Дверь. Сборник мистических рассказов

Первый раз я умерла в 1482 году, в Италии.

Мне было 34 года. Я звалась Джованной, считалась повитухой. Пока меня не пригласили принимать роды у мадонны Лауры, жены сеньора Джулиано.

Монна Лаура жила в браке уже десять лет, а не понесла ни разу. Это было большой бедой для богатого семейства. Наследство Джулиано переходило только по мужской линии, значит в случае смерти мужа (а он был намного старше монны Лауры) она, принесшая львиную долю средств, останется на положении бедной родственницы.

И вот, несчастная женщина, наконец, забеременела. Она тяжело ходила, толстела в талии буквально по часам, но глаза ее сияли счастьем. Наблюдали монну Лауру знатные лекари. Когда же начались схватки, послали за мной.

Монна мучилась с рассвета до рассвета. Под ее глазами залегли тени, волосы были склеены от пота, а дело не продвинулось ни на шаг. Наконец, лоно роженицы раскрылось. Я приготовилась принять дитя. Однако, пальцы мои не нашли ничего, кроме окровавленной плоти и нечистот тела…

Это сейчас я знаю, что есть такое понятие, как «ложная беременность». А тогда?... Это был крах. Крах жизни, надежды. В момент, когда я поняла, что мадонна Лаура пуста, моя душа почувствовала дуновение смерти.

Меня обвинили, что я скрыла дитя колдовскими методами, и продала его дьяволу. Тем более и несостоявшаяся мать умерла в тот же час, и не могла сказать, был ли ребенок или нет. Мое тело пытали в течение трех недель. Я была растерзана, уничтожена инквизиторами.

Когда меня вели на костер, я не чувствовала ничего, кроме облегчения, что еще несколько минут и мое бренное тело больше не будет чувствовать невыносимой боли. О, как я заблуждалась!

Огонь неистово жарил мои ноги, это было так страшно! Невыносимо! Я не могла извиваться, потому что была накрепко привязана к столбу. Я чувствовала запах горящей плоти, моей плоти. А потом мой слух пронзил жуткий рев. Мне было не понятно, кто может так переживать за меня, и исторгать такие нечеловеческие вопли, пока я не поняла, что это кричу я сама!

Но хотя бы это отвлекло меня от страданий… До тех пор пока мои связки не перехватило дымом. Я больше не могла исторгнуть ни звука из своего обожженного горла. Глаза застили слезы. Мне не видно было небес. В какой-то момент я была готова признать, что души не существует. Что живо только тело. Вот сгорит оно сейчас, померкнет мое сознание, и не будет ни Бога, ни Дьявола, только НИЧТО!. А потом в пелене кострища появилась детская ручонка. Самого ребенка я не видела. Только ручонку, сухую теплую ладошку, с кожей тонкой, как пергамент, а кончики пальцев подрагивали, то ли от скрытого сочувствия, то ли от избытка энергии... Моя душа рванулась за этим маячком. И все! Боли не было!

Было только большое разочарование толпы и инквизиторов, что я так быстро испустила дух. Они считали, что я не искупила свои грехи должным образом.

Мое тело горело еще некоторое время. А потом вдруг налетел ветер, согнал косматые тучи в одну, и полил дождь. Костер потух. Головешки собрали на большую телегу и высыпали в овраг. Потом мальцы собирали мои обгорелые косточки для своих забав. Но мне уже было все равно.

Второй раз я умерла в 1654 году. Так и не получив имени. Не увидев солнца.

Знатная дама Джозефина увлеклась конюхом. Стыд - то какой, потому что понесла! Не понесла бы – было бы просто занятно, игра, интрижка, о которой не грех похвалиться на балу, перед такими же бесстыжими товарками.

Слуга был рыжим, как бес. А муж – черноволосым, как и сама дама. Джозефина скрывала свою беременность, сколько было можно, а потом вызвала, кто бы мог подумать – повитуху, славящуюся именно способностью избавлять женщин от ненужного плода.

Я сопротивлялась, как могла. Подавала сигналы своей матери, ибо в тот момент уже была способна любить ее, что я не рыжая, что мои волосы будут ее смолянистого оттенка, что мой облик во всем будет походить на нее. Мне до невозможного хотелось увидеть солнечный свет, почувствовать ласковое прикосновение, узнать себя. Однако, боль выталкивала меня из материнского теплого лона, выталкивала не способным бороться за глоток воздуха созданием, а кровавым сгустком.

В этот раз рука Смерти принадлежала женщине детородного возраста. Женщина улыбалась материнской улыбкой и ждала меня, терпеливо, спокойно. Моя душа узнала ее и рванулась вперед, потому, что позади была тьма и боль. А впереди… На какой-то благословенный миг души коснулся солнечный луч, мягко шелестнул и унесся вдаль. Мы ушли. Нет, не за ним. Я знала, что Джозефина будет беременеть еще не раз. У нее будет восемь отпрысков: дочери, сыновья. А любить ее будет только хромоножка, самая младшая. Несостоявшаяся моя мать закончит жизнь свою в монастыре, оплаканная слезами этой несчастной…

Третий раз я умерла в 1743 году… Крепостной.

Мой хозяин Федор Никитич Пантелеев владел большим имением в NNN губернии. Я прислуживала в доме, на кухне. Мне было семнадцать лет. По тем годам – самый сок жизни. Звали меня Прасковьей. Наверное, хороша я была, раз хозяин положил на меня глаз, проходу не давал.

А я была уже мужней женой, выдали меня в пятнадцать за кузнеца Илью, был у нас глуздырь Васятка, ходить только начинал. Выходила вроде замуж – слезы лила, дескать Илья и хромой, и рябой, и глаз у него косит. А потом слюбился – стерпелся. И приставания барские очень мне не по сердцу были. Ворочусь в избу, плачу, Васяткиной рубашонкой слезы утираю. Илья молчал, только кулачищи свои сжимал.

Однажды Федор Никитич совсем распоясался. Поймал меня на кухне, и давай лапать, всю рубаху порвал, сначильничал. Я вечера не дождалась, прибежала домой. Муж посмотрел, схватил молот помельче, да и пошел к барину.

Хорошо отделал его. Только кому лучше-то! Сам в бега пустился, Васятку с собою взял, по дорогам, по лесам. А я осталась – недужная была.

Меня барин на сеновал, да пороть приказал, пока не признаюсь, куда мужа с сыночком укрыла. А куда ж я укрою? Дорога одна. Только все равно молчала. Платок свой весь изгрызла. Так и запороли меня до смерти.

Чувствую я, что все – душа сейчас отлетит птицей белой, вольной. А сама думаю, как там Васятка мой? Кто ему хлебца нажует? Кто обогреет, напоит?

Умерла, как заснула. Обмякла вся и все. Смерть пришла ко мне бабушкой, приголубила, пригладила волосы сухой ладошкой… И увела. По другой дороге, не той, что Илья с Васяткой ушли. Хорошо, что не той...

Четвертый раз я умерла в 1888 году.

Меня звали Мери Джанет, мне было 25 лет, я была публичной девушкой…

Я находила своих клиентов на улице, а потом мы шли ко мне домой. Вернее, не совсем ко мне, на съемную квартирку.

Заинтересовавшийся мной тип мне не понравился. Я не могла понять чем, но от него исходила угроза. Причем не от вида. Да, и поведение, по большому счету, мало отличалось от поведения возбужденного мужчины. Только потом я поняла, что это было за возбуждение!

Тогда весь город будоражили сведения о Джеке Потрошителе. Мы внимательно выбирали клиентов, старались быть на виду.

А он подошел, вполне открыто. С виду – респектабельный, серьезный. В глазах огонек. И руки тонкие, аристократические. Видно, что господин не бедный.

Я рискнула. Он шепнул, что сможет забрать мое сердце. Может, именно это насторожило меня. Но сейчас что говорить!

Когда уже у меня дома я почувствовала его руки у себя на горле, моя душа была готова к такому повороту. Она просто потянулась к Смерти. Ибо боли не было. А что меня ждало на этой земле? Позорная старость, нищета, обманка любви, выданная за чистую монету фальшивка!

Смерть приняла меня в объятья юношей. Его руки были нежны, сильны и сухи. И он был единственным, кто любил меня, а не требовал любви от меня!

Пятый раз я умерла в 1920 году.

Я была актрисой. Очень красивой! Снималась в кино. Немом, конечно. Меня любили богачи и простая публика. А я любила Энн…

Вот представьте, бывает и такое! Меня просто колотило, когда она была рядом! Ее легкие прикосновения отзывались огнем у меня в сердце. Я не могла дышать, если Энн не было рядом. Играя страсть с мужчиной, я представляла статную фигурку, чувственные губы своей подруги. Эта страсть была наваждением каким-то! У меня ведь были до нее мужчины. Я встречалась даже с двумя одновременно. Но такой бури, какую вызывала у меня Энни, было невозможно сравнить, ни с чем. Моя подруга извергала из меня фонтаны чувств. Она возносила до небес нашу любовь.

Все закончилось банально. Она вышла замуж за режиссера, и обскакала меня на пробах. Бульварные газетенки раструбили ее откровения, что я приставала к ней, что она – невинная жертва моей развращенной натуры.

Я смотрела на кольцо, с дешевым камушком, в виде полумесяца, скрытого небольшим облаком – это кольцо подарила мне Энни в начале нашей страсти – и глотала таблетки, запивая вином.

Смерть стояла рядом и смотрела, как с роз моей любви медленно опадают лепестки. Они кружились медленно, ложились на мою склоненную голову, венчали ее, словно капли крови. Мне было стыдно почему-то, что Смерть видит все это. Потому что это был старик. Во фраке. С тяжелыми, поджатыми губами… Он ждал меня. Очень терпеливо, как старый дворецкий капризную хозяйку.

И вот теперь. Мне 98 лет. Я умерла … От старости, конечно.

У меня три сына и две дочери. Пятнадцать внуков. И уже не помню, сколько правнуков.

Но я отлично помню все свои смерти. У них были сухие теплые ладони, только тепло это было не жизни, а нагретого на солнце камня. Кожа натянута перчаткой, еще чуть-чуть и захрустит, как пергамент, а кончики пальцев подрагивают, то ли от скрытого сочувствия, то ли от избытка энергии...

Мне нечего и не о чем жалеть. Это просто череда уходов и возвращений. Бесконечное пересыпание гранул в песочных часах, отражение одного зеркала в другом… А я где-то между. Хожу по проторенной дороге, с неизменным спутником.

Вот вы боитесь поездки в лифте, я уже, вроде бы спрашивала? Наверное, нет... А если тряхнет вдруг посреди ровного скольжения, тоже нет?...

Переписывающая судьбы.

- Заходи, родная. Да, сейчас все скажу, все поведаю. Ты мне ручку свою протягивай. Баба Маруся не обманет, правду расскажет. Тебя как звать-то? Татьяна? Танечка значит? Очень хорошо!

Какая ладошка-то маленькая, почти детская. Мягонькая… А черточки-то, словно книжечка. Ты может, что конкретно спросить хочешь, так не стесняйся, говори. А то баба Маруся начнет считывать твою ладошку, да не то, что надо услышишь.

Все подряд говорить? Ну, ладно!

Любовь у тебя светлая, чистая. Замуж выйдешь. Муж – хороший человек, серьезный. К тебе по-доброму относиться будет. Вот видишь? Полосочка тут. Это любовь, значит…

Сыночек у вас с ним будет. Замечательный. Школу отлично закончит, институт. Да, и это все на твоей ладошечке. Потом в министерство пойдет, или за границей работать будет. Денег много заработает. Вам с мужем будет помогать.

Дочка еще, лапочка. У нее тоже жизнь будет легкая. Семья у нее будет. Внуков тебе родит…

В общем, с детишками все отлично!

Работа. Тут, деточка, вижу продвижение твое. Говоришь, некуда двигаться? Всегда есть куда. Ты сейчас так говоришь, а потом вспомнишь бабу Марусю, сходишь в церковь, да поставишь мне за здравие свечку… Денег тебе много будет. Вот смотри сама… Не понимаешь ничего? А тут и понимать нечего…

Здоровье у тебя – сама знаешь, не самое хорошее. А у кого сейчас хорошее? Ты к доктору попадешь, он тебе про здоровье, да как что лечить лучше моего скажет… Доктор – специалист. Скоро встретишься с ним… Нет, не по болезни, просто так, в приятной компании… А он скажет… Долго проживешь, больше моего. А бабе Марусе уже много лет. Сколько? Почти восемьдесят… Да, не скажешь… А у меня и война за спиной, и голод. Так – то…Ну, не обо мне ведь речь!

Смотри, а это твои интересы. Ты скоро новое откроешь, может в науке, может еще в чем. Это тебе славу принесет, удачу. К тебе люди приходить за помощью будут. Все вот это здесь, на твоей ладошечке. Мягонькой…

Нет, Танечка, про родителей твоих мало что могу сказать. Только вот… Напишет тебе мама твоя, прощенье будет просить. Ты уважь ее, старую. Она не хотела тебя бросать, судьба так легла… А отец… Уже и не вижу его… Но у тебя же бабушка жива еще? Вот я и говорю, жива! Здоровья ей! На свадьбе будет твоей плясать! Не ходит? Как не ходит? Вижу, пляшет на свадьбе! Может доктор поможет? Которого встретишь?...

Все узнала, что хотела? Ну, да ладно, Танечка. Я уж тебя провожать не пойду, ноги болят… Куда подарочек положить? А вон, на стол, под скатерку… Спасибо тебе, дочечка, иди, все у тебя хорошо! Расскажи подружкам, что баба Маруся поведала, бабушке своей. Может еще кто ко мне в гости наведается. Да…

- Что смотришь, морда твоя усатая! Ишь, зенки вылупил. Не нравится, что неправду говорю? А печеночка парная да сливочки нравятся? Сам ведь от «вискаса» морду воротишь, и рыбку тебе подороже надо, мойву не будешь жрать! А откуда у бабы Маруси такие деньги? То-то и оно! Все платить хотят за хорошее, а не за правду!...

Что я ей сказать должна была?... Что жених ее козел, каких свет не видывал? Что пойдут они поздно вечером по переулку, на них хулиганье нападет. Женишок деру даст. Ему-то что… Как с гуся вода! Татьянин жених через месяц женихом ее подруги будет, потому как папа ейный, бизнесмен!... А Танечка наша забеременеет потом от того насильничанья. Бабушка девочки нашей от дел таких скончается через месяц…И прозевает Танюша время, когда аборт надо делать.

Что сыночек, которого Танюша родит, весь в папочку пойдет подворотного, занаркоманится в четырнадцать, мать бить будет, кровушки ее попьет. Из-за этого она сначала в психушку попадет, работу потеряет. Будут жить с хлеба на воду перебиваться, пока Татьяна дворником не устроится. А в сорок пять рак у нее найдут…

Что хирург, который рак ей вырезать будет, пьяным окажется, и буквально зарежет ее…

Это я должна была ей рассказать? И после этого она подарочком меня наградит? Как бы мне ей еще доплачивать за инвалидность не пришлось…

И вообще, я так считаю, усатый, ее судьбу, Татьянину, настоящую, знаем только ты да я… А которую я ей сочинила: я, Танюша, подружки ее, бабушка – не щурься, знаю, расскажет, только до дома дай добраться!... Вот сколько! Больше? Больше! … Поверила Танечка мне? Поверила! Ишь, смотри, пятьсот рублей положила!... Значит, все может и обернется! …

Танюша шла от бабы Маруси и улыбалась. Хорошо было, светло на душе. Хоть похожа была ее рассказанная судьба на добрую сказку, но может, так и будет. Эту гадалку хвалили…

В пустой темной подворотне девушка услышала топот и гогот за спиной. Наглые, грубые голоса улюлюкали явно в ее адрес. Таня побежала. Бандиты за ней… И догнали бы, только за поворотом девушка наткнулась на молодого мужчину с огромной собакой. Пес рявкнул во всю собачью глотку. Хозяин его гаркнул, доставая газовый пистолет:

- Сейчас как бахну из пушки!...

Бандиты исчезли, будто и не было. Танюша едва смогла дух перевести, а добрый ее охранитель, представился:

- Виталий. Давайте мы с Джеком вас до дома проводим?...

Дальше все было, как баба Маруся ей и сказала….

- Заходи, милая! Как звать тебя? Ольгой?... Танюша, говоришь, посоветовала?... Как дела-то ее? Свадьбу сыграла?... Хорошо! Давай ладошку, мягонькая она у тебя, гладенькая…

Позовите Алису.

Виталий решил купить дом за городом по горячим настояниям мамы, тещи и жены, чтобы детям было, где побегать на приволье летом. Женщины в этом случае были на удивление единодушны. Пришлось снимать со счета довольно крупную сумму денег на предстоящую покупку. И после работы в течение двух месяцев почти каждый день катать риэлтору Вику по вариантам недвижимости.

Наконец, один дом глянулся. Сравнительно недалеко от города (во всяком случае, дорога хорошая, около часа езды). Поселок с магазином, пунктом «скорой помощи» при маленькой больнице, есть даже небольшой работающий кинотеатр. Везде, куда ни глянь – зелено, чистенько. Старомодные кирпичные заборчики. Аккуратные газоны. Лавочки с любопытными старушками. Играющие возле домов дети.

Сам дом – в очень даже хорошем состоянии. Двухэтажный, просторный. Со всеми коммуникациями. Отличной лестницей. Большими комнатами на втором этаже. При вполне оборудованном подвале. Дом, способный выдержать одномоментный приезд тещи с тестем и родителей Виталия, если они вдруг задумают в отпуске повоспитывать подрастающее поколение.

Подогнать бригаду строителей, и недельки через три можно будет выбираться на свежий воздух…

- Ты что ли покупаешь этот дом? – плотненький невысокий старичок как-то незаметно подкрался к будущему хозяину, когда они с риэлторшей вышли в садик перед домом.

- Покупаю. А что? Есть возражения? – неожиданный приход незнакомца спровоцировал резкую интонацию, про себя же мужчина отметил, что неплохо бы еще вокруг дома установить капитальный забор и сделать запирающуюся на замок калитку.

- Виталий Алексеевич, - переключила Вика внимание на себя, - так документики оформляем?

Мужчина краем глаза отметил взгляды, которыми обменялась женщина с подошедшим стариком. Это показалось ему подозрительным. Но задавать вопросы сейчас было как-то не с руки. Дом, как дом. Вполне современный. Из краткого рассказа риэлторши Виталий знал, что продает его некто по фамилии Хейфиц. Что вот уже десять лет в доме никто не живет постоянно. Только каждое лето проводились ревизионные вылазки, поэтому все коммуникации в рабочем состоянии, двери не скрипят, а окна блестят вымытыми стеклами.

- Ты, сынок, не сердись, - продолжил старик, несмотря на то, что Вика всем видом показывала, что ему лучше б помолчать. – Мы соседи. Все здесь у нас по-простому. Этот дом уже с конца девяностых пустует. Уехали его хозяева, - незнакомец хотел продолжить, но закашлялся, - совсем уехали… А нынешний, брат что ли? Так и не въехал. Приезжает раз в месяц с женой. Проветривают. И все. Даже не ночуют…

-Детей, наверное, нет, - усмехнулся Виталий; в принципе ничто в рассказе соседа не противоречило тому, что он узнал от риэлторши, а фамилия Хейфиц предполагала возможность выехать за границу.

Старик молча кивнул, почему-то махнул рукой и пошел к калитке. Уже взявшись рукой за щеколду, даже не оборачиваясь, крикнул:

- Если что, имей ввиду, надо будет – приглашай меня или внучку мою… Сами решите – позовите Алису.

Реплика была настолько бессвязной, настолько неожиданной, что Виталий не ручался за то, что правильно все расслышал. Переспрашивать Вику не хотелось. Тем более, она в жутко рассерженном настроении уселась на переднее сидение автомобиля, и к разговору расположена не была.