Эль-Ариша уже ничто не могло остановить победный марш израильтян к Суэцкому каналу.
Под Эль-Аришем и настиг Алона приказ генштаба в течение суток очистить весь Синайский полуостров. Таких ударов судьбы израильский командующий еще не испытывал. Передав командование Ицхаку Рабину, Алон вылетел в Тель-Авив уламывать Бен-Гуриона.
— Ничего нельзя сделать, — развел руками старый вождь. — Англичане вмешались…
Как оказалось, в разгар израильского наступления Каир обратился к своим арабским союзникам с отчаянным призывом о помощи. Злопамятный Абдалла не потрудился даже ответить. Остальные прислали королю Фаруку подбадривающие депеши. Спасение пришло с неожиданной стороны. Великобритания увидела в израильской угрозе удобный случай восстановить свое влияние в Египте и оживить денонсированный Каиром Договор о дружбе от 1936 года. Когда израильские силы были в Синае, Бен-Гурион получил в Тель-Авиве английский ультиматум, требовавший немедленного ухода израильтян с территории Египта.
Англичан Бен-Гурион, быть может, и не испугался бы. Но аналогичное требование пришло из Вашингтона. Против такого давления устоять было нельзя, и Бен-Гурион с тяжелым сердцем отдал приказ об отступлении.
Возвращаясь из Синая, израильские войска взяли Рафиах, отрезав египетские войска в Газе от метрополии. Но как раз в это время израильские ВВС сбили пять английских разведывательных самолетов, приняв их за египетские. Англичане реагировали крайне резко. Угрожая войной, они потребовали ухода израильтян также и из Рафиаха. Война с Англией отнюдь не входила в планы Бен-Гуриона. И это английское требование было принято.
6 января египетское правительство сообщило о своей готовности начать с Израилем переговоры о перемирии на острове Родос, где находился штаб нового посредника ООН Ральфа Банча.
Война с Египтом закончилась.
Эпилог, ставший прологом
12 января на Родос прибыла официальная египетская делегация для ведения переговоров с Израилем. Переговоры шли без особых осложнений под председательством Ральфа Банча. Основная трудность заключалась в том, что египетский народ ничего не знал о военном поражении в Эрец-Исраэль.
Одурманенный пропагандой, этот народ продолжал праздновать мнимые победы египетского оружия. Король Фарук понимал, что, узнай каирская чернь правду, — его растерзают.
Скрывать же правду становилось все труднее. Королем овладел страх. Он даже обратился к ненавистным англичанам, и те привели в состояние боевой готовности свои войска в зоне Суэцкого канала на случай буйства черни.
В Родосе египтяне были на все готовы. Они лишь просили включить в текст соглашения о перемирии какую-нибудь фразу, подтверждающую египетское присутствие в Негеве. Например, о функциях египетского коменданта в… Беэр-Шеве. Увидев изумление на лицах израильтян, египтяне поторопились разъяснить, что на самом деле комендант будет находиться в Эль-Арише. Эта глупость, разумеется, была отвергнута. В качестве компромисса Банч предложил демилитаризовать Эль-Уджу, после чего соглашение было подписано 24 февраля 1949 года.
Вслед за Египтом охотно подписали соглашение Ливан — 23 марта и Сирия — 20 июля.
Не так просто обстояли дела с Трансиорданией.
На иорданском фронте Израилю удалось защитить еврейскую часть Иерусалима — но и только. Уродливый самарийский выступ не был ликвидирован. И Хеврон, и Бейт-Лехем остались в руках легиона.
После разгрома Египта израильский генштаб приступил к разработке плана войны с Трансиорданией, получившего кодовое название «Око за око». Было решено использовать всю армию, численность которой достигала к тому времени ста тысяч человек, для захвата «треугольника» — всего центрального района Эрец-Исраэль до Иордана.
Приготовления шли полным ходом, но Бен-Гурион призадумался: следует ли вновь искушать судьбу, оказавшуюся столь благосклонной к израильтянам? И решил, что не стоит. К тому же Абдалла был реалистом. Он склонялся к идее мира и сотрудничества с евреями, и Бен-Гурион это учитывал.
Военные приготовления, однако, демонстративно продолжались с целью давления на Абдаллу. Израиль хотел получить ту территорию, которую оставляли иракцы, убиравшиеся восвояси. У короля были свои планы насчет этой небольшой, но стратегически важной территории.
Уловка тем не менее сработала. Абдалла решил лично договориться с евреями и пригласил к себе, тайно, разумеется, израильскую делегацию. На свидание с королем отправились Игаэль Ядин и Вальтер Эйтан.
Вот как описал Ядин встречу с королем:
«После обмена традиционными любезностями Абдалла преподнес нам подарок: великолепный, кованный в серебре, кинжал. Он и сейчас хранится в министерстве иностранных дел. Вальтер Эйтан позаботился о подарке для короля: старинное издание Танаха в переплете, сработанном мастерами художественной школы „Бецалель“. Раскрыв книгу, Абдалла потемнел от гнева: „Что это?!“
Оказалось, первая страница была украшена картой Эрец-Исраэль времен царя Соломона. „Что это?! — возмущался король. — Месопотамия, Египет!“
Мы с трудом вышли из положения, объяснив ему, что это карта времен царя Сулеймана.
Абдалла принимал нас в своих роскошных покоях. Справа от него сидел премьер-министр Туфик эль-Худа, слева — все члены кабинета. „Как поживает мой друг Шерток? — начал король. — Передайте ему привет.“ Потом спросил: „А как здоровье госпожи Голды Меирсон?“
Абдалла был в свое время слегка уязвлен тем, что ему пришлось вести политические переговоры с женщиной. Когда мы ответили, что госпожа Меирсон — теперь посол Израиля в Москве, он подмигнул и сказал: „Прекрасно, там ее и оставьте“.
Затем король встал и произнес напыщенную речь, которую закончил словами:
„Я бедуин, а у нас, у бедуинов, есть поучение: если ты сидишь на перегруженном осле, а враг близок, то у тебя две возможности: или попасть в плен со всем товаром, или попытаться бежать, сбрасывая по дороге тюк за тюком, дабы уменьшить вес. Вот я и пригласил сюда израильтян, чтобы сбросить тюк!“
Окончив речь, король обратился к своему премьер-министру Туфику эль-Худе и предложил: „Теперь говорите вы!“
Эль Худа встал, откашлялся и сказал: „Я прошу прощения у вашего величества, но я нездоров!“
Абдалла сделал презрительный жест и, не стесняясь нашего присутствия, возвысил голос: „Раз так — вон отсюда!“
Эль-Худа молча вышел.
А потом был ужин, подававшийся на золотой и серебряной посуде. Я сидел рядом с Абдаллой, а он с гордостью указывал на каждый предмет: „Это я получил от короля Георга, это — от Рузвельта. Видите ту лампу наверху? Ее мне преподнес Пинхас Рутенберг“.
Мы вели светскую беседу, и внезапно король сказал: „Знаете, что мне услаждает часы досуга? Древняя арабская поэзия!“
Тут я вспомнил своего учителя профессора Бината, заставлявшего нас зубрить наизусть длинные тяжеловесные поэмы времен становления ислама, — как в свое время я его проклинал! В голове моей осталось только одно стихотворение, которое я и начал цитировать: „Вот мать, оплакивающая сына на поле брани: вскормила тебя, вспоила, взлелеяла“.
Король вдруг вскочил, обнял меня и закричал в восторге: „Клянусь Аллахом, это же мое любимейшее стихотворение! Скажите, откуда вы его знаете?“ Естественно, мои акции сразу поднялись, и атмосфера разрядилась».
Израильтяне своего добились, и соглашение о перемирии с Трансиорданией было подписано 3 апреля на острове Родос. После войны Абдалла возобновил тайные переговоры с Израилем, но мира с еврейским государством заключить не успел.
20 июля 1951 года король был убит на ступеньках мечети Эль-Акса в Старом Иерусалиме. Харам эш-Шариф, где расположена мечеть, раньше была территорией муфтия, и посланные муфтием люди убили короля.
В Израиле были уверены, что достигнутые с арабскими странами соглашения сменятся мирными договорами и добрососедскими отношениями. Никто не знал тогда, что они станут прологом к новым кровопролитным войнам.
Арабская национальная гордость была уязвлена и кровоточила. Арабы всегда презирали евреев. Теперь бремя презрения легло на них самих.
События 1948–1949 годов остались в арабском сознании под именем «эль-накба» — «бедствие».
Произошло то, чего так боялся египетский король Фарук. Узнавшая правду чернь взбунтовалась. Режимы в арабских странах сменялись один за другим. К власти приходили радикальные, революционные, путчистские движения. И все они жаждали реванша. Все клялись смыть позор поражения, нанесенного арабам евреями.
Впереди Израиль ожидали новые испытания и новые войны.
Первый командующий
Дом на улице Зихрон Кдушим в Яффо. Вокруг него выстроились тополя, посаженные Ицхаком Саде полвека назад. Здесь он жил после Войны за независимость. Здесь умер в августе 1952 года.
На этой улице, рывком вырывающейся к морю из каменных тисков старого Яффо, много подобных домов старинной кладки с ветхими резными воротами. Но этот дом — особенный. Крайний в ряду, он возвышается подобно восклицательному знаку на одинокой скале, напоминающей корабельную рубку. На фоне убегающих к морю песков оазисом выделяется ухоженный сад. Его посадил Ицхак Саде в последние годы жизни, когда остался не у дел. Грубо обработанные базальтовые глыбы охраняют это зеленое великолепие. От дома к морю ведет дорожка, уложенная мелким гравием. Ее проложил Ицхак Саде для себя и друзей.
Уходя из дома, Саде всегда оставлял двери открытыми. Друзья приходили, спускались к морю, купались, возвращались, принимали душ, открывали бар и коротали время, дожидаясь хозяина. Саде появлялся поздно вечером и присоединялся к компании. К утру обычно опустошалось несколько бутылок.
За домом стоит вагон, обитый померкшим от времени железом. В нем находился командный пункт Ицхака Саде. Вагон, приваренный к джипу, долго помнили бойцы, сражавшиеся на Южном фронте. Потом музейный этот экспонат много лет служил складом Йораму, сыну Ицхака Саде.
Йорам и его жена Зива сохранили в неприкосновенности кабинет Старика.
Это своего рода маленький музей. В кабинете большой, грубо сколоченный стол, покрытый толстым стеклом с эмблемой Пальмаха. Два массивных кресла с плюшевой обивкой. Скамейка. Здесь Ицхак Саде любил беседовать с друзьями. На стол ставилась бутылка, и велись бесконечные разговоры о философии, войне и политике. И о женщинах, конечно. Он их любил, первый командующий, как любят произведения искусства. На стене кабинета неплохие репродукции картин Эль Греко и Рембрандта. Рядом с ними фотографии военных лет и коллекция оружия. Вдоль стены низкие пузатые застекленные шкафы с книгами. Библиотека свидетельствует, что ее хозяин увлекался военным делом, поэзией, историей и живописью.
Сегодня немногие приходят сюда, но все же приходят. Есть еще люди, которых интересует этот человек.
Ицхак Ландоберг (Саде) родился 19 августа 1890 года в польском городе Люблине. Детство его было омрачено бесконечными сварами между отцом и матерью.
Когда Ицхаку было пять лет, родители развелись, и мать забрала сына в русский город Ярославль, где почти не было евреев. Попав в эту цитадель православия, мальчик быстро ассимилировался. Рослый не по годам, он выделялся храбростью и вспыльчивостью. После нескольких драк сверстники постарались забыть о его еврейском происхождении.
В 17 лет Ицхак считал себя социалистом и верил, что еврейский вопрос найдет свое разрешение в очистительной буре надвигающейся революции.
С началом Первой мировой войны Ицхака мобилизовали в армию. Он был ранен, участвовал в Брусиловском прорыве. Грудь украсил Георгиевский крест. Его произвели в сержанты и хотели направить в офицерскую школу, но помешала революция.
В 1918 году Ицхак Саде — тогда еще Ландоберг — вступил в Красную армию, командовал ротой и приобрел опыт партизанской войны, позднее так пригодившийся ему в борьбе с арабскими террористическими формированиями в Эрец-Исраэль. Поняв, что большевики пытаются вылепить всемирный идеал из грязи и крови, Саде перешел к белым.
Культивируемая в Белой армии ненависть к евреям определила его окончательный выбор.
Он вдруг вспомнил о своих еврейских корнях.
Сэр Исайя Берлин, двоюродный племянник Ицхака Саде, один из самых утонченных умов минувшего столетия, любил этого родственника, сочетавшего разносторонние способности с богемным образом жизни. Позднее, уже в 50-е годы, часто с ним встречался, обычно в маленьком тель-авивском кафе, где за вечер Саде приканчивал бутылку водки в то время, как его рафинированный собеседник довольствовался лишь одной рюмкой вина.
После смерти Саде Исайя Берлин написал о нем воспоминания, заслуживающие наивысшей оценки, как и все, что делал этот человек. Для полноты картины уместно привести из них хотя бы несколько фрагментов.
Итак, Саде глазами Берлина:
«Когда я впервые увидел Саде, он был строен, элегантен и определенно гордился своей внешностью. Теперь он располнел, отрастил бороду, одежда его пообтрепалась, он явно не заботился о том, как выглядит, его совершенно не интересовали „прелести жизни“.
Что он по-настоящему любил, так это действие, борьбу, он наслаждался существованием человека, за которым ведется охота. Он, несомненно, был счастлив, когда мы встретились в этом кафе, в нем не было ни малейшей нервозности, страха или подлинной тревоги за будущее. Каждый день приносил свои трудности, каждый день приносил свои удовольствия, он попросту переходил от одного приключения к другому с ненасытным аппетитом к жизни.
В 1948 году, после ухода англичан из Палестины, Саде стал командующим „летучими отрядами“, он захватывал египетские крепости, брал пленных. Метод Саде, как рассказывали люди, которыми он командовал, состоял в том, что он попросту несся на египетские аванпосты с гранатой в каждой руке и с громким криком, приказав своим бойцам делать то же самое. Египтянам ничего не оставалось, как бежать, бросая башмаки. Крови проливалось немного. Потом он забирал приглянувшееся ему оружие.
Собранные трофеи — ружья, кинжалы, ятаганы — впоследствии гордо украшали его дом в Яффо. Мы встретились с ним в этом доме после Войны за независимость. К тому времени Саде был чем-то вроде народного героя. Он показывал мне многочисленные фотографии, где был заснят в бою с египтянами или при взятии укрепленных позиций. Когда я сказал, что он, пожалуй, еврейский Гарибальди (прославленный герой Италии, сражавшейся в XIX веке против австрийцев), Ицхак Саде был в восторге. Оказалось, что он знает про Гарибальди все и всегда восхищался его жизнью и походами, а открытку, посланную мне вскоре после этой встречи, он подписал „Гарибальди“…
…Он особенно гордился дружбой со своими учениками — так он о них думал — Моше Даяном и Игалем Алоном, в которых души не чаял. Есть известная фотография (одно время она была в широкой продаже), где он обнимает за плечи двух этих воинов. Саде решительно не желал, чтобы его принимали совсем всерьез. Он обожал рассказывать про свои подвиги, как отставной мексиканский революционный генерал, но даже его тщеславие было исполнено такой простоты, так привлекательно, что ни у кого не возбуждало ревности.
К тому времени он уже был счастливо женат на известной партизанке, успев оставить много других женщин на своем победном пути. Он тепло расспрашивал о родственниках и потчевал меня рассказами о своем славном прошлом. В стране, исполненной трений, напряженности и серьезной целеустремленности, как и должно быть в любом обществе, закладывающем свои основы, этот огромный ребенок вносил элемент предельной свободы, неистребимой веселости, легкости, очарования и естественного полубогемного-полуаристократического изящества, слишком большая доза которого уничтожила бы всякую возможность порядка, но частица которого должна непременно быть в любом обществе, если ему суждено остаться свободным и достойным выживания.
Он был в жизни солдатом нерегулярных войск, из тех, что великолепны на войне, но скучают мирным, упорядоченным существованием, где нет ничего захватывающего. Троцкий однажды сказал, что те, кто желал спокойной жизни, ошиблись, родившись в двадцатом веке. Ицхак Саде наверняка не желал спокойствия. Он от души наслаждался жизнью и передавал свое наслаждение другим, он вдохновлял людей, волновал их и радовал. Мне он нравился чрезвычайно».
И все же не встреча с Берлиным, а знакомство с Трумпельдором изменило всю жизнь Ицхака Саде. Он сразу попал под обаяние этой великой души. Когда Саде попытался заговорить с ним о своих социалистических убеждениях, то был остановлен движением руки.
— Как ты смеешь забывать о том, что ты еврей? — спросил его этот человек с печальным лицом, редко озарявшимся улыбкой. Благодаря Трумпельдору в душе Саде забрезжила смутная догадка о его истинном призвании. Он понял, что судьба еврейского народа будет решаться в Эрец-Исраэль.
Когда пришла весть о падении Тель-Хая и героической смерти Трумпельдора, Ицхак Саде стал собираться в дорогу. В своем дневнике он писал: «Весть о смерти Трумпельдора поразила нас, подобно молнии. Погиб наш командир и друг. Члены созданной Трумпельдором в Крыму сионистской организации Халуц стали обращаться ко мне со своими проблемами, и я неожиданно для себя оказался их руководителем. Нас ждала Палестина — Святая земля, орошенная кровью учителя. Я стал посылать туда людей. Потом понял, что и мне пора. И я двинулся в страну, о которой почти ничего не знал. Я даже не понимал до конца, зачем мне это нужно. Но чувство, двигавшее мной, было сильнее меня, и всем своим естеством я ощущал, что поступаю правильно».
Ицхак Саде прибыл в Эрец-Исраэль в середине 1920 года.
Боевой опыт, приобретенный Ицхаком Саде в России, был нужен как воздух еврейскому населению в Эрец-Исраэль, постоянно подвергавшемуся нападениям арабских банд. Руководство Хаганы поручило Саде командование отрядами самообороны в районе Иерусалима. Он ввел железную дисциплину, изнурял своих подопечных учениями, и в сжатые сроки превратил в солдат сугубо штатских людей. Тогда он сказал им: «Мало уметь воевать. Нужно научиться побеждать. Сегодня арабы нас не боятся. Но придет время, и они будут ужасаться звуку ивритской речи».
Саде совершил переворот в еврейском военном мышлении и впервые выдвинул принципы, на которых и сегодня во многом базируются стратегия и тактика израильской армии. «Мы не должны сидеть, как куры в курятнике, и ждать нападения врага, — учил Саде. — Перехваченная инициатива — залог победы. Мы должны первыми наносить им удары внезапные и точные — там, где они меньше всего этого ждут».
Поделиться книгой: