Апофеоз синего будильника

Нынешний хозяин — кладбищенский смотритель Фрол, был набожным духовным чадом, фанатеющим от Оззи Озборна и Мерлина Менсона. Он часто подкармливал косточками Везучую, наставлял её на путь истинный то и дело высказывая свою концептуальную оценку по поводу последней монографии протоирея Иоанна Мейендорфа, посвящённой варлаамитско-паламитской полемике и написанной в эпоху окормления им русской диаспоры в Париже, глядя на неё сквозь призму фундаментальных устоев православной церкви. Растроганная речами не сложившегося пророка Везучая ложилась у его ног, забывая в пленящей святости слов о бурлящем от невостребованности желудочном соке и коликах в кишечнике.

Ночь. Полнолуние. Пятница 13. Везучая плелась в сторону заброшенного хлебозавода № 13 имени XIII съезда КПСС, помня о предыдущем шабаше дятликовских ведьм-недоучек, когда они, выпив по три бутылки «на брата» местного хита сезона, вина «Весенний букет» и закусив одной ириской на двоих, решили принести Везучую в жертву своему всевышнему отцу, путём сожжения её на гранитном надгробном камне с надписью: «Любим. Помним. Скорбим». Везучая решила не повторять обидных ошибок прошлого, да и ошпаренный Никодимом бок под присмотром Катьки Евтуховой напоминал о досадной оплошности.

Желудок Везучей включил режим подсоса, кишки играли марш. Вдали раздался истошный крик, напоминающий высказывание новорожденным своего недовольства по поводу отличия окружающей среды от пятизвёздочного отеля по системе всё включено и отсутствия кондиционера. В воздухе повис запах свежеиспечённого хлеба, с издёвкой уносимого прочь кладбищенским ветром. Везучая помчалась рысью навстречу возможному счастью.

Спустя мгновенье взору Везучей предстала кричащая неопознанная субстанция, неумело наполнявшая воздух нецензурной бранью. «Это Чужой», — осенило Везучую. «Лапы прочь от советской власти, иноземцы проклятые, — с горящими патриотизмом глазами прокричала Везучая, — ну, вот он враг и дело наше правое». В груди, щемя сердце патриотическим мотивом, торжественно играл гимн СССР. Вспоминая лихую молодость, как грудью на амбразуру не сложившаяся овчарка ринулась на мерзкого пришельца. Она с размаху вонзила во врага родины свои редкие гнилые зубы. Незнакомая молодая плоть легко поддалась, отражаясь во рту незнакомым ароматом ORBIT WINTER FRESH. Внезапно добыча зачерствела, но Везучая решила держаться насмерть. Однако, почуяв запах уксусной эссенции, она капитулировала и, скуля, рванулась прочь. Этот запах воскресил в памяти воспоминания о сексуальных домогательствах первого хозяина, пережитые в ранние годы жизни.

Везучая, заливаясь слезами от нахлынувших воспоминаний, неслась по ночной дороге.

Сзади показался Запорожец-кабриолет. Послышались знакомые голоса.

Везучая свернула в лес, укрываясь от погони, а может быть, просто уходя в партизаны.

Панк Федот

Директор хлебозавода № 13 имени XIII партсъезда КПСС был панком. В миру его звали Федотом Елистратовичем Лимоновым. Нигилистические и маргинальные наклонности проявились у него еще в раннем детстве, когда маленький Федот медитативно трогал руками какашки. При этом он не делал различия между собственными и инородными (зачастую — собачьими) фекалиями. Познание юного натуралиста не знало границ. Довольно быстро он научился ряду полезных вещей: правильно забивать косяки, бить гопников намотанными на кулаки цепями, ставить ирокез при помощи хозяйственного мыла. Около года он играл на бас-гитаре в местной панк-группе «Суждение олигофрена». Ребята давали концерты в районе и даже выпустили свой альбом — тиражом в пятьдесят экземпляров. Время шло, парень вырос и был вынужден поступить в институт. Оттуда его пять раз пробовали выгнать — с переменным успехом. Дважды он уходил в академический отпуск. И, наконец, получив диплом, распределился на родной хлебозавод, довольно быстро сделал карьеру. От мастера-пекаря до директора предприятия.

Но в душе он по-прежнему был панком Федотом, грязным последователем Кобэйна. Внешне респектабельный гражданин Лимонов управлял производственным процессом, договаривался с торговыми сетями о поставках хлебобулок, путешествовал по цехам, проверяя качество теста. Существовал также иной Федот — завсегдатай квартирных концертов, подвалов и помоек, носитель вонючих носков, шипованых «гриндерсов», кожаной куртки-косухи и прочих атрибутов нелегкой панковской культуры.

По воскресеньям Федот устраивал акции сожжения. Закупал в райцентре партию пиратской аудиопродукции попсового содержания и вдохновенно погружал в пламя справедливости. Действо разворачивалось во дворе директорского дома, отличалось зрелищностью и диким накалом страстей. Федот разводил на гранитных плитах костер и по очереди скармливал Красному Петуху признанные общественностью интеллектуальные шедевры «Руки вверх!», Алсу, Филиппа Киркорова и ДеЦла, Надежды Бабкиной и прочих миксеров-фасовщиков народного опиума. Подтягивались малочисленные, закаленные в уличных боях братья по разуму, приносили ненавистные кассеты и диски, приобщаясь к обряду очищения. Мир светлел, и жизнь становилась легче.

Постепенно к рациону Красного Петуха прибавлялись новые ингредиенты: постеры, дешевые глянцевые журнальчики, афиши, сорванные с городских стен и заборов. Кто-то приносил водку, пиво, ганджу, круг посвященных расширялся, обряд посещали сатанисты, кислотники, порой заглядывали на огонек заезжие «свядомыя» барды, говорили о Белостоке и дерьмовой жизни.

Однажды среди собравшихся Федот приметил странного типа. Он был схож с умывальником невероятно древней конструкции, и если бы Федот читал в детстве сказки, а не баловался с какашками, то знал бы, что перед ним — Мойдодыр. Как занесло блюстителя чистоты в мерзкое панковское общество одному Будде известно, но он там был. Факт есть факт, как говаривал товарищ Берия. Федот не особо удивился внешности собеседника. Будучи под кайфом, он проникся идеей родства с изнанкой вселенной и осознал, что его вновь обретенный друг — гость из параллельного слоя реальности. А, осознав, ощутил непреодолимое желание подарить Мойдодыру старую пишущую машинку и тем самым предоставить ему уникальную возможность воздействовать на незрелые обывательские умы — посредством отпечатанных и распространенных листовок.

Осень сменяла весну, а лето иногда колосилось зимой.

Крестьяне сажали яровые, косили кукурузу.

На хлебозаводе зрели ростки чуждых форм жизни…

Федот испытывал острое, хроническое раздвоение личности. Директор Лимонов не подозревал о своем втором «я», панк Федот не догадывался о хлебобулочной ипостаси и никак не мог взять в толк, откуда берутся деньги на пиво. Лимонов чувствовал, что кроме него в доме живет еще некто. Этот некто занимал комнату на втором этаже, с отдельным входом и открытой летней террасой. Дверь, ведущая в лимоновский сектор, была надежно заколочена. Федот думал, что комнату он снимает, но за какие средства — вот вопрос. Панк не работал, принципиально бунтуя против системы. Хозяина он никогда не видел. Таинственные потусторонние силы, как уже говорилось выше, снабжали его презренным металлом, едой и информацией, содержащейся в виде записок на листках, выдранных из ежедневника. Похоже, владелец имения — человек серьезный, деловой, решил Федот.

Очередная записка гласила: «Заплатить за газ».

Федот не пользовался газом. В его комнате стояла электрическая плитка, на которой он грел воду для «роллтонов» и жарил яичницу на чугунной, замызганной кетчупом сковороде. Несмотря на это, предписания владельца требовалось соблюдать.

Он нехотя натянул драные черные джинсы с увесистой цепью на поясе, черную же байку со знаком анархии, недельной давности носки и любимые «гриндерсы». Пошел в банк и заплатил по счетам (деньги, как всегда, лежали в тумбочке, которую Федот окрестил Вратами).

На обратном пути он приобрел с десяток попсовых дисков и один коробок спичек. К обряду следовало готовиться заранее.

Вечером следующего дня, помолившись Заратустре (молитва являлась, по сути, римейком «Отче наш»), Федот возжег погребальный огонь. К нему забрел растаман Джаджа, некогда медбрат Олег, подкинул в пламя кассету «Союз-24» с «лучшими и новыми хитами», протянул Федоту косяк:

— Воскурим, брат.

— Воскурим.

Джаджа носил традиционные дредды и цветастую вязаную шапочку, бриджи, выгоревшие на солнце (некогда зеленые) и майку с портретом комманданте.

— Вавилон наступает, — задумчиво молвил раста.

— Как всегда.

— Нет, — Джаджа помотал головой. — Не как всегда. Зло грядет, оно хочет захлестнуть нас. Вавилон шлет своих псов.

Федот затянулся.

— Ты слышал о собирателях душ?

Вопрос озадачил панка.

— Никогда.

— Нежить. Порождения тьмы. Они собирают, жнут слабые души и складывают в древний священный сосуд. Глиняный, как правило, с печатью Тота. Когда сосуд наполнится, а вмещает он шестьсот шестьдесят шесть душ — распахнутся врата в Вавилон.

— И…что? — Федот затаил дыхание.

— Мир напитается злом.

Федот почесал небритую щеку.

— Ты смотрел когда-нибудь…сериал?

— Что? — Не догнал Федот.

— Сериал. Высшее проявление попсового зла, конгломерат тупой масс-культуры. Главное и самое убойное оружие Вавилона.

— Ах, вот ты о чем…

— Верно. Молодец, что догадался. Теперь представь, что все люди живут по мыльным законам. Словно ты на съемочной площадке в Бразилии. И нет спасения, лишь горстка избранных способна узреть кошмар.

Федот представил. И ужаснулся.

— Что нам делать, Джаджа?

Раста вытянул руку.

— Кто-то собирает души, Федот. Здесь, рядом с нами. Струится негативная энергия. Грядет день…

— Что делать? — Отчаянно воззвал Федот.

— Вначале добьем, — Джаджа выпустил облачко дыма. — Затем решим. Натура твоя двойственна, Федот, но ты движешься в правильном направлении.

Краеведение

В середине тринадцатого столетия славянские земли охватила волна междоусобиц. Летом 1242 года князь Владимир Отмороженный набрал дружину и покинул N, больше его никто не видел. В летописях, найденных историками в монастыре блаженного Кондрата Чумотворца, этот факт служит первым упоминанием о райцентре. Далее летописи надолго замолкают, до самой осени 1313-го, когда подробно описан случай проклятия некоторой местности. Доподлинно известно, что ныне здесь стоит и безуспешно функционирует хлебозавод. Но так было не всегда. До революции тут находилась мануфактура, производящая шерстяные носки; с 1756 по 1813 годы — скотный двор помещика Дрючкина; а в 1313-м — публичный дом, именуемый в народе «греховное строение» (тут возникают сложности перевода на современный язык словосочетания «блудна хата»). Дождливой осенью мимо тех мест проходил кудесник Мудрила Жмуровский, о котором сказано, что он чернокнижнижник, умеет гнать самогон из древесных стружек, и занимается «моровым ложескотством», некой извращенной разновидностью зоофилии. N-ское же заведение славилось разнообразием предоставляемых услуг, как не без удовольствия отмечает летописец. Мудрила, естественно, решил заглянуть на огонек, где, согласно первоисточнику, потребовал мертвую козу. Оную ему предоставили, но умертвлять отказались. Тогда злой кудесник, видимо, в назидание, попросил книгу жалоб. Далее расследование уводит нас в городской архив, где хранится упомянутый документ — берестяная грамота с нарисованным кровью детородным органом — проклятием сих мест. Стереть его невозможно, равно как и уничтожить саму бересту. По легенде снять заклятие может лишь…Дальше документ (церковная хроника N-ской епархии) заляпан кетчупом. Известно, что «блудна хата» вскоре была сожжена старообрядцами, на скотном дворе помещика Дрючкина часто дохли свиньи, а мануфактуру в восемнадцатом году разнесли из крупнокалиберных пушек белогвардейцы, выбивая с укрепленных позиций комиссара Мудакова, прадеда Зоси, чья фамилия изменена в лучшую сторону. Что касается хлебозавода, то он пока держался, глобальных бедствий на его территории не происходило…

Кладбищенский сторож Фрол в свободное от ночных дел время серьезно занимался краеведческой деятельностью. Его заинтересовала личность Мудрилы Жмуровского, он проследил родословную этого героического персонажа и пришел к выводу, что является его потомком. Вот оно — подтверждение его теории о врожденной склонности к некромантии…

Немалый интерес представляет также история переименования местного колхоза, который в доперестроечные времена назывался «Левой ногой вождя». Бывший председатель колхоза, невинноубиенный Захар, проявил неожиданный интерес к исследованиям Фрола. Историческая правда попрана, понял Захар. Вот он, документально зафиксированный исконный символ его малой родины, мужское начало «инь», загнутый волосатый лингам.

Довольный председатель покинул кладбище и отрубившегося от обилия выпитого Фрола, чтобы заняться оформлением документов. Тут ему пришлось столкнуться с определенными трудностями. Начальство Захар обманул, сказав, что лингам — это первобытный дух мудрости, чье капище якобы обнаружено в окрестностях Полуночного Гнездилова. Наши предки испокон веков поклонялись лингаму, увещевал Захар секретаря райкома, приносили ему жертвы, мастерили обереги-лингамы — еще в дохристианскую эпоху…

Секретарь нехотя согласился на переименование — отчасти, чтобы выйти из запоя, в который его втянул Захар по случаю дебатов.

Отправленная год спустя археологическая экспедиция не только ничего не откопала, но даже не вернулась, сгинув в окрестностях хлебозавода. Следствие за отсутствием улик быстро закрыли.

Клубное движение

Субботний вечер в деревне Полуночное Гнездилово обычно начинался со злоупотреблений.

Степан пинком распахнул дверь бара «Грустные ягодички» и хозяйским взглядом осмотрел помещение. Несколько посетителей уныло поглощали ядерные жидкости, намешанные в Адском блендере. Посреди зала стоял бильярдный стол, вокруг коего расхаживали снаряженные киями Дормидонт и Евхим. Поскольку на столе вместо шаров были разложены закуска и выпивка, Степан решительно отказывался понимать смысл происходящего. Дормидонт, лаборант с фермы, был плюгавым приземистым старичком, отменно разбирающимся в доильных аппаратах. В свободное время он сочинял поэмы, и вроде бы где-то публиковался…Евхим, напротив, был высок и широкоплеч, никогда не брился, ходил в ушанке и валенках (даже летом), за пазухой держал камень, а изо рта у него воняло луком. Часто сельчане видели Евхима с бензопилой «Дружба» режущим дрова очередной немощной старушке, ибо Евхим — потомственный лесник, а лесники пьют много, а получают не очень. С Дормидонтом его связывали давние дружеские отношения.

Обогнув стол, Степан направился к барной стойке. Сегодня работал Чанга — афроамериканец, невесть как заброшенный в Гнездилово. Степан подозревал, что Чанга шпион, но доказать этого не мог.

— Эй, ниггер! — Вежливо обратился Степан к шпиону. — В рот тебя и в ухо!

— Тебя также, — добродушно отозвался Чанга. — Мать твою, снежок.

— Имел я твою мамочку.

— А я тебя.

Традиционное приветствие.

— Как обычно? — Спросил Чанга.

— Да. Сэм с содовой. И не смешивай.

— Как скажешь.

В руках бармена замелькали стаканы. К стойке нетвердой походкой приблизился председатель колхоза «Лингам Ильича», сын покойного Захара Захар.

— Здорово, Захар. Как удои?

— Нормально. — Захар устало прислонился к стойке. — Процесс доения организован по европейскому стандарту, а это главное. Скоро уборочная, Степан.

— Жито ядреное.

— Колхоз на тебя рассчитывает. Убрать зерно — стратегическая государственная задача.

— Конечно, Захар.

— Смотри мне.

— Угу.

— То-то.

Председатель щелкнул пальцами, и бармен подал ему кружку пива. Высокие думы одолевали государственного мужа. О плане по мясу, об инновационных методах выращивания брюквы, о покосах и электродоильных аппаратах…С неприязнью он покосился на пьяного Дормидонта, чья смена начиналась завтра в шесть утра.

— Говорят, с кукурузой неладно, — нарушил молчание Степан. Просто так, из вредности, чтобы нарушить молчание.

— А что? — насторожился председатель.

— Люди пропадают в кукурузе.

— Это там, где хлебозавод?

— Там.

— Проклятие. — Захар глубокомысленно хлебнул пива. — Места те прокляты, всякий знает.

— Мужики, — встрял Чанга. — слышали про движущийся умывальник?

— Чего? — Не догнал Степан.

— Люди видели, как от Лимонова выходил умывальник с печатной машинкой.

— Умывальник умывальником, — буркнул Захар. — А Панкрат с Зоськой как поехали в город, так и нет их.

— Как нет? — Удивился Степан. На доярку Мудакову у него были сегодня определенные планы.

— А вот так, — отрезал Захар.

Двери бара распахнулись, впуская Степаниду. Просканировав пространство и безошибочно выбрав верное направление, она двинулась к барной стойке.

— Степан!

Случайно подвернувшийся Дормидонт получил буфером по носу. Где-то в глубине зала, в синем тумане, мелькнула фигура в кожаной куртке и с ирокезом на голове…

Ни слова не говоря, Степан мощным левым хуком отправил жену в нокаут. Степанида рухнула на доски.

— Слонопотам херов, — сказал механизатор, дуя на костяшки пальцев. — Еще сэма.

Бармен поспешно выполнил заказ.

Из толпы вынырнул дилер, осенезатор Григорий. Предложил Степану пачку «Беломора». Механизатор расплатился и закурил. За стеной грохотала музыка, Верка Сердючка пела про горилку.

Оживали танцполы.

Вечная любовь

Фрол представлял собой своеобразный тип аристократии. Он был потомственным некрофилом (в седьмом колене). Каждую пятницу 13 он выкапывал из могилы свою безответную любовь, доярку Люсю из колхоза «Лингам Ильича» (Люся трагически погибла во время очередной битвы за урожай: её переехало комбайном, когда она мастурбировала во ржи). Используя древнее искусство некромантии, полученное в наследство от героических предков, Фрол реставрировал Люсю, собирая её из имеющихся в наличии останков. После в тусклом свете луны он приступал к трепетному соитию. Но годы шли, и былая краса тленного тела всё больше погружалась в небытие. Недавняя любовь, обжигавшая разбитое сердце постепенно угасала, но постоянный зов плоти закрывал глаза на все люсины «недостатки». Любовь тлела. Фрол уже почти отчаялся найти себе новую музу для своих ночных серенад, ту самую, по которой он будет сохнуть до следующей пятницы 13.

Была середина недели. Ближе к полудню под моросящим дождём к скромной обители Фрола приблизилась похоронная процессия. Скорбящие, в лице трёх человек (не считая тех, кто нёс гроб) с ярким маргинальным прошлым, трудным настоящим и плачевным будущим то и дело слёзно, хотя и слегка наигранно выкрикивали: «Люся, да на кого ж ты меня? Люся, да на кого ж ты нас?».

Фрол воспрял духом, услышав столь родное его хрупкому сердцу девичье имя. Подойдя к людям в фальшивом трауре, Фрол разузнал о рабе Божьей, безвременно покинувшей сей неказистый мир.