Манфред

Я в слезах твоих нашла

Яд холодной лжи и зла,

В сердце, полном мук притворных,

Кровь, чернее ядов черных.

Сорвала я с уст твоих

Талисман тлетворный их —

Твой коварно-тихий смех,

Как змея, пленявший всех.

Все отравы знаю я, —

И сильнее всех — твоя.

Лицемерием твоим,

Сердцем жестким и сухим,

Лживой нежностью очей,

Злобой, скрытою под ней,

Равнодушным безучастьем

К братским горестям, несчастьям

И умением свой яд,

Свой змеино-жадный взгляд

Глубоко сокрыть в себя —

Проклинаю я тебя!

Изливаю над тобой

Уготованный судьбой,

Роковой фиал твоих

Мук и горестей земных:

Ни забвенья, ни могилы

Не найдет твой дух унылый;

Заклинанье! — очарован

И беззвучной цепью скован,

Без конца томись, страдай

И в страданьях — увядай!

СЦЕНА ВТОРАЯ

Гора Юнгфрау. — Утро. — Манфред, один на утесах.

Манфред

Сокрылись духи, вызванные мной,

Не принесли мне облегченья чары,

Не помогла наука волшебства.

Я уж не верю в силы неземные,

Они над прошлым власти не имеют,

А что мне до грядущего, покуда

Былое тьмой покрыто? — Мать Земля!

Ты, юная денница, вы, о горы,

Зачем вы так прекрасны? — Не могу

Я вас любить. — И ты, вселенной око,

На целый мир отверстое с любовью.

Ты не даешь отрады только мне!

Вы, груды скал, где я стою над бездной

И в бездне над потоком различаю

Верхи столетних сосен, превращенных

Зияющей стремниною в кустарник,

Скажите мне, зачем над ней я медлю,

Когда одно движенье, лишний шаг

Навеки успокоили бы сердце

В скалистом ложе горного потока?

Оно зовет — но я не внемлю зову.

Оно страшит — но я не отступаю,

Мутит мой ум — и все же я стою:

Есть чья-то власть, что жизнь нам сохраняет,

Что заставляет жить нас, если только

Жить значит пресмыкаться на земле

И быть могилой собственного духа,

Утратив даже горькую отраду —

Оправдывать себя в своих глазах!

Пролетает орел.

Могучий царь пернатых, сын эфира,

Превыше туч парящий в поднебесье,

О, если бы мне быть твоей добычей

И пищей для орлят твоих! В лазури

Чернеешь ты, и я тебя чуть вижу,

Меж тем как ты и вниз, и вверх, и вширь

Пронзаешь взором воздух! — Как прекрасен,

Как царственно-прекрасен мир земной,

Как величав во всех своих явленьях!

Лишь мы, что назвались его царями,

Лишь мы, смешенье праха с божеством,

Равно и праху чуждые и небу,

Мрачим своею двойственной природой

Его чело спокойное, волнуясь

То жаждою возвыситься до неба,

То жалкою привязанностью к праху,

Пока не одолеет прах и мы

Не станем тем, чего назвать не смеем,

Что нам внушает ужас. — Чу, свирель!

Вдали слышна свирель пастуха.

Патриархально-сладостные звуки

Далеко раздаются по ущельям,

Сливаясь с колокольчиками стад,

И жадно я внимаю им. — О, если б

Я был незримым духом этих звуков,

Гармонией свободной и живой,

Блаженством бестелесным, что родится,

Живет и умирает вместе с ними!

Снизу поднимается охотник за сернами.

Охотник

Да, серна здесь промчалась! Но куда?

Как на смех промелькнула и пропала!

Боюсь, что не окупится сегодня

Мой тяжкий труд. — Но кто это вдали?

Он с виду не охотник, а поднялся

На высоту, которой достигают