Зимой змеи спят

Что же касается судьбы, то ее вполне могу вам заменить я. Точнее — наша Ассоциация, от имени которой я и беседую с вами…

Далее незнакомец поведал Ставрову следующую историю.

Когда некоторым людям, находившимся в оппозиции к нынешнему руководству страны, стало ясно, что власть имущие не намерены разбираться, кто же должен отвечать за самую бессмысленную и самую кровопролитную войну за последние полвека на территории бывшего Союза, то они решили сделать это сами. С этой целью была создана тайная организация, объединявшая в своих рядах представителей самых разных профессий, возрастов и слоев населения. Своей целью Ассоциация — так именовалась эта организация — ставила установление исторической правды о чеченской войне — но это была только официальная, «надводная» часть задач. Никто не должен был знать, что Ассоциация взяла на себя тайные функции носителя карающего возмездия по отношению к тем, которые были приговорены ею к смерти за особо опасные преступления. Именно их и должны были устранять ветераны чеченской войны, которых Ассоциация активно вербовала под свои знамена в качестве исполнителей («Палачей», попытался поправить своего собеседника в этом месте Ставров, но тот упрямо повторил: «нет, нет, именно — исполнителей приговора. Терминология здесь очень важна!»)… В свете вышесказанного становилось понятно, каким образом Ставров попал в поле зрения Ассоциации и какое согласие от него требуется…

Это был какой-то бред наяву.

Не доезжая двух кварталов до своего дома, Ставров притер машину к бордюру и, глядя прямо перед собой, сказал человеку на заднем сиденье:

— Послушайте, как вас там… Пора расставить все точки над «и». Я не знаю, действительно ли существует Ассоциация, которую вы якобы представляете. Я также не знаю, нашлись ли идиоты, которые согласились работать на вас. Но я твердо знаю одно: в случае со мной вы допустили ошибку. И ошибка эта вызвана тем, что вы, скорее всего, переоценили свои способности уговаривать людей. — Незнакомец дернулся что-то возразить, но Георгий остановил его жестом. — Выслушайте меня до конца, прежде чем мы с вами расстанемся навсегда… Вот вы спросили меня, как я отношусь к чеченской войне. И, наверно, вам казалось, что таким, как я, остается только одно — ненавидеть и войну, и самих себя, принимавших в ней участие. А теперь попытайтесь понять меня, когда я признаюсь вам, что все три года, которые прошли после тех событий, я испытывал лишь одно чувство — желание забыть ту проклятую серую зиму, когда все нормальные люди в стране встречали Новый год, а мы, одураченные и преданные, лежали в жидкой грязи, смешанной с кровью, и нам казалось, что мы попали в ад, и каждый из нас думал про себя в отчаянии:

«Господи, ну почему именно я? Что такого я натворил в своей жизни, за что ты караешь меня кромешным адом на земле?»…

Ставров не то всхлипнул, не то откашлялся и принялся старательно прикуривать очередную сигарету от окурка, догоревшего до самого фильтра.

— Понимаете, — продолжал он, не поднимая головы, словно разговаривал сам с собой, — любый нормальный человек, когда его обманывают, прежде всего испытывает чувство стыда. Ведь виноват, по большому счету, не только тот, кто обманул, но и тот, кого обвели вокруг пальца… Да, можно тысячу раз сослаться на то, что нас никто не спрашивал, согласны ли мы штурмовать Грозный, и что мы всего-навсего выполняли чей-то приказ, но в душе твоей будет оставаться тот червячок, который постоянно будет нашептывать тебе: а разве совсем ничего нельзя было поделать, чтобы не участвовать в этой войне? Разве не с твоего молчаливого согласия тебя сделали рабом большой политики и послали принимать и творить смерть?.. Вот почему лучший выход для всех нас, оболганных и обесчещенных — это не бросаться обвинениями направо и налево и, тем более, не мстить. Напротив, нам следует сейчас сидеть тихо-тихо по норам и ждать, пока о нас окончательно забудут, как забыли о тех, кто воевал в Афганистане… Лично я так и делаю. Когда по телевидению показывают Чечню — пусть даже сегодняшнюю, а не кадры из военной хроники — я переключаю его на другой канал. И когда те люди, с которыми я познакомился недавно, спрашивают меня, чем я занимался в конце девяносто четвертого — начале девяносто пятого, я с честным лицом, не моргнув глазом, принимаюсь напропалую врать им. А когда приходится загорать на пляже, и меня спрашивают, что это у меня за шрамы на руке и на спине, я несу всякую чушь про то, как я поскользнулся по пьяной лавочке и растянулся на осколках разбитой бутылки!..

Ставров с остервенением выбросил окурок в приоткрытую форточку дверцы.

— Теперь, надеюсь, вы понимаете, почему я никогда не соглашусь на ваше нелепое предложение, — глухо сказал он, косясь в зеркальце на незнакомца.

— До свидания.

Но человек в светлом пальто не спешил покидать машину.

— Ну что ж, — сказал он, глядя куда-то в сторону, так что Ставрову отчетливо был виден его правильный профиль на фоне заднего стекла. — Вы считаете, что я допустил ошибку, затеяв с вами этот разговор… Но позвольте заметить, Георгий Анатольевич, что и вы ошибаетесь, категорически отказываясь от моего предложения. Да, мне понятно ваше желание забыть такое тяжкое прошлое. Но дело в том, дорогой Георгий Анатольевич, что тот червячок в душе, которого вы столь образно упоминали — не простой червячок. Это его все нормальные люди называют совестью. Вот представьте: ест поедом вас этот червячок, растет потихоньку, а потом превращается в небольшую змейку. До поры до времени она еще дремлет, эта змея, потому что в душе вашей, Георгий Анатольевич, царит пока та самая зима, которая так запомнилась вам, а зимой все пресмыкающиеся, как известно, спят…

Но где гарантия, что зима в душе продлится до конца ваших дней? Почему вы так уверены, что в один прекрасный день змеи совести не пробудятся и не сожрут ваше нутро?

Ставров покрутил головой.

— Что-то мы с вами забрались в дебри, — сказал он. — Мне пора…

— Извините, — вежливо сказал симпатичный человек в пальто. Потом достал из кармана и протянул Ставрову купюру — видно, она у него была заготовлена заранее.

— Вот, возьмите…

Ставров взглянул на купюру и запротестовал, но незнакомец сказал:

— Берите, берите, это ведь не просто деньги. Номер на купюре одновременно является номером телефона, и вы сможете позвонить по нему, как говорится, в любое время дня и ночи, если вдруг передумаете. Чем черт не шутит?..

«Если он сейчас попросит передать горячий привет моей жене, придется слегка испортить его внешний вид за столь изощренный шантаж», промелькнуло в голове у Ставрова.

Но незнакомец молча выбрался из машины и молча приложил два пальца к виску в шутливом прощальном приветствии.

Против своей воли Ставров приоткрыл дверцу и высунулся из машины.

— Я все-таки никак не могу понять, зачем?.. — спросил он вежливо улыбающегося незнакомца. — Что это даст вам? Что это даст мне? Что это даст всем нам?

— А всё очень просто, — с готовностью, словно давно ждал этого вопроса, ответил «Тихонов-Штирлиц». — В природе есть закон сохранения энергии. Почему бы не предположить, что существует и закон сохранения справедливости, черт возьми?!..

Когда Ставров отъехал на несколько метров и оглянулся, то на тротуаре никого уже не было. Его недавний собеседник словно растворился в воздухе.

Глава 3

— Вы к кому, гражданин?

Вопрос явно относился к Ставрову. Он растерянно оглянулся на закуток вестибюля, отгороженный отполированным до блеска барьером, из-за которого до Георгия и донесся сердитый голос. Из-под белого колпака на него пристально уставились выцветшие колючие глаза. Женщина была в годах и, видимо, обладала незаурядным опытом по части того, чтобы не пускать в палаты посетителей, заявившихся в неурочное время.

Черт, раньше здесь было не так строго!.. Что это они вздумали установить режим охраны, как в тюрьме? Надо было захватить что-нибудь… шоколадку хотя бы… или коробку конфет. Но кто же знал?..

Чувствуя себя взятым с поличным вражеским шпионом, Ставров подошел к стойке.

— Я к Александру Левтонову, — сказал он. — Двадцать девятая палата в хирургическом…

Женщина за стойкой полистала какие-то бумаги.

— Ну, есть такой, — с неохотой признала она. — Только не в двадцать девятой, а в пятьдесят третьей… На пятый этаж перевели его на позапрошлой неделе.

Неужели я не был у Сашки уже целых две недели?! Да за такое разгильдяйство меня надо публично выпороть на Красной площади!..

— А вы кто ему будете? — осведомилась женщина. — Родственник?

— Самый близкий, — усмехнулся Ставров. — Мы с ним служили вместе…

Что-то человеческое на миг промелькнуло в сухих глазах дежурной.

— Близкий, говоришь? — с суровым укором сказала вдруг она. — Что же ты тогда с пустыми руками заявился к своему дружку?

— Да я, это… Я ненадолго… Дай, думаю, забегу на минутку… Проведать, — совсем смутился Ставров.

— Ладно, — сказала женщина. — Иди уж… Только быстро.

Ставров поднялся на верхний этаж по узкой бетонной лестнице, где пахло лекарствами, прокисшим молоком и табачным дымом — в каждом пролете на подоконниках красовались разнокалиберные банки, битком набитые свежими, еще вовсю дымящимися окурками.

Пятьдесят третья палата оказалась в самом конце коридора. Ставров потянул на себя ручку и с невольной осторожностью переступил порог.

— Ну кто там еще? — раздался из глубины палаты знакомый голос. — Да заходите же, не стесняйтесь!..

Ставров прикрыл за собой дверь и сделал два шага к деревянной койке, где под тощим шерстяным одеялом лежал худощавый парень с бледным лицом. Это был Сашка Левтонов.

— А, это ты, Гер, — вяло сказал Сашка. — Ну, проходи, располагайся, что ты, как неродной? Или боишься, что здесь, как в Грозном, всё заминировано?

Шутка вышла невеселой, и Сашка, видно, сам почувствовал это, потому что сделал вид, что ему надо срочно высморкаться.

Ставров присел на стул возле койки и огляделся. Палата была небольшой, но казалась пустой. Коек, кроме Сашкиной, здесь больше не было. На тумбочке что-то неразборчиво бормотал цветной телевизор. В глубине комнаты простой обеденный стол был накрыт скатертью, бывшей белой, наверное, лет пять назад. А вдоль стены почему-то было очень много стульев, как в какой-нибудь приемной.

— Ух ты, — воскликнул Георгий, — в какие хоромы тебя поместили!

— Да уж, — скривился Сашка. — Только я бы лучше в какой-нибудь захудалой коммуналке обитал, чем в таких хоромах!..

— Ничего, ничего, — подбадривающе сказал Ставров. — Будешь ты еще и в коммуналке жить, и в отдельной квартире!.. Ты, главное, выздоравливай побыстрее!.. Как ты сам-то? Как кормежка?

— Да нормалёк, — нехотя сказал Левтонов.

— А что врачи говорят? — не удержался от банального вопроса Ставров.

— Они не говорят, — ухмыльнулся Сашка. — Врачи, старик, предписывают…

«Столько-то кубиков того… Столько-то кубиков — этого… Лечебная гимнастика…

Пить нельзя, курить нельзя»… — Он со злостью смял на груди одеяло. — Обрыдло мне все это, Гера, понимаешь? Об-рыд-ло!..

— Знакомый синдромчик, — из солидарности сказал Ставров. — Когда сам лежал, тоже готов был на стенку лезть!.. Как моя Ольга говорит: «До блевоты!»…

— Ладно, что мы всё обо мне да обо мне? — воскликнул Левтонов. — Ты-то как поживаешь? Что нового? Как жена, дочка?

— Да ничего, — сказал Ставров. — Пока всё без изменений…

Вот дьявол, подумал он. Все-таки что значит — больница!.. Здесь сама обстановка сковывает язык и заставляет посетителя быть каким-то занудным оптимистом. «Все нормально»… «Ничего нового, всё по-старому»… «Как кормят?»… «Как ты себя чувствуешь?»… «Что говорят врачи?»… «Не расстраивайся, все будет хорошо»…

«Когда тебя выпишут?»… Хотя о выписке, пожалуй, не стуит спрашивать. И всё!..

И не находится других тем для общения с человеком, с которым ты бок о бок лежал под минометным обстрелом и который действительно тебе ближе, чем самый близкий родственник, потому что не раз и не два спасал тебе жизнь…

«А что я ему могу рассказать?», вдруг подумал Ставров. Если вдуматься, то — ничего!.. Не будешь же рассказывать о своих делах на работе человеку, который третий год прикован к больничной койке! И не рассказывать же о жене и о дочке тому, у кого с детства не было семьи!..

Он вдруг обратил внимание на бухтящий телевизор. Это был переносной «Шиваки».

— О, я смотрю, ты начинаешь разживаться имуществом! — шутливо сказал Ставров вслух. — Кто это тебе приволок? — Он кивнул на телевизор. — Неужели родственники отыскались?

— А ты что, не смотрел вчера новости дня по московской программе? — ответил встречным вопросом Левтонов.

— Новости дня? Ну вот еще, делать мне нечего!.. А при чем здесь твой телик?

— Как причем? — искренне удивился Сашка. — Ну, ты даешь, старлей!..

Выяснилось, что не далее, как вчера утром Сашку навестила целая делегация высших чинов из Министерства обороны. Оказывается, Сашку еще в Грозном представляли к медали «За отвагу» — и награда эта, как водится в Отчизне, нашла героя всего через два года… К медали Министерство обороны присовокупило ценный подарок в виде вот этого телевизора. Но главное было не в этом… Генералов сопровождала стая телеоператоров и репортеров, и вечером трогательную церемонию награждения раненого героя показали по столичному каналу…

Тут Левтонов замолчал и сосредоточенно уставился в телевизор, где многодетная мать в очередной раз выбирала только импортный стиральный порошок.

— Что ж ты молчишь, герой России? — хлопнул его по плечу Ставров. — Поздравляю!.. Покажи медаль-то!

Сашка как-то странно покосился на него.

— Дурак ты, Ставров, или притворяешься? — спросил задумчиво он. — Ты что, действительно думаешь, что я буду радоваться дерьмовой железке, которую эти сволочи сунули мне в зубы? Ты думаешь, я от этого так растрогаюсь, что прощу их?.. Телик ихний — ладно, с паршивой овцы хоть шерсти клок, пусть стоит, хлеба не просит, а вот медальку я, только они ушли, выкинул!.. Понял?

— Как это — выкинул? — не понял Ставров. — Куда?

— В окошко, куда же еще?.. Попросил сестру, она мне одну створку приоткрыла, и я как швырнул эту побрякушку вниз!.. Представляешь, весной пацаны какие-нибудь найдут ее под деревьями, быть может… А что? Пусть играют!

И Левтонов опять отвернулся к экрану, на котором жизнерадостные, пышущие здоровьем парни и девки долго и косноязычно объясняли, почему они предпочитают одну жевательную резинку другой.

— Саш, — тихо позвал его Ставров. — Ты, главное, не расстраивайся. Всё будет хорошо… Извини, мне пора. Я к тебе еще заскочу на днях…

Он хлопнул Левтонова по острому плечу, выпиравшему костлявым углом из-под одеяла, под которое сразу от нескольких капельниц тянулись пластиковые трубочки с разноцветными жидкостями, и быстро вышел.

Уже спускаясь по лестнице, Ставров вспомнил про загадочного представителя не менее таинственной Ассоциации, с которым разговаривал той ночью. Вот бы лучше куда эти «народные мстители» направили свои усилия, подумал он. Вместо того, чтобы тратить силы и средства на карательные акции и игры в конспирацию, занялись бы лучше оказанием реальной помощи таким бедолагам, как Сашка!..

Кстати, забыл я совсем рассказать ему про этого типа в пальто. Интересно, что бы мне посоветовал Сашка? Ладно, в следующий раз расскажу ему…

Но услышать совет от своего друга Ставрову не пришлось. В тот же вечер Сашка покончил с собой, выбросившись вниз головой из окна своей палаты на бетонные плиты тротуара. Предсмертной записки он не оставил. Видимо, полагал, что ему больше нечего сказать этому проклятому миру… Персонал больницы был в шоке, хотя, на взгляд Ставрова, врачи и сиделки больше опасались обвинений в свой адрес, нежели сожалели о Сашке.

Организация похорон легла полностью на плечи Ставрова: Левтонов был сиротой, выросшим в детском доме.

Когда тело Сашки было предано земле, Георгий занялся поиском того сюжета, который был показан про посещение Сашки генералитетом. Для этого Ставрову не потребовалось обращаться в Останкино. В НИИ, где вот уже год работал Георгий, существовал отдел, занимавшийся анализом и обобщением телевизионных материалов.

В отделе имелся свой видеоархив, который пополнялся с помощью круглосуточно крутящихся в режиме записи видеомагнитофонов. Найти нужную запись оказалось нетрудно — к счастью, ее еще не успели стереть как информативно малозначащую…

Просмотрев видеозапись того самого телесюжета, Георгий понял, почему Сашка Левтонов покончил с собой.

… Да, всё было так, как он и рассказывал. Лоснящиеся в притворной заботливости о бывшем подчиненном физиономии армейских чиновников, потеющий от непривычной миссии главком, выдавливающий из своего пузатого нутра угловатые фразы о том, что Отечество-де никогда не забывает своих сынов; охапки пышных, аляповатых цветов и вспышки фотокамер («Они бы лучше пару килограммов каких-нибудь фруктов принесли, чем эти никому не нужные цветы», не удержался от напрашивающейся мысли Ставров)… И уже в самом конце сюжета, когда у сановных посетителей иссяк скудный запас теплых слов, бойкий закадровый голос оттарабанил:

— Да, награда, как этого и следовало ожидать, нашла героя, но радость от этого события несколько омрачает одно неприятное обстоятельство. Жить бывшему прапорщику Александру Левтонову осталось совсем немного. Приговор врачей был суров и однозначен — рак крови… Поэтому не исключено, что вы видите на своем экране этого обаятельного человека в последний раз…

Рекламная врезка. «Самые горячие и животрепещущие новости — только на нашем канале!»…

Ставров ударил кулаком по колену, не чувствуя боли. Вышел на балкон, покурил, невидящим взглядом окидывая зимне-серый мир вокруг. Вернувшись в квартиру, спросил жену, возившуюся в ванной со стиркой:

— Оль, где те деньги, что я нахалтурил на прошлой неделе?

Ольга с иронией склонила голову к плечу:

— А что такое?

— Мне срочно нужна та стотысячная купюра, которую я тогда принес!

— И где же я тебе ее возьму? — поинтересовалась жена. — Рожу, что ли?.. Или ты думаешь, что я деньги — если, конечно, это можно назвать деньгами — в бочке вместо капусты на зиму солю?!.. Давным-давно я разменяла твою жалкую сотенную…

А что мне было делать — сидеть и любоваться на нее, что ли?

Ставров отвел глаза.

— Ладно, не кипятись, — пробормотал он. — Ну, разменяла так разменяла, что ж теперь?..

Жена хмыкнула и с таким ожесточением принялась полоскать рубашку, словно это был ее «непутевый муженек», измочаленный и скрученный в несколько раз.

Ладно.