Слепцы

– И опять по роже у костра получишь вечером, – засмеялся Кривой своим неприятным бесшумным смехом. – А если я скажу Рыку за что, то он еще и добавит.

– А где ставить? Поле чистое, только стога…

– Вот в поле и прячь. В стороне от стогов. А еще лучше – возьми грабельки, да возле стога и стань, поскреби стерню. Когда человек при деле, так его вроде как и нету – никто не замечает, – Кривой продолжал смеяться, и невозможно было понять: насмехается он или просто веселье на него напало. – Не дуйся как мышь на крупу. Мы с тобой в Камень ходили, возле храма ты мне начал про стражников кричать, а я тебе по роже-то и хлестнул. Помнишь?

Хорек молча потрогал языком губу, теперь она зажила, но память осталась.

– За что я тебе юшку пустил?

– Не знаю. Захотелось…

– Захотелось. Кто ж про наши дела при чужих разговаривает?

– Так там не было никого. На улице пусто.

– Это у храма посреди дня? Дурак ты и ничего больше. Одна сплошная бестолковщина. Уже почти мужик, ростом выше меня, а мозги как у дитяти малого. Вспоминай, кто там был?

Хорек задумался.

– Никого там не было.

– И опять дурак. И снова плюху заработал! Ох, и отведу я душу сегодня! Нищие там были, побирушки. И торговка травами там была. Не увидел? Не слепой, а не увидел. Ты мне спасибо сказать был должен…

Перед глазами Хорька мелькнула тень, Хорек дернулся, скосил взгляд на Кривого и замер. На ветке, близко – рукой подать – сидел снегирь.

Хорек затаил дыхание.

Снегирь крутил головой, но не взлетал, словно и не было рядом людей.

Хорек опустил голову лицом вниз, чтобы дыханием не вспугнуть птицу. Сколько еще снегирь собирался сидеть на ветке, непонятно, но рядом вдруг застучал дятел – снегирь пискнул и улетел.

– Хорошо, – тихо сказал Кривой. – Он не заметил, люди и подавно. Теперь не шевелись вообще – птицы проснулись. Если нас сорока заметит – можно сразу уходить, трещать будет до самой ночи.

Что-то еще хотел сказать Кривой, но внезапно замолчал, прислушался, даже треух с головы осторожно стащил.

Хорек тоже прислушался – ничего. Нет, лес, просыпаясь, звучал. Дробно тарахтел дятел, вдалеке со стрекотом пролетела сорока, белка процокала что-то, рассматривая шишки на еловой ветке. Все звучало гулко, объемисто, эхо с готовностью подхватывало звуки и носило их от поросшего лесом бугра до далекой опушки.

Постороннего шума не было.

Кривой показал Хорьку кулак. Хорек кивнул и снова прислушался. Вроде как что-то звякнуло слева. Еле слышно. Даже эхо не обратило внимания на этот слабый звук.

Точно, еще раз. Будто крохотный колокольчик. И голоса. Тоже еле слышно.

Или далеко еще люди, или говорят негромко, чтобы не переполошить лес.

«Два голоса, – сообразил наконец Хорек. – Слов не разобрать, но точно разговаривают двое: один низким, рокочущим голосом, второй звонко, будто напевая что-то».

Кривой осторожно, двигаясь медленно и плавно, стащил с себя наброшенный тулуп. Положил правую руку на рукоять меча, лежавшего все это время справа от него. Левая рука легла на рукоять длинного, с локоть, кинжала.

Хорек вдохнул и задержал дыхание.

Сердце, переполошившись, вдруг застучало суматошно, озноб пробежал по всему телу, заставив напрячься мышцы. Вот сейчас, подумал Хорек. Он тоже сдвинул с себя тулуп, стащил зубами с рук варежки, взялся за рогатину.

Сейчас.

Уже явственно были слышны голоса, даже отдельные слова можно было разобрать. Стало понятно, что позвякивают металлические кольца на уздечке.

Потом Хорек увидел клубы пара, поднимающиеся над дорогой, вырывающиеся из тени и ясно видимые на солнце. Прав был Кривой, требовавший прикрывать рот, только лошадь ведь так не заставишь…

Лошадь тащила груженые сани, ее особо не подгоняли. И в сани не садились. Шли рядом, чтобы не замерзнуть. Или на случай нападения.

Не одна лошадь, рассмотрел Хорек, – три. Повезло. Несказанно повезло. Так и говорил Полоз, что у купца трое саней. Трое саней, четыре охранника, и сам – пятый – Жмот.

Идут спокойно, словно и не по лесной дороге. А невысокий, но необыкновенно широкий мужик даже разговаривает с возчиком, почти не понижая голоса. Это, наверное, и есть Жлоб.

Поперек себя шире, вспомнил Хорек. Пусть даже шуба делала его толще на вид, чем есть на самом деле, но и сам по себе купец выглядел пугающе. Если бы Дылда с ним сошелся на поясах, еще непонятно, кто кого поборол бы.

У первых саней были Жлоб, возчик и высокий мужик в овчинном тулупе и беличьей шапке. Оружия у него в руках не было, лежало оно, наверное, в санях, под рукой. У следующих саней шел только возчик, а у третьих, по двое с боков – еще четыре человека. Это не считая третьего возчика.

Хорек торопливо пересчитал еще раз, для верности загибая пальцы. Должно быть восемь – купец, четыре охранника и возчики. Было девять. Хорек оглянулся на Кривого, попытался на пальцах показать тому, что в обозе лишний, но Кривой только оскалился по-звериному. На одного больше, на одного меньше – это уже было неважно.

Обоз поравнялся с Хорьком и Кривым.

От лошадей шел пар, на боках блестел иней. Клубки пара, словно замерзшие слова, взлетали над головами обозников.

Первая лошадь была пегая, вторая – серая, а третья рыжая, с белыми пятнами на боках. Ерунда это была, на это можно было внимания не обращать, но почему-то именно это бросилось в глаза Хорьку. Первая лошадь шла бодро, вскидывала голову.

Может, чувствовала что-то. Животные, они смерть чуют. И чужую, и свою… Особенно свою.

Звонко щелкнула тетива самострела. Болт с хрустом пробил лошадиный череп за правым глазом, лошадь рванулась, обрывая постромки, и упала на бок.

Что-то закричал Жлоб – Хорек не слышал, он, не отрываясь, смотрел на Кривого, боясь упустить момент, опоздать, не успеть подхватиться вместе с ним, когда тот бросится вперед. Нельзя замешкаться, никак нельзя, чтобы не подумал Кривой, что струсил Хорек, что не сразу решился поиграть со смертью.

Ну?

Жлоб кричал, махал правой рукой, требовал, чтобы задние сани разворачивались как можно быстрее. Оно понятно, самострел взводится не очень быстро, но если стоять на одном месте, стрелок перестреляет всех – одного за другим.

Возчики орали на лошадей, хлестали плетками и дергали поводья, прячась при этом за грузом в санях. Они поняли, с какой стороны самострел, и не хотели стать следующей мишенью.

Солнце поднялось выше и, заглянув наконец на дорогу, отразилось в клинках. Два меча, приметил Хорек, топор, рогатина. И еще один что-то делает, пригнувшись.

Натягивает на лук тетиву. Это плохо. Хорошо то, что она не была натянута заранее – лучник берег ее от мороза, но сейчас он вполне мог успеть. А вот если сейчас он успеет, то кто-нибудь из ватажников наверняка получит стрелу в грудь.

«Даже я», – подумал Хорек, и в висках застучало. Он умел драться врукопашную, и Полоз, и Кривой время от времени учили его, натаскивали на рогатину, на кинжал, давали стрельнуть из самострела, даже меч давали пару раз, несмотря на то что еще тяжело было Хорьку с ним управляться.

Но стрела… Тут ни сила не поможет, ни стеганая куртка с нашитыми по груди железными бляхами.

Лошадь рухнула, не издав ни звука. А если стрела ударит ему в голову, то он… В голову – мгновенная смерть. А если в живот?

К внутренностям словно кто-то прикоснулся ледяной рукой. Всю ночь Хорек отгонял от себя мысли о возможной гибели. Или ране. До самой последней минуты смог не помнить о том, что ему рассказывали ватажники о схватках и о том, скольких они потеряли за десять лет, пока гуляет ватага Рыка в этих местах. Сотню, сказал Дед. Да все две, поправил его Полоз. И Рык не стал поправлять, молчанием своим подтвердив количество погибших.

Лучник приладил тетиву и выпрямился. Лук он еще не натянул, чтобы не перетруждать руку, выцеливая противника среди заснеженных деревьев. Это ему нужно было встать во весь рост, чтобы выстрелить, а разбойничку с самострелом для этого вставать не нужно. Нужно прицелиться как следует.

Задняя лошадь отчего-то рванулась в сторону, возчик заорал матерно, со стоном. Страшно ему, хочется прыгнуть в сани, стегануть лошадь, чтобы вынесла она его из-под стрел да из-под недобрых взглядов, только лошадь потянула в сторону, сошла с наезженной колеи, провалилась в снег по брюхо, потащила за собой сани.

Жлоб взревел, мужики бросились, чтобы помочь лошади, удержать сани, вытолкнуть их на твердый, укатанный снег. Вторые сани подались вперед, словно намереваясь протиснуться мимо застрявших, но остановились: оглобля зацепилась за передние сани, возчик закричал предостерегающе, но один из охранников ударил рукоятью топора по серой лошадиной спине. Лошадь рванулась – треск лопнувшей оглобли, густая ругань…

И звонкий вскрик самострела. И хрип на дороге – тот высокий мужик в тулупе, что шел рядом с купцом, совсем недавно разговаривал и даже смеялся, теперь замер, выронив меч, потянулся обеими руками к своему затылку.

Он был уже, наверное, мертв, когда нащупали его стынущие пальцы короткое толстое древко болта, торчащее из шеи, из-под самого затылка.

Мужик медленно стал на колени, потом упал лицом вниз.

Хорек прикусил губу, чтобы не закричать. Только что умер человек. Хорек видел такое не впервой, но сейчас в смерти этого высокого сильного человека была и его вина.

Лучник с дороги то ли заметил шевеление, то ли увидел, откуда вылетел болт – щелкнула тетива, стрела мелькнула и исчезла где-то справа от Хорька. Вторая, третья…

Кто-то вскрикнул, голос взлетел к верхушкам деревьев, ель вздрогнула, осыпая снег со своих веток. Кто-то – Хорек не мог понять, кто именно, – вскочил, бросился прочь, ломясь сквозь заледенелый куст, усыпанный ярко-красными ягодами, кровью горевшими на белом искристом снегу.

Лучник выпустил еще стрелу, крик оборвался, ветки затрещали, ломаясь под тяжестью рухнувшего тела.

Жлоб засвистел в два пальца, приседая от натуги. Остальные что-то закричали, кто-то радостно взмахнул мечом, и все еще красное солнце на мгновение обагрило лезвие.

Только убитый молчал.

Возчик на несколько мгновений перестал хлестать рыжую лошадь и тоже радостно кричал что-то.

Всем им казалось, что они победили. Лучник достал разбойника, и болт из самострела уже не вылетит. Не может вылететь.

Жлоб, выпрямившись, махнул рукой, выругался; все навалились, вытолкнули на дорогу сани; возчик рванул рыжую лошадь под уздцы, но успел сделать всего два шага – прямо в грудь ему ударила стрела. Из лука.

Возчик взвизгнул, бросил поводья и вроде как побежал к лесу, мелко семеня, часто-часто переставляя ноги, но при этом оставаясь почти на месте. Споткнулся, упал, ноги продолжали двигаться, поднимая снежную пыль.

И снова хлопнул самострел.

Болт ударил обернувшегося на крик мужика точно между лопаток. Мужик всплеснул руками, будто бы удивившись чему-то, выронил лук, стрелу и упал лицом вниз. Ударился о сани и замер, неестественно выгнувшись.

Разбойник с луком был сзади, разбойник с самострелом – спереди, один стрелял по правой стороне дороги, другой – по левой, так что спрятаться было некуда. Но двое у саней бросились к лесу, к ближайшим деревьям, чтоб хотя бы попытаться укрыться от свистящей неумолимой смерти.

Казалось, всего пять шагов отделяли их от спасения. И от Кривого, приподнявшегося с овчины. И от Хорька, сжавшегося в комок, выставившего перед собой рогатину и не видящего сейчас ничего, кроме громадного – ростом до самого неба – мужика, размахивающего громадным – с оглоблю – мечом, мужика – с безумными глазами и оскаленным ртом, бегущего прямо на него, на Хорька…

Глухая тишина, как в вязком болотном тумане. Только тяжелые удары в висках, только хруст снега под ногами великана…

Три шага до него… два…

Краем глаза Хорек заметил стремительное движение: Кривой бросился вперед на своего противника, предоставив Хорьку самому разбираться со вторым.

Хорек не вскочил и не ударил, он просто выставил рогатину, упер ее тупой конец в снег, как учил его Дед перед охотой на кабана.

Он сам все сделает, сказал Дед.

Толчка Хорек даже и не почувствовал – рогатина лишь вздрогнула, когда бегущий с разгона животом напоролся на широкое, похожее на кинжал, лезвие.

Мертвый сделал еще шаг, насаживаясь на рогатину, и, наверное, бежал бы и дальше, если б не поперечина, остановившая его бег.

Вот теперь Хорек ощутил удар, но удержал. Даже смог выхватить кинжал из-за пояса – не задумываясь, потому что так учил его Дед.

Сразу добей, сказал Дед, не оставляй подранка. Раненый – самый опасный. Дал кабану насесть на рогатину – добей. Брось рогатину, все равно не удержишь, и добей. По горлу.

И Хорьку сейчас было все равно – человек перед ним или умирающий кабан. Лезвие вошло в горло человеку, заваливающемуся на бок, в лицо Хорька ударили теплые брызги.

Хорек отскочил в сторону, выставив перед собой окровавленный кинжал и пытаясь восстановить дыхание.

Возле саней что-то происходило. Кто-то истошно орал, несколько раз сталь с силой ударилась о сталь, потом крик прервался. Только тихий шорох…

И еле слышное бульканье под ногами у Хорька.

Пробитый рогатиной человек шевелил губами, скреб пальцами по снегу, а из рассеченного горла, пузырясь, вытекала густая темно-красная жижа.

Хорек, не отрываясь, смотрел в глаза умирающего. И видел в них себя. Глаза словно замерзали, превращались в лед, и Хорек в них тоже замерзал, застывал.

– Живой? – спросил кто-то.

Хорек мотнул головой в ответ.

– Ты живой? – спросил еще раз Кривой.

Он уже вернулся от дороги, чтобы глянуть – справился малый или первый бой для него стал и последним.

– Живой… – с трудом выговорил Хорек.

– У тебя кровь на роже.

Хорек провел рукой по лицу. Кровь. Ему в лицо ударила кровь убитого им же обозника.

– Снегом вытри, – Кривой наклонился к своему противнику, лежавшему на спине, широко раскинув руки.

Из груди убитого торчал кинжал. Крови видно не было.

– Чище нужно убивать, – сказал Кривой, наклонился и, чуть отстраняясь, выдернул свое оружие.

Несколько капель крови, отлетев, пробили в снегу дыры.

– Пойдем, – Кривой зачерпнул снег, вытер лезвие. Обтер его о полушубок убитого.

– Ты свой кинжал тоже оботри, пока руда не замерзла.

Хорек кивнул, вытер оружие и сунул его за пояс.