После победы над Софьей и ее сторонниками Петр стал единовластным, самодержавным государем. Возвратившись в Москву, он с головой погрузился в государственные дела, впервые ощутив тяжесть шапки Мономаха. Титул царя обязывал Петра претерпевать многие связанные с ним неудобства, но тяжелее всего ему давалась сдержанность, ибо молодость и жгучий темперамент оказывались сильнее разума и строгих канонов дворцового и церковного чина. Особенно нетерпимыми для сторонников благочиния были наезды царя в еретическую Немецкую слободу, где правил бал его друг Лефорт.
Одним из тех, кто решительно противился дружбе юного царя с иноземцами-иноверцами, видя в этом пагубу его душе, был патриарх Иоаким. Но 17 марта 1690 года он умер, и Петр, никем не сдерживаемый, пустился во вся тяжкия.
Через две недели после смерти патриарха Петр впервые переоделся в немецкое платье, уже сшитое специально для него. Он облачился в камзол, штаны, чулки и башмаки, перекинул через плечо шитую золотом перевязь, прицепил к ней шпагу, надел парик и поехал к Лефорту. Там его всегда ждала компания, где можно было услышать множество любопытных и полезных историй, свободно пообщаться с молодыми красивыми женщинами.
Историки, изучавшие жизнь Петра, утверждают, что великий преобразователь России, не придававший значения моральным канонам, не видел различия между служанками и принцессами, россиянками и иноземками, руководствуясь в выборе только одним — страстью.
Лейб-медик Петра Бидлоо сказал как-то об этой стороне петровского характера: «В теле его величества сидит, должно быть, целый легион бесов сладострастия». И многие современники, свидетели царской разнузданности, приводят немало историй самого скабрезного свойства. Встречаются и утверждения о том, что Петр делил ложе не только с женщинами. Известны, например, два уголовных дела: по ним проходили каптенармус Бояркинский в 1705 году и управляющий имениями Ивана Кикина Дуденков в 1718 году. Оба рассказывали своим знакомым, что царь Петр и князь Меншиков живут в противоестественной связи и творят «блядское дело».
Допрошенных признали виновными, но ни одному не урезали язык, а Бояркинский не был даже бит батогами. Его просто-напросто отправили служить в Азов рядовым солдатом. Дуденкова били кнутом, а затем сразу же освободили подчистую. «Это снисхождение, — писал историк Г. В. Есипов, — бросается в глаза».
Однако не этот род утех и приключений станет предметом нашего внимания. Мы пройдем мимо и тех женщин — служанок в трактирах, скотниц и огородниц, дворянок, бюргерш, пасторских жен и дочерей, купчих и прачек, — которые были лишь мимолетной усладой царя. И потому дальше речь пойдет о женщинах, оставивших след в жизни Петра и ставших его любовницами Причем следует заметить, что он никогда не удовлетворялся связью с одной какой-нибудь из них, а всегда имел несколько любовниц в одно и то же время.
Проводником Петра в мир любовных утех стал великолепный и неотразимый Лефорт. Это он познакомил своего питомца с его первой, правда мимолетной, привязанностью — дочерью ювелира Боттихера. Он же свел Петра с собственной любовницей, признанной красавицей Кукуя, дочерью ювелира и виноторговца Иоганна Монса — Анной.
Семейство Монс в «Списках замечательных лиц русских», составленных П. Ф. Карабановым, названо семьей «нидерландца, московского золотых дел мастера Мёнса», а его сына Виллима там же называют «Мём де ла Круа».
Как сообщал австрийский посол Гвариент своему императору Леопольду I, Анна Монс, став любовницей Петра, не оставила своего прежнего таланта Лефорта, деля ложе то с тем, то с другим. Петр знал о взаимоотношениях Лефорта и Анны, но поскольку любил обоих, то прощал им этот грех. Он мог, как мы увидим потом, делить женщин с сердечными друзьями, но посягательство на них посторонних приводило его в бешенство, и тогда гнев его был страшен.
А между тем Евдокия Федоровна менее чем через год после свадьбы родила царю сына, названного в честь деда Алексеем, а в 1691 и в 1692 годах еще-двух мальчиков — Александра и Павла, умерших в младенчестве, не проживших и года.
Евдокия была нежной и любящей матерью, но более всего она была страдалицей, и из-за того, что муж бросил ее, и из-за того, что их первенец и наследник престола был так же не мил Петру, как и она сама.
Петр Алексеевич, находясь в Москве, почти никогда не бывал с нею и уж тем более не делил супружеского ложа, но все ночи проводил в Немецкой слободе: либо в роскошном дворце Лефорта, построенном для своего любимца Петром, либо в собственном доме Анны Монс, построенном на его деньги. Впоследствии для Петра стало традицией последний день перед отъездом из Москвы и первый день по возвращении в столицу проводить в доме любезного друга Франца.
Так было в 1693 и 1694 годах, когда Петр ездил в Архангельск смотреть большие торговые корабли на море. Так было и во время летних воинских маневров, и во время походов под Азов летом 1695 и летом 1696 годов. Так, наконец, было и в начале марта 1697 года, когда 250 человек отправились за границу в составе так называемого Великого посольства.
Великими послами именовались три человека — Франц Лефорт, Федор Алексеевич Головин и Прокопий Богданович Возницын, но фактически возглавлял посольство сам Петр, скрывавшийся под именем Петра Михайлова. Его сопровождал и бомбардир Преображенского полка Александр Меншиков, получивший свой чин четыре года назад и сравнявшийся в чине с Петром — бомбардиром того же полка.
С 1693 года Меншиков сопровождал Петра повсюду, безотлучно находясь при нем и становясь, по мнению многих, возможным соперником Лефорта. Однако умный и осторожный Меншиков предпочитал дружить с любезным Францем Яковлевичем и терпеливо ждал своего часа.
Путешествуя со своими спутниками по европейским странам — Курляндии, Пруссии, Бранденбургу, Голландии, Англии, Австрии, — Петр, изучая западную культуру и науку, исподволь готовил и перемены в личной жизни. Он поручил дяде Льву Кирилловичу Нарышкину и боярину Тихону Никитичу Стрешневу во время его отсутствия склонить Евдокию Федоровну к добровольному принятию монашества. Вторую часть своего плана Петр утаил: после пострижения Евдокии и заточения ее в монастырь он хотел жениться на Анне Монс. Однако Нарышкин и Стрешнев в этом деле не преуспели.
Все вроде бы шло хорошо, как вдруг заботы о семейных делах отступили на второй план: в середине августа 1698 года Петр получил известие, что в Москве произошел еще один стрелецкий бунт. В тот же день он оставил Вену и 25 августа уже примчался в Москву.
Летя в Москву, Петр уже знал, что мятеж, вспыхнувший 6 июня, был подавлен через две недели и что были казнены 57 главных его заводчиков, а четыре тысячи участников сосланы. Однако этого ему показалось совсем недостаточно, и он решил начать новое следствие. Оно привело на плаху и виселицу более тысячи человек, сотни стрельцов были изувечены, брошены в тюрьмы, усланы в медвежьи углы царства.
«Царь, Лефорт и Меншиков взяли каждый по топору. Петр приказал раздать топоры своим министрам и генералам. Когда же все были вооружены, всякий принялся за свою работу и отрубал головы. Меншиков приступил к делу так неловко, что царь надавал ему пощечин и показал, как должно отрубать головы», — писал позже саксонский посланник Георг Гельбиг.
Александр Данилович, способный к любому делу, тут же, на глазах у царя, немедленно исправился и к концу дня отрубил двадцать стрелецких голов, да еще и пристрелил одного из колесованных, чтобы прекратить его мучения. Последнее милосердное деяние произвел он, впрочем, не по собственной инициативе, а по приказу Петра. Как-то Петр с гордостью сказал, что он знает четырнадцать ремесел. Если это и так, то еще одно ремесло — ремесло палача — он тоже хорошо знал.
Петр лично участвовал в допросах и пытках, организовывал казни, но между этими занятиями не забывал и о своих личных делах.
Побывав в первый же день по приезде у Анны Монс, он лишь через неделю встретился с Евдокией. Причем не в ее кремлевских покоях и не у себя, а в доме одного из своих приближенных, думного дьяка Андрея Андреевича Виниуса. Разговор с женой ни к чему не привел — Евдокия наотрез отказалась уходить в монастырь и в тот же день попросила о заступничестве патриарха Адриана.
Патриарх заступился за царицу, но Петр накричал на семидесятилетнего иерарха, заявив, что это не его дело и он, царь, никому не позволит вмешиваться в свои семейные дела.
Через три недели Евдокию Федоровну посадили в закрытую карету, и два солдата-преображенца отвезли ее в Суздаль. Есть свидетельство, что Петр даже хотел казнить Евдокию, но за нее заступился Лефорт и дело ограничилось заточением в монастырь.
Ее силой постригли под именем Елены и, не обращая внимания на крики и слезы, заперли в тесную келью Покровского девичьего монастыря. Ей не дали ни копейки на содержание, и она была вынуждена просить деньги у своих опальных и обнищавших родственников; «Здесь ведь ничего нет: все гнилое. Хоть я вам и прискушна, да что же делать. Покамест жива, пожалуйста, поите, да кормите, да одевайте, нищую».
Со временем дела Евдокии немного наладились — родственники сумели установить с ней связь через ее духовника и местного архимандрита Досифея и стали регулярно пересылать ей деньги и вещи. Окружавшие несчастную царицу монахини прониклись к ней искренним сочувствием. Особенно тяжело переживала опальная царица разлуку с любимым сыном.
Так, в страданиях и обиде, без радостей и надежд, прожила инокиня Елена первые десять лет своего монастырского заточения.
А теперь я намеренно нарушу хронологическое изложение событий и расскажу о том, что произошло через десять лет…
А случилось вот что. Однажды дверь ее кельи открылась, и на пороге появился духовник Евдокии Федоровны, ключарь монастыря Федор Пустынный, а рядом с ним высокий и статный тридцатисемилетний офицер-преображенец Степан Богданович Глебов. Евдокия знала его с детства: Глебовы и Лопухины жили по соседству на Солянке, рядом с Ивановским монастырем. Евдокия и Степан были ровесниками. Их родственники служили Милославским — царю Ивану Алексеевичу и его жене — царице Прасковье Федоровне, урожденной Салтыковой. Салтыковы и Глебовы были родней друг другу.
Глебов был поверстан в Преображенский полк подпоручиком и в 1693 году стал офицером. В 1710 году, уже в звании майора, Глебов оказался в Суздале по делам службы — набирал рекрутов и заодно навестил свою сверстницу и давнюю знакомую. Глебов расспросил Евдокию о ее жизни и рассказал о своем неудачном браке, который длился уже шестнадцатый год, не принося ему никакой радости из-за болезни жены. «Болит у нее пуп и весь прогнил, все из него течет, жить с ней нельзя», — говорил Степан.
Во время первого свидания он передал Евдокии две шкурки песцов, две шкурки соболей и отрез парчовой ткани. Посылки от него стали регулярно поступать несчастной узнице. А вскоре к Евдокии и Степану пришла любовь… О ней знали многие Монахини, но ни одна из них не выдала любящих, понимая, чем все это может для них обернуться, если вдруг каким-либо образом бывшая царица снова окажется на престоле.
Год шел за годом, а любовь Евдокии и Степана все более крепла и расцветала, несмотря на то что Глебов часто уезжал из Суздаля в разные концы России — то в свои подмосковные и костромские деревни, то на Украину, то в другие места. Но сердце его всегда оставалось с Евдокией — в келье Покровского девичьего монастыря. Она же, безмерно скучая, писала ему письма, и в каждом звала: «Не покинь ты меня, ради Господа Бога, сюды добивайся!» Евдокия Федоровна мечтала, чтобы бывший стольник, а ныне майор гвардии Степан Богданович Глебов вымолил бы у царя место воеводы в Суздале, и тогда они были бы счастливее всех на свете. Но годы шли, а Глебов оказывался возле нее не так-то уж часто…
Новелла 2
«Сумасброднейшие, Всешутейшие и Всепьянейшие Соборы»
А теперь, оставив Степана Глебова и Евдокию Федоровну, возвратимся к царю Петру, к тому времени, когда он заточил ненавистную ему жену в монастырь, а сам с головой окунулся в разгул. Своим пьяным развлечениям Петр придал некое устроение, собственноручно написав устав своеобразного шутовского ордена и назвав его «Сумасброднейшим, Всешутейшим и Всепьянейшим Собором». Петр сам сочинил и чины, то есть порядок и обряды избрания и поставления новых членов «Собора», и всякий раз составлял программу очередного собрания, вдаваясь в мельчайшие детали его проведения.
Первый такой «Собор» прошел вскоре после смерти десятого, и последнего, патриарха Адриана — ярого сторонника старины и противника петровских новшеств. Петр платил Адриану откровенной неприязнью и, чтобы унизить сан покойного Адриана, учинил издевательское действо, поставив во главе «Собора» князь-папу Никиту Зотова, наряженного в патриаршие ризы. В этом шутовском звании он пробыл до дня смерти, последовавшей в 1717 году. Затем до 1723 года князь-папой был Петр Иванович Бутурлин. Вторым лицом «Собора» стал князь-кесарь Федор Юрьевич Ромодановский, одетый в гротескный царский средневековый наряд. Папу и кесаря окружал целый синклит придворных и многочисленный причт в шутовских и маскарадных костюмах.
Забегая вперед, отметим, что, когда в 1714 году первому князь-папе, а тогда уже графу, тайному советнику и генерал-президенту Тайной канцелярии Зотову было велено готовиться к свадьбе, расписанной Петром по обычаям «Собора», в перечне приглашенных значилось около двухсот мужчин и. тридцать семь дам во главе с царицей Екатериной I. Из дам особо отмечены в приглашении «госпожа архиерейша Бутурлина и госпожа князь-игуменья Ржевская». Петр не только составил список, но и велел большинству из приглашенных, проживавших тогда в Петербурге, екать в Москву. В Первопрестольной почти весь январь 1715 года прошел в маскарадных шествиях, забавах и шутовстве. На улицы Москвы выставили сотни бочек вина и пива, длинные ряды столов с разными яствами. Гостей к столам скликали отборнейшие заики, причем текст приглашения тоже написал Петр.
В день венчания звонили колокола всех московских церквей, и их звон сливался с какофонией огромного оркестра ряженых, шедших в Архангельский собор. Там девяностолетний священник обвенчал молодых, и они выехали из Кремля под звуки оркестра, гул колоколов и рев пьяной толпы: «Патриарх женился!»
На свадьбе присутствовали все члены «Собора» и другие приглашенные. Примечательно, что женитьба Зотова состоялась, когда ему исполнилось семьдесят лет. Он очень устал от своей весьма своеобразной службы и просил Петра отпустить его в монастырь. Однако вместо этого царь велел Зотову жениться и приказал выбрать будущую жену из московских вдов.
Его женой стала Анна Еремеевна Стремоухова, урожденная Пашкова, офицерская вдова, бывшая ненамного моложе своего нового мужа. Когда он через три года умер, Анна Еремеевна вышла замуж в третий раз, остановив свой выбор на новом князь-папе — Петре Ивановиче Бутурлине. Однако и здесь Анну Еремеевну постигла неудача — в середине 1723 года, опившись и объевшись на очередном «Соборе», третий муж умер.
За сорок дней до собственной смерти, 19 декабря 1724 года, Петр вновь намеревался созвать «Собор», чтобы произвести «чин нового избрания», «Всесвятейшим, Всешутейшим патриархом Кукуйским, Прешбургским, Заяузским и от великих Мытищ» Петр планировал избрать одного из основателей «Собора», графа и сенатора Ивана Алексеевича Мусина-Пушкина, Однако выполнить монаршее предначертание Мусин-Пушкин не успел — помешала смерть главного затейника всех этих дел — «смиренного протодиакона Петра Михайлова».
Вторым чином на иерархической лестнице «Собора» был князь-кесарь. Сначала этот сан носил Федор Юрьевич Ромодановский, называвшийся еще и «потешным генералиссимусом четырех выборных потешных полков и прешбургским королем».
Вспомним крепость Прешбург, построенную возле села Преображенского на реке Яузе в 1685 году. Именно там нередко и собирался «Сумасброднейший, Всешутейший и Веепьянейший Собор». Вспомним также, что в селе Преображенском размещался Пыточный Преображенский приказ, начальником которого тоже был Федор Юрьевич. А уж в последнем своем качестве он наводил страх и ужасна всю Москву и в особенности в отсутствие Петра. Не случайно все другие члены «Собора» страшились Ромодановского и заискивали перед ним — ведь за его спиной стояли палачи Преображенского приказа.
Ромодановский и Зотов умерли в одном и том же году. О преемнике Зотова мы уже знаем, на место князь-кесаря Петр попросил заступить сына умершего — Ивана Федоровича. Ему же был поручен и Преображенский приказ.
Иерархия внутри «Собора» напоминала церковную: после двух первых лиц шли митрополиты — владыки различных городов, после них — протодиаконы, диаконы и т. д. По мере роста заслуг в шутовстве и пьянстве «Собор» коллегиально повышал своих членов. Так, сам царь был «протодиаконом Петром Михайловым». А митрополитом «царствующего и великого града Санкт-Петербурга, Ижорской и Кроншлотской Ингерманландии» числился по 1717 год Петр Бутурлин.
Состав «Собора», действовавшего более четверти века, конечно же менялся. Однако можно назвать тех, кто состоял в нем почти все время его существования. В деятельности «Собора» чаще других участвовали: Лефорт, Меншиков, Готовцов, Семен Бехтеев, П. И., И. И. и А. Б. Бутурлины, брат Меншикова — Гаврила, Г. И. Головкин, И. А. Мусин-Пушкин, Б. П. Шереметев, Ю. Щербатов, М. Колычев, М. Собакин, Я. Лобанов, М. А. Головин, В. Ржевский, А. Савелов, И. Денисов, Ф. Протасьев, М. В. Оболенский, И. Р. Стрешнев, Л. Воейков, И. Чириков, П. Муханов, Ф. М. Апраксин, А. Я. Хилков, Н. И. Репнин, Ф. А. Головин, Шемякин, П. И. Прозоровский, Т. Б. Юшков, Я. Тургенев, Колтовской, Б. Полибин, Губин, Тиматов, Ключарев, Козырев, Г. Кашнин, Траханиотов, И. Лосев, О. Метлин.
Даже беглое знакомство со списком свидетельствует о пестроте состава «Собора». Если П. И. Бутурлин почти ничем, кроме шутовства и пьянства, не отличился, то его племянники — Иван Иванович и Александр Борисович — стали известными военачальниками. Первый дослужился до чина генерал-аншефа, второй стал генерал-фельдмаршалом, московским генерал-губернатором, получив в 1760 году титул графа. (Далее мы узнаем и о том, что Александр Борисович был одним из любовников цесаревны Елизаветы Петровны, что сказалось и на его служебной карьере.)
Не менее убедительны и имена Лефорта, Меншикова, Ромодановских, Головина, Головкина, Шереметева, Мусина-Пушкина, Апраксина, Репнина и некоторых других, бывших подлинными сподвижниками Петра.
А теперь о женской части «Собора»;
Князь-игуменьей была Дарья Гавриловна Ржевская, урожденная Соковнина, разбитная, бойкая на язык, угодливая баба-шутиха, пользовавшаяся благоволением Петра и ставшая его доверенным лицом при молодой жене царевича Алексея Петровича Софье-Шарлотте.
Софья-Шарлотта много раз просила своего августейшего свекра убрать от нее эту пьяницу и доносчицу, специально приставленную для сбора сплетен и соглядатайства, но Петр всякий раз оставлял ее просьбы без ответа.
Распущенную, почти всегда пьяную князь-игуменью Дарью Гавриловну Ржевскую едва ли не превзошла такими же качествами ее дочь Евдокия. В 1708 году пятнадцатилетней девочкой попала Евдокия в постель к Петру, а через два года Петр пристроил ее, выдав замуж за своего любимца, бывшего денщика, а в ту пору тридцативосьмилетнего бригадира Григория Петровича Чернышова, родоначальника графской фамилии. Муж Евдокии был храбр, честолюбив и прославился многими подвигами в Северной войне: участвовал в штурмах десятка крепостей, взял в плен коменданта Нарвы генерала Горна, был много раз ранен. Свою женитьбу на царской фаворитке он расценивал как награду за боевые подвиги. Евдокия принесла бедному бригадиру немалое приданое, да и Петр одарил молодых богатыми подарками. Петр и потом долгие годы сохранял с нею прежнюю связь и, как утверждали, был отцом шестерых ее детей — трех сыновей и трех дочерей. Однако, учитывая необыкновенно легкий нрав Евдокии, отцом этих детей мог быть и любой другой из ее поклонников.
И все же Евдокия Чернышова не была второй дамой в «Соборе». Она упомянута здесь после князь-игуменьи только потому, что была ее дочерью.
Второй дамой была ее величество государыня князь-цесаревна Ромодановская, третьей — архиигуменья Стрешнева, ставшая после смерти Ржевской князь-игуменьей; затем шла игуменья — княгиня Анастасия Петровна Голицына, урожденная княжна Прозоровская, и, наконец, госпожа адмиральша Михайлова, то есть царица Екатерина I.
Здесь названы важнейшие «старицы», а кроме них в женскую часть входили послушницы и богомолки, смиренные грешницы, завлекаемые в этот содом от случая к случаю.
Через него прошли многие сестры, дочери и жены самих членов «Собора», их дальние родственницы и просто знакомые девицы и женщины, если они отличались миловидностью и могли понравиться «протодиакону Петру Михайлову» и его причту.
Несомненно, что участницами «Собора» были и девицы Арсеньевы, и сестры Меншиковы, и многие иные «инокини».
А теперь вкратце о чине избрания и чине поставления. Обе церемонии были разработаны самим Петром. В них участвовали: 1) искусные свистуны, подражатели птичьему пению, набранные из разных мест; 2) синодальные певчие; 3) певчие государевы; 4) подстенная братия; 5) диаконы; 6) попы; 7) монахи знатные; 8) архимандриты и суфреганы (епископы-викарии); 9) князь-папинские служители; 10) Бахус, несомый монахами великой обители, и ковш, несомый от плешивых; 11) архижрецы по одному.
К собравшимся выходили три претендента на вакансию князь-папы и: «Да посадятся в особой каморе на прорезанных стульях. Тогда от Собора посылаются папины — архидиакон, ключарь и протодиакон (последний — сам Петр) свидетельствовать их крепким осязанием. Они же, осязая, воскликнут: «Габет, габет, габет — форамен!»
Такая церемония изображала пародию на избрание римских пап. После того как в 855 году на ватиканском троне под именем Иоанна VIII оказалась женщина — немка из Майнца по имени Гильберта, ловко выдавшая себя за монаха-мужчину, было решено впредь проверять пол новых претендентов на папский престол. Именно это и делалось на «Соборе».
Убедившись, что все три претендента имеют мужское естество, члены «Собора» шли к князь-игуменье, держа в руках по два куриных яйца: одно — белое, а другое — черное и при этом «целуя оную в перси».
Голосование проводилось яйцами. Кто из претендентов получал наименьшее число черных яиц, тот и становился князь-папой.
На избранного надевали папскую митру и мантию, и плешивые, посадив его в носилки, несли на своих головах к трону, после чего пели ему многолетие.
Князь-папа, сидя на троне, Держал в руках орла — огромный кубок с вином. Остальные подходили к нему, целуя руку, а «тако жив… под лоном». «И пиют из десницы в знак присяги верности закона».
После этого сажали новоизбранного в огромный ковш и провожали всем «Собором» к его дому. А там опускали князь-папу в чан, наполненный пивом и вином, «и, пив из онаго, расходятся».
На вопрос князь-кесаря «Како содержиши закон Бахусов и во оном подвизаешься?» — новый папа отвечал: «Восстав поутру, еще в потемках, а иногда и в полночь, испиваю две или три чары. И продолжающееся время препровождаю таким же образом. Когда же придет время обеда, пью по чашке немалой, переменяя разные пития, паче же вином, так как оно — лучшее и любезнейшее Бахусово питие, и им я чрево свое, как бочку добре, наполняю; так что иногда и еду проношу мимо рта из-за дрожания десницы моей и из-за того, что вью до потемнения в очах моих и собственной руки от этого не вижу. И так всегда творю. И учить такому же паству мою обещаю. Мыслящих же по-другому — отвергаю, и отчуждаю от себя, и матерю всех пьяноборцев. А я, как только что говорил, все это буду совершать до скончания моей жизни с помощью отца нашего Бахуса.
В нем же живем, а иногда и с места не движемся, и есть ли мы или нет нас — не ведаем. А я желаю тебе, отцу моему, и всему нашему Собору все это получити. Аминь».
После этого князь-кесарь говорил: «Пьянство Бахусово да будет с тобою, затемневающее, и дрожающее, и валяющее, и безумствующее тебя во все дни жизни твоей!», а новый князь-папа, упав на колени, клал голову, руки и грудь на лежащую перед ним винную бочку и слушал песнь Бахусову. Затем архижрецы облачали его в папский наряд, кропили ему вином лицо, голову, руки и читали молитву: «Во имя всех кабаков, во имя всех табаков, во имя всех водок, во имя всех вин, во имя всех каразинов, во имя всех браг, во имя всех бочек, во имя всех ендов, во имя всех ковшей, во имя всех плошек, во имя всех чарок, во имя всех стаканов, тако же во имя собранных вкупе канарейки, синицы, жаворонка, снегиря, соловья, чайки, сойки, грача, лебедя, ворона, сокола, кречета, орла великого, корабля и кита, носящего их». (Имена птиц носили разномерные сосуды, предназначенные для питья вин.)
И наконец, надев на князь-папу митру, сажали его на трон, а он вкушал из орла вино и подавал кубок всем присутствующим. Так проходили чин избрания и чин поставления, а прочие возлияния по разным поводам мало чем отличались друг от друга.
Новелла 3
Девица Анна Монс
Теперь же вернемся в 1698 год, когда Петр подавил стрелецкий мятеж, а заодно расправился и с опостылевшей Евдокией. Заточение законной супруги в монастырь развязало руки Петру, и он стал серьезно помышлять о женитьбе на Анне Монс. Осенью того же года Петр уехал на кораблестроительные верфи под Воронеж, а за себя в Москве оставил «любезного друга Франца».
По возвращении Петра начались пиры и праздники в честь подавления бунта. Они проходили в новом дворце Лефорта, построенном во время путешествия царя по Европе и по его распоряжению. Это был необычайно роскошный и огромный дворец. Главная часть дворца, с центральным залом высотой более двадцати метров, была обращена в сад. Множество других залов напоминали музей искусств: в них были собраны китайские вазы и коллекции фарфора, батальная живопись и модели кораблей, образцы оружия и доспехов…
Двенадцатого февраля 1699 года необычно пышно и торжественно было отпраздновано новоселье, а еще через десять дней Лефорт заболел горячкой, а точнее, общим заражением крови и 2 марта умер.
Петр сильно горевал, смерть лишила его преданнейшего и любимейшего соратника и друга. Но она же и положила конец двусмысленным отношениям с Анной Монс, которая теперь, кажется, стала полностью принадлежать Петру.
Со смертью Лефорта на дворцовом небосклоне круто поднялось в зенит новое светило — Меншиков. Сохраняя верность и преданность Петру, Александр Данилович держался тех, кто был мил сердцу царя, и он мгновенно отказывался от своих привязанностей, как только таковые менялись у царя. Пока царь любил Анну Монс, Меншиков столь же пылко ее обожал, всячески разжигая их чувства друг к другу.
Если бы не начавшаяся вскоре война со Швецией, то, может быть, Анна Ивановна и стала бы русской царицей, как немного позже случилось это с другой возлюбленной Петра — Мартой Скавронской, вошедшей в историю под именем Екатерины I.
Итак, 19 августа 1700 года Россия объявила войну Швеции, начав самую продолжительную в своей истерии Северную войну, длившуюся двадцать один год. 22 августа Петр отправился на театр военных действий к Нарве. 19 ноября русские войска потерпели там серьезнейшее поражение, но Петр не опустил рук и с еще большей энергией продолжал начатое дело. Тема этой книги не позволяет подробно останавливаться на истории военной или политической, если, по крайней мере, события не связаны с перипетиями личной жизни наших героев.
Поэтому и сейчас речь пойдет об одном эпизоде, без которого не случилось бы крутого поворота в отношениях Петра и Анны Монс.
Однажды, в апрельский вечер 1703 года, царь прогуливался с саксонским посланником Кенигсеком возле стен осажденной шведской крепости Нотебург (потом Петр переименовал ее в Шлиссельбург). Вдруг Кенигсек поскользнулся на бревне, переброшенном через ручей, и на глазах Петра рухнул в воду лицом вниз. К нему на помощь пришли солдаты, но было поздно — саксонский посланник захлебнулся, и откачать его не удалось.
Когда утопленника вытащили из ручья, у него в карманах обнаружили целую пачку писем Анны Монс, в которых, как писал академик Герард Фридрих Миллер, она «слишком ясно выражала свою преступную любовь к Кенигсеку». У Кенигсека оказался и миниатюрный живописный портрет Анны.
Петр тотчас же приказал приставить к дому Анны Монс крепкий караул и никого к ней не пускать. Догадываясь о причине немилости, Анна пыталась во что бы то ни стало вернуть себе расположение царя и пробовала сделать это при помощи колдовства, чародейства, приворотных зелий, перстней и тому подобной каббалистики.
Опала над всем семейством Монс продолжалась до 1707 года и прекратилась из-за вмешательства прусского резидента Георга Иоганна фон Кайзерлинга, который, как и Кенигсек, сопровождал Петра на войне.
10 июля 1707 года неподалеку от Люблина, где стояла тогда главная квартира русской армии, Кайзерлинг объявил Петру, что Анна Монс — его невеста и потому он просит разрешения на брак с ней.
Петр ответил ему так:
— Я воспитывал девицу Монс для себя, с искренним намерением жениться на ней, но так как она вами прельщена и развращена, то я ни о ней, ни о ее родственниках ничего ни слышать, ни знать не хочу.
Присутствовавший при этом Меншиков добавил:
— Девка Монс действительно подлая, публичная женщина, с которой я сам развратничал столько же, сколько и ты.
В ответ Кайзерлинг полез драться, но Петр и Меншиков спустили его вниз по лестнице.
Упрямый пруссак все же добился своего, но только четыре года спустя после этого происшествия. Он обвенчался с Анной в июне 1711 года, однако через полгода умер. Анна пережила его не намного: она скончалась в Немецкой слободе 15 августа 1714 года.
Новелла 4
Лифляндская прачка Марта Трубачева-Скавронская-Веселевская
Не станем долго интриговать читателя и скажем сразу же — под фамилией «Скавронская» и прозвищами «Трубачева» и «Веселевская» значилась одна и та же особа — будущая жена Петра, российская императрица Екатерина I.
Существует несколько версий происхождения Екатерины. Одну из них излагает француз Франц Вильбуа, служивший в русском флоте с момента его создания и впоследствии ставший вице-адмиралом.
Он оставил интересные «Записки», касающиеся многих событий первой четверти XVIII века, свидетелем которых был или о которых ему довелось слышать. Вильбуа был близок Петру и Екатерине, долго служил у паря адъютантом. Петр сосватал и женил француза на фрейлине Екатерины, старшей дочери пастора Эрнста Глюка — Елизавете, с которой будущая русская царица росла с трех до шестнадцати лет в семье Глюка, удочерившего маленькую сироту Марту. Вильбуа дружил и с семьей младшей сестры своей жены — Дарьи Глюк, вышедшей в России замуж за обер-гофмейстера царского двора Дмитрия Андреевича Шепелева.
Таким образом, у Вильбуа оказалась уникальная информация о детстве и юности Екатерины, в католическом крещении — Марты. По свидетельству Вильбуа, родители Марты умерли от чумы, когда девочке было три года. Ее подобрал протестантский пастор города Мариенбурга Даут и взял к себе в дом. Однако эпидемия чумы выкосила и эту семью: осталась в живых лишь сирота Марта. И во второй раз девочку подобрал тоже священник, приехавший в Мариенбург принять опустевший приход. Это был Эрнст Глюк.
В семье пастора Глюка Марта находилась на положении полувоспитанницы-полуслужанки: вместе с тремя дочерьми пастора училась чтению и письму по-немецки, рукоделию и ведению хозяйства.
Одна из версий происхождения Екатерины заключалась в том, что ее мать была крепостной немецкого дворянина Альвендаля и от мимолетной связи со своим господином понесла будущую российскую императрицу. Отец Екатерины — де-юре литовский крестьянин по имени Самуил не имел фамилии, как и большинство крепостных в Литве и Польше, а стало быть, и его дочь тоже была бесфамильной. Он жил в одной из деревень графов Сапега неподалеку от лифляндской границы. У Самуила было четверо детей — сын Карл и дочери: Марта, Христина и Анна, крещенные по католическому обряду.
Вскоре после рождения последней дочери Самуил умер, и его осиротевшая семья переехала в Лифляндию, принадлежавшую тогда Швеции, в деревню Лениеварден на речке Румбе.
По довольно достоверным источникам, Марта родилась 5 апреля 1686 года. Из-за бедности мать устроила девочку к лютеранскому пастору в местечко Рооп, а затем к пастору Эрнсту Глюку в Мариенбург (ныне латвийский город Алуксне).