С 1935 года по 1939 год она работала заместителем руководителя легальной резидентуры в Финляндии под «прикрытием» представителя ВАО «Интурист». Отвечала за связь с советскими нелегалами, действовавшими в скандинавских странах[96]. В сентябре 1935 года в Финляндию прибыл ее будущий муж, а тогда просто коллега и начальник — Борис Аркадьевич Рыбкин (оперативный псевдоним «Кин»).
Однажды из Москвы было получено задание — установить связь с нашим разведчиком «Андреем», нелегально переброшенным через советско-финскую границу. В телеграмме Центра указывались лишь место встречи и пароль. Разумеется, они не знали, кто скрывается под именем «Андрей».
В назначенный час «Ирина» вместе с «Кином» выехали на окраину Хельсинки и увидели на высокой деревянной перекладине, огораживавшей дорогу, молодого человека в дешевом и мятом костюме. Он сидел и беспечно болтал ногами. Ветер трепал его густые темные волосы.
Зоя Ивановна Рыбкина-Воскресенская, увидев незнакомца, забеспокоилась: почему именно здесь, на обусловленном месте встречи, оказался подозрительный субъект? Резидент усмехнулся, почувствовав волнение спутницы, и сделал незнакомцу упреждающий знак рукой: «Оставайся на месте!» — и они поехали дальше. Спустившись в долину, «Кин» развернул машину и негромко произнес:
— Это и есть «Андрей». Я его знаю по Лубянке. Мы с ним не раз бывали на инструктивных докладах для лекторов по международному положению.
Автомобиль медленно вскарабкался в гору. «Андрей» уже прохаживался вдоль перекладины на обочине, «Кин» притормозил и произнес пароль, хотя оба узнали друг друга и обменялись улыбками. Получил отзыв. Вторая часть пароля — контрольная.
Место было пустынное. Обзор хороший.
— Быстро в машину, — скомандовал Борис Аркадьевич Рыбкин разведчику, а спутнице велел пересесть на заднее сиденье.
— У меня времени в обрез. — «Андрей» явно торопился. — Сообщите в Москву. Прибыл нормально. Остановился на жительство у Кондрата Полуведько. Имейте в виду, я для него представляю украинское националистическое подполье. О моей фактической роли он знать не должен. Так решил Центр.
«Кин» повернул машину на лесную дорогу и произнес строгим и холодным тоном, обращаясь к визитеру из Советского Союза:
— Здесь я вас высажу. Пойдете по этой дороге до трамвайной остановки…
— А дальше по шпалам, по шпалам… — попытался пошутить разведчик, чтобы разрядить официальную атмосферу встречи. Его легко можно было понять. Ведь Павел Анатольевич Судоплатов постоянно находился в нервном напряжении. Ему приходилось контролировать не только каждое слово, но каждый жест и взгляд.
— Следующая встреча и основательный разговор — в пятницу. Заберем на том же месте. А пока осваивайтесь с городом и окрестностями. Присмотритесь внимательнее к «Тогобийчному», он ведь наш, постарайтесь с ним подружиться, — водитель продолжил говорить так же строго, не реагируя на шутку собеседника. Затем он становил машину и, прощаясь, добавил: — Итак, до встречи!
Сидя в машине, Зоя Ивановна Рыбкина-Воскресенская молчала всю дорогу и внимательно присматривалась к новому подопечному. Ее поразила кожа на лице и шее «Андрея». Красная, бугристая. Заплывшие глаза. Молодой человек заметил ее недоумение и пояснил, что, пока он двое суток пробирался через болота и озера, его сильно покусало комарье. Женщина вынула из своей дамской сумочки флакончик с гвоздичным маслом и предложила жертве кровопийц воспользоваться им[97].
В Финляндии «Андрея» опекал руководитель местного отделения ОУН Кондрат Никитич Полуведько («Тогобийчний»)[98]. Об этом человеке стоит рассказать подробнее. Дата и место его рождения автору неизвестны. В период Гражданской войны, будучи украинским эсером, получил определенную известность в петлюровских кругах. Однако политикой ему заниматься надоело, он порвал с эсерами и отошел от активной политической деятельности, предпочтя педагогику. Непродолжительное время работал в системе наркомпроса Украины, занимая в нем высокое положение. Когда в начале тридцатых годов украинские чекисты обратились к нему с предложением выехать за границу для работы против западноукраинских националистов, Кондрат Никитич Полуведько согласился им помочь.
Для него была разработана легенда, согласно которой он входил в одну из националистических групп, ликвидированных в начале тридцатых годов прошлого века, был осужден, однако сумел бежать с Соловков в Финляндию.
Оказавшись в Хельсинки, агент украинского НКВД присоединился к здешним оуновцам и вскоре завоевал их полное доверие. В апреле 1935 года местный националистический лидер Ярослав Барановский поехал в Аргентину и в Буэнос-Айресе случайно попал под поезд. Уже в наши дни украинские националисты приписали его смерть чекистам, якобы сотрудники НКВД толкнули его под поезд, чтобы Ярослав Барановский не вернулся назад. А вакантное место занял бы их агент — Кондрат Полуведько.
На самом деле членом ОУН и ее представителем в Хельсинки (главой Украинской Громады в Финляндии)[99] он стал благодаря стечению обстоятельств и собственным литературным талантам. «Тогобийчний» регулярно писал статьи в эмигрантскую украинскую националистическую прессу и в издаваемую в Париже газету «Украинское слово».
Его главной задачей было поддержание связи между западноукраинскими националистами, живущими в изгнании, и их подпольной организацией в Ленинграде. Эти контакты были для оуновцев чрезвычайно важными, так как именно в городе на Неве, в отделе рукописей знаменитой библиотеки имени Салтыкова-Щедрина они прятали свои архивы. И хотя в НКВД об этом знали давно, обнаружить архивы удалось лишь после окончания Второй мировой войны, в 1949 году[100].
После смерти Евгения Коновальца «Тогобийчный» появился в Берлине и попал под подозрение отдельных руководителей ОУН. Они считали его соучастником убийства руководителя организации и предлагали сообщить об этом немецким властям. К их голосу соратники не прислушались, и разведчик продолжал свою активную деятельность. Он благополучно вернулся в Финляндию и прожил там до июля 1941 года. Когда Красная Армия покинула территорию Западной Украины, «Тогобийчный» объявился в Львове в качестве представителя организации ОУН(м) (в 1938 году в ОУН раскололась на две фракции, ОУН(б) и ОУН(м) — подробнее об этом будет рассказано ниже). Затем он вместе с Омельяном Сеником-Грибивским и Миколой Сциборским перебрался в Житомир, а после их гибели объявился в Харькове, где занял пост ответственного секретаря городской управы.
В начале 1942 года его арестовало гестапо (по утверждению западно-украинского националиста Б. Онуфрика («Коника»), «как разоблаченного советского агента, который повесился в тюремной камере»), где он и погиб. В последние годы выяснилось, что в Харькове он занимался созданием националистических организаций, а потом сдавал их членов немцам. Несмотря на абсурдность, на первый взгляд, этой деятельности, «Тогобийчный» мог действительно этим заниматься, выполняя приказ Центра. Москва весь период Великой Отечественной войны продолжала активную борьбу с западноукраинскими националистами. Об этом подробно рассказано в одной из следующих глав.
В Советском Союзе об этом человеке заговорили только в середине семидесятых годов прошлого века, записав его в члены харьковской подпольной организации Александра Катаева, действовавшей в оккупированном немцами городе осенью 1941 года. Хотя учитывая уровень этого агента и его связь с Первым управлением НКВД СССР (внешняя разведка), а не Четвертым управлением НКВД СССР, которое, собственно, и должно было курировать деятельность подпольщиков, сложно поверить, что он участвовал в мероприятиях по расклейке листовок или в диверсиях.
Об этом человеке даже сейчас известно очень мало, хотя еще в 1975 году харьковская газета «Красное знамя» опубликовало о нем очерк. А двумя годами позже вышла книга об этом чекисте. Вот только в них были подробно описаны подвиги подпольщиков в оккупированном немцами Харькове и крайне скупо сказано о самом «Тогобийчном». Известно лишь, что в начале тридцатых годов прошлого века он преподавал на курсах украинизации, затем стал сотрудником внешней разведки, владел шестью языками. Пять лет провел за границей, затем вернулся на Украину. Чем конкретно занимался в оккупированном немцами Харькове — непонятно. В начале 1942 года был арестован и покончил жизнь самоубийством в тюремной камере[101].
«Диета» по-оуновски
На встрече с «Кином» «Тогобийчный» высказал мнение о том, что «Павлусь» сомнительный тип, которого следует немедленно ликвидировать.
— Заведу его в темное место, да и стукну по голове кирпичом, — предложил однажды мнительный Кондрат Полуведько.
— Отставить самодеятельность и кирпичи! — пришел в ужас от решительности агента резидент. — Категорически запрещаю предпринимать какие-либо несанкционированные действия!
Но от этого отношение между двумя чекистами не изменилось. «Тогобийчный» подчеркивал свою неприязнь к «Павлусю» тем, что ежедневно выделял ему на карманные расходы всего 10 финских марок.
— Учитесь, молодой человек, жить экономно. В условиях подполья это не повредит, — поучал он молодого коллегу.
Снова обратимся к воспоминаниям Зои Ивановны Рыбкиной-Воскресенской.
Вместе с «Кином» она обычно встречались с «Андреем» в лесу под Хельсинки — подбирали его в машину, отъезжали по лесной дороге подальше от оживленных трасс и беседовали в относительно спокойной обстановке, скрытые деревьями от посторонних любопытных глаз.
Пока резидент обсуждал с ним события, происходящие в среде местных оуновцев, спутница кормила чекиста различными домашними вкусными блюдами. Он был всегда голодный: немудрено, жил ведь на скудное пособие западноукраинских националистов. На закуску он тут же в машине получал любимое лакомство — плитку шоколада с калеными орехами. За это благо ему приходилось немедленно расплачиваться. Шоколад был швейцарский, пахучий, каленые орехи тоже. Поэтому она заставляла его заедать лакомство чесноком или луком. А он не выносил ни того, ни другого, но вынужден был покоряться и вдобавок потом дыхнуть для подтверждения чесночного или лукового дыхания[102].
Проходил месяц за месяцем, а связных от Евгения Коновальца все не было. Наконец, в конце 1935 года они появились в Хельсинки. Из Праги прибыл Омельян Сеник-Грибивский, а из Брюсселя — Дмитро Андриевский. Вместе с ними и с Кондратом Полуведько он отправился в Германию[103].
В Берлине и Лейпциге
В январе 1936 года Павел Анатольевич Судоплатов прибыл в Берлин, где прожил полгода под фамилией Норберт. В этом городе он познакомился и несколько раз встречался с лидером ОУН Евгением Коновальцем. Обычно рандеву проходили на квартире, находившейся в здании Музея этнографии и выделенной Евгению Коновальцу Абвером.
А вскоре главного героя нашей книги послали на три месяца в нацистскую школу в Лейпциге, где он имел возможность познакомиться с оуновским руководством. Слушателей этой школы, естественно, интересовала личность нового слушателя, едва ли не единственного из них выходца с Советской Украины, однако никаких проблем с его «легендой» не возникло. Более того, в общении со своими «коллегами» по нацистской партийной школе он держался абсолютно уверенно и независимо: ведь он «представлял головную часть» их подпольной организации на Украине, в то время как его собеседники являлись всего лишь эмигрантами, существовавшими на немецкие подачки. Он имел право накладывать вето на их предложения, поскольку выполнял инструкции своего «дяди» («вуйко»). Поэтому если что-то в их высказываниях ему не нравилось, достаточно было просто сказать: «Вуйко не велел!»[104].
Успешному для «Андрея» проведению операции способствовали и распри, начавшиеся в руководстве ОУН. Фактически лидеров украинских националистов больше волновала ситуация в Чехословакии и Польше, чем на территории советской Украины. Именно Восточная Европа стала ареной борьбы двух соперничающих за власть и деньги группировок: «стариков» и «молодежи», умеренных и радикалов.
Первых представляли Евгений Коновалец и его заместитель и правая рука Андрей Мельник. Последний был на год старше первого, и они были женаты на родных сестрах. «Молодежь» же возглавляли Степан Бандера и Роман Шухевич.
Разница между лидерами двух группировок была не только в возрасте, и как следствие этого, в стремлении юного поколения занять посты старших товарищей, но и в образе жизни. Если первые после окончания Гражданской войны перебрались в страны Западной Европы и в спокойной обстановке занимались разработкой теоретических планов по захвату власти и объединению украинских земель, то вторые с оружием в руках, в буквальном смысле этого слова, пытались реализовать эти планы в жизнь на территории западноукраинских земель, которые входили в состав Польши.
Конфликт между «теоретиками» и «практиками» усугублялся еще неоправданной жестокостью последних. Жертвами развязанного ими террора становились не только поляки и русские, но и сами украинцы, проявившие недостаточную степень национализма. А Степан Бандера любил повторять: «Наша власть должна быть страшной». И этот лозунг он действительно реализовал на западноукраинских землях.
К началу тридцатых годов прошлого века руководство ОУН постепенно стало отказываться от идеи террора. Теперь основной задачей активных западноукраинских националистов Евгений Коновалец считал воспитание нового поколения в традициях борьбы за независимость и подготовку населения (в случае благоприятного стечения международных военно-политических обстоятельств) к обретению национальной государственности.
А вот Степан Бандера и Роман Шухевич придерживались другой точки зрения. Они решили не дожидаться, пока «старики» сами добровольно уйдут на заслуженный отдых, а сместить их со своих постов. Так получилось, что Варшава и Москва невольно помогли им в этом, расчистив путь наверх — уничтожив представителей «стариков», хоть как-то сдерживавших радикализм «молодежи».
Если Москва на территории восточной и центральной Украины проводила политику с учетом интересов украинского населения, то Варшава, наоборот, всячески подавляла национальное самосознание. Это и стало одной из основных причин радикализации «молодежи».
Справедливости ради нужно отметить, что и сами западноукраинские националисты начиная с двадцатых годов прошлого века вели себя, мягко говоря, не совсем дружелюбно по отношению к польским властям. Основными направлениями деятельности УВО стали:
— индивидуальный террор против представителей польской администрации;
— саботаж;
— разведывательно-подрывная работа в интересах будущей национально-освободительной революции и Германии — главного противника Польши в двадцатые-тридцатые годы прошлого века;
— пропаганда национально-государственного возрождения Украины;
— соборность Украинских земель.
В 1929 году был создан исполнительный орган — Краевая Экзекутива ОУН в западноукраинских землях. Ее первым руководителем Евгений Коновалец назначил своего соратника времен гражданской войны Юлиана Головинского. Однако тот вскоре был убит польской полицией. Его сменил уже представитель «молодых» Степан Охримович, но и его поляки так избили в тюрьме, что он вскоре умер.
Степан Бандера вошел в состав Краевой Экзекутивы ОУН именно благодаря Степану Охримовичу. Последний знал первого еще со времени учебы в гимназии и активно содействовал его карьере. Пост руководителя референтуры пропаганды ОУН в Западной Украине позволил Степану Бандере проявить себя как жесткого и жестокого лидера. Так, по его указанию были уничтожены сельский кузнец Михаил Белецкий, профессор филологии Львовской украинской гимназии Иван Бабий, студент университета Яков Бачинский и многие другие. А еще нападения на отделения связи и почтовые поезда.
Радикально настроенная молодежь, входившая в ОУН в западноукраинских землях, стала основным орудием экстремистских проявлений. Отчаянная борьба подпольщиков вызывала восхищение у сверстников, обреченных быть людьми второго сорта в условиях полонизации края. Хотя мало кто тогда вступал в ее ряды.
В ответ на террор западноукраинских националистов Варшава начала процесс «пацификации» («умиротворения»). Говоря современным языком, это была этническая «зачистка». Правительственные войска окружали украинские села и уничтожали их. Для подавления очагов сопротивления использовались авиация и артиллерия. В 1934 году в Березе-Картузской был образован концлагерь — реакция Варшавы на убийство польского министра внутренних дел. В нем содержалось свыше двух тысяч политзаключенных.
Одновременно польские спецслужбы успешно охотились за руководителями и активистами ОУН. В результате многие из них оказались арестованы властями или эмигрировали. Спасаясь от неминуемого ареста и гибели, бежит за границу сменивший Степана Охримовича новый краевой проводник Иван Габрусевич. Вакантные посты занимали молодые амбициозные и радикально настроенные лидеры.
Конференция Провода ОУН в Праге в начале июня 1933 года формально утвердила двадцатичетырехлетнего Степана Бандеру в качестве краевого проводника. Террористическая деятельность при нем резко усилилась и вышла на первый план.
Один из ближайших сподвижников Степана Бандеры, а по совместительству немецкий агент, Николай Лебедь организовал убийство главного инициатора и разработчика кампании по уничтожению украинских сел — министра внутренних дел Польши генерала Бронислава Перацкого. Этого политика «ликвидировали» 15 июня 1934 года по приказу Берлина. Он выступал с резким осуждением планов Германии по захвату Данцига, который, по условиям Версальского мира, был объявлен «вольным городом» под управлением Лиги наций.
Реакция Варшавы была предсказуемой. Власти арестовали почти все руководство ОУН в западноукраинских землях. Суд вынес им смертный приговор, и только давление Берлина спасло их от казни; меру наказания заменили на пожизненное заключение. До 1939 года Степан Бандера находился в одиночной камере польской тюрьмы, где штудировал книги идеолога украинского национализма Дмитрия Донцова. Под влиянием этих трудов, а также собственных политических амбиций, он решил, что ОУН действует недостаточно революционно и только он, Степан Бандера, может исправить ситуацию.
Пост проводника Краевой Экзекутивы ОУН в западноукраинских землях с 1934 по 1938 год занимает Лев Ребет — противник радикальных мер и сторонник политики, проводимой Евгением Коновальцем. Понятно, что это стало еще одной причиной конфликта между «стариками» и «молодежью».
Павел Анатольевич Судоплатов умело воспользовался этими распрями: он сумел войти в доверие к Евгению Коновальцу, всячески прикидываясь его сторонником в борьбе против оппозиции «молодых», и, пользуясь доверием смелого, энергичного, но недалекого Евгения Коновальца, всячески разжигал неприязнь и недоверие между двумя поколениями оуновцев и их лидерами.
Лидер ОУН к протеже своего боевого товарища был по-отечески заботливым и добрым. Павел Анатольевич Судоплатов вспоминал:
«Коновалец взял меня под свою опеку и частенько навещал: мы вдвоем бродили по городу. Однажды он даже повел меня на спектакль в Берлинскую оперу, но в целом развлечений в моей жизни там было не так уж много. (…) Коновалец привязался ко мне и даже предложил, чтобы я сопровождал его в инспекционной поездке в Париж и Вену с целью проверки положения дел в украинских эмигрантских кругах, поддерживающих его. У него были деньги, полученные от немцев, и это позволяло ему играть роль лидера могущественной организации. В Париже мы остановились в разных отелях. Во время нашего пребывания в городе проходила всеобщая забастовка, и все рестораны оказались закрытыми, так что Коновалец повез меня обедать в… Версаль. Не работало метро, и нам пришлось взять такси, кстати, весьма дорогое. (…) Во время нашего пребывания в Париже Коновалец пригласил меня посетить вместе с ним могилу Петлюры, после разгрома частями Красной Армии бежавшего в столицу Франции, где в 1926 году он и был убит. Коновалец боготворил этого человека, называя его “нашим знаменем и самым любимым вождем”. Он говорил, что память о Петлюре должна быть сохранена. Мне было приятно, что Коновалец берет меня с собой, но одна мысль не давала покоя: на могилу во время посещения положено класть цветы. Между тем мой кошелек был пуст, а напомнить о таких мелочах Коновальцу я не считал для себя возможным. Это было бы просто бестактно по отношению к человеку, занимавшему столь высокое положение, хотя, по существу, заботиться о цветах в данном случае надлежало ему, а не мне. Что делать? Всю дорогу до кладбища меня продолжала терзать эта мысль. Мы прошли через все кладбище и остановились перед скромным надгробием на могиле Петлюры. Коновалец перекрестился — я последовал его примеру. Некоторое время мы стояли молча, затем я вытащил из кармана носовой платок и завернул в него горсть земли с могилы.
— Что ты делаешь?! — воскликнул Коновалец.
— Эту землю с могилы Петлюры отвезу на Украину, — ответил я, — мы в его память посадим дерево и будем за ним ухаживать.
Коновалец был в восторге. Он обнял меня, поцеловал и горячо похвалил за прекрасную идею. В результате наша дружба и его доверие ко мне еще больше укрепились»[105].
В Париже, а позднее в Вене «Андрею» были организованы встречи с курьерами из Центра. В первом случае связной оказалась его собственная жена Эмма Карловна Коган, по «легенде» — студентка из Женевы. Во втором — на связь вышел сотрудник госбезопасности Петр Яковлевич Зубов. Чекист подробно информировал курьеров о деятельности Евгения Коновальца, положении дел в украинских эмигрантских кругах и о той значительной поддержке, которую они получали от Германии.
Тем временем Василий Лебедь, используя свои связи, прислал из Финляндии распоряжение о скорейшем возвращении «Павлуся» на Украину, поскольку появилась возможность оформить «племянника» радистом на советское судно, регулярно заходившее в иностранные порты. Последнее обстоятельство давало возможность поддерживать постоянную связь между оуновским подпольем на Украине и националистическими организациями за рубежом.
Долгий путь домой
В Хельсинки Павел Судоплатов прибыл 6 июля 1936 года с литовским паспортом на имя Николая Боравскуса и остановился в пансионате на Александриикату. 23 июля, вместе с приехавшим в столицу Финляндии заместителем Евгения Коновальца, полковником Романом Сушко, он выехал в направлении города Суоярви. Здесь последний должен был указать ему безопасное место для перехода советско-финляндской границы.
Через несколько дней после возвращения «Андрея» из Парижа в Хельсинки с ним встретились «Ирина» и «Ким». Они втроем сидели на краю лесного оврага и обсуждали, почему именно Роману Сушко, мужчине в возрасте, поручили сопровождать до границы молодого и сильного парня. Ведь в Финляндии можно было подобрать проводника и помоложе.
«Андрей» поразил тогда их зрелостью и дальновидностью своих суждений.
— Очень возможно, — сказал он, — Сушко и его группа решили меня уничтожить. Считают меня виновником раздора в руководстве Провода. От них всякого можно ждать. Ведь мы затеяли большую и важную игру, из которой должны выйти победителями. Обязательно победителями. Поэтому, дорогие мои друзья, — говорящий по очереди обнял собеседников, — если я по дороге домой пропаду, надо во что бы то ни стало выяснить, что произошло. Утонуть я не могу, плавая в любое время года в любом озере и море… Я заставлю Сушко идти впереди меня, он будет у меня ведущим. Вступить в драку со мной он не посмеет. Я его одолею. Но… меня или нас обоих может в этой глухомани задрать медведь, загрызть волк, засосать болото… В конце концов, не исключено, что запросто финская погранстража пристрелит. Если Сушко меня убьет, мы проиграли. Во всех других случаях после моей гибели игру надо продолжать, послать другого оперативника…
А дальше события начали складываться так, как он и предполагал. Роман Сушко благополучно вернулся с советско-финской границы, а Павел Анатольевич Судоплатов пропал. В течение нескольких суток сотрудники НКВД ждали его на территории СССР у специально организованного «окна», но никто так и не появился с чужой стороны. Да и выстрелов никто не слышал. Что же стряслось?
В Москве пришли к выводу, что «Андрей» погиб. Но как это произошло и что стало причиной его смерти? Несчастный случай (загрыз медведь, утонул в болоте и т. п.) или смерть от рук Романа Сушко? А может, его «ликвидировали» финские пограничники? Оставаться в неведении было нельзя, и «Ирине» с «Кином» было приказано принять все меры для выяснения обстоятельств его гибели.
Самостоятельно заниматься поисками пропавшего эмиссара ОУН они не могли. Если бы о повышенном интересе сотрудников советского посольства к судьбе «Андрея» узнали в Берлине или Хельсинки, то это гарантировало бы не только «провал» двух ценных агентов Лубянки, но и громкий международный скандал, последствия и размах которого трудно было бы представить.
Единственный «выход» — рассекретить «Андрея» перед «Тогобийчним» и включить его в розыск. Представитель ОУН мог бы через Берлин выяснить судьбу исчезнувшего эмиссара. Тем более что финские и немецкие спецслужбы с середины тридцатых годов прошлого века активно сотрудничали между собой. У них был общий интерес в отношении Советского Союза[106]. А о тесных связях ОУН и Абвера мы рассказали выше.
Через несколько дней «Тогобийчний» сообщил, что «Андрей» был задержан финской погранохраной при попытки перехода границы и в данный момент находиться в тюрьме города Хельсинки. А в Центр была отправлена телеграмма, которая начиналась с таких слов: «Андрей жив и находится в финской тюрьме. Руководство ОУН принимает меры к его освобождению…». И действительно, его вскоре освободили из заключения, и он смог вернуться в СССР.
О чем узнали финны
Спустя много лет в книге «Разведка и Кремль» Павел Анатольевич Судоплатов так рассказал о дальнейших событиях:
«…не доезжая до нее (станции), на разъезде мы сошли, здесь же, еще раз сверивши направление по компасу, разошлись. Я в направлении границы, он (Сушко) в направлении станции Ляймолы[107], с тем чтобы возвратиться в Гельсинки. Около реки Ляймолы я встретил пастуха. Это меня вынудило свернуть круто от реки вправо, прошел несколько километров и вышел к озеру, где увидел двоих людей, говоривших по-фински и удивших рыбу. Стараясь избежать встречи с ними, видя невозможность переплыть озеро, не подвергая себя риску быть ими увиденными, я решил обойти озеро и вышел на дорогу с телефонным или телеграфным проводом. Там встретился с патрулем»[108].
Финский пограничный патруль арестовал главного героя нашей книги. Задержанного доставили в Суоярви в территориальное отделение Центральной сыскной полиции (ЦСП), а оттуда перевели в тюрьму города Хельсинки на мысе Катаянокка. Здание было построено в конце XIX века по типовому (для Российской империи) проекту и по внешнему облику напоминает знаменитый следственный изолятор «Кресты». На допросах Павел Анатольевич Судоплатов много раз пересказывал сотрудникам ЦСП заранее подготовленную легенду. В июне 1996 года ксерокопии протоколов допросов и объяснений в финской тюрьме «Андрея» были переданы членам семьи главного героя нашей книги[109].
Вот текст изложенной «Андреем» легенды:
«В ночь с 24 на 25 июля 1936 года я был задержан при том, когда собирался переходить финскую границу, имея целью через Россию пробраться на Украину и там продолжить борьбу с русскими, поработившими мою страну.
Чтобы финские власти имели представление обо мне, постараюсь более или менее подробно подать о себе информацию.
Родился в 1907 году 24 июня, крещен 29 июня (все старый стиль) в Ивангородской церкви гор. Умани Киевской области на Украине. Отец Анатолий Осипович Яценко, мать Феодосия Терентьевна, брат Николай 1905 года рождения и я, Павел. Это наша семья. Мать не помню, она умерла, когда был ребенком. Об остальных членах семьи скажу ниже, когда буду освещать интересующий Вас вопрос — как я стал украинским националистом. Это, собственно, началось еще с детства. В 1914 году поступил в школу и проучился в этой начальной, теперь она приравнена до семилетки, до 1919 года. Дальше учиться не имел возможности, так как отец за участие в национально-освободительном движении большевиками был расстрелян, хата сожжена, и я со старшим братом Николаем очутился на улице без родителей и куска хлеба. Начинается период беспризорности. Вместе с Николаем, детьми бродил и ездил по Украине, потом брата потерял на одной из железнодорожных станций, и, как потом узнал, он умер от голода, который был на Украине в 1921 году. Таким образом, благодаря большевикам вся моя семья была разрушена. И это Вам первый, вернее, один из первых, ответов на Ваш вопрос, почему и как я стал националистом.
Беспризорным был до 1922 года, затем меня с улицы подобрали и поместили в детский дом гор. Умани. С 1922 по 1927 год я был в детском доме гор. Умани, вначале в качестве воспитанника, потом, с 1925 года, уже как служащий этого же детского дома — помощником воспитателя. В 1927 году, примерно в январе — феврале, был уволен по сокращению штатов и отправился в целях подыскания работы в Харьков. Там с помощью одного человека, тоже украинца, националиста (фамилию его сознательно не называю и прошу финские власти не требовать этого, т. к. он на Украине и ведет в подполье борьбу против русских), поступил на службу в детский дом имени Горького и там работал помощником, потом воспитателем до 1934 года.
Работая в детском доме, одновременно в 1929/30 году подготовился и в 1931 году осенью начал учиться в Институте народного образования в Харькове. В 1934 году институт закончил, получил звание учителя и поступил в 26-ю школу Харькова. Проработал там до 1935 года, затем уволился и, по предложению организации украинских националистов, выехал нелегально за кордон для прохождения соответствующего теоретического курса. Теперь, по окончании курса и выполнении возложенных на меня поручений, я по указанию закордонного центра нашей организации должен был возвратиться на родину и продолжать борьбу, но на границе был Вами задержан. Маршрут мне пометили следующий: Ляймола — Петрозаводск, через леса и болота, пешком, с ориентировкой на компас. Затем Петрозаводск — Петроград — Украина.
Это из области автобиографии. Возможно, не исчерпал всего того, что Вас интересует. Прошу спросить дополнительно.
Следующий Ваш вопрос, как и почему я стал националистом. Можно было бы ответить просто: я стал националистом потому, что я украинец, любящий свою родину и прекрасно понимающий, к чему привело вековое хозяйничанье русских на Украине. Но постараюсь дать более подробные сведения, перечислить, если хотите, отдельные детали, штрихи моей жизни, оказавшие влияние на формирование моего националистического мировоззрения.
Главнейшая роль здесь принадлежит отцу, заложившему в мою, еще тогда детскую, голову любовь к родному краю, ненависть к поработителям-москалям. Его трагическая гибель сделала меня, тогда еще беспомощного мальчика, ярым ненавистником не только русских, но и всего того, что с русскими связано. Позднее голодная смерть Николая лишь дополнила уже сформировавшуюся, еще не политическую, националистическую сознательность, а ненависть.
Я, с детства перенявший от отца любовь к родине, своему языку, культуре, в годы беспризорности объездил всю Украину и видел, как русские издеваются над нашим языком, культурою, обычаями, не говоря уже об открытом грабеже, хищнической эксплуатации наших природных богатств (последнее пришло в сознание позже, т. к. тогда в экономике не разбирался). И уже тогда в детской головке зарождаются мысли о протесте, потребности как-то выразить этот протест, дать выход накопившейся ненависти.
В 1923 году знакомлюсь с семьей одного офицера Украинской армии, активного участника национально-освободительной борьбы с русскими в 1917–1920 годах (фамилию его сознательно не называю, он на Украине, националист и сейчас им есть). С этого момента начинается мое формирование как националиста. Идет процесс роста политической зрелости, вылившейся в 1926 году в активное участие в националистической борьбе против панування москалив на Украине, за самостоятельное, соборное Украинское государство.
Таким образом, активное участие в национально-освободительной борьбе принимаю с 1926 года и с этого же времени являюсь националистом. Мне кажется, что исчерпал и этот Ваш вопрос. Само собой разумеется, что было еще много других моментов, оказывавших влияние на формирование моего националистического мировоззрения. Одни в большей, другие в меньшей степени. Но здесь я остановился лишь на основных моментах. Прошу власти учесть, что я, по соображениям существующих в организации правил конспирации, совершенно не могу касаться своей конкретной националистической деятельности на родных землях, так же как не могу называть фамилий националистов, живущих и действующих в подполье, во имя Украины. Прошу убедительно не настаивать на такого рода вопросах. Лгать не хочу, а отвечать не имею права ни формального, ни морального.
Дальше. В Гельсинки (старое название Хельсинки. — Прим. авт.) приехал 6 июля 1936 года из Германии, Берлина, с литовским паспортом на имя Боравскас Николай, и остановился в пансионе на Александриикату. Прожил там до 23 июля, затем вместе с приехавшим в Гельсинки украинцем-националистом, полковником Украинской армии Сушко, отправился в направлении Ляймолы, не доезжая до нее, на разъезде мы сошли, здесь же, еще раз сверивши направление по компасу, разошлись. Я в направлении границы, он в направлении станции Ляймолы, с тем чтобы возвратиться в Гельсинки. Около реки Ляймолы я встретил пастуха. Это меня вынудило свернуть круто от реки вправо, прошел несколько километров и вышел к озеру, где увидел двух людей, говоривших по-фински и удивших рыбу. Стараясь избежать встречи с ними, видя невозможность переплыть озеро, не подвергая себя риску быть ими увиденным, я решил обойти озеро и вышел на дорогу с телефонным или телеграфным проводом. Там встретился с патрулем. Должен сказать откровенно, что я имел возможность бежать, как только их увидел. У меня была не только возможность, но и силы для этого. Не бежал потому, что не боялся задержания финскими властями, был уверен, что Финляндия не выдаст меня большевикам, что финляндское правительство, карая за нарушение своих законов каждого из нас в отдельности, не захочет наносить вреда национально-освободительному движению на Украине в целости. Не бежал еще и потому, что не имел права подвергать себя опасности быть подстреленным, не выполнив возложенных на меня поручений, представителями властей той страны, которую украинское национально-освободительное движение рассматривает как природного союзника в будущей борьбе с Россией.
Поэтому продолжал по дороге путь дальше и, даже не думая о каком бы то ни было сопротивлении, сдался патрулю. Как называется место моего задержания, не знаю. Солдаты, очевидно, знают. В Гельсинках я прожил с 6 по 23 июля 1936 года. Задерживался с отъездом из-за несвоевременного получения денег на покупку для меня вещей и предметов в дорогу. Что делал я в Гельсинках. Основной задачей имел хорошо питаться, отдыхать и готовить себя к очень большой, трудной и опасной дороге. В хорошую погоду бывал на пляже (там, где крематорий, Аркадиакату, кажется), в плохую погоду ходил в музеи, вечерами — в кино или просто бродил по городу и читал литературу, доставляемую Сушко или Полуведько. Вообще, последний имел указание от главы нашей организации оказывать мне всяческую помощь и поддержку. На его же имя приходили деньги на расходы, связанные с моей поездкой.
Карта и мой маршрут, обозначенные на небольшой полотняной бумаге, писана Сушко, переснятая им с официального финского издания карты для туристов.
Продукты в дорогу и другие вещи покупал большею частью вместе с Сушко в Гельсинках. Небольшую часть покупал с Полуведько или сам. О большевистской и польской валюте заботились Полуведько и Сушко. Я не входил в эти подробности. За время пребывания в Финляндии я ничего не делал такого, что могло бы принести вред Вашей стране, если не считать, конечно, что желанием перейти границу я тем самым уже нарушил финляндское законодательство. Повторяю еще раз, что в Финляндию приехал с единственной целью перейти здесь границу и через Россию пробраться на Украину. Смягчающим мою вину обстоятельством, во всяком случае, для меня самого, нарушившего Ваши законы, является то, что я не имел другого выбора. Мы, националисты, — революционная организация. Я, революционер-националист, человек действия, дисциплины и не мог поступить иначе, как поступил. Готов, конечно, и нести наказание. Ни о какой деятельности против Финляндии и в мыслях ни я, ни вообще националисты в целом не имеем и не можем иметь, так как Финляндия в порабощении Украины не заинтересована.
Вы меня упрекнули, что я не хотел давать показания в Суоярве. Это не совсем точно. От показаний я не отказывался, а лишь просил не расспрашивать меня подробно здесь, обещал одновременно давать полные объяснения в Гельсинках или другом вышестоящем центре, где со мной могли бы объясниться, не прибегая к помощи переводчиков, неофициальных лиц. Такую же директиву я имел от своего закордонного центра. Намерения отказываться от объяснений не имел, как видите, их даю. Единственное, что не могу с кем бы то ни было говорить о делах нашей организации, должен смотреть за тем, чтобы интересы ее были соблюдены.
Маленький крестик, который я сам вручил Вашим властям при задержании, боясь, что он может затеряться, является значком участников освободительной войны с большевиками в 1917–1920 годах. Ну, он, кроме того, имеет свое специальное значение во внутренней жизни организации.
Деньги, бывшие при мне, были рассчитаны на то, чтобы обеспечить материально на первое время мою нелегальную поездку через Россию на Украину. Польские злотые должен был вручить на Украине своему там руководителю. Большевистские и польские деньги куплены в Гельсинках на средства, присланные для моей поездки.
Запасной костюм, пара туфель и белья были рассчитаны на то, что по дороге до Петрозаводска одежда и обувь, бывшие на мне, изорвутся, а я, подходя к самому городу и станции железной дороги, должен был бы переодеться, побриться и не производить впечатлении человека, только что вышедшего из леса.
Назначение пищи, бывшей при мне, Вам, конечно, ясно. Маленькая складная плита была рассчитана на то, чтобы дать мне возможность в моем 6–7-суточном пути (так примерно мы рассчитали) иметь горячую пищу, подогрев консервы. Аспирин, пирамидон, йод, вата, бинт имели назначение чисто медицинское.
Если дополнительно Вас что-либо будет интересовать о вещах, бывших при мне, прошу спросить.
Несколько слов об организации, посланцем которой я являюсь. В 1917–1920 годах украинцы, так же как и Вы, финны, вели вооруженную борьбу с большевиками, Деникиным и Врангелем (все они для нас одинаково враждебны) за создание самостоятельного Украинского государства. В этой борьбе мы, лишенные поддержки со стороны европейских государств, после трехлетней национально-освободительной войны, потерпели поражение. Наша армия, сдавленная с севера и востока большевиками, с юго-востока и юга Деникиным, Врангелем, с юго-запада Румынией и с запада Польшей, в открытой вооруженной борьбе сданная на собственные силы, была разбита. Этим закончился первый этап истории нашего национально-освободительного движения после мировой войны 1914–1918 годов.
Начинается, с 1920–1921 годов, второй период. Потерпевшее поражение в открытом вооруженном выступлении движение уходит в глубокое подполье и там, в других уже формах, условиях, продолжает борьбу. Наша борьба имеет различные виды и формы. Основным, главным и наиболее опасным нашим противником является Россия, причем даже независимо от того, большевистская ли она, монархическая или какая-либо другая, деникинская или врангелевская, она будет добиваться порабощения не только Украины, но и всех народов, близко граничащих с ней.
В нашей национально-освободительной борьбе мы имели успехи и поражения. Не исключаем, что отдельные поражения частичные будем еще иметь. Но никто из нас не сомневается, что окончательная победа нам обеспечена. Можно каждого из нас, националистов, в отдельности уничтожить, но идею украинского национализма — никогда.
Украинские земли поделили между собой: Россия, Польша, Румыния и Чехословакия. Задачей украинского национализма является собрать воедино все земли, создать самостоятельное, независимое Украинское государство.
Над осуществлением этой святой задачи работает вся наша организация в целом. Над осуществлением ее имею счастье работать и я.
Я сообщил Вам, откуда происхожу, где жил, работал, учился. Все это такие детали, при неосторожном обращении с которыми могут страдать националисты на Украине, работающие сейчас в подполье. Следователь, являющийся для меня в данном случае представителем, олицетворением финских властей, обещал, что все поданные мною сведения о себе не станут достоянием гласности, не будут переданы русским. Верю, что Вы слово свое сдержите и не захотите наносить нам вреда. В данном случае речь идет не столько oбо мне, сколько об интересах того движения, интересам которого посвящена моя жизнь и во имя которого я подвергаю себя опасности.
Независимо от того, какое наказание Вы для меня определите, я прошу дать мне возможность уведомить Полуведько, а через него организацию, что пока, в связи с моим задержанием, я не могу выполнить возложенных на меня поручений.
Что еще я должен сообщить о себе? Кажется, все. Во всяком случае, если я что-либо пропустил из того, о чем говорил Вам уже, прошу напомнить. Я охотно свою информацию дополню.
Павел Анатольевич Яценко (подпись)»[110].
Финны внимательно выслушали рассказ главного героя нашей книги, но не спешили его отпускать на свободу.
Отношения между местными украинскими националистами и сотрудниками Центральной сыскной полиции были нейтральными. Среди множества антисоветских эмигрантских организаций, возникших в Финляндии в двадцатые годы прошлого века, украинские националисты ничем себя не проявили. В 1921 году полковник Б. Будянский организовал группу, поддерживающую гетмана Павла Петровича Скоропадского. Она никак не проявила себя. В середине тридцатых годов прошлого века появилась Украинская Громада. О судьбе ее руководителей мы рассказали выше. Хотя и у тех, и у других был общий противник — СССР, но при этом их интересовали совершенно разные регионы. Первых — Украина, а вторых — северо-запад России (Карелия и Ленинградская область). Финские спецслужбы охотно сотрудничали с различными белогвардейскими организациями, которые регулярно засылали своих эмиссаров в интересующий Хельсинки регион[111].
Другая причина задержки освобождения — сложная оперативная обстановка на советско-финской границе. Хельсинки рассматривал Москву в качестве главного противника. Правоохранительные органы Финляндии с 1919 по 1939 год основное внимание уделяли борьбе с деятельностью финской компартии, а также советских разведывательных органов (ИНО ОГПУ-НКВД и Разведуправления РККА), которые активно проводили разведывательную и подрывную деятельность в армии и военно-промышленном комплексе. Справедливости ради стоит отметить, что и сами финны проявляли не меньшую активность в отношении соседа[112]. Поэтому граница охранялась очень тщательно. Хотя полностью ее закрыть из-за отсутствия специальных технических средств не получалось. Контрабандисты и нарушители всегда находили неизвестные пограничникам тропы. А последние рассматривали каждого нарушителя, особенно если человек пытался уйти в СССР да в страну попал незаконно, как «агента НКВД».
Возможно, Павел Анатольевич Судоплатов пробыл бы в финской тюрьме значительно дольше, если бы не вмешательство руководителей ОУН, находящихся в Берлине. Высока вероятность того, что в освобождении советского разведчика приняла участие немецкая военная разведка.
Новое задание
Вторая зарубежная командировка Павла Анатольевича Судоплатова в Западную Европу изменила его положение в центральном аппарате внешней разведки. В кабинете начальника внешней разведки Абрама Ароновича Слуцкого, где он докладывал о деталях своей деятельности, присутствовали начальник Спецгруппы особого назначения (СГОН) НКВД СССР майор госбезопасности Яков Исаакович Серебрянский и сотрудник сталинского секретариата Васильев.
Следует чуть подробнее рассказать о СГОНе. Формально она появилась 1 апреля 1929 года как Особая группа («группа Яши») при председателе ОГПУ. Ее возглавил начальник 1-го отделения ИНО ОГПУ (нелегальная разведка) Яков Исаакович Серебрянский. Основные задачи Особой группы, а она действовала независимо от советской внешней разведки, были таковы: внедрение агентуры на зарубежные военно-стратегические объекты потенциальных противников в будущей войне, а также проведение диверсионных и террористических акций. Подробности его деятельности по созданию агентурной сети даже спустя семьдесят лет не подлежат оглашению. Известно лишь, что им лично было завербовано свыше 200 человек. А ведь он действовал не в одиночку! Более известно участие членов его группы в операциях по похищению в странах Западной Европы активных врагов советской власти. Например, в январе 1930 года в Париже они похитили одного из организаторов диверсионно-террористической деятельности на территории СССР — председателя Российского общевойскового союза (РОВС) генерала Александра Павловича Кутепова. За удачное проведение этой акции Яков Серебрянский был награжден орденом Красного Знамени. Иногда добычей членов СГОНа становились не люди, а архивы. В ноябре 1936 года чекистам удалось похитить часть архива Международного секретариата троцкистов. Планировалось захватить и тайно вывезти из Парижа сына Льва Троцкого, активного троцкиста Льва Седова. Операцию пришлось отменить в последний момент — жертва в феврале 1938 года умерла после удаления аппендицита[113]. Возможно, что Якова Серебрянского привлекли бы к подготовке убийства Льва Троцкого, если бы в ноябре 1938 года его не арестовали, а в июле 1941 года не приговорили к высшей мере наказания. Может быть, талантливый разведчик и специалист по активным мероприятиям погиб бы, как тысячи его коллег, если бы не вмешался случай. Враг стремительно приближался к стенам Кремля, а на Лубянке катастрофически не хватало специалистов по разведке и диверсиям. В августе 1941 года Якова Серебрянского амнистировали, освободили из заключения с прекращением уголовного дела и восстановили в органах. В августе 1941 года он возглавил группу в структуре Второго отдела, а с января 1942 года стал начальником 3-го отделения Четвертого Управления НКВД СССР.
Вот один из парадоксов того времени. В 1936 году Павел Анатольевич Судоплатов, в присутствии уже тогда ставшего живой легендой Якова Серебрянского докладывает руководству о выполнении своего первого боевого задания, а спустя пять лет ситуация радикально изменится. Яков Серебрянский будет вынужден, в рамках субординации, докладывать о проделанной работе и получать задания от человека, обладающего значительно меньшим опытом оперативной работы.
О результатах работы Павла Анатольевича Судоплатова было доложено Иосифу Сталину, генеральному (первому) секретарю ЦК КП(б) УССР Станиславу Викентьевичу Косиору и председателю ЦИК УССР Григорию Ивановичу Петровскому. Позднее, 13 ноября 1937 года, главного героя нашей книги наградили орденом Красного Знамени «за успешное и самоотвержение выполнение специальных заданий правительства».
Между тем игра советской разведки с ОУН продолжалась. Павел Судоплатов неоднократно выезжал за рубеж в качестве курьера. «Крышей» для него служила должность радиста на грузовом судне.
В ноябре 1937 года Павел Анатольевич Судоплатов вместе с Абрамом Ароновичем Слуцким был вызван к наркому внутренних дел Николаю Ивановичу Ежову. Руководитель наркомата произвел на главного героя нашей книги гнетущее впечатление: маленький, неказистый, имевший странную привычку, рассуждая о «длинных руках НКВД», вытягивать вперед свои короткие ручонки, словно демонстрируя эти «длинные руки». Вопросы, которые в ходе беседы задавал нарком, касались самых элементарных для любого разведчика вещей и звучали наивно. Более того, у главного героя нашей книги сложилось впечатление, что руководителя НКВД вообще не интересуют разногласия внутри организации украинских эмигрантов.
Беседа в кабинете наркома продолжалась более получаса. Внезапно Николай Иванович Ежов заметил, что «зарубежную шваль пора брать в ежовые рукавицы», и внезапно предложил, чтобы Павел Анатольевич Судоплатов сопровождал его в ЦК. Когда машина въехала в Кремль, допуск в который имел весьма ограниченный круг лиц, нарком объявил, что сейчас их примет лично товарищ Иосиф Сталин.
Встреча с руководителем СССР произвела на главного героя нашей книги неизгладимое впечатление. Позже он говорил, что это было самое светлое событие в его жизни (вторым светлым событием он считал 20 февраля 1928 года, когда ему был вручен партийный билет за № 1872162). В своих воспоминаниях он оставил описание встречи с вождем:
«Мне было тридцать, но я так и не научился сдерживать свои эмоции. Я был вне себя от радости и едва верил тому, что руководитель страны захотел встретиться с рядовым оперативным работником. После того как Сталин пожал мне руку, я никак не мог собраться, чтобы четко ответить на его вопросы. Улыбнувшись, Сталин заметил:
— Не волнуйтесь, молодой человек. Докладывайте основные факты. В нашем распоряжении только двадцать минут.
— Товарищ Сталин, — ответил я, — для рядового члена партии встреча с вами — величайшее событие в жизни. Я понимаю, что вызван сюда по делу. Через минуту я возьму себя в руки и смогу доложить основные факты вам и товарищу Ежову.
Сталин, кивнув, спросил меня об отношении между политическими фигурами в украинском эмигрантском движении. Я вкратце описал бесплодные дискуссии между украинскими националистическими политиками по вопросу о том, кому из них какую предстоит сыграть роль в будущем правительстве. Реальную угрозу, однако, представлял Коновалец, поскольку он активно готовился к участию в войне против нас вместе с немцами. Слабость его позиции заключалась в постоянном давлении на него и возглавляемую им организацию со стороны польских властей, которые хотели направить украинское национальное движение в Галиции против Советской Украины.
— Ваши предложения? — спросил Сталин.
Ежов хранил молчание. Я тоже. Потом, собравшись с духом, я сказал, что сейчас не готов ответить.
— Тогда через неделю, — заметил Сталин, — представьте свои предложения.
Аудиенция окончилась. Он пожал нам руки, и мы вышли из кабинета»[114].
Вернувшись на Лубянку, нарком приказал заместителю начальника ИНО Сергею Михайловичу Шпигельгласу и Павлу Анатольевичу Судоплатову приступить к работе над выполнением задания Иосифа Сталина. На следующий день на основе их предложений начальник Иностранного отдела Абрам Слуцкий направил наркому НКВД докладную записку. В ней предлагалось с целью интенсивного внедрения в ряды ОУН направить в Германию трех сотрудников украинских органов госбезопасности в качестве слушателей нацистской партийной школы. Вместе с ними предполагалось направить для большей убедительности и одного настоящего украинского националиста, тугодума и тупицу.
Николай Иванович Ежов не стал вдаваться в суть присланного документа, однако предложил главному герою нашей книги срочно выехать в Киев, чтобы посоветоваться по данному вопросу с руководителями УССР Станиславом Косиором и Григорием Петровским. В ходе состоявшейся беседы оба украинских руководителя проявили интерес к предложенной разведчиками двойной игре.
Ровно через неделю после возвращения Судоплатова из столицы Украины нарком внутренних дел вновь вызвал его и отправился вместе с ним в Кремль. На этот раз в кабинете Иосифа Сталина находился и Григорий Петровский.
— Проходите, товарищи, садитесь, — обратился Иосиф Виссарионович к визитерам.
Несколько минут в кабинете царило молчание. Сталин неторопливо набил трубку, чиркнул спичкой, выпустил ароматный клуб дыма, негромко произнес:
— Вы помните наш прошлый разговор, товарищ Судоплатов? Ваши предложения.
Поднявшись, чекист кратко и четко изложил план оперативных мероприятий против ОУН, подчеркнув, что главная цель — нейтрализация Евгения Коновальца и проникновение в Абвер через украинские каналы.