Помоги проекту - поделись книгой:
Мэри Bестмакотт
Хлеб великанов
Agatha Christie as Mary Westmacott "Giant’s Bread" (1930)
Перевела с английского E. Максимова
Б.С.Г. Пресс/Амфора, 2006.
ISBN 5-93381-213-7 (Б.С.Г.-ПРЕСС)
ISBN 5-367-00077-0 (Амфора)
Мэри Bестмакотт
Хлеб великанов
На открытие нового театра — Национальной оперы — собрался весь лондонский
бомонд. Там была королевская семья. Там была пресса. Там был высший свет. Туда всеми
правдами и неправдами удалось пробиться даже музыкантам — в основном в задние ряды
галерки.
Давали «Великана», новое произведение доселе неизвестного композитора Бориса
Груина. В антракте после первого действия внимательный слушатель мог бы уловить
примерно такие обрывки разговоров: «Дорогой, это божественно...», «Говорят, это... это...
ну, в общем, это самое новейшее! Все специально не в лад... Чтобы это понять, надо
начитаться Эйнштейна...», «Да, дорогая, я всем буду говорить, что это великолепно. Но, между нами говоря, от такой музыки только болит голова».
— Неужели нельзя было открыть британскую Оперу произведением приличного
британского композитора? Нет, им понадобилась эта русская белиберда, — замечает
желчный полковник.
— Совершенно с вами согласен, — лениво отзывается его собеседник. — Но,
видите ли, у нас нет британских композиторов. Печально, но факт!
— Вздор! Не говорите чепуху, сэр. Им не дают ходу, в этом все дело. Что за тип
этот Левин? Просто заезжий грязный еврей, вот и все!
Человек, прислонившийся к стене, полускрытый занавеской, позволил себе чуть
улыбнуться — потому что он и был Себастьян Левин, единоличный владелец
Национальной оперы, попросту именуемый «Величайший в мире шоумен».
Это был крупный мужчина, пожалуй, несколько полноватый. Лицо у него было
желтое и невыразительное, черные глазки — маленькие и блестящие, а огромные
оттопыренные уши — вообще подарок для карикатуристов.
Мимо него катились волны разноголосого хора.
«Декадент...», «Упадочничество...», «Неврастеник..», «Ребячество...»
Это были критики.
«Потрясающе...», «Божественно...», «Грандиозно, дорогой».
Это женщины.
«Эта вещь — не больше чем помпезное шоу», «Во второй части, пожалуй, были
занятные эффекты — я имею в виду технические. Первая часть, «Камни», — нечто вроде
искупления. Говорят, старина Левин вне себя от восторга. Ничего подобного еще не
бывало», «В этой музыке есть нечто роковое, ты не находишь?», «Большевистские идеи, я
думаю. Шумовой оркестр — так это у них, кажется, называется?»
Это молодые мужчины — более интеллигентные, чем женщины, и менее
предубежденные, чем критики.
«Это не приживется. Трюк, ничего больше. Хотя как сказать... чувствуется что-то от
кубизма», «Левин — пройдоха», «Вкладывает деньги не жалея — и всегда возвращает с
лихвой». «Сколько стоит?..» Голоса падают до шепота — как всегда, когда речь заходит о
денежных суммах.
Это представители его собственной расы. Себастьян Левин улыбнулся.
Раздался звонок, толпа заколыхалась и не спеша двинулась на свои места.
Наступило ожидание, наполненное говором и смехом; свет затрепетал и стал
гаснуть. Дирижер прошел на свое место. Перед ним был оркестр в шесть раз больше
любого из оркестров Ковент-Гардена1, к тому же совершенно необычного состава.
1 Ковент-Гарден — Королевский оперный театр в Лондоне. — Здесь и далее примеч. пер.
Сверкали металлом странные инструменты, похожие на уродливых чудовищ; в углу
мерцал непривычный в данной обстановке хрусталь. Дирижерская палочка взлетела, потом упала, и тут же раздались гулкие ритмичные удары, будто били молотом по
наковальне. Иногда звук очередного удара исчезал, пропадал совсем... а затем внезапно
обнаруживался и втискивался без очереди, расталкивая другие.
Занавес поднялся...
В глубине ложи второго яруса стоял Себастьян Левин и смотрел.
Это нельзя было назвать оперой в ее обычном понимании. Не было ни сюжета, ни
персонажей. Скорее это был грандиозный русский балет. В нем были захватывающие
эффекты — необычные, причудливые световые эффекты, изобретение самого Левина. Уже
долгое время каждое его шоу становилось сенсацией, абсолютно новым словом в
театральном искусстве. В этом же спектакле он выступал не только как продюсер, но и как
художник и вложил в него всю силу своего воображения и опыта.
Пролог — «Каменный век» — показывал детство Человека.
Теперь же — квинтэссенция спектакля — на сцене было царство машин,
фантастичное, почти ужасающее. Силовые подстанции, механизмы, фабричные трубы, краны — все это переходило одно в другое. И люди — целые армии людей в шаблонной
одежде — пятнистой, будто нарочно испачканной, с кубическими головами, как у роботов, марширующих один за другим.
Музыка нарастала, вихрилась — новые инструменты необычной формы вопили
низкими звучными голосами, а поверх них порхали высокие ноты, словно звон
бесчисленных стаканов.
Сцена «Небоскребы» изображала Нью-Йорк — как бы увиденный из окна
самолета, облетающего его ранним утром. А странный рваный ритм неведомого ударного
инструмента звучал все громче, с нарастающей угрозой. Он проходил сквозь все сцены
вплоть до самой кульминации — это было что-то вроде апофеоза стали, когда тысячи
людей со стальными лицами слились, сплавились в единого Огромного Коллективного
Человека.
Эпилог последовал без перерыва, без зажигания света в зале.
В оркестре звучит только одна группа инструментов — на новом жаргоне ее
называют «Стекло».
Звуки рожка.
Занавес растворяется, превращается в туман... туман рассеивается... от
неожиданного сверкания хочется зажмуриться.
Лед... ничего, кроме льда... айсберги, глетчеры2... сияние.
И на вершине этого великолепия, на самом пике маленькая фигурка — спиной к
зрителям, лицом к нестерпимому сиянию, символизирующему восход солнца...
Фигурка человека кажется до смешного ничтожной.
Сияние дошло до яркости вспышки магния. Руки сами потянулись к глазам, под
Поделиться книгой: