Король на площади

— Простите, уважаемая дама Эмма! Еще же был «Туман над морем»! Минутку, МИНУТОЧКУ!

Я проводила взглядом его округлую фигуру (никогда не видела, чтобы Джастин двигался с такой прытью) и посмотрела на Кароля. Тот улыбнулся лениво-нежной улыбкой: так он улыбается всем женщинам на свете от розовых беззубых младенцев до столетних беззубых же старух.

— Ну что, скучала по мне, Эмма?

— Да, — признала я просто.

Прежде чем Кароль нашелся, что ответить, вернулся владелец лавки. Заявил радостно:

— Вот плата за «Туман»!

Я с удивлением приняла полновесную монету. Вскинула глаза, и Джастин объяснил:

— Покупатель был очень, очень доволен и очень щедр!

Глядел он при этом почему-то не на меня, а на Кароля. Тот прижмурился, как пригревшийся на солнце кот, и оттолкнулся от прилавка. Сказал негромко:

— Картины Эммы пользуются большим успехом. Ведь так, мой друг?

Круглая голова с круглым подбородком и круглым же пенсне закивала часто и мелко — как у игрушечного болванчика:

— О да, и я всегда рад взять их на продажу!

— Вот и славно, — и Кароль открыл передо мной зазвеневшую колокольчиком дверь.

Я шла по улице, пересчитывая монеты.

— Кароль, посмотри, да это же целое состояние!

Он и без того глядел на меня с высоты своего роста.

— И оно было бы куда больше, если б ты не позволяла себя обкрадывать! Джастин платит тебе сущие гроши, хотя твои вещи улетают просто со свистом!

Я ссыпала монеты в кошелек. Пробормотала:

— Но ведь он говорит, подобных картинок кругом просто пруд пруди! Он постарается их продать, но ничего не гарантирует…

— И ты поверила? Эмма, я знаю по крайней мере двух человек, которые не задумываясь купят их для своей коллекции, а не для того, чтобы украсить пустые стены гостиной! Нельзя же так принижать свой дар! Нужно лишь немного подождать…

— Что ты знаешь о даре! — огрызнулась я. — И вообще, что это ты меня отчитываешь?

— Потому что вижу, как ты попусту теряешь силы и время, хотя…

— Не решай за меня, что мне нужно, а что нет!

Дорога шла под уклон, и от того или потому, что спор разгорячил нас, мы почти бежали. Кароль наконец заметил это, замедлил шаг, потом и вовсе остановился. Потер лицо ладонью. Я стояла перед ним, нервно постукивая по мостовой носком туфли. Кароль отнял от лица руку и длинно вздохнул:

— Эмма, я вовсе не собирался орать на тебя. Увидел в окне лавки, решил зайти поздороваться. А потом понял, как тебя обманывают, и разозлился.

— Злился ты на Джастина, а кричал на меня! — буркнула я, остывая. И я хороша — среагировала, будто избалованная девчонка, получившая справедливое замечание.

Кароль выглядел похудевшим и уставшим. И… я растерянно завертела головой.

— А где Джок?

— Жив и здоров, — сказал Кароль. — Оставил его дома. Путешествие было нелегким.

— Значит, ты уезжал?

— По делам.

— И твои дела…

— Завершились не очень успешно.

Понятно, отчего он так раздражен. Словно прочитав мои мысли, Кароль продолжил:

— Но злюсь я не только поэтому. Помнишь Абигайль?

— Умерла? — помедлив, спросила я.

Глава 5

В которой Эмма пишет портрет Абигайль

…Это была на диво тихая и смирная девочка — из тех редких детей, которых где посадишь, там и найдешь. Она каждый день сидела на парапете фонтана, закутанная в шерстяную шаль, несмотря на летнее жаркое солнце. Руки обычно смирно сложены на коленях, за исключением тех моментов, когда девочка опускала пальцы в воду, пытаясь поймать или погладить золотых рыбок. Прохожие при виде ее большеглазого худенького личика частенько кидали в глиняную чашку мелкие монеты. Рыночный люд, не столь богатый, но отзывчивый, делился едой. Вечером приходила прачка Берта, пересыпала в сумку деньги и продукты и, взяв дочку за руку, уводила домой.

В отсутствие заказов я делала наброски Абигайль: углем, мелками, акварелью. Однажды я уловила мгновение, когда девочка вскинула глаза на солнце, игравшее с листвой в пятнашки… и узнала нездешний свет огромных глаз — так смотрел Пьетро в последние месяцы. Девочка уходила. Да она уже практически была не здесь…

Берта оказалась ненамного старше меня, но работа, заботы и горе сделали из нее почти старуху. Она не плакала, ровно и безучастно отвечая на мои вопросы: отец Абигайль пару лет назад не вернулся из плаванья, заработка едва хватает на комнату и еду, а добрый лекарь прописал микстуру, хорошее питание и смену климата. То есть, заботливо разъяснила мне женщина, велел ехать туда, где жарко и сухо, лучше всего в соляные лечебницы Хазрата. Летом Абигайль не так кашляет, но зимой… Я была наслышана о здешних многоснежных, ветреных и сырых зимах — да уж, суровый Рист не самое лучшее место для чахоточных!

— Можно, я напишу ее портрет? — предложила я и для самой себя неожиданно.

Берта со вздохом оглянулась на дочь.

— Ну если вам так хочется… Абигайль, сядь здесь, добрая дама художница тебя нарисует. Да смотри не вертись!

Абигайль не вертелась. Она была просто идеальной моделью — сидела неподвижно, не вздыхала, не болтала, отвечая на мои попытки ее разговорить лишь «да» и «нет». Даже толчея и шум ярмарочной площади ее не интересовали. Большую часть времени она смотрела в пространство или на меня: иногда я вздрагивала, встречая взгляд ее огромных глаз. Старый, мудрый, тихий взгляд терпеливо доживающего существа…

— Хорошо получилось, — негромко сказал Кароль. Все эти дни он приходил и уходил неслышно, лишь иногда я замечала, что девочка держит то яркий апельсин, то гроздь крупного матового винограда — подношение Человека С Птицей.

Я же смотрела на портрет с отчаяньем. Лицо девочки сияло белой погребальной свечой, мне даже удалось передать нездешний свет этих глаз, но… Свеча таяла.

Догорала.

— Не получилось! — сказала я свирепо и крест-накрест полоснула картину перочинным ножом, которым обычно зачищаю карандаши и уголь. Сильная рука перехватила мое запястье с опозданием.

— Что ты наделала?! — Потрясенный Кароль провел пальцами по загнувшимся краям холста.

— Ничего, — сказала я ему и молча смотревшей на нас Абигайль. — Я напишу портрет заново.

Я рисовала с лихорадочной быстротой — очень боялась не успеть. Продолжала работать и дома, ночами, забывая о времени и бессовестно сжигая свечи, которые мне неохотно выдавала дама Грильда. Она неодобрительно поджимала губы: «Надеюсь, милая Эмма, этот заказ вам оплатят как следует, потому что хорошие свечи нынче ой как дороги!» Девочка с каждым днем становилась все прозрачнее и призрачнее, зато ее двойник на портрете наливался цветом и плотью. Я доработалась до слепоты и тошноты; содрала пальцы в кровь, растирая краски; во рту стоял резкий привкус скипидара, но все-таки я успела…

Я поставила портрет на «мое» крыльцо, прислонив его к стене. Сказала: «Вот». И отступила.

Берта стояла, сложив на животе руки. Смотрела. Молчала. И Абигайль смотрела. И Человек С Птицей. И еще какие-то люди, проходившие мимо и останавливающиеся. Они тоже молчали — или у меня в ушах так звенело от переутомления, что я их не слышала?

Берта посмотрела на меня — в глазах ее мерцали слезы. «Ох», — сказала она чуть слышно и вновь уставилась на портрет. Что ж, портрет будет ей памятью, когда… Я повернулась уйти, но чьи-то руки обхватили меня за пояс, ко мне прижалось тщедушное тельце. Абигайль смотрела на меня, запрокинув голову.

— Спасибо…

Я быстро обняла ее, пригладила пушистые светлые волосы и ушла.

Несколько дней подряд я спала вмертвую, а когда вернулась на площадь, узнала, что прачка с дочерью уехали — говорят, к знахарке в какую-то деревеньку, поближе к молоку и травке. Умирать, поняла я. Больше я про них не спрашивала и ничего не слышала.

До этой самой минуты.

Глава 6

В которой Эмма говорит «стоп»

— Умерла? — спросила я.

Кароль неожиданно широко улыбнулся и помотал головой:

— Жива и даже здоровехонька!

Я тупо смотрела на него. Кароль взял меня за плечи, легонько сжал, встряхнул. Повторил:

— Абигайль выздоровела. Шлет тебе приветы.

— Но как же…

— Девчонка здорова. Они в Хазрате и вряд ли вернутся: белокурые северянки пользуются там большим успехом, — он со значением поглядел на мою голову.

Я через силу улыбнулась:

— Собираешься и меня в Хазрат сплавить? Даже не надейся!

— Ну что ты! — мгновенно отреагировал Кароль. — Блондинки нам тоже по вкусу!

— Кароль, но я не понимаю…

— Абигайль говорит, что ее вылечила твоя картина.

— Картина?

— Тот портрет, что ты написала.

— Но…

— Скажи, почему ты уничтожила первый? — требовательно спросил Кароль. — Ведь он тоже был очень хорош.

Я вздохнула.

— А ты сам заметил какую-нибудь разницу между ними?

Он сощурил зоркие глаза, как бы сравнивая портреты — один далекий, другой уже несуществующий.

— И там, и там девочка прекрасна — нежный цветок перед самым увяданием… Ясно, что она умирает.

Я вскинула в удивлении брови: площадный Король заговорил как поэт!

— Но второй все-таки…

— Что?

— Не так безнадежен.

— И на том, и на том портрете девочка знает, что умирает. Но на втором она знает кое-что еще — она умирает, но она не умрет, — сказала я.

За спиной Кароля бегали, кричали и смеялись дети. Наверное, и Абигайль теперь может бегать, не боясь закашляться…

— Как ты это делаешь? — спросил он.

— Что? Я просто рисую.

— Просто? Ты просто залезаешь внутрь человека, вытаскивая из него самые болезненные воспоминания… просто делаешь видными всем его тайные пороки… И просто спасаешь людей?!

Я вздрогнула.

— Подожди, Кароль…

Он продолжал по-прежнему тихо, но со странной яростью:

— И ты еще спрашиваешь, почему я злюсь?! Ты, со своим даром… сидишь здесь, в базарной толпе, и малюешь бесконечные картинки, чтобы заработать на кусок хлеба, в то время как можешь…

— Кароль, стоп! Остановись!

Я и забыла, что у меня может быть такой голос, а Кароль даже и не подозревал: моргнул и умолк. Я отступила, чтобы он не нависал надо мной молчаливой укоряющей глыбой. Заговорила медленно, тщательно подбирая слова:

— Кароль. Я — не хрупкая принцесса и не Прекрасная Дама. Меня не нужно спасать, мне не нужно помогать — по крайней мере, пока я сама об этом не попрошу. Меня не нужно учить и указывать, как жить и что делать со своим даром. Я совершенно уверена, что Абигайль спас вовсе не портрет — как бы это ни было лестно, — а своевременное лечение. Тебе ясно?

Король кивнул, не спуская с меня прищуренных глаз. Казалось, моя отповедь не задела его, лишь удивила.

— Ясно, как вы себе это представляете… дама Эмма. Соизволите ли вы разрешить мне остаться при своем мнении?

Я пожала плечами:

— Соизволяю. А не соизволишь ли ты рассказать, каким образом Абигайль с Бертой оказались в Хазрате?

Кароль подмигнул мне.