Помоги проекту - поделись книгой:
На памятной для Бандеры Пражской конференции было принято решение о создании особого подразделения – «контрольно-разведывательной референтуры». Кроме сбора всесторонней информации о деятельности государственных учреждений, о тайном и явном сотрудничестве с ними украинских граждан, спецслужба должна была также обеспечивать систему внутренней безопасности, приглядывать за поведением и настроениями членов Организации, соблюдая «чистоту партийных рядов».
Как вспоминал ветеран движения Степан Мечник, сам он, будучи кандидатом в члены ОУН, «проходил проверку: правдив ли, не имеет ли дурных привычек и злых намерений, какие негативные черты ему присущи. За мной, кроме явной проверки, незаметно наблюдал ещё некто, мне неизвестный…» Новобранца неоднократно провоцировали, устраивали нештатные ситуации, дабы убедиться в его лояльности, проверить степень выдержки и верности идее. Об одной из подобных унизительных проверок Мечнику стало известно лишь через несколько лет: «…Я узнал, что в ту ночь в лесу я имел дело не с польской полицией, а с переодетыми членами ОУН, которые должны были меня проверять…»
Западный Берлин. 13 августа 1961
Американский полковник по-прежнему пристально смотрел на Сташинского.
– Говори, Богдан, – тихо-тихо, почти шёпотом, одними губами попросила Инге мужа, – всё подробно рассказывай герру полковнику. Ничего не таи, говори обо всём, что они с тобой вытворяли за эти годы. Смелей…
Она с надеждой смотрела на мужа, который сейчас производил впечатление человека, окончательно потерявшего почву под ногами, растерянного, неспособного вымолвить ни одного слова. Она ощущала себя сильнее его.
– Я родился 4 ноября 1931 года в бедной селянской семье под Львовом. Это на западе Украины, то есть в СССР, – начал частить Сташинский, словно стремясь поскорее выплеснуть из себя назубок заученную «исповедь». – Учился нормально, успевал… Но это, наверное, малоинтересно для вас…
– Ну почему же? – искренне возразил американец. – Мне интересно абсолютно всё, что вы рассказываете. Не стесняйтесь…
– …Однажды в выходной я решил съездить домой, проведать родных. Билет на электричку покупать не стал, откуда, скажите, у бедного студента лишние деньги? Думал, повезёт, зайцем прокачусь. До Борщовищей там езды всего минут двадцать, вот и надеялся, что проскочу. В общем, сэкономил на свою голову… Откуда ни возьмись – контролёры, патруль железнодорожной милиции [5] . В общем, попался, взяли меня за шкирку. Штраф, говорят, плати. Но какой может быть штраф? В кармане – ни копейки. Хотя контролёры, если честно, особо и не давили. Понимали: что с голытьбы взять?.. Потом посовещались между собой о чём-то, вывели меня в тамбур, а на ближайшей станции высадили и отвели в каталажку. Там меня держали часа три – не меньше, всё воспитывали… Но не били. Сооставили протокол и отпустили. Сказали, что подумают, сообщать ли о моём проступке в университет или нет. Короче, на крючок подвесили…
Полковник внимательно слушал рассказ парня, представлявшегося агентом КГБ и убийцей. На киллера он, конечно, совершенно не тянул. Скорее на героя-любовника. Эдакий Грегори Пек из «Римских каникул»… Только уж нервный очень, явно трусоват, лоб весь в бисеринках пота. Чего он дёргается? Может, перепил вчера?.. Или маньяк? Да нет, не похоже. Провокатор? Тоже нет, чересчур уж неловок.
– Продолжайте, пожалуйства. Только step by step, шаг за шагом, будьте добры, не спешите и поподробнее, – мягко предложил он перебежчику. – Что было дальше?
А что было дальше? Всё очень просто. Железнодорожный милицейский дознаватель был, по всей вероятности, человеком опытным, жизнью битым, с природным чутьём. Он быстро почувствовал, что мальчик «поплыл». Но не стал торопить события, заставил задержанного подписать протокол, по-отечески похлопал его по плечу:
– Ладно, хлопец, гуляй пока. Буду думать, что делать с этими бумаженциями. – Он помахал перед лицом Богдана парой серых листочков. Потом неожиданно широко улыбнулся: – Только больше не попадайся.
Обрадованный Богдан тоже улыбнулся в ответ и мгновенно испарился.
Хотя «думать» дознавателю было, в сущности, не о чем. Паренёк замарался, перепуган до смерти. Протокол уже в столе. Стало быть?.. Стало быть, пацана – «на карандаш». Его хоть сейчас можно брать голыми руками. Ведь как говорили умные люди? Человеком правит страх и желание жить.
Он поднял телефонную трубку, назвал дежурившей на коммутаторе толстенькой, тёплой и ласковой (знал достоверно) Катрусе известный им обоим номер местного управления МГБ.
– Щиро витаю (искренне приветствую) вас, Василю Петровичу, – бодро сказал дознаватель, едва абонент откликнулся. – Докладаю…
Мало-помалу, поскольку спешка в этом деле только вредна, стал раскручиваться маховик отлаженного механизма по вербовке потенциального стукача гражданина Сташинского.
Подняли установочные данные. Так-так, очень хорошо, просто чудненько. Родная сестрица Богдана, оказывается, уже была замечена в контактах с подпольем У ПА, крутит шашни с одним подозрительным пареньком. Прищучим. Что имеем ещё? Дядьку Сташинского, жаль, уже шлёпнули. Тоже был с гнильцой. Немножко поторопились ребята, можно было бы пошантажировать племяша. Хотя ладно, в «крутёжке» и одной сестры будет достаточно.
Парень забитый, всего на свете боится. Но в будущем может пригодиться. Как раз из таких вот злые волки и вырастают. А на первых порах его можно хотя бы как информатора использовать. А вообще-то чего тянуть? Пока этот – как там его?.. – Сташинский ещё под наркозом «родителевой субботы» в нашем отделении, нужно брать его за жабры…
Буквально через день-другой в дом, в котором Богдан снимал угол, пожаловал незваный гость «в штатском». Хозяевам объяснил, мол, однокурсник Богданов. Пригласил «приятеля» прогуляться. Попетляв старыми Львовскими улочками, они неспешно добрались до какого-то старого, неприметного двухэтажного дома. В квартирке наверху Сташинского уже ждали.
– Здорово, студент. Как дела в университете?
– Спасибо, всё хорошо, – заторопился с ответом Богдан.
– Хорошо, говоришь? Ладно. Молодец, так держать. А вот семинарские занятия вчера пропустил. Почему?
– Горло болело, к фельдшерице ходил. Полоскание прописала. Соду с тёплой водой…
– Хорошо, поверим. И проверим. Не возражаешь?
Взрослые «дяди» с лёгкостью разыгрывали давно отработанную схему, традиционно распределив между собой роли «злого» и «хорошего». Первый представился: «Капитан Ситниковский». Второй назвал себя Иваном Семёновичем.
Разговор оперативников со Сташинским продолжался долго. Хотя никаких особых грехов, кроме того случая на железке, Богдан за собой не знал, он смертельно боялся. Липкая волна холода поднималась от желудка и подступала к горлу. Он безостановочно потел. Во рту было сухо. То и дело Богдан пил воду из стакана, который подсовывал ему сердобольный Иван Семёнович.
– Как сестра себя чувствует? Всё в порядке? – мимоходом спросил он Богдана. – Её ведь Маричка, кажется, зовут, да?
Богдан обречённо кивнул:
– Да, Маричка. У неё всё в порядке. А что?
– Ты только вопросом-то на вопрос не отвечай! – резко оборвал его Ситниковский. – Про твою сестрицу мы и так всё прекрасно знаем. С кем она вожжается-кувыркается – тоже. Ей что, не терпится следом за твоим дядькой в сырую земельку раньше времени лечь, а?.. Нам важно, что ты об этом думаешь. Понял?! Да нам стоит только пальцем шевельнуть!.. Думаешь, мы не знаем, что твоя семейка харчами бандеровцев снабжает?! Ошибаешься, козлина! Знаем!
– Богдан, ты должен всё здраво взвесить и уяснить, – поддакнул Иван Семёнович, – что советская власть – это навсегда. Твои эти уповцы-оуновцы… или, может, не твои всё-таки, а?.. – Он сделал паузу, но, не дожидаясь ответа, продолжил: – Так вот, они последние дни доживают. Недобитки эти, шавки вонючие забились в свои норы за кордоном или в схроны в лесу и оттуда тявкают. Шансов у них – ноль. Не сегодня завтра все «вояки» пулю свою найдут. Или в Сибирь покатят лес валить. Будешь им помогать там вместе со своими родственничками… Не мечтал об этом? Подумай, Богдан, крепенько подумай. О себе самом, прежде всего. Ты – молодой, здоровый, умный парень, красивый. Девки небось за тобой помирают. А, Богдан? Чего молчишь? Бегают ведь? – весело подмигнул он. – Преподаватели о тебе хорошо отзываются (мы интересовались), говорят, способный студент, может дальше пойти, науку вперёд двигать. И всё это ты хочешь потерять, одним махом перечеркнуть своё распрекрасное светлое будущее?.. Нам ведь многого от тебя не нужно. Мы и так всё знаем. О каждом из вас. Кто чем дышит. Кто о чём думает. О чём мечтает. С кем спит. И так далее. Но нам очень важно знать твоё мнение. Что происходит в университете, о чём преподаватели говорят, про что твои друзья болтают на переменках, после занятий. Может, кто-нибудь чем-то недоволен, о «вольной, незалэжной» Украине бредит, Бандеру поминает «незлым, тихим словом», этого «великомученика Божьего», а? Что скажешь, Богдан?.. Ты только шепни нам вовремя, что там у кого на уме… А может, кто в беду попал какую, как вот ты недавно, «зайчишка серенький»… Так мы поможем, выручим… И всем будет хорошо. Иногда лучше сразу разрубить узел. Ты историю хорошо учил, надеюсь? Был в древней Азии или Африке царёк такой, Гордием его звали. Так вот, он умудрился запутать такой узелок, что никто его развязать не мог. Нашёлся один – Александр Македонский, который взял да и разрубил этот узел мечом. И – вся печаль. Помнишь такую историю? «Гордиев узел» та закавыка с тех пор и зовётся… Мы ведь вроде врачей или санитаров, – без устали гнул своё Иван Семёнович. – Любую болячку надо упреждать, профилактировать, так сказать. Если запустить, на лечение во сто крат больше времени и сил уйдёт. Согласен? Ну вот, ты же разумный хлопчина. Подумай о будущем, Богдан… Подумай.
– Да что ты его, мудака, уговариваешь?! – неожиданно взорвался, вскочив и отбросив табурет, его напарник и протянул к лицу Богдана сжатый кулак. Не лапа – пыточный инструмент какой-то, тиски железные. – Это же натуральный волчонок!.. Гляди, как у него глазёнки бегают, шмыгает без конца, слезу из себя давит, а сам молчит, как будто в рот воды набрал. Выплюни, сучонок! Выплюни, тебе говорю! И вместе со слюной всё выплёвывай, всё, что про своих друзей-бандеровцев знаешь. Нет таких? Брешешь! У нас другие данные! Говори, тебе сказано!.. Выбор у тебя простой: или рассказываешь нам о связях своих односельчан с подпольем – или получаешь, в лучшем случае, «десятку» лагерей. За что? Есть за что! А батьку с мамкой твоих, само собой, сошлём на выселки в такие края, где всем места хватает!
Сташинскому этих «ласковых» внушений с головой хватило, чтобы вмиг почувствовать себя ничтожнейшей из козявок, которую и давить-то никто специально не собирается, просто так, походя наступит грязным сапогом – и все дела. А что там у тебя – есть ли душа или что другое, ровным счётом никого не волнует…
Он сидел на табурете, уставясь пустыми глазами в никуда, и вздрагивал всем телом при каждом ударе собственного сердца.
– Ты зубами-то не скрипи, хлопчик, – участливо говорил ему один из новых старших товарищей. – У меня была как-то одна бабёнка-медичка. Так вот, она мне говорила, что у тех, кто скрипит зубами, глисты водятся. Лечиться тебе надо, Богдан…
В конце концов ошалевшего студента отпустили со словами:
– Иди, Сташинский. К нашему разговору ещё вернемся. Лети, голубь сизокрылый.«– Подсудимый, что требовал от вас Ситниковский?
– Он предложил мне выбор: или я сам выкручусь из этого положения и помогу своим родителям, или меня арестуют и осудят на 25 лет тюрьмы, а моих родных сошлют в Сибирь. Это он совершенно определённо сказал.
– Господин Сташинский, как вы поняли предложение Ситниковского „выкрутиться из этого положения”?
– „Выкручиваться” означало, что я должен был высказать готовность работать на Службу Государственной Безопасности.
– Каким образом?
– Он хотел получать информацию о селе и подпольном движении. Об этом я должен был в будущем давать сведения и отчитываться. Хотя он меня вербовал, но делал это осторожно, чтобы я в собственных глазах не выглядел предателем. Он сказал, что он почти всё знает, но не имеет достаточных доказательств. Мне было в то время 19 лет…»
Своё слово «дяди» из МГБ сдержали: вернулись. Следующая «беседа» состоялась через два дня.
– В конце концов я сломался и дал согласие на тайное сотрудничество с органами, – заключил Богдан свою исповедь перед американским полковником. – У меня взяли расписку о неразглашении. Они сказали, что могут закрыть глаза на мои грешки, раз я буду с ними работать. Мне тогда казалось, что у меня нет выбора… Они же говорили: «Ты помогаешь нам – мы помогаем тебе. Если вздумаешь водить нас за нос – не обижайся. Не ты первый, не ты последний…»
Очень скоро Сташинский понял, что от его вчерашнего, прежнего остаётся совсем чуть-чуть. Богдан перестал бывать в студенческих компаниях, реже встречаться с друзьями. Ему подсказывали, с кем поддерживать отношения, кого обходить десятой дорогой. Он чувствовал, что его будто заковывают в какой-то панцирь, ключ от которого в руках других людей. И только в их власти – отпереть этот замок или нет.
С тех пор его тайные свидания с «кураторами» стали регулярными. Обычная практика: чем дольше сексот общается со своим «работодателем», тем надёжнее увязает в хитро расставленных тенетах. Со временем «просветительские» беседы о верности долгу стали перемежаться ненавязчивым знакомством с азами агентурной работы, исподволь переходящим в практические занятия по приобретению необходимых навыков наружки, вербовки. Потом у него отобрали имя, фамилию, биографию, родителей, практически всё. По внутренним документам ГБ Сташинский стал проходить как Олег. Почему Олег? Да кто же разгадает мудрёные фантазии гэбистов? Наипростейший ответ «А чтоб никто не догадался» вряд ли годится. В секретном ведомстве в цене многозначительность и тайный смысл. В 1950 году по решению руководства ОУН на территории Западной Украины была введена тактическая схема «Олег», предусматривавшая подготовку боеспособной молодёжи для пополнения рядов Организации. Вот МГБ и использовал подсказку…
Надежды, воздагаемые на Олега, оправдывались. В начале 1951 года ему удалось навести чекистов на след убийц известного украинского публициста и писателя Ярослава Галана. Всё получилось на удивление просто. Повезло, можно сказать. Когда сестра наконец-то познакомила Богдана со своим ухажёром, тот порекомендовал его друзьям, которые входили в состав лесной группы боевиков. Потолкавшись среди «своих», «чужой» Богдан совершенно случайно узнал об одном из участников этого громкого преступления и тут же проинформировал «кураторов». Сведения оказались своевременными, оценили. Кровь, пролитая писателем-коммунистом, стала дополнительным мазком к зловещему портрету вождя ОУН и его палачей. Ярослав Галан был нужен и красным, и красно-чёрным. Но мёртвым.Тридцать злотых, или Тридцать сребреников
Напомним, с 1920 года земли Западной Украины были оккупированы Польшей. Однако легитимность власти Речи Посполитой над этой территорией, с точки зрения Антанты, оставалась под большим вопросом. Главными оппонентами шляхетного панства продолжали быть Великобритания и Франция. Обиженная Версальским миром Германия права голоса была лишена.
Свои надежды подневольные галичане, противившиеся жёсткой «пацификации», всё чаще связывали с Соединенными Штатами. Львовский священник отец Чемеринский, не выдержав, 22 октября 1930 года написал своему коллеге отцу Мартынюку в далёкий американский штат Южная Дакота:
«Может, и хорошо, что Тебя здесь нет, ибо то, что у нас происходит, – это просто мировая война. Коротко сообщу тебе страшные вести с нашей несчастной земли, и, если сможешь, передай их к сведению всем украинцам на земле Вашингтона; пусть знают, какая беда обрушилась на наш край и на народ. Я живой свидетель этому, объездил с капелланом Преосвященным Кир Иваном… сёла, в которых побывали карательные экспедиции, „замирявшие” население по поводу саботажей и терроризирующие перед выборами украинских избирателей, чтобы сломить единый фронт и террором скрепить правительственный блок. Голгофы выше то, что терпит наш народ… В Бережанах уничтожена Украинская Бурса (общежитие для школьников и семинаристов) [6] , Беседа (помещение общественной просветительской организации „Родная Беседа”), Союз кооперативов, Украинский Союз, адвокатская канцелярия д-ра Бемка… Как выглядело это уничтожение?.. Изуродованные образа, столы, кресла, канапе с ободранной обивкой, подушки с выпотрошенными перьями, конфитюрами вымазанные стены, фортепьяно с выдранными клавишами, струнами, в кладовых всё перемешано и залито керосином – ни окон, ни печей, ни пола…
В Подгайцах избили тяжко о. Блозовского, бывшего посла Яворского, уездного организатора Даньчука и много других граждан, даже 85-летних стариков. Всех мордовали в магистрате… Там одновременно уничтожалось имущество украинских обществ, библиотек, учреждений и граждан. Люди в лесах скрываются, как во времена татарского нашествия… Нет воды, так как полиция набросала в водоёмы навоз и перья из подушек и перин… Изнасилованы 4 девушки. Свиньи и товар украдены, куры постреляны.
В Зарванице о. Василию Головинскому отвесили 200 ударов. Кровью плюёт, чисто живой труп… В Вишнивчику о. Чопия меньше избили. Зато жену его замучили немилосердно. Дочь Лидию избили так, что в руке кость треснула. Местные врачи, жиды и поляки по приказу власти отказались от какой-либо помощи украинскому населению… В Богаткивцях о. Евгена Мандзия казнили ужасно. У него 18 штыковых ран. Жандарм топтался сапогами у него на груди… Облили его кипящим молоком, а потом, привалив шкафом, оставили… Польские газеты натравливают на нас общество, провоцируют польскую молодежь…
Прошу тебя, сообщи это миру… Я за всё несу полную ответственность, и не боюсь, как Епископ…»
Письмо отца Чемеринского появилось в газете «Америка». Одновременно английская газета «Манчестер гардиан» опубликовала пространную статью «Трагедия Украины и польский террор». Польским властям предъявлялись серьёзные обвинения: «Насилие поляков переходит всякую меру… Польские „карательные экспедиции” обращены не против единиц, а против целого народа… в целом против целой народной культуры… Его жертвами являются обычные люди, непричастные к украинской или польской политике…»
Депутаты британского парламента обратили внимание главного секретаря Лиги Наций сэра Эрика Дрюммона на то, что каратели побывали по крайней мере в 700 сёлах. Сотни люди были забиты насмерть, тысячи арестованы… Эта акция против украинского меньшинства есть нарушение 8-го пункта мирного договора, который гласит: «Польша обеспечивает полную охрану и свободы всех жителей Польши, невзирая на происхождение, национальность, язык, расу и веру».
«Во время новых выборов, – утверждали парламентарии, – украинцев терроризировали, чтобы они не могли голосовать. Во Львове… фактически у всех украинцев были отобраны голоса, так как им надлежало подать документы, включая свидетельство о крещении и карты соответствия, особой комиссии по проверке, являются ли они польскими гражданами. Эта комиссия работала один час в день на протяжении всего трёх суток для 18 тысяч лиц. Так что немногим удалось подтвердить своё право голоса…»
Эти факты являются нарушением той части пункта 8 договора, подписанного Польшей, который гласит: «Народности в Польше, которые принадлежат к расовому, религиозному и языковому меньшинству, будут пользоваться одинаковым отношением и обеспечением, как и другие народности в Польше».
«Мы верим, – полагали наивные депутаты, – что эта петиция в защиту украинского меньшинства в Польше обратит на себя пристальное внимание Лиги Наций, которая является законным опекуном меньшинств и единственным контролирующим органом исполнения соответствующих договорённостей».
Ан нет. «Опекуны» скромно промолчали.
Вот тогда-то по Западной Украине прокатилась волна сначала «школьной акции», а за ней и «антимонопольной». ОУН призывала: «Прочь из украинских городов и сёл водку и табак, потому что каждый грош, потраченный на них, обогащает польских оккупантов!» Один из протестующих, Степан Мечник, вспоминал, как они с азартом «бойкотировали польские монопольные товары… клеймили тех наших молодых людей, которые проявляли склонность к алкоголю. Это помогало, и молодёжь бросала пить».
Предпринимались «воспитательные» меры и к тем малосознательным покупателям, которым приглянулись демпинговые цены «в польских и жидовских магазинах. Задачей Организации было обратить внимание наших людей на украинские кооперативные учреждения и тем укрепить их… Возле вражеских нам лавок устанавливали вечерами пикеты. Когда кто-то малосознательный шёл туда, молодые люди подходили к нему и объясняли вред от его поступка для национального дела».
Так и видишь живую картинку: поздний вечер, звёзды над головой. Бредёт «несвидомый» (несознательный) вуйко [7] Панас, голодный и продрогший, в шинок-генделык [8] , спотыкается в темноте, тихонько мурлычет себе в усы: «Ехал стрелец на войноньку…», и мечтает сирый бедолага стопку-другую «Выборовой» опрокинуть… Вдруг откуда ни возьмись – добры молодцы навстречу. Объясняют дядьке нежно и доступно пагубность его «поступка» для будущей Самостийной Соборной Украинской державы. И замечательный эффект – налицо! Или на лице. Не буду больше пить польскую горилку!..
Правительственная пресса представляла «бойкот» проявлением патологического антисемитизма украинцев, так как держателями питейных заведений в галичанских селах традиционно были евреи. В конце концов гендляров (барышников) вынудили убраться подобру-поздорову.
Но свято место пусто не бывает…
Между тем Степан Бандера готовил для своего края новые приключения. В октябре 1933 года Проводник решил совершить нападение на советское генеральное консульство во Львове.
Первыми на рекогносцировку выдвинулись симпатичные и смышлёные девчата из разведотдела Провода, которые, лениво покачивая крутыми бёдрами и постреливая карими глазками по сторонам, медленно прохаживались по улице мимо «консулята», примечая архитектурные особенности старинного особняка, входы-выходы, возможные пути отхода и прочее. Затем один из наиболее опытных боевиков проник в само диппредставительство, напросившись на приём по поводу оформления документов на выезд на постоянное местожительство в Советский Союз. Лазутчика радушно приняли и даже позволили повидаться с самим консулом.
Пользуясь информацией, собранной «будущим гражданином Страны Советов», Роман Шухевич-Дзвин (Звон) составил точную, как ему казалось, планировку консульства, разработал детальный, расписанный чуть ли не по минутам план действий будущего убийцы советского дипломата.
Только вот с кандидатурой исполнителя возникли проблемы. Один оказался патологическим трусом, другой – пьяницей, третий – просто психом… В конце концов выбор пал на Мыколу Лемыка. Восемнадцатилетний сельский паренёк, невзрачный, тихий, бедно одетый. Последнее, к слову, было серьёзным препятствием: такого оборванца к дипломатической миссии и близко бы не подпустили. Пришлось раскошеливаться Проводнику, выделять хлопцу целых 30 злотых на покупку новых штиблет. Мыкола был без меры счастлив. Никакой символики в означенной сумме гонорара не предусматривалось. До того ли?..
Юный возраст террориста организаторов акции более чем устраивал. По польским законам восемнадцатилетний преступник не мог считаться совершеннолетним и, следовательно, смертной казни за будущее злодеяние, к счастью, не подлежал.
Накануне акции в одном из львовских парков с Мыколой скрытно встретились Бандера и Шухевич, которые дали террористу строгие инструкции, отступить от которых нельзя было ни на шаг:
– Идёшь на приём к консулу. Карточку его тебе показывали, так? Личность запомнил? Молодец… Веди себя спокойно. Начинаешь с ним разговор, говоришь, что хочешь ехать в Харьков на учёбу… Потом стреляешь. Убедись, что всё в порядке. Затем сдаёшься, но только не советским охранникам, а польским полицейским. Им же сразу делаешь заявление, что совершил убийство по поручению ОУН за голодомор на Украине, устроенный московскими большевиками. Всё понял, Мыкола?
– Всё, пан Проводник.
– Ничего не бойся. За тобой – мы и Украина. Что будет дальше – уже наше дело. Слава Украине!
– Героям слава!
Действуя как марионетка, Лемык пришёл в консульство, сказал, что ему необходимо получить визу на въезд в Советскую Украину и, если возможно, переговорить с паном консулом. Молодой человек в цивильном костюме выслушал посетителя и объяснил, что консул в настоящий момент занят.
– Ну а хоть с кем-то можно поговорить? – взмолился взвинченный до предела Мыкола.
Святая Мария, всё срывалось, а пан Проводник на него так рассчитывал!
– Конечно. Вас примет ответственный сотрудник консульства. Подождите минутку, посидите пока.
Бледный Мыкола присел на краешек роскошного дивана, нервничая, то и дело вытирая потные ладони о бархатную обивку. Через какое-то время в кабинет вошёл неизвестный мужчина. Может, консул? Да нет, вроде бы не тот, не похож. Хотя какая к чёрту разница?! Коля вскочил, выхватил из кармана револьвер и истерично, внезапно осипшим голосом пропищал:
– Я стреляю в тебя по приговору ОУН. Понял?! Москва специально морит голодом моих земляков по всей Украине. Сволочи! Понял, гад?!
И выстрелил почти в упор. Мужчина рухнул на ковёр. Чья-то перепуганная морда заглянула в комнату. И ты получай, сволота! Получил…
Лемык кинулся бежать. Куда? К окнам нельзя! Предупреждали, да он и сам видел – там решётки. Выскочил в коридор, ткнулся в одну дверь – закрыто! Вторая – на замке! Третья – ага!.. Он влетел в какую-то комнату, щёлкнул внутренним замком, тут же привалил к двери массивное кресло, безуспешно попытался придвинуть ещё и громадный стол. Когда в коридоре раздались крики, шум, Лемык стал стрелять в дверную филёнку. Разбаррикадировался только тогда, когда прибыли польские полицейские, которым и полагалось сдаться.
Как выяснилось позже, впопыхах Лемык прикончил не консула, а специального посланника Москвы Алексея Майлова, особого инспектора, уполномоченного ревизора наркомата, проверявшего работу советских дипломатических миссий в Европе. К тому же, по некоторым сведениям, даже дальнего родственника самого Феликса Дзержинского.
Позже Степан Бандера хладнокровно рассказывал: «Я лично приказал Лемыку и дал ему инструкции. Мы знали, что большевики будут в фальшивом свете представлять это убийство, поэтому решили, что Лемык должен сдаться в руки полиции и не стрелять в неё, дабы таким образом дать возможность произвести публичное судебное разбирательство».
Дальнейшая судьба восемнадцатилетнего Лемыка стратега мало волновала.
Ранним утром в Кремле нарком иностранных дел СССР Вячеслав Молотов и многоопытный в украинских делах Лазарь Каганович в две руки сочиняли ноту протеста польскому правительству. Когда текст был готов, он был тут же передан шифровкой на кавказскую дачу Сталина.
«21 сего октября на генеральное консульство СССР во Львове было произведено нападение, в результате которого сотрудник названного консульства Майлов был убит, а другой сотрудник – Джугай ранен.
Это покушение нельзя не поставить в связь с той кампанией, которая уже в течение продолжительного времени ведётся в некоторых воеводствах, в частности во Львове, кампанией, не знающей никаких границ в травле, клевете и науськивании на Советский Союз и имеющей целью возбудить известные слои населения против СССР…»
«Отец народов» одобрил послание, и в тот же день полпред Советского Союза в Польше Антонов-Овсеенко вручил официальный документ министру иностранных дел Речи Посполитой Юзефу Беку.
Одновременно председатель ОГПУ Вячеслав Менжинский подписал приказ о безотлагательной разработке плана действий по нейтрализации терактов украинских националистов за рубежом. Через несколько месяцев украинские чекисты рапортовали об успешном внедрении в ОУН своих агентов.Несостоявшемуся музыканту Бандере планы диверсионных операций напоминали партитуру. В «консульском деле», разыгрываемом как по нотам, суду уготовано было крещендо. Воображая себя первой скрипкой, Лемык вёл свою сольную партию, в то же время послушно подчиняясь тайным знакам незримой дирижёрской палочки.
– …Да, стрелял именно я… Да, я мстил большевистской Москве за голодомор, учинённый на Украине… Да, я выполнял волю Организации украинских националистов… Свою вину не признаю. Я – не преступник, а народный мститель… Нас не поставить на колени… Слава Украине!
Получив подтверждение несовершеннолетия террориста, судьи «ограничились» максимально мягким приговором – пожизненным заключением.
Ветеран ОУН, бывший узник польских, немецких и советских концлагерей, в своё время дважды приговариваемый к смертной казни Петро Дужый, которому довелось некоторое время томиться вместе с Мыколой Лемыком в одном каземате, вспоминал, что юный сокамерник оставался жизнерадостным парнем и обычно на вопрос «Когда, Коля, идёшь на волю?» отвечал: «С воскресенья. Правда, неизвестно, с какого, но всё-таки это будет воскресенье…»
В самом деле, его освободили в воскресный день. В 1939 году, когда Польша капитулировала перед Германией.
Правда, спустя два года участника походной группы УПА Лемыка застрелили немцы. Так, на всякий случай. По другой версии, его убили свои же. Большие знания – большие печали…
1934 год стал кульминацией активных действий Организации: было убито трое полицейских, столько же общественных старост, несколько тайных агентов полиции, произведены взрывы, в том числе в типографии Яськова, где печаталась большевистская газета «Праця» («Труд»). Всего в первой половине 1930-х годов на счету боевиков ОУН было около 60 убийств и покушений, экспроприаций, сотни случаев саботажа.
«Я отдал приказ убить профессора Крушельницко-го, – не отрицал Бандера. – Крушельницкий был представителем советскофильства, то есть того течения, которое стремилось позитивно настраивать украинское общество к УССР… В журнале „Новые Пути”, который издавал Крушельницкий за советские деньги, он стремился доказать, что украинская жизнь при большевистском режиме развивается свободно. Одновременно он при помощи этого журнала клеветал на украинское националистическое движение… Но когда стало известно, что Крушельницкий собирается выехать со всей семьей в УССР, запланированное покушение на него было отложено, предвидя, что Крушельницкого ликвидируют сами большевики и продемонстрируют всем украинцам, что может ожидать от них даже тот украинец, который им прислуживает. Так и случилось…»15 июня того же года Польша вновь оказалась в центре внимания всего западного мира: в Варшаве у входа в популярное кафе «Товарищеский ужин» было совершено покушение на министра внутренних дел Бронислава Перацкого. Через полтора часа получивший ранения влиятельный член польского правительства скончался на операционном столе.
Как показывали многочисленные свидетели, террорист, стрелявший в генерала, – высокий молодой человек в зелёном плаще – с места преступления сразу скрылся. Полицейские, бросившиеся по следу, очень быстро, буквально в ближайшем подъезде обнаружили приметную верхнюю одежду убийцы. Рядом с плащом валялся газетный сверток, в котором оказалась самодельная бомба.
А непосредственный исполнитель теракта боевик Гриць Мацейко, сбросив опасные улики, тем временем спокойно отправился в гости к своей подружке, пышногрудой хохлушке Дарке Чемеринской, где в полном восторге провёл весь вечер и ночь. На следующий день подруга Гриця, используя связи с пограничниками, сумела переправить Мацейко через Карпаты в Чехословакию. Пистолет «гиспано», кстати, Мацейко позже вернул: арсенал референтуры ОУН в ту пору был ещё небогат, каждый ствол – на вес золота.
За день до покушения при попытке перехода польско-чешской границы полицией было задержано несколько подозрительных личностей украинского происхождения. Официальная Варшава сообщала: «Аресту подверглись: Степан Бандера, 26 лет, студент Львовской политехники Мыкола Лебедь, 25 лет, абсольвент (выпускник) гимназии Дария Гнатковская, 23 года, студенты Краковского университета 30-летний Ярослав Карпинец и 26-летний Мыкола Климишин, 31-летний инженер Богдан Пидгайный, студент Львовской политехники 25-летний Иван Малюца, 21-летняя студентка Катя Зарицкая, студент Люблинского университета, 28-летний Яков Черний, 25-летний Евгений Качмарский, студент Львовского университета Роман Мигаль, 24 лет, и 27-летний юрист Ярослав Рак». Началось следствие.
В казавшихся совершенно не связанными между собой происшествиях неожиданно возникли общие фигуранты. Распутывая убийство Перацкого, полиция вышла на след, который вёл в Краков. Там столкнулись с коллегами, которые обыскивали квартиру Климишина, задержанного при переходе границы. При обыске был обнаружен странный, причудливо искорёженный лист металла. Эксперты предположили, что именно из него был изготовлен корпус той самой бомбы, которая предназначалась министру Перацкому. Идентичность металла полностью подтвердилась.
Два дела объединили в одно. Следствие растянулось на полтора года. Подозреваемые поначалу держались стойко и наотрез отрицали свою причастность к убийству генерала Перацкого. Но неожиданно польской полиции пришли на помощь бдительные чешские коллеги, которым в Праге удалось обнаружить около двух с половиной тысяч документов – протоколов, отчётов, приказов, инструкций, служебной переписки Центрального провода ОУН, названных «архивом Сеныка». Там же хранились бумаги, непосредственно касавшиеся подготовки убийства польского министра. Фотокопии материалов направили в Варшаву. Это уже были козыри!
Сколько было опрокинуто чарок и чешской «Бехеровки», и польской «Выборовой» с «Житней» за успех и тесное сотрудничество полиции двух стран, представить страшно!..
Зато теперь во время допросов польские дознаватели могли позволить себе небрежно щеголять полной осведомлённостью о структуре, формах и методах работы организации, о деятельности её лидеров. При этом снисходительно говоря подследственным: «Парень, хватит запираться. Ты же понимаешь, мы всё и обо всём уже знаем. Твои товарищи оказались умнее, давным-давно раскололись и дали признательные показания. Смотри, не опоздай… Будешь дальше упираться, получишь на полную катушку…»
Первыми на уловки следователей повелись, надломились и «поплыли» члены Краевой экзекутивы Малюца, Пидгайный и Мигаль. Они «запели» во весь голос. Да, подтверждали они, Лебедь отвечал за наружное наблюдение, проводил рекогносцировку на местности. Автором плана покушения на Перацкого был Шухевич.
Удалось также выяснить, что первоначальный замысел операции претерпел изменения. Предполагалось, что террорист Мацейко станет смертником. Он должен был приблизиться к министру на максимально близкое расстояние и подорвать бомбу, которая уничтожила бы и Перацкого, и его самого. Но самодельный заряд дал сбой, и тогда Мацейко пришлось применить пистолет.
Бандера? Да, за ним оставалось общее политическое руководство. Не класть же Проводнику голову на плаху ради какого-то министра-сатрапа?
(Невольно напрашиваются исторические параллели. «Бомбист» Мыкола Климишин внешне был очень похож на своего тёзку – народовольца Николая Кибальчича, который в своё время готовил покушение на российского царя Александра II.
У лидера «Народной воли» Андрея Желябова, как и у Проводника ОУН Бандеры, на момент покушения было стопроцентное алиби: ни тот ни другой не принимали непосредственного участия в смертоубийствах. Однако Желябов, узнав об аресте своих единомышленников, признал своё участие в подготовке теракта и потребовал, чтобы его судили вместе с друзьями. Бандера же напрочь отрицал всё, кроме нелегального перехода границы.)
Для Степана Андреевича крутой поворот в ходе следствия, откровенные признания вчерашних друзей стали тяжким ударом. Он сник, терялся в догадках, откуда полиции стали известны факты, которые должны были остаться тайной за семью печатями. Но когда из общей камеры его перевели в одиночку и заковали в «железы»-кандалы, Степан вспомнил свои уроки мужества и воспитания силы духа. Депрессия уступила место собранности и стойкости. Он даже пытался наладить контакт с другими заключёнными, поддержать их. Когда во время кормёжки ему расковывали руки, он умудрялся тайком от тюремщиков царапать иголкой на днище миски слово к товарищам: «Трымайтесь!» («Держитесь!»).
Но опровергать признательные показания соучастников, фотокопии подлинных документов, в том числе смертного приговора Перацкому, обозначенного берлинской конференцией ОУН как акт отмщения за жестокое «усмирение» галичан, было невозможно.
Дерзкое убийство члена польского правительства, ход следствия по этому делу долгое время оставались темой номер один для европейской прессы. «Генерал Перацкий, будучи министром внутренних дел, курировал позорную „пацификацию” Украины, – расставлял акценты обозреватель влиятельной английской газеты „Манчестер гардиан”. – Украинцы переносили тяжкий гнёт с пассивностью, достойной удивления, пока некоторые представители крайних кругов не начали устраивать пожары, сжигая скирды соломы, усадьбы польских переселенцев. В ответ отряды польской конницы и полиции нападали на украинские сёла, хватали украинских крестьян без разбора и избивали их. Эти операции проводились скрытно, но… нет никакого сомнения, что тут происходил один из самых крупных актов насилия, когда-либо случавшийся в Новейшее время. Неизвестно точное количество пострадавших, но ориентировочно их число приближается к 10 тысячам, причём почти все они были ни в чём не повинны. Избиения были столь жестокими, что многие из крестьян неделями лежали в больницах, а несколько человек скончались от ран. Эти избиения происходили одновременно с уничтожением имущества украинцев».
Варшава держала оборону, силясь доказать, что генерал никоим образом не был причастен к «пацификации» и вообще в те годы он был вовсе не министром, а лишь его заместителем. В официальном сообщении польских властей даже проскользнуло сожаление, что Перацкий-де проявлял чрезмерную лояльность по отношению к украинцам.
Однако настырные британские газетчики не унимались: «Мы не писали, что ген. Перацкий был министром внутренних дел во времена „пацификации”. Тогда он возглавлял тайную полицию в составе министерства Складковского и непосредственно отвечал за проведение „пацификации” в Восточной Галичине в 1930 г., а также в Лесском уезде в 1931 г., на Волыни и в Полесье в 1932 г. Его миротворческие выступления служили только маскировкой злодеяний и жестокости, за которые он и польское правительство несут полную ответственность».
Для советских чекистов убийство польского министра стало неожиданностью, тем более что, по агентурным данным, Евген Коновалец якобы был категорически против насилия в отношении Перацкого. Стало быть, делали вывод лубянские аналитики, в верхушке ОУН усиливается соперничество, налицо конфликт поколений, противостояние между «стариками» (Коновалец) и молодой порослью во главе с Бандерой.
Разгадывать пасьянс, складывающийся в Организации, и отслеживать происходящие там процессы начальник иностранного отдела ОГПУ Артузов поручил подающему надежды двадцатишестилетнему чекисту Павлу Судоплатову.
Не менее пристально контролировали ситуацию в ОУН германские спецслужбы. В январе 1934 года, то есть через год после прихода к власти Адольфа Гитлера, берлинская штаб-квартира ОУН на правах особого отдела была зачислена в штат гестапо. В столичном предместье Вильгельмдорф на средства немецкой разведки были сооружены казармы для «воякив» – боевиков будущей повстанческой армии.Варшава, Медовая улица. 18 ноября 1935
В зал судебных заседаний приставы ввели Бандеру последним. При его появлении все подсудимые, не дожидаясь команды, дружно вскочили, приветствуя проводника: «Слава Украине!»
– Героям слава! – ответил им Бандера.
В этот момент поднялись адвокаты, а следом, толком не понимая, что происходит, но подчиняясь стадному инстинкту, – даже судьи и присяжные заседатели. Так скандально начался варшавский процесс над оуновскими террористами.
При опросе свидетелей проблемы усугубились. Студентка Вера Свенцицкая, игнорируя требования председательствующего, наотрез отказалась отвечать на вопросы по-польски. За неподчинение суду ей тут же вынесли приговор: штраф 200 злотых и десятидневное заключение под стражу. Плюс сутки за дерзкие в официальном присутствии выкрики «Слава Украине! Героям слава!». Полиция тут же препроводила Веру в камеру. То же наказание ожидало всех, кто осмеливался игнорировать государственный язык при даче показаний.
Но, посовещавшись, посудимые сменили тактику: отвечая на вопросы на мове, они немедленно переходили на польский, когда требовали, чтобы в протокол были занесены их свидетельства о применении насилия к ним во время следствия.
– Во время допросов я дал ложные показания в отношении некоторых подсудимых, – заявил Андрей Горницкий. – Их меня вынудили сказать под пытками. Четыре дня полицейские держали меня на морозе. Сегодня мне стыдно за проявленную мной слабость, а пытки я считаю преступлением против человека…
– Постойте, – прервал его судья, – мы хотим услышать от вас ответ на вопрос по существу: являетесь ли вы членом Организации украинских националистов?
– Да, к ОУН я принадлежал, принадлежу и буду принадлежать до самой смерти, потому что считаю, что только Организация украинских националистов…
– Свидетель, вы лишаетесь слова!
Но Горницкий продолжал твердить своё:
– Украинский народ только благодаря Организации украинских националистов…
По поручению председателя суда полицейские силой выволокли из зала «временно» приговоренного к двум суткам ареста. Но даже на пороге Горницкий продолжал кричать: «Да здравствует украинская национальная революция! Слава Украине!»
Главной цели оуновцы добились: процесс из сугубо уголовного превращался в политический, своего рода митинг, вольную трибуну. Даже прокурор, сам того не желая, подыграл им. Своё обвинительное слово он начал с экскурса в историю:
– Проблемы взаимоотношений Организации украинских националистов и власти можно было бы обозначить одним словом. Когда в 1863 году некий русский вельможа задал вопрос польскому маркграфу Велепольскому, что должна сделать Россия, чтобы удовлетворить требования поляков, тот ответил: «Отойти!» Такую же позицию по отношению к ОУН должны занять и мы…
Спохватившись, прокурор пошёл на попятную и стал говорить о том, что Польша не может и не станет уходить с оккупированных украинских земель. Однако одно лишь сравнение украинских националистов с польскими повстанцами 1863 года уже свидетельствовало если не об уважительном отношении, то хотя бы о моральном оправдании сопротивления ОУН насильственной «пацификации».
«Мы видим двух девушек и нескольких парней, молодых, даже молоденьких, которые смотрят нам в глаза смело и ясно, – на колене строчил свой репортаж корреспондент газеты „Вядомосци литерацки” Ксаверий Прушински. – „Исподлобья”, как писали некоторые, не смотрит ни Гнатковская, ни Лебедь, ни этот 26-летний руководитель революционной экзекутивы и её трибунала, недоучившийся студент политехники Бандера, боевик, который известен как минимум под четырьмя различными кличками… Простому человеку не понять, как он, месяцами охотившийся на чиновника, как на зверя, может сегодня открыто смотреть в глаза всему миру. По параграфам статей, которые вменяет прокурор, всем им грозит смертная казнь. В лучшем случае, если не конец всей, то конец только что начатой молодой жизни, ещё не отшумевшей. Уже теперь должна была бы поступить в кровь этих людей мертвечина умирания и тяжесть долгих лет тюрьмы. Но в них этого нет.
Они очень внимательно слушают показания полицейских. Слушают, как донесения вчерашнего противника с другой стороны фронта. Если бы мы, например, встретили этих подсудимых в Карпатах, то были бы уверены, что они просто направляются в горы на прогулку. Но это между тем террористы… Они изготавливали бомбы…»
Представители проправительственной прессы были более пристрастны. Объектом их издевательских характеристик являлся прежде всего Степан Бандера: «Имеет вид весьма непрезентабельный: низкого роста, щуплый, хлипкий, выглядит на 20–22 года. Бросается в глаза… выдвинутый вперёд подбородок. Острые черты лица придают ему неприятный вид. Это впечатление усиливается колючими, несколько косыми глазами, узкими, неровными зубами, на которые обращаешь внимание, когда он разговаривает со своим адвокатом, бурно при этом жестикулируя…»
Бандеру не раз силой (хотя никакой особой силы, конечно, и не требовалось) удаляли из зала по требованию судьи, который усматривал в его поведении нарушение общепринятых рамок. Журналисты посмеивались, описывая комизм ситуации, когда сразу несколько дебелых полицейских за руки и ноги волокли из зала щуплого Проводника.
Бандера не слушал обвинений в свой адрес, он считал себя обвинителем и прокурором. Голуфка, Майлов, Перацкий, Бабий были для него уже вчерашними мишенями. В камере Степан всерьёз вынашивал планы нового покушения – теперь на подкомиссара местной тюрьмы Владислава Кособуцкого, насаждавшего в застенках атмосферу тотального страха и террора.
Ни у кого даже сомнений не возникало, что зачинщикам убийства министра вынесут смертный приговор. Всё тот же Прушински в своих заметках писал: «Акт обвинения, судебный процесс сродни мастерству хирургических инструментов… Отсекли ими эту дюжину от заграничной помощи, от организации, существующей на чужие деньги. Рентген полицейской разведки просветил всё в их жизни… Знаем мы о них уже больше, чем о десятках наших близких знакомых… На самом деле трудно смириться с мыслью, что эти люди… всё-таки убивали. Но убивали во имя интересов своего народа. Хотя не думаю, что таким образом они оказывали ему добрую услугу. Но сейчас успех достигнут: подавляющая часть польской прессы, которая на протяжении 17 лет не признавала понятие „украинский”, за последние три недели прекрасно усвоила его, и теперь уже не забудет. А тем, кто писал о них не иначе, как о „гайдамаках”, сегодня стыдно… 17 лет талдычили нам, что распространение, даже насильственное насаждение на окраинах государства польского языка равнозначно распространению польскости, привитию любви к Польше. В зале суда находятся люди хотя и знающие польский язык, но не желающие говорить по-польски. Их ненависть к польской державе, к польскому министру… распространилась и на язык… Это не мальчики, у которых не хватало на кино и водку…»
С Прушински был солидарен коллега из журнала «Бунт млодых», который писал: «Таинственная ОУН – Организация Украинских Националистов – является ныне самой сильной из всех украинских легальных партий, вместе взятых. Она управляет молодёжью, формирует общественное мнение, она работает в бешеном темпе, втягивая массы в круговорот революции… Сегодня уже ясно, что время работает против нас. Каждый староста в Малополыпе, даже на Волыни может назвать сразу несколько сёл, которые до недавнего времени были полностью пассивными, а сегодня стремятся к борьбе, готовы к антигосударственным акциям. А это значит, что сила противника выросла, а польское государство многое утратило…»
Вынесение приговора назначили на 13 января 1936 года, на последний день года по греко-католическому календарю.
С трудом пробившись к телефонному аппарату, корреспондент газеты «Робитнык» («Рабочий») диктовал прямой репортаж в номер с места событий: «С раннего утра Медовую плотно заняла полиция. Через каждые несколько метров – конные и пешие патрули. В засадах – запасные силы. По двору суда тоже прогуливаются патрули. В зале и на ступенях количество полицейских прибавилось. По нескольку раз проверяют пропуска. Говорят, что всем представителям зарубежной, провинциальной и варшавской прессы вряд ли удастся разместиться в просторных ложах, предназначенных для журналистов. В зале, временами пустовавшем во время прений, неимоверное столпотворение. Перед боковым входом ряды дежурных полицейских. Окружённые вдвое увеличенным эскортом идут подсудимые. Они спокойны… Может быть, чуть бледнее лица, может быть, глаза блестят сильнее, но в их движениях нет волнения, которым взбудоражена публика. Проходят долгие минуты. Ожидание тревожит всех нас. Уже после 12 звучат слова приговора…»
Степана Бандеру, Мыколу Лебедя и Ярослава Карпинца суд приговорил к смертной казни. Климишину и Пидгайному присудили пожизненный срок заключения. Гнатковской – 15 лет, Малюце, Мигалю и Качмарскому – по 12. Зарецкую приговорили к 8 годам тюрьмы. А Раку и Чернию дали на год меньше.
Подсудимые выслушали приговор хладнокровно. Показательно спокоен был Бандера. Вместе с Лебедем они громко выкрикнули в зал своё: «Хай живе Украша!» После этого Степана в очередной раз силой заставили покинуть зал суда. Его биограф Петро Бачей позже напишет: «…Чтобы войти в историю национальным героем, отцом украинской государственности, Бандера готов был хоть трижды взойти на эшафот. Эту самую готовность он желал видеть в каждом украинце».
Даже католическая газета «Полония» не удержалась от упрёков в адрес правосудия: «В таких процессах судьи обязаны помнить, что судят человека, совершившего самое тяжкое преступление, но он заслуживает уважения, ибо преступил закон в борьбе за идею…»
По окончании судебного заседания осуждённых под усиленным конвоем отправили в камеры смертников. Впрочем, не камеры – каменные мешки с оглушительной акустикой. Степана выводили на непродолжительные прогулки во внутренний дворик, прозванный Триумфальной площадью смертников, кроме него и конвоиров в те минуты там, как правило, больше никого не было.
Официальная Варшава ясно представляла себе реакцию западных политических кругов на приговор украинским националистам. Лишний раз провоцировать усиление интереса к «полонизации» было бы недальновидно. Уже в январе сейм под благовидным предлогом – «в связи со смертью маршала Юзефа Пилсудского» – принял решение об «амнистии» виновных оуновцев, заменив смертную казнь пожизненным заключением. Собственно говоря, это тоже было казнью, только отсроченной, мучительно медленной. Остальным осуждённым сроки заключения тоже сократили – кому наполовину, кому на треть. Только оставались вопросы: как можно, к примеру, на треть сократить пожизненное заключение?..
Львов. 25 мая – 26 июня 1936
Неожиданное смягчение приговора позволило судебным инстанциям через полгода организовать новый процесс над Бандерой и другими его соратниками, обвинёнными в совершении терактов против директора академической гимназии Ивана Бабия и студента Якова Бачинского. На сей раз местом суда стал Львов.
В своём обвинении прокурор особо упирал на то, что террористические акты сами по себе противоречат нормам христианской морали. На что главный подсудимый, который уже не скрывал своих должностей и званий – Краевой проводник ОУН на западных украинских землях, член Украинской военной организации (УВО), Степан Бандера заявил, что вину за убийства он возлагает на польское правительство и польский народ, которые, растоптав Божьи и человеческие законы, поработили украинцев и создали ситуацию, в которой украинский народ в целях собственной защиты вынужден казнить палачей и предателей…
За ходом судебного разбирательства внимательно следил московский дипломат Светняла. Он прилежно фиксировал показания Бандеры, который, пользуясь широкой аудиторией, охотно распространялся о целях и методах борьбы оуновцев теперь уже против советских поработителей: «ОУН выступает против большевизма потому, что большевизм – это система, с помощью которой Москва поработила украинскую нацию, уничтожив украинскую государственность. Большевизм методами физического воздействия борется на восточноукраинских землях с украинским народом, а именно – массовыми расстрелами в подземельях ГПУ, уничтожением голодом миллионов людей и бесконечными ссылками в Сибирь, на Соловки… Большевики применяют физические методы, поэтому и мы используем силу в борьбе с ними…»
На корреспондента польской «Отчизны» Бандера как «главный украинский террорист» произвёл большое впечатление: «Ведёт себя свободно и даёт показания спокойным, уравновешенным голосом. Мысли излагает ясно, видно, что это интеллигентный человек… Весь зал с интересом следит за ним. Этот человек совершенно не похож на остальных подсудимых…»
Заключительное слово Степана репортёр практически стенографирует:
«Прокурор сказал, что на скамье подсудимых сидит группа террористов и их штаб. Хочу сказать, что мы, члены ОУН, не террористы. Деятельность ОУН охватывает все стороны национальной жизни. Об этом мне не дают возможности говорить… Заявляю, что боевая акция – не единственная и главная, но равнозначная с другими видами нашей деятельности… В этом зале при рассмотрении атентатов (покушений), которые совершала Организация, кое-кто мог подумать, что Организация ни во что не ставит человеческую жизнь, даже жизнь своих членов…
Коротко скажу: люди, которые постоянно осознают, что в любое мгновение сами могут погибнуть, больше, чем кто-либо другой, умеют ценить жизнь… ОУН бережно относится к своим членам, но наша идея столь величественна, что когда речь идёт о её воплощении, то не единицы, не сотни, а тысячи жертв необходимы для неё!.. Я прожил почти год под угрозой смертного приговора, и мне хорошо известно, что переживает человек, которому очень скоро предстоит лишиться жизни. Но я ни с чем не могу сравнить те чувства, которые испытывал тогда, когда посылал двух человек на верную гибель – Лемыка и того, кто убил Перацкого…» [9]
Поделиться книгой: