Помоги проекту - поделись книгой:
Тюрго появился на свет в 1727 г. в знатной и обеспеченной, хотя не слишком богатой нормандской семье. Впрочем, как младший сын своего отца, он не мог претендовать на фамильное достояние и должен был посвятить себя какой-либо службе. Поначалу предполагалось, что он по окончании Сорбонны станет священником. Тюрго действительно получил сан и некоторое время фигурировал как аббат де Брюкур. Но постепенно юный аббат пересмотрел старые взгляды и решил избрать себе иное поприще.
В течение нескольких лет он оставался в университете, где выступал со своими первыми научными трудами, в которых чувствовалось влияние Джона Локка. Однако Тюрго с самого начала был ориентирован не столько на философию, сколько на практические экономические вопросы. В частности, уже в 22 года он проанализировал знаменитый кредитный эксперимент Джона Ло и показал, к каким последствиям должен приводить выпуск большого количества бумажных денег. Тюрго пришел к выводу, что спасти бюджет при помощи денежной накачки невозможно, а потому надо иметь эффективно работающую экономику.
В 50-х гг. он познакомился с энциклопедистами и стал своим человеком в интеллектуальных салонах. Однако интеллектуальная атмосфера, которая, казалось бы, должна полностью захватывать такого человека, как Тюрго, окутывала его на самом деле лишь в свободное время. Уже в 1752 г. Тюрго переходит на административную работу. Все, что он напишет, будет делаться, так сказать, без отрыва от производства.
На «ручном управлении»
В 34 года Тюрго занял крупную должность интенданта, т.е. главного государственного чиновника, в провинции Лимузен и начал осуществлять свои первые преобразования. Он лично просвещал темные массы. Отдал дань даже идее распространения картофеля среди местного населения и лично поглощал этот экзотический овощ за обедом. Но главный вопрос, которым приходилось заниматься интенданту, — это, естественно, сбор земельного налога.
Тюрго полностью в духе просвещенного абсолютизма вел кропотливую работу по составлению земельного кадастра. Он собирал точные сведения о состоянии земледелия, дабы не мучить суровыми поборами налогоплательщика и определить, кто, как и сколько может реально платить в королевскую казну. Административный аппарат у либерала Тюрго начал работать как часы. Ежемесячно местные аббаты — единственные представители Просвещения в деревенской глуши — передавали в Лимож — главный город провинции — подробные сведения о доходах и убытках частных лиц, о том, кто и как пострадал от разного рода объективных обстоятельств.
В еще большей степени приходилось Тюрго заниматься «ручным управлением экономикой» в период голода, свалившегося на Францию в 1769-1770 гг. Рынок в хлебной торговле не работал, и интендант лично пытался обеспечить приток зерна в голодающую провинцию. Он организовал негоциантов и израсходовал государственные средства на закупку хлеба в нескольких портовых городах. Затем зерно из государственного фонда тщательно распределялось между голодающими. Одновременно для людей, не имеющих источника дохода, организовывались общественные работы на строительстве дорог и в благотворительных мастерских. Но по-настоящему поддержать жизнь провинции с помощью такого рода мер было практически невозможно, в чем интендант постепенно и убедился.
Тюрго пришел в отчаяние. Он стонал под тяжестью взятого на себя бремени, жаловался генеральному контролеру финансов на непосильность работы, но тем не менее тянул воз и даже отказался от предложенного ему повышения — перевода интендантом в Лион, второй по величине город страны. Постепенно вызрело убеждение: наладить работу администрации можно лишь в том случае, когда в стране действуют более либеральные принципы хозяйствования. Интендант начал писать из Лиможа в Париж докладные записки.
Прежде всего Тюрго обосновывал необходимость отмены ограничений, существующих в хлебной торговле. Он подготовил и переслал генеральному контролеру финансов проект эдикта о свободной торговле хлебом.
Но этими предложениями Тюрго не ограничился. Интендант сформулировал положение об ошибочности протекционистской политики во внешней торговле и о необходимости свободы международных хозяйственных связей. Наконец, он разработал и записку о том, что нельзя иметь нормальную кредитную систему, если государство преследует кредиторов, взимающих процент с заемщика.
Решение всех этих вопросов невозможно организовать в отдельно взятом Лимузене. Тюрго постепенно убедился в том, что реформы необходимы всей Франции. Тем не менее интендант получил возможность осуществить в своей провинции некоторые экономические эксперименты. Так, в частности, он отменил натуральные повинности по перевозке казенных грузов и ремонту дорог, заменив их на специальный налог. Второй эксперимент — предоставление возможности подданным, подлежащим рекрутской повинности, нанимать вместо себя добровольцев для службы в армии. Как в том, так и в другом случае Тюрго высвободил время и силы эффективно работающих крестьян для непосредственного производства, позволив им не отвлекаться на дорожные работы и армейскую службу.
«Место, на которое никогда не рассчитывал»
При застойном режиме Людовика XV ни наука, ни государственная деятельность не могли принести удовлетворения Тюрго. Только восшествие на престол молодого Людовика XVI и связанная с этим перетряска правительства предоставили интенданту из Лиможа внезапный шанс проявить себя как реформатора.
Быстрое выдвижение Тюрго произошло не столько благодаря его интенсивной деятельности, сколько благодаря удачному стечению обстоятельств и внезапно открывшимся личным связям. Его школьный товарищ оказался близок к фавориту молодого короля, и Тюрго вызвали из Лимузена для того, чтобы поставить на должность… морского министра. Это был внешне нелепый, но весьма эффективный в условиях административной системы ход. Тюрго вошел в состав высшей государственной администрации, получил личный доступ к королю и буквально сразу же оказался переведен на пост генерального контролера финансов, к занятию которого он фактически готовился всю жизнь.
Назначение Тюрго не означало сознательного стремления короля к либерализации экономики. Людовик хотел изменить положение дел в стране, но озабочен он был, скорее, проблемами пополнения госбюджета. Тюрго же прекрасно понимал, что перед Францией стоят экономические проблемы, далеко выходящие за рамки одной лишь фискальной сферы. Реформатор готовился действовать в крупных масштабах, однако король, который хотя и был умен, да к тому же неплохо образован, вряд ли мог взглянуть на состояние дел в стране по-настоящему широко. Он отличался работоспособностью, но не внутренней энергией.
Как отмечал биограф короля Д. Хардман, «Людовик любил физиократов, представлявших собой политическое и экономическое крыло Просвещения, не больше чем Просвещение в целом. Однако он решился сделать ставку на Тюрго (хотя и считал экономиста не более чем хорошим теоретиком), поскольку полагал, что его линия представляет собой линию реформаторского крыла королевской бюрократии, с которым он сам себя отождествлял». Но королевская бюрократия жила не теми идеями, которые были бы способны дать свободу экономике, а стремлениями все и вся поставить под свой контроль.
Таким образом, думается, что Тюрго с самого начала оказался случайным элементом в королевской администрации, человеком, которого система должна была отторгнуть. Министр сам это понимал. При первой же встрече с королем он сказал несколько льстивые, но весьма знаменательные и почти что пророческие слова: «Я должен буду бороться с Вашей врожденной добротой, с Вашим врожденным великодушием и с людьми, которые особенно Вам дороги. Меня будет бояться и ненавидеть большая часть придворных и тех, которые пользуются милостями. Мне будут приписывать все отказы; меня будут называть жестоким, потому что я говорю Вашему Величеству, что нельзя обогащать тех, кого любишь, в ущерб благосостоянию народа. Народ, которому я желаю себя посвятить, так легко обмануть: может быть, я заслужу и его ненависть теми мерами, которыми хочу его избавить от притеснений. На меня будут клеветать и, может быть, с таким правдоподобием, что я лишусь доверия Вашего Величества. Но я не боюсь потерять место, на которое никогда не рассчитывал».
Как бы ни был Тюрго скован своими опасениями относительно широкого противодействия, а также равнодушием короля к серьезным реформам, доставшийся ему пост генерального контролера давал огромную власть. Он был аналогом даже не министерского, а скорее вице-премьерского. Вся экономика страны — финансы, торговля, общественные работы — попала в ведение Тюрго.
Хотя новому генеральному контролеру не было еще и 50 лет («мальчик в розовых штанишках» по современной терминологии, введенной Александром Руцким), власть пришла к нему уже несколько поздно. Тюрго тяжело болел, с трудом ходил из-за подагры, и подобное печальное состояние здоровья, бесспорно, накладывало отпечаток на всю его деятельность, требовавшую как ни какая другая деятельность той эпохи полного сосредоточения сил.
И тем не менее планы преобразований были поистине огромными. В арсенале нового генерального контролера имелся целый комплекс реформ. Здесь были и отмена цехового строя, и ликвидация круговой поруки, существовавшей при взимании земельного налога, и создание некоего прообраза центрального банка, осуществляющего учет векселей наряду с кредитованием казны. Предлагал Тюрго и коренное изменение механизма управления провинциями, в соответствии с которым вместо назначенных из центра интендантов (в неэффективности работы которых он мог убедиться на собственном опыте), вводилась бы система ограниченного сословного самоуправления.
Осуществлял Тюрго и чисто административные преобразования, не связанные напрямую с либерализацией экономики. Прежде всего ему удалось увеличить доходы бюджета и сократить расходы, сведя дефицит к минимуму. Кроме того, он непосредственно занялся дорожным хозяйством, поглощавшим без пользы слишком много денег. Однако главным делом за время непродолжительного пребывания Тюрго на посту генерального контролера была, конечно, либерализация хлебной торговли.
Мучная война
Предшественник Тюрго — умный и прагматичный аббат Террэ, воспитанный в духе французского дирижизма, пытался решить проблемы административной системы посредством ее углубления. Он полагал, что высокие цены и диспропорции в снабжении хлебом можно устранить, если просчитать потребности каждого региона, оптимизировать на этой основе транспортные потоки и снизить таким образом издержки, одновременно увеличив размеры государственных хлебных закупок. Однако хозяйствование аббата привело к значительным убыткам казны. Красивая теория не сошлась с печальной финансовой практикой.
Становилось ясно, что никаких денег не хватит на проведение столь глобальных торговых операций. Террэ был отставлен. Но, думается, что даже если бы он смог довести свой эксперимент до конца, казнокрадство, устранить которое невозможно в столь глобальных этатистских системах, как та, которую создавал Террэ, сделало бы государственную хлебную торговлю неэффективной.
Тюрго энергично взялся за реформы совершенно иного толка. Королевским эдиктом от 13 сентября 1774 г. система регламентации хлебной торговли отменялась. Цены на зерно становились свободными.
Реформатор понимал, что вначале хлеб должен подорожать, и потому предусмотрел меры социальной защиты населения. Причем меры эти были выдержаны вполне в духе либеральных подходов XX века. Тюрго опирался на три важнейших принципа: поддерживать потребителя, а не производителя; поддерживать не всех, а лишь нуждающихся; поддерживать путем создания рабочих мест, а не посредством бюджетных субсидий. Всем этим трем принципам удовлетворяла идея создания благотворительных мастерских, в которых по-настоящему бедные люди смогли бы заработать себе на хлеб, продаваемый по рыночной цене.
Спорным в конструкции Тюрго является только одно. Государственное предпринимательство всегда заведомо менее эффективно, чем предпринимательство частное. Либерал XX века предпочел бы, наверное, общественным работам снижение налогов, стимулирующее частный сектор создавать новые рабочие места. Однако Тюрго меньше всего был теоретиком. Он ориентировался на практику тогдашней жизни. В условиях скованной цеховыми ограничениями Франции XVIII столетия налоговый стимул, скорее всего, не сработал бы. Возможно, благотворительные мастерские были единственным реальным способом решения социальных проблем. Правда, узнать о том, так ли это, мы уже не сможем. Реформы Тюрго оказались остановлены внешними обстоятельствами.
Преобразования были начаты в неурожайный год, что обострило проблему дороговизны. Весной 1775 г. во Франции разразилась так называемая «мучная война». Толпы людей громили рынки и хлебные лавки, порой разворовывая хлеб, а порой насильственно устанавливая на него «справедливые» цены. Народная «таксация» стала любопытным явлением, говорящим о том, насколько сильны во Франции того времени были идеи административного регулирования рынка.
Трудно сказать, мог ли генеральный контролер выжидать с реформами. Возможно, через год или два молодой король уже не был бы столь склонен к рискованным экономическим экспериментам. Тюрго использовал то, что через 200 с лишним лет Лешек Бальцерович назвал окном политических возможностей. Он рискнул сделать ставку на силу и, казалось бы, победил.
«Мучная война» была жестоко подавлена войсками. Реформатор подготовил новые эдикты, в том числе и об отмене цеховой системы. Считается, что Тюрго хотел качественным образом изменить не только экономику, но и всю общественную жизнь. Он стремился обеспечить религиозную терпимость, сформировать систему государственного просвещения и здравоохранения, создать систему местного самоуправления, уравнять в правах различные сословия.
Но обстановка в обществе была уже совершенно иной. Тюрго откровенно травили. Пасквилянты изображали Тюрго то злым гением Франции, то беспомощным и непрактичным философом, то марионеткой в руках «секты экономистов».
Надо сказать, что не только низы общества, но и верхи глубоко прониклись идеями дирижизма. Парламенты отдельных французских регионов, и прежде всего парижский, активно сопротивлялись отмене регламентации хлебной торговли еще до начала преобразований Тюрго. В частности, они самостоятельно налагали запреты на вывоз хлеба из региона, примерно так же, как через два с лишним столетия после этого действовали ничего не знавшие о французском опыте российские губернаторы эпохи Ельцина. Реформа столкнулась с отторжением преобразований на ментальном уровне, сказывавшемся позднее даже в ходе революции, когда, казалось бы, все традиционные перегородки уж были разрушены.
Фригийский колпак ему не подойдет
Тюрго приобрел так много врагов даже не столько из-за того, что он уже сделал, сколько из-за того, что от него ожидали впоследствии. Скорее всего, силы, имеющие влияние при дворе, не готовы были соглашаться на изменение фискальной системы, которая отрезала бы часть их доходов в пользу казны. Поэтому очень многим удобно было воспользоваться сегодняшними трудностями, случившимися в ходе либерализации хлебной торговли, для того чтобы не допустить крупных налоговых преобразований в дальнейшем.
На волне общественного отторжения реформ пришла к Тюрго высочайшая опала. Слабая власть шла на поводу у общественных настроений. Если в начале своего царствования Людовик говорил: «Только мы двое любим народ — я и Тюрго», то впоследствии, когда плодовитый на идеи генеральный контролер приносил ему очередной проект преобразований, монарх со скучающим видом замечал: «Опять мемуар?». В конечном счете король потерял интерес к деятельности Тюрго и в 1776 г. отправил его в отставку.
На данное решение самым непосредственным образом повлияли придворные интриги. Во-первых, «доброжелатели» показали королю подложные письма, в которых Тюрго якобы непочтительно отзывался о нем самом и Марии Антуанетте. Во-вторых, соответствующим образом интерпретировали наличие дефицита в бюджете, сверстанном Тюрго. На самом же деле этот дефицит возник из-за того, что генеральный контролер был чересчур честным и включил в расходы один старый долг, который необходимо было срочно погасить. Вскоре после ухода Тюрго огромный дефицит стал в бюджете нормой.
Почти все крупные реформы были аннулированы. Покидая свой пост, генеральный контролер заметил Людовику: «Я желаю, чтобы время меня не оправдало и чтобы Ваше царствование было спокойным». Больной и измученный неудачами Тюрго скончался в 1781 г. в возрасте 54 лет.
Как отмечает историк Е. Кожокин, «экономист и администратор в гораздо большей степени, чем политик, Тюрго мало занимался расчетами, какую оппозицию может вызвать та или иная предлагаемая им реформа, к тому же он слишком уповал на возможности убеждения. Ему казалось, что всех можно убедить и все можно объяснить. Лишь бы то, что ты доказываешь, было разумным и истинным. В просветительских иллюзиях заключались сила и слабость Тюрго и многих других энциклопедистов».
Общество, несмотря на формально значительный интерес к идеям Просвещения, не готово было принять то, что действительно было разумно и истинно. «Думаете, у Вас любовь к общественному благу, — говорил после отставки Тюрго его соратник Кретьен де Мальзерб. — Да у Вас помешательство на этой почве, только безумный мог надеяться осуществить все, что Вы задумали…»
После смерти Тюрго практически все стали его любить. Сегодня это одна из самых почитаемых фигур в истории мировой экономической политики и экономической мысли. Все авторы отмечают его высокие человеческие качества и крайне редко за что-либо критикуют.
Тюрго даже попытались тесно связать в духовном плане с разразившейся через 18 лет после его смерти революцией: мол, на должность генерального контролера он был поставлен по воле народа. Однако, как заметил выдающийся экономист Йозеф Шумпетер, «точнее было бы сказать, что Тюрго был возведен на министерский пост королем, а свергнут народом (хотя эта правда также была бы неполной)… Фригийский колпак не подойдет Тюрго». Реформатор ни в коей мере не отражал волю и взгляды народа. Он, напротив, как мог воевал с ним в прямом и в переносном смысле, пытаясь обеспечить преобразования, необходимость которых широкие массы совершенно не способны были в то время осознать.
АДАМ СМИТ И УИЛЬЯМ ПИТТ.
ВЛАСТЬ НЕВИДИМОЙ РУКИ
Как-то раз в Лондоне пожилой университетский профессор Адам Смит приехал в дом одного знатного человека. В гостиной уже находилось много народу. При появлении Смита все встали, не исключая даже самого премьер-министра Уильяма Питта-младшего. Профессор поднял руку и сказал: «Прошу садиться, господа». На это Питт ответил: «Только после Вас, доктор. Мы все здесь Ваши ученики».
Жертва Аустерлица
Возможно, это легенда. Недостоверно известно, что через пять лет после описанных выше событий, когда Смит уже покоился в могиле, Питт вспоминал в парламенте того, чьи «обширные знания и философский подход» позволяли находить «наилучшее разрешение любого вопроса, связанного с историей торговли или с политэкономическими системами».
Питт-младший (сын известного политика середины XVIII века) был первым европейским министром, признавшим, что лучшей гарантией международного мира являются свобода и расширение товарооборота между нациями. В 1783 г., когда ему было лишь 24 года, Питт стал премьером и канцлером казначейства (т.е. министром финансов). Этот блестящий молодой человек смог доказать, что действительно является учеником Адама Смита, книгу которого прочитал еще на студенческой скамье в Кембридже.
Уже через четыре года после прихода к власти Питт заключил договор о свободной торговле с Францией, а затем снизил все таможенные пошлины, чтобы пресечь контрабанду. Для сбалансирования бюджета премьер активно сокращал расходы. А в политике отметился тем, что фактически ввел в Англии свободу слова.
Высокий, худощавый, неизменно серьезный, с повелительным взглядом и резкими чертами лица, на котором лишь ближайшие друзья видели подобие улыбки, Питт отличался холодностью в обращении с людьми и отталкивающими манерами. Политика была для него всем. Он умер, не дожив даже до 50, но практически всю свою жизнь стоял во главе правительства. Возможно, идеи Адама Смита восторжествовали бы уже при Питте, но война с Наполеоном разрушила как международную торговлю, так и финансы.
Премьер долго не хотел идти на конфликт с Францией, поскольку конфронтация разрушала всю его стратегию. Он из последних сил сдерживал антифранцузские настроения сограждан. Но постепенно пришлось втянуться в войну, отказавшись и от сбалансированного бюджета, и от свободной торговли.
Аустерлица Питт не пережил. Власть Наполеона над миром делала всю его жизнь бессмысленной. Перед смертью премьер приказал снять со стены карту Европы: «Через 10 лет она не понадобится».
Богатств он не нажил. Хоронить этого приверженца свободного рынка пришлось за общественный счет.
В тени Карла Маркса
Но вернемся к нашему главному герою. Смит занимает в истории особое место. Он — не просто ученый, но прежде всего реформатор. Один из тех, кто существенным образом изменил весь процесс экономического развития.
Преобразования в конце XVIII-XIX века четко делятся на те, которые были произведены «до Адама», и те, что возникли под влиянием его главной книги «Исследования о природе и причинах богатства народов» (или проще — «Богатства народов»). В отличие, скажем, от Иосифа II Габсбурга и Наполеона Бонапарта интеллектуалы, читавшие Смита, были основательнее подкованы и более последовательны в своих либеральных начинаниях.
В СССР у Адама Смита была сложная судьба. Он был у нас известен, пожалуй, больше, нежели в любой другой стране мира. Возможно, только в его родной Шотландии значение Смита было сопоставимо с тем, которое придавал ему советский официоз. У нас, однако, «смитианство» шло не от души народной, а от определенных разделов «единственно верного учения».
Карл Маркс строил свою концепцию во многом на воззрениях Смита, признавая и даже подчеркивая огромное значение шотландского мыслителя. Ленин назвал английскую политэкономию одним из трех источников марксизма. Соответственно у нас в эпоху доминирования марксизма каждый студент, изучавший в обязательном порядке историю КПСС, должен был знать имя основоположника. Дальше имени, правда, никто не двигался, поскольку интеллектуальные конструкции плохо увязывались с хозяйственными проблемами.
Шотландский мыслитель был нам скучен и непонятен. В марксизме Смит оказался представлен просто как предшественник Маркса, а потому с падением кумира должен был неизбежно пасть и один из тех, на чью спину сей кумир опирался. В пореформенный период его стали забывать, хотя по логике вещей именно на волне рыночных преобразований нам следовало бы вспомнить, что все мы «происходим от Адама». Ведь истинное значение этого профессора состоит совсем не в том, что его книгу перелопатил Маркс. Смит изменил воззрения целого поколения европейцев на то, какую роль играет в нашей жизни рынок.
До выхода в свет «Богатства народов» экономика играла в жизни европейцев весьма своеобразную роль. Мы сегодня привыкли уже к тому, что государство должно заботиться о развитии хозяйства. А хозяйство это существует для удовлетворения потребностей человека. Человек же есть некая самоценность. Но в XVI-XVIII веках логика вещей была совершенно иной: человек существовал для того, чтобы функционировало хозяйство; хозяйство должно было давать максимально возможные поступления в казну; казна расходовалась ради укрепления державного величия; держава же представляла собой самоценность.
Подобная логика определяла смысл экономической политики. Она предполагала, естественно, что хозяйство должно активно развиваться, но не ради максимизации народного потребления (на которое монархи плевать хотели с высоты своих Тауэров и Бастилии), а ради накопления денег. Так называемое учение меркантилизма советовало не выпускать деньги из страны, но продавать побольше товаров ради увеличения золотого запаса. Бессмысленное с нашей современной точки зрения накопительство в глазах человека той эпохи, напротив, было делом чрезвычайно важным: ведь золото — это оружие и провиант для армии, увеличение числа наемников, а в конечном счете расширение государственных границ.
До тех пор пока простой человек не заявлял о себе, о своих потребностях и о своем намерении жить полнокровной жизнью, меркантилистская политика представлялась власть имущим абсолютно естественной. Но времена сменились, идеи Просвещения стали распространяться во все более широких кругах, заговорило о своих правах третье сословие… и понадобилась принципиально иная теория. Теория, способная объяснить,
Именно так Пушкин изложил то главное, что вынес Евгений Онегин из чтения Адама Смита. И надо сказать, русский поэт оказался чрезвычайно точен в кратком пересказе концепции шотландского мыслителя. За тем простым фактом, что теперь «не нужно золота», лежит целая смена эпох.
Пожалуй, можно сказать, что открытие границ нового мира было связано, прежде всего, с тремя именами — Жан-Жак Руссо, Иммануил Кант и Адам Смит. Но у последнего из этой «могучей кучки» имелась еще и особая роль. Он размышлял не столько о звездном небе над нами и внутреннем мире внутри нас, сколько о мире товаров и производств, о мире спроса и предложения. А потому имя Смита стоит у истоков не только нового интеллектуального течения европейской мысли, но и у истоков великих экономических преобразований.
Если попытаться выразить одним словом то новое, что прочно вошло в европейскую жизнь благодаря Адаму Смиту, то это, бесспорно, будет слово «фритредерство». От «free trade» — свободная торговля. Благодаря чтению книги великого шотландца люди стали привыкать к мысли, что правительства не должны ограничивать рыночные связи между государствами.
«Апологет дикого капитализма»
Адам Смит родился в 1723 г., т.е. он был на четыре года старше Тюрго, что фактически означало принадлежность обоих мыслителей к одному поколению. К поколению, отчетливо видевшему, что меркантилизм перестает работать.
В детстве Адам жил в небольшом шотландском городке Керколди близ Эдинбурга. Затем несколько лет учился в Глазговском университете. Рос слабым, болезненным и чрезвычайно рассеянным. С ранних лет был склонен к уединенным размышлениям. Мог глубоко задуматься средь шумной компании или начать вдруг говорить с самим собой, забыв об окружающих. На улице его порой принимали за сумасшедшего. Как-то раз, будучи уже известным человеком, он умудрился даже на званном обеде порассуждать вслух о недостатках виновника торжества.
Вообще о злоключениях Смита можно рассказывать анекдоты. Однажды он свалился по неосторожности в чан для дубления кожи. Другой раз за чаем клал сахар себе в стакан ложка за ложкой, чуть не опорожнив всю сахарницу.
Словом, при таком характере речь уже не могла идти о какой-либо государственной деятельности. Как интеллектуал Смит сильно отличался от практичного Тюрго. Рассеянного студента ждала не реформаторская, а профессорская карьера.
После Глазго он еще учился в Оксфорде. Часто болел, тосковал по дому, по маме, с которой потом уже не расставался практически всю жизнь, поскольку так и не обзавелся собственной семьей. Смит прочитывал множество книг и специализировался на нравственной философии. От бизнеса и вообще от какой-либо практической деятельности будущий «апологет свободного предпринимательства и основоположник дикого капитализма» (как назвали бы его, наверное, сегодняшние российские этатисты) был чрезвычайно далек. Первый свой цикл лекций он посвятил истории английской литературы. А первая его книга, вышедшая в свет в 1759 г., называлась «Теория нравственных чувств».
Тот, кто полагает, будто любой сторонник свободной рыночной экономики обязательно должен исходить в своих воззрениях из приоритета корысти как главного человеческого свойства, а также из личной жажды обогащения, ничего не поймет в жизни Адама Смита. Да и вообще вряд ли способен будет разобраться в том, каким образом Европа пришла к либерализму. Потому что либерализм этот проистекает не из стремления к наживе, а из стремления к свободе. Свободе мыслить, чувствовать, выражать свое мнение. А также, естественно, свободе действовать. В том числе свободно, без ограничений производить и торговать.
Для интеллектуала, как правило, свобода предпринимательства стоит в списке свобод на последнем месте. Неудивительно, что Смит долгое время испытывал интерес в основном к этическим проблемам. Но для любого серьезного ученого на первый план рано или поздно должна выходить не столько проблематика, порождаемая особенностями его личности, сколько проблематика, формируемая запросами времени, спецификой эпохи.
А эпоха Смита — особенно в Англии — была эпохой гениальных технических изобретений, активного первоначального накопления капитала и быстрого хозяйственного развития. Неудивительно, что профессор нравственной философии (каковым он стал де-юре, заняв кафедру в Глазговском университете) постепенно трансформировался де-факто в профессора политической экономии.
Смит начал работать в Глазго в 1751 г. Рядом с ним трудился Джеймс Уатт — изобретатель той самой паровой машины, которая создала принципиально новую основу для работы промышленности. Машина впервые была сделана в 1776 г. — как раз в тот год, когда вышло в свет «Богатство народов».
Одновременно осуществлялись и другие усовершенствования. Манчестер превратился в промышленную столицу Англии как раз в те четверть века, что прошли между началом профессорской деятельности Смита и изданием его главной книги. Неудивительно, что лекции Смита по нравственной философии постепенно (как свидетельствуют сохранившиеся конспекты одного из студентов) превратились в лекции по социологии и политической экономии.
Читал он их неровно. Всходя на кафедру, поначалу терялся, робел, что-то бормотал себе под нос. Но понемногу расходился и заражал аудиторию своим интеллектуальным напором. Смит не ораторствовал, но и не бубнил по учебнику, как было принято в те годы в Оксфорде. Он, скорее, рассуждал, импровизировал, вел за собой слушателей. Мышление было главным делом всей его жизни. «Это, казалось, был не человек с обыкновенной плотью и кровью, — писал один из биографов Смита, — а ходячая лаборатория, в которой неустанно перерабатывалась великим гением мысли масса сырого материала, доставленного со всех полей обширного человеческого опыта».
Памятник безвестному «олигарху»
Но вряд ли все же профессор из далекого, провинциального Глазго смог бы стать настоящим лидером экономической мысли столетия, если бы не годичное пребывание в Париже — центре интеллектуального движения Европы. Там Смит познакомился с Тюрго, который, несмотря на относительную молодость, уже занимал крупный административный пост. Там Смит посиживал на интеллектуальных тусовках физиократов — законодателей мод в области экономической теории.
Сидел он обычно тихо, больше молчал, как и подобает скромному провинциалу, плохо знающему к тому же разговорный французский язык. На ус, тем не менее, наматывал все то, что удавалось услышать. Физиократы в нем видели обыкновенного, хотя и весьма здравомыслящего человека. Но не более того.
В Париж Адам Смит попал как воспитатель одного юного аристократа. Работа на «олигарха», как часто бывает, оказалась доходнее, нежели работа на общество. Не менее важным, чем накопление интеллектуального капитала, стало для профессора накопление капитала денежного. Быстренько обучив своего воспитанника, он получил право на пожизненную пенсию, позволившую ему уже не возвращаться в Глазго. Смит уединился в своем родном Керколди и целых шесть лет полностью посвятил работе над главной книгой.
Кто знает, имелось бы сегодня в интеллектуальном багаже человечества «Богатство народов», если бы не забытый ныне «олигарх», спонсировавший работу малоизвестного на тот момент профессора? Вместо того чтоб растрачивать драгоценные силы на туповатых студиозусов, Смит в самом расцвете лет — в 44 года — обрел возможность полностью сосредоточиться на науке.
Наука эта, правда, его сожрала. Одиночество, однообразие жизни и упорный труд окончательно подорвали за шесть проведенных в Керколди лет и без того слабое здоровье. Жизнелюбивый Дэвид Юм — старший друг и великий шотландский мыслитель — пытался вытащить Смита из одиночества, но безуспешно. Даже в переписке тот не отличался аккуратностью, что для эпохи эпистолярного общения было совсем необычно. Позднее неунывающий Юм на своем смертном одре сострил по этому поводу, попросив Смита ответить на свое письмо поскорее, поскольку «состояние здоровья не позволяет ждать месяцами».
Впрочем, цель, пусть даже ценой здоровья, в основном оказалась достигнута. Еще три года, проведенных в Лондоне, были потрачены на доработку рукописи — и вот она вышла в свет, став одной из самых известных книг в истории экономической науки. А также став своеобразным памятником тому «олигарху», у которого хватило ума поддержать изыскания профессора.
В «Богатстве народов» Смит выступает за предоставление как бизнесу, так и наемным работникам максимума свобод, а также за отмену всяческой регламентации внутри страны и во внешней торговле. Но главное, пожалуй, чем запомнился сей труд, так это разработкой принципа так называемой невидимой руки.
Смит обосновывает невмешательство в экономику тем, что каждый человек, стремясь в своей будничной деятельности к личному и порой даже корыстному результату, силой естественного хода вещей (т.е. как бы силой невидимой руки) направляется к цели, не имеющей ничего общего с его исходными намерениями. И благодаря этому мир обустраивается более-менее прилично.
Так, например, бизнесмен стремится к получению прибыли, но для того, чтобы наживаться, он вынужден производить товары, пользующиеся спросом населения. Бизнесмен хотел бы, наверное, производить меньше, а получать больше, но рыночная конкуренция не дает ему «сачковать», заставляя постоянно стремиться к повышению эффективности и к учету развивающихся запросов потребителей.
Таким образом, получается, что невмешательство государства в экономику дает возможность невидимой руке обеспечить выгодное для всех регулирование, тогда как вмешательство может, наоборот, привести к печальным результатам, поскольку нарушит равновесие и создаст (вольно или невольно) преференции для отдельных конкурентов. «Мне ни разу не приходилось слышать, — писал Смит — чтобы много хорошего было сделано теми, которые создавали вид, будто они ведут торговлю ради блага общества».
Эффективность невидимой руки впоследствии была доказана мировой историей. Но сочетается ли эта «эгоистическая» концепция Смита с моральными принципами? Ответ на этот вопрос содержится в «Теории нравственных чувств».
Нельзя требовать от человека слишком многого. Он должен отвечать за себя, за свою семью. По возможности — за друзей и отчизну. За благоденствие вселенной отвечает Бог, пути которого неисповедимы. Мы все ему служим, как служат солдаты генералу, способному видеть помимо ужаса смерти отдельного бойца еще и общую картину сражения. И если суждено нам вдруг претерпеть невзгоды, покоряться судьбе следует со смирением.
Таможенный фритредер
В год выхода великой книги Смита скончался Юм. Перед смертью он успел прочесть «Богатство народов» и дал ему восторженную оценку. А в самый последний свой миг попросил младшего друга обеспечить издание своей последней рукописи. Но тот стал мяться, темнить. Практически отказал. Смиту не хотелось ссориться с церковью, которую вольнодумец Юм серьезно задевал.
После издания «Богатства народов» Смит прожил еще 14 лет (последние четыре — в состоянии тяжелой болезни). За это время он так ничего больше и не смог создать, хотя намеревался написать труд по всеобщей истории культуры и науки. Но, видимо, полувековой юбилей стал для потерявшего здоровье профессора своеобразным рубежом, отделяющим творческую жизнь от творческой смерти. На практике оставшиеся еще у него небольшие силы Смит прикладывал лишь к работе над новыми изданиями и переводами своей главной книги. От более амбициозных проектов пришлось отказаться.
Материально ученый был теперь прекрасно обеспечен, благодаря высокодоходной синекуре по таможенному ведомству в Эдинбурге. Есть, видимо, некая ирония судьбы в том, что на безбедную старость главный фритредер мира зарабатывал сбором пошлин и ловлей контрабандистов.
В благополучного, самоуверенного чиновника он, правда, так и не превратился. Много тратил на благотворительность. По-прежнему был задумчив и рассеян, по-прежнему разговаривал на улице с самим собой о чем-то недоступном простым смертным, не способным узреть за унылой суетой наших будней действия великой и могучей невидимой руки.
Впрочем, когда с момента издания «Богатства народов» прошло около четверти века, невидимая рука вошла в европейскую моду. Переводы книги появлялись по всей Европе один за другим. «В кругу знаний, необходимых для гувернантки, — отмечала современница, — политическая экономия заменила обычные дисциплины, и синие чулки стали считать за признак хорошего тона устраивать большие дискуссии по сему предмету».
Поделиться книгой: