Первое апреля октября

- В смысле? - не понял Иван Фёдорович и даже чай чуть не пролил.

- А какой тебе ещё смысл, - грустно улыбнулся Господь. - Правы были атеисты. Нет меня.

- Постой, постой! - всполошился Иван Фёдорович. - Какие к чертям атеисты?! Что значит «нет меня»?! Ты бог или не бог?

- Бог.

- Ну. Ты сидишь в раю или не сидишь?

- Не сижу. Ушёл я из рая.

- Куда это? - изумился Иван Фёдорович. - Где ж ты теперь?

- Здесь, - повёл взглядом вокруг Господь. - На распутье.

- Эвона как... - Иван Фёдорович похлопал себя по карманам в поисках карамельки. Но карамелек больше не было. Поэтому он только покачал головой и повторил: - Эвона как...

И спросил через минуту, испуганно:

- И кто ж теперь всем заправляет?

- А никто, - просто ответил Бог.

- То есть? Значит, бабульки по церквам молятся тебе, а тебя — нет?

- Нет.

- Весело!.. А Завет как же?

- Понимаешь, - пожал плечами Господь, прихлёбывая чай, - время такое пришло... Переосмыслить надо многое, понять.

- Хм... Неправильно это как-то.

- Я уж и сам не знаю иногда, что правильно, а что — нет. Устал я.

- Ну, ты это... назвался груздем...

- Да знаю я, - перебил Бог. - Над новым Заветом думаю, в общем.

- Новым? А старый куда ж? Это, стало быть, конца света не предвидится пока?

- Не предвидится, - кивнул Господь. - Не готовы вы ещё.

- Это хорошо, - кивнул Иван Фёдорович, возвращаясь к чаю. - Дача у меня недостроена вечно. А тут Машка в сентябре родить должна. Внук, понимаешь, у меня будет, хе-хе... А так-то и мы с Сергевной отчебучить можем молодца или молодуху ещё одну. Я уж ей давно говорю: слышь, Сергевна, а не сообразить ли нам...

И тут снова накатило на забывшегося Ивана Фёдоровича осознание необратимости процесса. Взгляд его стал тоскливым и отрешённым.

А Господь отставил кружку, поднялся неспешно, взял старенький, оглаженный бесконечностью времени, посох, лежащий у костра, посмотрел на Ивана Фёдоровича задумчиво.

- Пойдём, что ли, - сказал негромко.

- Это куда? - испугался Иван Фёдорович, спешно доглатывая чай. И тут же пристыдил себя за страх. Бог ведь рядом — неужели чего плохого ждать!

- Доведу тебя до перекрёстка.

- Опять перекрёсток, - поморщился Иван Фёдорович. - Я — вот только прибыл с одного... Чёрт меня дёрнул на жёлтый!..

- Ну а что делать, - улыбнулся Бог. - Это только в ад всегда зелёный свет и дорога проторена.

- Неправильно это, - вздохнул Иван Фёдорович, поднимаясь, поглядывая на бушующую вокруг стихию. Гроза хоть и унималась, вроде, однако дождь был ещё плотный — ни тропы не видать, ни вообще на пять шагов вперёд. Где тут найдёшь перекрёсток...

- Всё-то вам неправильно, - проворчал Господь. - Взяли бы да сделали как надо.

- Кто ж его знает, как надо-то, - смутился Иван Фёдорович.

А Бог уверенно, хотя и неторопко, двинулся вперёд. И гроза расступилась перед ним, дождь будто упал на колени, молитвенно преклонив голову. И только травы роняли влагу на сандалии Его и край белых одежд.

Иван Фёдорович пошёл следом, не переставая восторгаться всемогуществом Божьим.

Идя сзади, след в след, он, любопытства ради, качнулся в сторону и вытянул руку в дождь. Но дождь, словно предвидя его детскую выходку, тут же изменил направление, и ни одной капли не упало на подставленную ладонь.

«Тоже как-то не очень, однако, - подумал Иван Фёдорович. - Вроде как перебор».

И тут же укорил себя за привередливость: «И правда, не угодишь на нас: и так не сяк, и этак об косяк. Трудно ему с нами, ох трудно! Не хотел бы я быть богом».

Молча и как-то незаметно, минут за двадцать, дошли они до перекрёстка, где выходила тропа на неширокую просёлочную дорогу, посыпанную гравием и оттого только не увязшую в грязи.

Тут Бог остановился, повернулся к Ивану Фёдоровичу, развёл руками.

- Вот, - сказал он. - Твой перекрёсток. Дальше — сам.

- А куда идти-то? - струхнул Иван Фёдорович, неуютно оглядываясь по сторонам и представляя, с какой радостью гроза наконец-то примет его в свои объятия. Не было видно по сторонам ни зги — только кусок дороги, а дальше — сплошной стеной стоял дождь.

- Так прямо же, - улыбнулся Господь. - Всё прямо и прямо. Пока не придёшь.

- Куда?

- Откуда ж я знаю, куда ты хочешь. Ты как дитя, право слово. Полжизни прошёл, а доселе не определился, куда идёшь.

- Прости, - понурился Иван Фёдорович.

- Бог простит, - пошутил Господь. И показал налево: - Если дальше хочешь идти, то тебе туда. А если обратно решил, то, - кивнул направо, - в эту сторону шагай.

- А можно — обратно-то?

- Ох... - вздохнул Бог. - Уйду я от вас. Насовсем. Живите как знаете.

- Прости, - заторопился Иван Фёдорович. - Я ж первый раз в такой ситуации. Ты ж, поди, тоже не всегда... ну, это...

- Да ладно, - отмахнулся Господь. - Ступай, в общем.

- Ага, - кивнул Иван Фёдорович. - Только ты это... не оставляй меня, а? Ну, в смысле, хоть иногда направляй, куда следует. Я ведь не очень чтобы... В смысле, с горяча-то могу такого навертеть... Ну, ты знаешь.

- Угу, - улыбнулся Бог.

- Не оставляй! - попросил Иван Фёдорович, боясь, что Господь в ироническом смысле улыбнулся. - А то, может, правда, приходи к нам, на Гривку? Посидим с удочками. Я тебя с Аркадьичем познакомлю. Покалякаем о том, о сём. А? Ну? Третьим будешь?

- Где двое или трое соберутся во имя моё, там и я среди них, - улыбнулся Бог.

- Ага. Ну, лады!

Иван Фёдорович поколебался немного, протянуть ли Господу руку. Но как-то неправильно это выходило — по-простому слишком, земно. Дёрнулся было хлопнуть по плечу, да вовремя остановился — ещё того лучше, совсем сбрендил!.. Наконец, так и не решившись, подумал сказать простое человеческое «Ну, бывай, что ли!», но язык почему-то сам, против воли хозяина, молвил:

- Благослови, Господи.

И вдруг перехватило дыхание, голова склонилась, и что-то горячее и живое разлилось по сердцу, когда персты Его коснулись чела. Душа, видать, возвращалась в свою обитель.

- Благ будь, человече, - донеслось будто издалека.

Иван Фёдорович закашлялся, выпучив глаза — едва не поперхнулся карамелькой «Фруктовый микс». Ударил по тормозам. И вовремя. Потому что уже загорелся красный. А на перекрёстке вдруг, суматошно взвизгнув покрышками, вылетел на встречную мордатый «Ленд Крузер», извернулся, вывернулся, захрипел, царапая бампером мокрый асфальт, намереваясь превратиться в жука, завалившегося на спину и не могущего подняться...

Кузнечики надрывались в лугах так, что казалось, где-то поблизости работает косилка. В подобравшейся к затону притихшей роще, как певчие на клиросе, начинали вечернюю распевку дрозды. Ветерок игрался с дымом костра, подмешивал к его душноватой горечи медовую накипь с клевера. Жадных до крови комаров ещё не было — не повылазили ещё.

Уха поспевала. Уже и рыбьи души, освобождённые от бренных и мокрых тел своих, вернулись в затон, одухотворили смётанную икру — изготовились продолжать кармическую круговерть.

Водка, заначенная в реке, у бережка, почуяла расправу, похолодела от ужаса. Гремели посудой, доставая миски-кружки; кромсали крупными ломтями хлеб, высвобождали из забутовки огурчики-помидорчики, снаряжали чайник, сглатывали слюну.

- А ты чего это? - удивился Пётр Аркадьевич, кивнув на третью кружку, выставленную на скатёрку.

Но Иван Фёдорович смутился почему-то, ничего не ответил. Он только улыбался странно да, пока доходила ушица, всё поглядывал в луга — не появится ли на горизонте неторопкий силуэт с посохом в руках.

Психомоторный заяц

Незнакомый заяц выбрался из-под дивана совершенно не вовремя. Он уселся в углу и принялся жрать морковь. Хрупанье и чавканье раздражало, отвлекало и мешало сосредоточиться на процессе самопознания. Лука поднялся с дивана и бросил в зайца тапком:

- Брысь, сволочь! - пояснил он свои действия.

Заяц, однако, и действия и пояснения игнорировал. Лениво увернувшись от тапка, он оскалился и зарычал.

- Ах ты гад! - удивился Лука и бросил в зайца второй тапок.

Оставшись без обуви, он понял, что бесконтрольные психомоторные акты до добра не доведут, и упал обратно на диван.

Нирвана была где-то совсем рядом, подмигивала призывно, демонстрировала прелести. Лука её прелести знал и без демонстраций, но слиться с нирваной в экстазе мешали посторонние звуки. Заяц сожрал морковь и теперь остервенело грыз левый тапок.

Несколько минут проведя в бессильных борениях с рассеянным вниманием, Лука не выдержал и встал. Он прошлёпал босыми ногами в угол и, не обращая внимания на загоревшиеся зелёным огнём глаза зайца, его рычание и матерные слова, схватил животное за уши и оторвал от пола.

Заяц оказался на удивление невесомым, несмотря на свой приличный рост. Лука сначала не мог понять причины подобной странности, пока не присмотрелся...

Накладные картонные уши остались у Луки в руке, и он тут же увидел, что заяц был вовсе и не зайцем, а его — Луки - непосредственным начальником Сыромятиным. Там, где торчали уши, теперь матово поблёскивала незагорелая - зимнего образца — лысина.

- Вы рекламой подрабатываете, Иван Пантелеич? - догадался Лука.

- Нет, хотел застать тебя с Машкой, блудной женой моей, - ответил заяц Сыромятин.

- Она блудит с Теремковым, - покачал головой Лука. - Все жёны блудят с Теремковым.

- И твоя? - недоверчиво спросил заяц.

- И моя, - кивнул Лука.

Заяц Иван Пантелеич заплакал. Лука сходил на кухню и принёс бутылку водки и вязанку моркови. Они выпили водку в углу, и уже закусывали морковью, когда вернулась жена Луки. Она была весела после блуда с Теремковым, немного помята и восторженно глупа. Заяц Сыромятин едва успел натянуть обратно свои уши, а Лука — надеть изжёванные тапочки. Это спасло их от вероятного скандала.

Когда в окно постучалась ночь, и все блудные жёны крепко уснули, Лука и заяц вооружились топором и отправились расчленять Теремкова. Лука по образованию был патологоанатомом, поэтому запутаться в частях тела они не боялись.

Теремков открыл им в одних трусах. Вторые трусы валялись на полу посреди однокомнаты. Это были не трусы Теремкова, что заяц Сыромятин установил однозначно по вензелю «А», вышитому на исподнем, а Теремкова звали - Петюником. Его все звали Петюником — и сослуживцы, и начальство и блудные жёны.

Пьяный заяц, вооружённый топором, немедленно бросился расчленять Теремкова, но Лука остановил его, пояснив, что для расчленения необходим труп, а Петюник пока ещё трупом не является. Теремков попросил не расчленять его в присутствии жены.

- Ты разве женат, Петюник? - спросил Лука.

- Нет, - удивился тот.

Из ванной вышла жена бухгалтера Воробьёва Александра. Попросив ничего не рассказывать мужу, она быстро надела вторые трусы и скрылась в ночи.

Оставшись втроём, палачи и жертва выпили ещё бутылку водки «Журавли». После этого долго спорили о том, как правильно следует расчленять. Когда в окно вломилось утро, они уснули и не пошли на работу, потому что было воскресенье.

Проснувшись утром, оглушённый курлыканием журавлей в голове, Лука поплёлся на кухню за рассолом. В кухне он обнаружил холодильник и чью-то жену, в которой не сразу опознал свою. И не опознал бы, если бы из-под коротенького халата у неё не выглядывали трусы с вышитым на них вензелем «А». Только тут он вспомнил, что жену зовут Маша.

- А где Петюник? - спросил обескураженный воспоминанием Лука.

- Допился, - мрачно ответила жена. - В последний раз говорю тебе, Воробьёв, брошу я тебя. Так и знай, Сашенька: брошу и уйду.

- Куда? - вопросил он, пытаясь вспомнить свою фамилию.

В углу, на столе, жужжа моторчиком, яростно застучал в барабан психоделически окрашенный в розовое заяц.

Kill Jill

Зайка, зайка, ты не видел Джилл?