Врата изменников

Они не слышали, как кто-то прошел за дверью.

– Сначала он думал, что общество создано именно с этой целью, – продолжал Мэтью, – что это группа людей, собравшихся вместе, чтобы лучше знать, где и кому требуется помощь, и чтобы эта помощь была не нищенской, одноразовой подачкой, а достаточной, чтобы существенно изменить положение к лучшему. Приюты для сирот, больницы для нуждающихся, помощь ученым, занимающимся исследованием особо опасных и редких болезней, дома для престарелых солдат… и все в таком роде. Лишь совершенно недавно он обнаружил, что существует у этой деятельности и оборотная сторона. – Мэтью, слегка извиняясь, добавил: – Отец был немного наивен, как мне кажется. Мы бы с тобой гораздо скорее поняли, что происходит. Он слишком хорошо думал о многих людям, которым я бы ни за что не поверил.

Питт припоминал, что ему известно об «Узком круге».

– А разве они его не предупредили, что не одобряют критики, а точнее, вовсе ее не приемлют?

– Да! Вот именно, предупредили! Очень вежливо, в очень взвешенных выражениях, – которые он совершенно превратно истолковал. Ему даже в голову не могло прийти, насколько все эти предупреждения серьезны.

Мэтью вздернул брови, а взгляд карих глаз стал одновременно насмешливым и глубоко уязвленным. Томас почувствовал к нему уважение, хотя понимал, что Десмонд решил не только очистить имя отца от подозрений в излишней слабости и доверчивости, но, возможно, также отомстить за него.

– Мэтью, – начал он, невольно подавшись вперед.

– Если ты собираешься уговаривать меня бросить это дело, то напрасно тратишь свое драгоценное время, – упрямо возразил тот.

– Я… – Питт как раз это самое и собирался сказать. И ему стало не по себе, что Мэтью так хорошо его понимает. – Ведь ты даже не знаешь, кто эти люди, – убеждал он. – По крайней мере, подожди и обдумай все тщательно, прежде чем что-то предпринять.

Слова его прозвучали слабо и неубедительно.

Мэтью улыбнулся.

– Бедняга Томас. Все еще в роли старшего брата… Но мы теперь не дети, один год старшинства уже ничего не значит. Он ничего не значил с тех пор, как мне исполнилось десять! Ну конечно, я все тщательно продумаю. Вот поэтому я и пришел к тебе. Я прекрасно понимаю, что не смогу нанести Кругу смертельный удар. Это гидра. Одну голову отрубишь, а на ее месте вырастут сразу две новые. – Лицо Мэтью снова потемнело и стало жестким. – Но я докажу, что отец не был в маразме, даже ценой своей жизни. – Он пристально посмотрел Питту в глаза. – Если мы позволим им говорить такое о людях, подобных отцу, – им, которые заставили его замолчать с помощью убийства, а затем его же опорочили, утверждая, что он тронулся разумом, – тогда кто же мы сами? Чего мы стоим? Разве мы сможем называться людьми чести?

– Никогда, – печально ответил Томас. – Но одной честью эту схватку не выиграть. Необходимо также тактическое искусство, а кроме того, острое оружие, – он усмехнулся. – Хотя, возможно, больше пригодится длинная ложка.

– Чтобы отобедать с дьяволом?[5] – удивился Мэтью. – Неплохо сказано. А у тебя, Томас, есть такая длинная ложка? Ты поможешь мне сразиться с ними?

– Конечно, помогу, – сказал Питт, не раздумывая.

Почти сразу же он понял, какие опасности сулит это решение и какую тяжкую ответственность возлагает он на себя, но было уже поздно. Впрочем, даже если бы Томас не спешил отвечать и все тщательно взвесил, решение было бы то же самое. Единственное отличие было в том, что он мучился бы перед выбором, боролся со страхом, с пониманием огромной опасности и ничтожных шансов на успех. Но все это было бы пустой тратой времени, раз уж он все равно решился.

Мэтью наконец совсем расслабился и позволил себе откинуться на спинку кресла. Он улыбнулся. Лицо его немного разгладилось, с него исчезло выражение крайней усталости и обреченности. Он почти стал похож на того юношу, которого Питт знал в давние годы и с которым делил приключения и мечты, казавшиеся фантастическими – о путешествии по Амазонке, об открытии усыпальниц фараонов, – но, в сущности, бывшие по-детски наивными, исполненными благородных, взращенных с младенчества представлениями о том, что хорошо и что дурно. Воровство, насилие – вот страшнейшие из преступлений, которые они могли тогда вообразить. Они тогда не подозревали, что существуют коррупция, цинизм, манипуляции и предательство. С высоты нынешних лет те мальчики казались невообразимо наивными.

– Да, предупреждения были, – внезапно сказал Мэтью. – Теперь я это понимаю, хотя раньше ничего не замечал. Я был здесь, в Лондоне, когда это происходило, но каждый раз он не воспринимал их всерьез.

– Что именно произошло? – спросил Томас.

Десмонд поморщился.

– Ну, относительно первого я не могу быть вполне уверен. Как рассказывал отец, он ехал в подземке, или, точнее, собирался ехать. Он сошел по ступенькам на платформу и стал ждать поезда. – Мэтью внезапно запнулся и взглянул на Питта. – Ты когда-нибудь бывал там?

– Да, частенько…

Томас представил себе узкие переходы, длинные станции, где тоннели становились шире, чтобы дать место платформе, темные сводчатые потолки, вспыхивающие неровным светом газовые светильники, невероятный шум и лязг, с которыми поезд вырывался из черного жерла тоннеля на свет и останавливался. Двери распахивались, и из них вываливалась толпа людей. А другие, ожидавшие возможности занять их место, торопились внутрь, прежде чем закроются двери и похожее на червя приспособление вновь уползет в темноту.

– Тогда тебе не надо объяснять, какой там шум, как люди напирают и толкаются, – продолжал Мэтью. – Итак, отец стоял в первом ряду, когда услышал, что поезд подходит, и вдруг почувствовал сильное давление в спину. Его подтолкнули к самому краю платформы, так что он чуть не упал на рельсы, где неминуемо погиб бы. – Голос Мэтью снова зазвучал жестко и резко. – Но в тот самый момент, как поезд показался и стал приближаться к платформе, кто-то схватил его сзади и оттянул от края. Он обернулся поблагодарить того, кто пришел на помощь, но не мог распознать своего спасителя, а возможно, несостоявшегося убийцу. Все, казалось, думали только о том, чтобы успеть вскочить в поезд, никто не обращал на него ни малейшего внимания.

– Но он был уверен, что его сначала толкнули?

– Совершенно уверен. – Мэтью помолчал, ожидая, что Томас усомнится, но тот едва заметно кивнул.

Будь это кто другой, кто-нибудь, кого бы он знал хуже, Питт, возможно, и засомневался бы, но если только Артур Десмонд не изменился совершенно невероятным образом, он был неспособен заподозрить, что его преследуют. Он видел во всех прежде всего хорошее и продолжал так думать, пока его буквально не вынуждали переменить мнение, – и даже тогда бывал потрясен и опечален, но все же до последнего был готов признать ошибку и даже был бы счастлив ошибиться.

– А второе предупреждение?

– Это было связано с лошадью, – ответил Мэтью. – Но отец никогда не рассказывал мне подробности. – Он опять подался вперед, наморщив лоб. – Я узнал обо всем этом со слов грума, когда был дома. Отец ехал верхом по деревенской улице, когда внезапно навстречу галопом проскакал какой-то идиот, совершенно потерявший способность управлять лошадью. Он беспорядочно шарахался из стороны в сторону, словно безумный, с кнутом в руке, и едва не расплющил отца вместе с конем о каменную стену возле церкви. Он сильно стегнул отцову лошадь по голове, и, конечно, бедное животное испугалось и сбросило отца на землю. – Мэтью задержал дыхание, неотрывно глядя на Питта. – Конечно, это вполне могло быть случайностью: может быть, тот идиот был пьян или не в своем уме. Но отец думал иначе, и я, конечно, тоже.

– Да, это не случайность, – мрачно заметил Питт. – Я тоже так не думаю. Он был превосходный наездник и не тот человек, который может нафантазировать подобные вещи на чужой счет.

Мэтью вдруг улыбнулся. Это была широкая, добрая улыбка, разом омолодившая его на несколько лет.

– Это лучшее, что я слышал о нем за последнее время… Господи боже, хотел бы я, чтобы тебя могли слышать его друзья. Все так опасаются его похвалить, даже признать, что он был в здравом уме, и даже мысли не допускают, что он был прав. – В голосе Мэтью внезапно зазвучала обида. – Томас, ведь он был в полном рассудке, правда? Он был самым здравомыслящим, самым благородным и самым порядочным человеком на этой земле!

– Да, правда, – ответил Питт тихо и совершенно искренно. – Но если отвлечься от этого, то дело не в здравости его рассудка. «Узкий круг» всегда наказывает тех, кто ему изменяет. Мне приходилось наблюдать такое и раньше. Иногда они губят общественную репутацию, иногда разоряют – но к убийству прибегают нечасто, хотя бывает и так. Если они не смогли его запугать – а они, очевидно, не смогли, – тогда им уже не оставалось ничего другого. Они не могли его разорить, потому что он не играл и не спекулировал. Не могли нанести урон его репутации, потому что он ни перед кем не заискивал, не искал должностей или связей и совершенно не заботился о том, чтобы быть принятым при дворе или в светских кругах Лондона. А там, где он жил, его положение было неуязвимо даже для происков «Узкого круга». Поэтому у них оставалось только одно средство, чтобы заставить его замолчать навсегда, – смерть.

– А затем свести к нулю все, о чем он говорил, выдав за умалишенного и тем самым опозорив его память. – Голос Мэтью опять зазвучал гневно, на лице отразилась боль. – Но я не могу этого вытерпеть, Томас, и не стану терпеть!

В дверь гостиной постучали, Питт внезапно вернулся к реальности, поняв, где он находится и что на дворе почти стемнело. Он так и не успел поесть. Шарлотта, наверное, недоумевала, кто его посетитель, почему они удалились в гостиную, плотно закрыв дверь, почему он не представил ее гостю и не пригласил его к обеду.

Мэтью выжидающе поглядел на него, и Томас удивился, заметив, что тот нервничает, словно не знает, как себя держать.

– Входи, – Питт поднялся и пошел к двери, чтобы отворить.

За порогом, с удивленным и обеспокоенным видом, стояла Шарлотта. Она уже почитала детям на ночь, и по слегка раскрасневшемуся лицу и выбившейся пряди волос Томас понял, что она пришла из кухни. А он даже позабыл, что голоден.

– Шарлотта, это Мэтью Десмонд.

Как ни странно, но они с Мэтью никогда не встречались. А ведь Десмонд был ближе ему, чем все остальные, за исключением матери, а иногда даже ближе, чем она. И Шарлотта была сейчас родна и близка Томасу, как никто другой, но он никогда не возил ее в Брэкли, никогда не показывал ей усадьбы, не знакомил с теми, кто был для него семьей, прежде чем появилась она. Мать умерла, когда ему исполнилось восемнадцать, но ведь это не должно было оборвать все связи.

– Добрый вечер, мистер Десмонд, – проговорила Шарлотта со спокойствием и достоинством, которые были даны ей от рождения, а вовсе не зависели от эмоционального состояния. Питт заметил в ее взгляде какую-то неуверенность и понял, почему она подвинулась поближе к нему.

– Добрый вечер, миссис Питт, – ответил Мэтью, слегка удивившись, что она не потупила взгляд, а посмотрела ему прямо в глаза. В это краткое мгновенье, обменявшись всего лишь парой фраз и взглядом, они оценили друг друга и поняли, какое место в обществе кто занимает. – Извините за вторжение, миссис Питт, – продолжал Мэтью, – боюсь, это очень эгоистично с моей стороны. Я приехал сообщить Томасу о смерти отца и, к сожалению, совершенно не учел, что и другие нуждаются в его обществе. Приношу свои извинения.

Шарлотта взглянула на мужа – на этот раз взволнованно и сочувственно – и снова обратила взгляд к Мэтью:

– Извините, мистер Десмонд. Вы, наверное, ужасно расстроены. Можем ли мы вам чем-то помочь? Может быть, вы хотите, чтобы Томас поехал с вами в Брэкли?

Мэтью улыбнулся.

– Вообще-то, миссис Питт, я хотел, чтобы Томас выяснил, что же произошло на самом деле, и он мне это уже пообещал.

Шарлотта хотела было еще что-то добавить, но поняла, что, пожалуй, это будет не совсем уместно.

– Не хотите ли поужинать с нами, мистер Десмонд? Полагаю, вам не очень хочется есть, но если вы будете голодать слишком долго, вам станет еще хуже.

– Вы совершенно правы, – ответил Мэтью, – во всех отношениях.

Шарлотта внимательно взглянула на гостя и увидела, как сильно он расстроен и утомлен. Немного поколебавшись, она решительно предложила:

– Может быть, вы захотите переночевать у нас, мистер Десмонд? Нам это не причинит ни малейшего неудобства. Вы будете нашим первым гостем после переезда, что очень приятно. А если вам что-нибудь понадобится, Томас вам одолжит.

Мэттью ответил без долгих раздумий:

– Спасибо, это будет гораздо приятнее, чем возвращаться в здешнюю квартиру.

– Томас проводит вас наверх, а Грейси приготовит спальню. Ужин подадут через десять минут. – Она повернулась, мельком взглянув на мужа, и направилась в кухню.

Мэтью на миг замешкался в коридоре, глядя на Томаса. На его лице быстро сменяли друг друга удивление, понимание, воспоминания о прошлом, о долгих былых разговорах и необъятных мальчишеских мечтах и мысль о том, какая разница между тем, что было, и тем, что есть теперь. И никаких объяснений не требовалось.

Ужин был легким: холодный жареный цыпленок с овощами и фруктовый шербет. Сейчас это вряд ли имело значение, но Питт был рад, что принимает Мэтью, став старшим инспектором, а не тогда, когда они могли угостить его только бараньей похлебкой и картофелем или треской с хлебом и маслом.

Они мало разговаривали и только о безотносительных вещах: уходе за садом и что они надеялись вырастить в будущем, все ли фруктовые деревья будут плодоносить в этом году и какие из них нуждаются в подрезке. Все это говорилось, только чтобы не молчать, и никто не пытался делать вид, словно все в порядке. Шарлотта, подобно Питту, хорошо знала, что горе излечивается только временем, часто очень долгим. Мешать боли, пытаясь отвлечь от нее, значило только ее усиливать. Это было бы все равно что отрицать важность события, притворяться, будто утрата незначительна.

Мэтью рано ушел спать, оставив Шарлотту и Питта в зелено-белой общей комнате. Назвать ее гостиной было бы претенциозно, но она была достаточно хороша и удобна, чтобы оправдать и такое название.

– Что он имел в виду? – спросила она, как только Мэтью удалился достаточно высоко, чтобы ее не слышать. – Что подозрительного в смерти сэра Артура?

Медленно и с большим трудом, подбирая нужные слова, Томас рассказал ей все, о чем поведал Мэтью: о сэре Артуре и об «Узком круге», о предупреждениях, которые, по его мнению, они делали, и, наконец, о смерти от опийной настойки в клубе «Мортон».

Шарлотта слушала, не отводя глаз и не перебивая. Интересно, подумал Питт, читает ли она у него на лице горе и вину так же ясно, как он сам их чувствовал. Он не был уверен, что хочет, чтобы она так легко их читала. Конечно, необходимость прятать подобные чувства всегда вызывает ощущение горького одиночества, но Питту не хотелось, чтобы жена сочла его бездушным человеком, которым он сейчас себя ощущал. Томас столько лет не вспоминал о былой доброте обитателей усадьбы и так долго не навещал их, а теперь все, чем он мог воздать за эту былую доброту, – стремление очистить имя сэра Артура от порочащих слухов, которых тот совершенно не заслужил.

Если Шарлотта и распознала его глубинные ощущения, то ничем этого не выдала. Она могла быть иногда дико бестактной, но если кого-нибудь любила, ее преданность была настолько велика, что она могла сохранить любую тайну и воздержаться от высказываний и суждений, как мало кто еще на свете.

– Из всех людей он бы, наверное, последним прибегнул к лаудануму, – честно сказал Питт. – Но даже если он употреблял его по какой-то неизвестной нам причине, я все равно не позволю им утверждать, будто он был в маразме. Это… это недостойно его.

– Да, знаю, – Шарлотта взяла мужа за руку. – Ты не часто о нем рассказывал, но мне известно, как глубоко ты его любил. Хотя такой несправедливости не заслужил никто. – Ее взгляд стал беспокойным, словно она сомневалась в его реакции. – Но Томас…

– Что?

– Не позволяй чувству… – Она тщательно выбирала слова и совсем не упомянула о чувстве вины, которое Питт испытывал и о котором она, несомненно, догадалась. – Не позволяй эмоциям заставлять тебя действовать поспешно и непродуманно. Это не те враги, с которыми можно позволить себе беспечность. Они не признают честных способов борьбы. Они не дадут тебе передышки или еще одного шанса, скорбишь ли ты, или действуешь сгоряча, или же тобой руководит преданность. Как только они поймут, что ты всерьез готов с ними схватиться, они постараются спровоцировать тебя на опрометчивые поступки. Я уверена, ты не забудешь о смерти сэра Артура и горишь желанием одержать над ними верх, но помни также, как хитроумно они убили его, какой удачей его смерть стала для их целей и как они безжалостны.

Шарлотта вздрогнула. С каждым мигом ее вид становился все более несчастным, словно она боялась собственных слов.

– Если они так обошлись с одним из своих, только представь, что они сделают с врагом вроде тебя.

Она взглянула на мужа, словно еще хотела что-то сказать – может быть, умолять еще раз обо всем хорошенько подумать, взвесить все шансы «за» и «против», – но передумала. Возможно, понимала, что сейчас это было бы бессмысленно. Томас никогда не подозревал ее в неискренности – Шарлотта была для этого слишком честна и порывиста. Возможно, она наконец научилась быть тактичнее.

Он ответил на ее невысказанную мольбу.

– Я должен, – произнес он ласково, – иной путь был бы невыносим для меня.

Шарлотта ничего не сказала, только крепче сжала его руку и долго сидела молча.

На следующее утро Мэтью проснулся поздно, Шарлотта и Питт уже завтракали, когда он вошел в столовую. Джемайма и Дэниел уже оделись и ушли в школу с Грейси. Эта новая обязанность наполняла гордостью все четыре фута и одиннадцать дюймов ее роста, и поэтому на пути в школу она благосклонно улыбалась всем знакомым или тем, кого была бы не прочь считать своими знакомыми. Шарлотта подозревала, что, возвращаясь домой, Грейси перекидывается словечком-другим с подручным мясника на углу улицы, но он никогда не приходил сюда, и горничная Питтов не захаживала к нему в гости. Однако он производил впечатление вполне порядочного юноши. Шарлотта сама как бы случайно прошла мимо него один-два раза, провожая детей, чтобы получше разглядеть и составить представление о нем и о его характере.

За ночь Мэтью отдохнул, но под глазами его все еще виднелись черные круги – следствие пережитого потрясения. Густые каштановые волосы со светлой прядью на лбу казались плохо подстриженными и неухоженными, хотя на самом деле он всего лишь небрежно, торопясь причесал их.

Они обменялись обычными утренними приветствиями. Шарлотта предложила ему яичницу с беконом, почки, тосты и джем и машинально налила ему чашку чая. Мэтью глотнул, не дав чаю остыть, и обжегся.

Прошло еще несколько минут дружного молчания. Шарлотта извинилась и вышла на кухню по каким-то домашним делам, и Мэтью взглянул на Томаса.

– Есть еще кое-что, о чем я должен с тобой поговорить, – сказал он с набитым ртом.

– Да?

– Это дело профессиональное как для тебя, так и для меня, – он глотнул чай уже более осторожно.

– Ты имеешь в виду Министерство иностранных дел? – удивился Питт.

– Да. И это опять связано с Африкой. – Мэтью нахмурился. – Не знаю, известно ли тебе что-нибудь о наших договорах… нет? Ну, это не имеет большого значения для того, что я собираюсь сказать. Четыре года назад, в 1886 году, мы заключили соглашение с Германией и намерены этим летом заключить еще одно. Конечно, в связи с тем, что Бисмарк утрачивает влияние, а молодой кайзер, наоборот, все больше приобретает, ситуация за это время изменилась. Кайзеру помогает этот негодяй Карл Петерс[6] – ум у него острый, как бритва, а хитер он, как целая стая обезьян. Солсбери[7] же своей нерешительностью только все осложняет. Половина министерства думает, что он все еще рассчитывает утвердить господство Англии над пространством от Кейптауна до Каира. Другая половина считает, что он на это не пойдет, потому что это слишком дорого и слишком трудно.

– Трудно? – переспросил изумленно Томас.

– Да, – ответил Мэтью, беря еще ломтик тоста. – Начать с того, что между британской Южной Африкой и контролируемым Британией Египтом расстояние больше трех тысяч миль. Это значит, что надо будет завладеть Суданом, Экваторией[8], которую сейчас держит в руках этот скользкий тип по имени Эмин-Паша, и узким коридором к западу от германской Восточной Африки, что в настоящих обстоятельствах не так просто. – Он посмотрел на Питта, чтобы удостовериться, что тот понимает, о чем речь. Для большей наглядности он принялся чертить схему на столе указательным пальцем. – Вся область к северу от Трансвааля[9], а это включает Замбезию и территории между Анголой и Мозамбиком, находится еще под управлением местных племенных вождей.

– Понимаю, – неуверенно ответил Питт. – А что собой представляет второй вариант?

– Территория от Каира до Старого Калабара[10], – ответил Мэтью, вонзая зубы в тост. – То есть от Нигера до Нила, если тебе это больше нравится, что захватывает озеро Чад, затем устремляется к западу и проходит вблизи Сенегала, отбирая Дагомею[11] и Берег Слоновой Кости у французов.

– Но это же война? – недоверчиво, почти в ужасе спросил Питт.

– Нет, нет, конечно, нет, – поспешно ответил Мэтью. – Это в обмен на Гамбию.

– О, понимаю.

– Нет, не понимаешь, еще нет. Возникает также вопрос германской Восточной Африки, где было недавно много волнений, мятежей и несколько убийств, и Гельголанда…

– Прошу прощения? – переспросил вконец растерявшийся Питт.

– Да, Гельголанда, – повторил Мэтью с набитым ртом.

– Но я всегда думал, что Гельголанд находится в Северном море. Помнится, об этом нам говорил еще мистер Тарбет. Я и понятия не имел, что он где-то поблизости от Африки.

– Остров Гельголанд действительно находится в Северном море, как и говорил мистер Тарбет. – Мистер Тарбет был учителем Мэтью в детстве, а следовательно, и Питта. – Он расположен идеально для морской базы, с которой можно блокировать все главные немецкие порты на Рейне, – объяснил Мэтью. – Мы можем продать Гельголанд немцам в обмен на часть их территорий в Африке. И поверь мне, они будут рады такой возможности, если мы поведем дело как следует.

Томас сухо улыбнулся.

– Вижу, у тебя полно в высшей степени сложных проблем. Но в чем именно ты желаешь проконсультироваться с полицией? У нас нет никаких связей ни с Африкой, ни даже с Гельголандом.

– Зато у тебя есть связи в Лондоне. А там находятся и Министерство по делам колоний, и германское посольство.

– О, – Питт невольно начинал кое-что понимать, или, скорее, опасаться, что кое-что понимает.

– А также Южноафриканская компания, зависящая от Британской империи, – продолжал Мэтью. – И различные банки, которые субсидируют геологов, исследователей и миссионеров, не говоря уж о путешествиях. А кроме того, есть ловцы удачи – и в буквальном смысле слова, и в финансовом.

– Бесспорно, – согласился Томас. – Но какое это все имеет значение для полиции?

Огонек азарта в глазах Мэтью погас, сменившись предельной серьезностью.