Помоги проекту - поделись книгой:
Тимур Максютов
Офицерская баллада
«Степь – это не океан. Степь понятна и надежна. На предательской поверхности океана не поставишь юрту и не сможешь пасти баранов. В черных мокрых глубинах обитают страшные чудовища; океан переменчив и непредсказуем. Но он соленый, как твоя кровь, твой пот и твои слезы.
И только стоя на его берегу, ты сможешь когда-нибудь увидеть Зеленый Парус».
Роман основан на нереальных событиях, приснившихся автору весенней гулкой ранью. Любые совпадения имен и названий случайны; дураку ничего не скажут, умного позабавят.
А срок подписки о неразглашении давно истек. Так что обломись, мой суровый куратор!
Издание выпущено при поддержке Комитета по печати и взаимодействию со средствами массовой информации Санкт-Петербурга
Пролог
Такие цвета здесь бывают только в мае, да и то недели две, не больше. Густо-синее небо. Безупречное – ни единого белого комочка. Опрокинутое над изумрудной степью, покрытой новорожденной травой длиной в женский ноготь.
Ольга Андреевна с удовольствием вступила босыми ножками в нагретый солнцем янтарный квадрат паркета. Отдернула тюлевую занавеску, скрипнув кольцами по проволоке. Надавила узкой ладонью на ручку балконной двери; открыла, впустив в комнату непривычно чистый, без единой пылинки, сквознячок.
Совсем немного дней пройдет, и беспощадное монгольское солнце убьет зелень, превратив ее в грязно-желтый пыльный ковер. Сводящий с ума, вечный ветер пустыни Гоби будет гонять мутные клубы, покрывая мелким серым прахом все вокруг.
А небо выгорит до рвотно-блеклого оттенка старых сатиновых трусов. Сзади раздались зевок и противный скребущий звук. Легкое воздушное настроение мгновенно сгинуло.
Ольга оглянулась и поморщилась.
– Коля! Ну сколько тебя просить! Не чеши свои… причиндалы свои! При мне.
– Отставить нытье! Подумаешь, какие мы нежные – муж хозяйство при них чешет! Иди лучше борщу согрей – я жрать хочу. И балкон закрой, дура, пылища же налетит!
– Подожди немножко. Помнишь, ты только майора получил… В семьдесят восьмом году? А, неважно. Мы в санаторий поехали, в Адлер. Чемоданы даже не стали заносить, побежали на берег Было утро, такое свежее! И море. Синее-синее. Вот подойди, погляди – небо сейчас такого же цвета, как тогда море. Прямо дежавю какое-то. И ты меня еще тогда обнял, так нежно. И сказал…
– Слушай, хватит трындеть, а? Жрать, говорю, давай!
Ольга Андреевна с грохотом захлопнула балконную дверь. Стремительно пронеслась на кухню, давя подкатывающие к горлу слезы и стараясь не слушать доносящееся вслед шуршание газеты и злобное бормотание:
– Это ж надо, слов каких нахваталась – «дежавю»! Ерш твою! Графиня, понимаешь…
Глава первая
Культурный шок
Вентилятор гудел пожилым шмелем, безрезультатно перемешивая горячий воздух затхлого кабинета. Жаркий монгольский август восемьдесят восьмого года никак не кончался.
Начальник кадров политотдела армии потянулся, хрустнул затекшей шеей. Денек выдался нелегкий – с утра шли бирюзовым потоком молодые лейтенанты в золотых крылышках погон. Пришло время выпускников военно-политических училищ, и каждого надо было пристроить в нужную клеточку – вакансию. Не забывая при этом о просьбах друзей из гарнизонов («Петрович, ты уж мне подбери сопляка получше, а за мной не заржавеет») и главное – прямых указаний по поводу «блатных».
Одного такого «с волосатой лапой» только что удалось впихнуть на непыльную должность в Дом офицеров. Барчук не оценил усилий и ныл, что «он не клоун, на концертах кривляться». А хочет он в редакцию армейской газеты, потому что чувствует в себе небывалый талант.
Полковнику пришлось построжать голосом и справедливо заметить, что лейтенант на Мурзилку похож еще меньше, чем на клоуна. А заметки тискать в газету ему никто не помешает. Повеселевший генеральский сыночек отправился в штабной узел связи, чтобы, вопреки всем правилам, сообщить в Москву по недоступному простым смертным прямому каналу о первом офицерском назначении.
Кадровик обнаружил погибающую в остатках холодного чая синюю муху, отставил стакан. И сипло крикнул:
– Следующий! Есть еще кто?
Дверь застенчиво открылась, и в кабинет проник юный офицер, сияющий пуговицами на новеньком мундире.
– Товарищ полковник, курсант… ой… виноват. Лейтенант Тагиров прибыл для дальнейшего прохождения службы.
Начальник хмыкнул. Унижение, испытанное при распределении «позвонкового» салаги, требовало немедленной компенсации. Худющий чернявый лейтенантик отлично подходил для этой роли.
– Курсант, гы! Зелень травяная. Садись, летёха! Посмотрим, что тут для тебя есть.
Густо покрасневший Марат присел на заскрипевший разбитый стул и замер в ожидании.
Полковник раскрыл личное дело в желтой картонной обложке. Почитал, продолжая скептически похмыкивать.
– Ишь ты, красный диплом, золотая медаль… А чего в Забайкальский округ тогда рапорт написал? Ехал бы себе в Германию служить.
– Я решил сначала куда потруднее, товарищ полковник.
– Значит, имеем в наличии идеалиста, хи-хи-хи! Ничего, тут тебе быстро мозги вправят! Куда бы тебя подальше-то… Поедешь в Чойр, на армейскую ремонтную базу. Поезд туда днем, двенадцать часов – и ты на месте. Иди в третий кабинет – получишь предписание и тугрики на билет. Свободен, романтик, хи-хи-хи!
Сначала надо долго пить чай с молоком и молчать при этом. Громко глотать и отдуваться – признак хорошего тона. Женщина принесла пиалу с обжигающим подсоленным напитком, поклонилась, подала двумя руками. Приезжий из Чойренского аймака уважительно принял посуду тоже двумя руками, поглядел на плавающие по желтой поверхности пятна жира и приступил к процессу.
Жители просторов Гоби смотрят на мир прищурившись, чтобы он не смог сразу весь ворваться в мозг и внести смятение в душу. Вселенную надо потреблять постепенно, небольшими глотками, чтобы не обжечь нутро. И тогда ты сможешь понять ее истинную суть, смысл движения звезд и язык степного ветра.
Потом женщина принесла водку в фарфоровых стопках; первому подала владельцу дома, что в Улан-Баторе. Старик окунул в емкость безымянный палец. Трижды сбрызнул в сторону юга – в знак почтения к духам огня. Потом свою долю уважения получили воздух, вода и умершие предки.
Только после первого глотка крепкой жидкости можно начинать разговор. Сначала поинтересоваться, здоров ли собеседник, благополучны ли его родные, в порядке ли скот… И совершенно не важно, что нет у гостя из Чойра никакой скотины. Если не считать начальства. А вместо верблюда или коня давно уже используется что-нибудь с мотором.
Учитель наконец покончил с ритуалом и заговорил о насущном:
– Мир меняется. Но сейчас он вообще похож на облако, которое гонит ветер. Облако само не понимает, каким оно будет через мгновение, какую форму и цвет обретет.
Гость склонил голову в знак признания мудрости, а про себя подумал: «Достал уже дедушка своими сказками – скорее бы к делу переходил».
Старик будто услышал его и сказал главное:
– Словом, скоро Советскому Союзу кранты. В смысле, конец.
– Это… Это откуда такие сведения? – ошарашенно спросил чойренец.
– Оттуда, – учитель показал скрюченным подагрой пальцем вверх.
Гость осторожно взглянул на покрытый трещинами, давно не крашенный потолок и шепотом уточнил:
– В смысле, в Центральном комитете Монгольской народно-революционной партии такие мысли бродят?
– Тьфу на тебя, – разозлился хозяин, – да и на твоих коммуняк заодно! Это – расшифрованное откровение преподобного Бхогта-ламы. Видел он камень белый, который не смог смыть коричневый поток, не сумела разбить звездная, в полоску, молния. Но монолит сам рассыпался на пятнадцать частей. Так что все – два-три года максимум.
– И когда этот… Бэ-э-б-хогта-лама такое сказал?
Хозяин не на шутку рассердился:
– Идиота кусок! Дурак тебя понюхал! Любому школьнику известно, что Бхогта-лама еще не родился. Сейчас, впервые за много веков, у Монголии есть шанс обрести настоящую независимость. Но тут надо постараться, чтобы северные соседи поскорее ушли, а южные не успели занять их место. Сначала поссорить, потом помирить. Подобно обезьяне на дереве, что сверху смотрит на драку львицы и тигрицы, швыряя в них орехи. А когда могучие хищницы устанут, медленно спускается вниз и всех… – учитель энергично жестами изобразил, как именно должен поступить обезьян, и у гостя сам собой отпал вопрос, почему женщина-прислужница моложе того лет на сорок: – Пекинцы все силы приложат, чтобы подставить советских. У них же есть агентура на Чойренской советской рембазе? Должна быть, обязательно. Будут человеческие жертвы – без них никак. Но ни китайцы, ни русские не смогут одержать верх в этой схватке. Победителем должен стать наш народ. В другом откровении Бхогта-ламы сказано, что явится в твой аймак Посланник Океана и поможет осуществлению плана.
– Ничего не понимаю, – растерянно сказал гость, – прорицатель и о наших проблемах знал? Рассказывал о Чойре? О нашем ближайшем будущем?
– Когда же ты поймешь, что обо всем, что произойдет в мире, давно сказано. Надо лишь уметь слушать шепот звезд и журчание Млечного Пути.
Окончательно сбитый с толку чойренец почесал тонкую переносицу. Все-таки набрался смелости и спросил:
– А вот про морского посла я не понял… У нас же в Монголии моря нет! Откуда он возьмется?
– Я сказал «Посланник Океана»! – раздраженно рявкнул учитель, – Что непонятно?!
– Если честно – все, – тихо сказал гость.
– Значит, не пришло твое время понять, – внезапно успокоился старик. – Ладно, покумекай, набросай программу своих действий. Не забудь, что в трех экземплярах.
– А еще два экземпляра кому? – почему-то шепотом спросил гость.
– Туда, – старик потыкал пальцем в потолок. – И туда, – показал им же в пол.
Чойренец почувствовал, как ужас ледяным скорпионом карабкается по позвоночнику.
Лейтенант Тагиров протомился у окошка вокзальной кассы добрый час. Дождался жующую кассиршу и получил билет в третий плацкартный вагон.
Вдоль перрона метались толпы местных с мешками. Они бегали от вагона к вагону и что-то вопили. Солидные проводники, сплошь мужчины за сорок в белых нитяных перчатках, игнорировали вопросы соплеменников, напоминая гордым окаменевшим видом памятники партийным деятелям.
Марат подивился экзотическому способу посадки и пошел искать свой плацкарт. И уже через пять минут очень захотел присоединиться к растерянной толпе.
После второго вагона шел сразу седьмой. Потом четвертый, потом три подряд без номеров. Окончательно добил лейтенанта вагон под номером «ноль».
По платформе важно прогуливался железнодорожный начальник в сияющем нашивками и значками мундире. Он сквозь зубы что-то приказывал проводникам, и те меняли таблички с номерами вагонов на другие – такие же нелогичные… Все это походило на игру, имеющую целью свести с ума несчастных пассажиров.
– Что, новенький, обалдеваешь потихоньку?
Сзади подошли два капитана-летчика в выгоревшей форме. Марат обрадовался землякам.
– Да вот, не могу свой вагон найти, номер «три».
– Подумаешь, задача! Отсчитывай от паровоза третий и садись.
– Так там номер «семь» висит!
– Фигня, поменяют! Нам тоже туда – пошли.
Капитаны оказались отличными ребятами. Угостили разведенным спиртом и терпеливо разъяснили Тагирову накопившиеся вопросы.
– Я не понимаю: зачем эта путаница с номерами вагонов?
– Да плюнь, местная специфика! Тутошний любой начальник, даже самый маленький, – это «дарга». Царь и Бог. Ему надо свою власть показать. Думается, что этой инфекцией монголы и нашу страну заразили во времена ига.
– А питаться тут где? Я в вокзальном буфете чуть не наблевал на пирожки или как их там…
– Ты чего, самоубийца? Есть можно только в нашем общепите, армейском. И вообще, поосторожней будь, контактируй с кампанами поменьше. Тут дизентерию или холеру поймать – легко. А уж желтуха – как насморк. Мы оба в Афгане отпахали – так там и то попроще с этим делом было.
За окном тащились пыльные однообразные пейзажи, по трансляции тянулась соответствующая им заунывная песня. Капитаны поучали:
– Из Союза надо везти рубли в крупных купюрах. Так-то больше тридцати рублей червонцами нельзя, а если сможешь через таможню протащить «четвертаки», «полтинники» или «сотки» – монголы с руками оторвут, возьмут по курсу один к шести. Еще они любую бытовую технику берут с удовольствием – холодильники, утюги. Любую кожу, мех можно домой везти. Контрабандный китайский речной жемчуг – он дорогой, а спрятать легко, мало места занимает. Но вообще, конечно, опасное дело. Поймают наши таможенники – и песец: в двадцать четыре часа выкинут в Союз дослуживать, в дыру какую-нибудь.
Марат не выдержал:
– Мужики! Ну как так можно! Вы же офицеры, а разговариваете, как торгаши-кооператоры, честное слово! А как же это… Офицерская честь! Разве же мы Родину защищаем ради денег?
Капитаны переглянулись, расхохотались.
– Ну ты зеленый, как пенис лягушки! Мы же не предлагаем китайцам военные секреты продавать. Хотя они и так все про нас знают. Ладно, семью заведешь – сам поймешь, что крутиться надо. На, выпей лучше. Тимуровец, ешкин кот.
Тагиров растерянно стоял на перроне под черным монгольским небом, украшенным огромными звездами. Куда идти, как до гарнизона доехать?
Потом увидел качающуюся под единственным фонарем фигуру в офицерской фуражке и потащился с чемоданом к ней.
– Товарищ капитан! Как тут до рембазы добраться?
Небритый офицер с трудом сфокусировал взгляд на Марате.
– А! Ик… Летёха, ты кому заменщик?
– Я? Капитану Миронову вроде бы.
– Ик! Сука! Как долго я тебя ждал! Две тыщи дней и около того ночей! Я – Миронов! Неужто не видно?
Капитан вытащил из-за пазухи сигнальную ракету, с третьей попытки нащупал шнурок. Обалдевший Марат еле успел отшатнуться – чуть не опалив ему лицо, в небо с визгом унесся красный огненный шар.
– Пошли, салага. Я дежурную машину пригнал. В гарнизон поедем, отмечать будем, ик!
Ветру в монгольской степи привольно. Одетый в пыль, несется он над ровным столом Гоби, облизывает невысокие холмы, силится оторвать от земли камни. Он тут хозяин! И все здесь – его собственность: от ловящего восходящий поток орла до послушно кланяющейся ему пересохшей травы. Летит он, подгоняя толстую коричневую саранчу, летит… И разбивается о бетонный забор очередного советского гарнизона.
Ветер раздраженно перепрыгивает через препятствие и бежит пересчитывать пятиэтажки домов офицерского состава. В Чойре их – два десятка. И столько же старых одноэтажных бараков. Обособленно стоит офицерская гостиница, где есть даже генеральский люкс, весь в полированном дереве и красных коврах. Есть еще храм культуры – Дом офицеров; школа, детсад, магазины и столовая; какие-то нужные будки с гудящими в темноте трансформаторами или запасами кумачовых плакатов к празднику…
Туземцам сюда вход строго воспрещен! Исключение делается лишь для официально приглашенных делегаций аймачного партийного руководства. Еще право свободного круглосуточного входа на территорию городка имеет местный милицейский «дарга» – капитан Доржи. У Доржи темное обветренное лицо, тонкий нос с горбинкой и всегда сжатые синеватые губы. Он гордо игнорирует магазины и столовую, весь этот мещанский тлен. Приезжает по делу – к гарнизонному военному прокурору, майору Пименову. Или в комендатуру – забирать очередного пойманного патрулем земляка.
Местные, несмотря на все запреты и на строгого капитана Доржи, постоянно ищут и находят прорехи в бетонном периметре. Шустрят на помойках, собирают по офицерским квартирам пустые бутылки. Выносят поломанную мебель и брошенные ржавые железяки… Барыжат дефицитной монгольской водкой фабричного разлива. Продают самопальные меховые шапки и криво пошитые куртки из плохо выделанных, вонючих, гремящих мездрой шкур волков, корсаков и тарбаганов. И если не поймает патруль – топают, счастливые, десять километров по степи домой, до городка Сумбэр, столицы Чойренского аймака. Монгольская жизнь даже на фоне военного быта советского гарнизона – беспросветная нищета…
С высоты орлиного полета Сумбэр выглядит, как неаккуратная кучка засохших овечьих катышков. Грязные двухэтажные дома чередуются с юртами. Наши военные здесь не редкость – забредают от скуки, пока ждут поезда. Никто не обращает на них внимания, кроме любопытных местных мальчишек. Чумазые, одетые в перешитое и рваное, обутые в жуткую дрянь, они бегут на безопасном расстоянии и кричат в спину советским солдатам что-то обидное. Лучше никак не реагировать, а то могут и камнем засветить. Камнями пацаны умеют кидаться виртуозно.
Но на этот раз монгольских гаврошей не наблюдалось, и человек в советской форме проскочил в двухэтажку под номером три незамеченным. Без стука толкнул покосившуюся дверь, вошел в квартиру. Поморщился от запаха кипящего молока и прогорклого жира.
Поделиться книгой: