Нечаянные грезы

— Черт с ним! — Мария Лукьяновна решительным движением спустила на пол ноги и простонала — в груди словно кто-то ворошил раскаленные угли. — Ты не должна была отпускать ее с этим… негодяем.

— Но она вернется через пять минут. Не смей вставать, мама!

Мария Лукьяновна оттолкнула старшую дочь и направилась к окну, с трудом переставляя онемевшие ноги. Она оказалась у окна в тот самый момент, когда у калитки затормозила белая «Волга», из которой выскочила Муся и помчалась к дому, держа в вытянутой руке коробки с лекарствами. Мария Лукьяновна попятилась к дивану. Ею внезапно овладело полное бессилие и равнодушие к тому, что будет.

«Надо написать Василию. Может, он сумеет повлиять на Марию, — думала она, распластав на диване свое тяжелое, словно налитое свинцом тело. — А вообще, какая разница? Я все равно уже потеряла ее, потеряла…»

— Я бы на твоем месте не уезжала. Постарайся взглянуть на себя со стороны — такое впечатление, словно ты сошла с ума. Да, этот твой Вадим очень красивый и обаятельный мужчина. И, мне кажется, очень мужественный. Но одного этого недостаточно. Как ни верти, он солдафон, а у них у всех в мозгах ограничитель. Ну, прочитал в свое время десяток книжек, может, даже сходил пару раз в Большой — среди военных это модно.

— Мы с тобой никогда не были в Большом театре.

— Мы с тобой выросли в интеллигентной семье. В нашем доме всегда звучала серьезная музыка, собирались интересные люди. Твой отец был поэтом.

Муся удивленно посмотрела на сестру.

— Был? Мне кажется, он им и остался.

Нина виновато опустила голову.

— Прости. Само собой вырвалось. Хоть он и подлец, я последнее время поняла, что многое отдала бы за то, чтобы увидеть его, поговорить, просто прижаться к нему. Мне кажется, ты бросилась на этого летчика потому, что тебе с детства не хватало мужской — отцовской — ласки.

— Глупости. Я же не бросалась на других. Вы с мамой всегда хотели, чтобы я подружилась с Эдькой Аникиным. А мы с ним даже ни разу не поцеловались.

— Ну и зря. Тонкий интеллектуальный мальчик. Знает наизусть много стихов, играет на пианино.

— Ну и что?

Муся повернула голову и посмотрела на сестру красными от попавшего в них шампуня глазами.

— А то, что я не хочу, чтобы моя младшая сестренка оказалась на больничной койке в отделении для «февраликов». — Нина зачерпнула из ведра теплой воды и стала лить тонкой струйкой на голову склонившейся над ванной Муси. — Я знаю слишком много примеров безрассудства, кончающегося страшной трагедией.

— Ты вообще слишком много знаешь. Ой, горячо! Разбавь, а? Я не хочу облысеть. Послушай, Нинок, ты дашь мне свою юбку с ромашками и джинсовые шорты?

— О Господи, неужели ты на самом деле собралась ехать с этим типом на море? — Обычно невозмутимая Нина в сердцах плеснула на голову сестры прямо из ведра и грохнула им об пол. — Я думала, что это какая-то комедия.

— Разве я похожа на комедиантку? Нинка, скажи, ну неужели ты мне не веришь? — Муся прижалась к сестре всем телом, по которому сбегали потоки воды от ее мокрых волос. — Ведь я… как выяснилось, ни капли не умею притворяться.

— Тебе-то я верю, а вот ему…

Нина вздохнула и направилась к двери.

— А я бы на твоем месте больше верила ему, чем мне! — Муся схватила махровое полотенце и стала ожесточенно тереть свои густые длинные волосы. — Я еще совсем не знаю себя. Два дня назад я и представить не могла, что со мной может случиться такое. Я не знаю, что случится со мной еще через два дня. А он… он надежный, как утес!

— Какая же ты фантазерка! — Мусе показалось, что сестра посмотрела на нее с завистью. — Я не могу сказать подобного ни о ком из моих хороших знакомых, а ты говоришь о первом встречном.

— Да! Потому что мне послала его судьба. Такой точный и аккуратный во всем, Вадим Соколов вдруг перепутал название улицы. А я в это время оказалась дома, тебя и мамы не было, и мне никто не помешал сделать то, что я сделала!

Муся быстро вытерлась полотенцем и бросила его на пол. У нее было гибкое сильное тело лесной нимфы. Нина часто видела сестру обнаженной. Она казалась ей хрупким недоразвитым подростком. Перемена, произошедшая с Мусей, поразила ее старшую сестру.

— Но ведь он женатик. Ему еще нужно получить развод, а в армии этого не любят. Придется выбирать между тобой и капитанскими погонами. Ты уверена, что Вадим выберет тебя?

— Я сама его выберу! Он от меня никуда не денется. Я буду с ним даже во сне.

Нина неодобрительно покачала головой.

— Ты всегда была такой гордой и неприступной. Я завидовала тебе. Оказалось, ты такая же стелька в их башмаке, как та же Галина. Они не любят, когда мы вешаемся им на шею. Учти это.

— Ты ничего не поняла! Это как… магнит и железо. Вадим сам хочет, чтобы я вешалась ему на шею. Ему это необходимо. И вообще словами этого не объяснить. — Муся схватила с кресла платье и надела его одним быстрым движением. — Такое случается раз в столетие, понимаешь?

— Ты хочешь сказать, что женатики редко приезжают в наш город? — Нина смотрела на сестру насмешливо. — Да мне кажется, он просто кишит ими. Как труп могильными червями. Плюнь — и попадешь в женатика.

Нина смущенно отвернулась. Муся подошла и молча обняла сестру. Она знала: Нина безнадежно влюблена в молодого хирурга из их больницы. Женатого и успевшего заиметь ребенка.

— Настоящая любовь, как и гений, встречается раз в столетие. Горе тому, кто прозевает ее. Тебе она еще встретится, Нинок.

— Ну, с меня, пожалуй, хватит. — Сестра уже успела совладать с собой, и ее лицо приняло безмятежное выражение. — Можешь взять мой японский купальник и голубое пончо. У моря прохладные ночи. Хотя ты, скорее всего, этого не заметишь.

Сестры постояли с полминуты обнявшись. Муся первая разжала руки. Она заметалась по комнате, на ходу швыряя в сумку вещи. Казалось, что она исполняет ритуальный танец.

— Мама потом все поймет. И, может быть, простит. Это если он на самом деле женится на тебе. А вообще-то она права, и я не должна была брать твою сторону, — тихо проговорила Нина и села на стул возле двери, чтобы не мешать Мусиным лихорадочным сборам. — Но я бы сама на твоем месте… Нет, я бы так не смогла. Вениамин мне предлагал. Он очень хочет этого. Но я считаю, в данной ситуации это унизительно. Представляешь, что скажет мама, если вдруг узнает?

— Представляю, — машинально бросила Муся, ни на секунду не прерывая своего стремительного танца.

— Она найдет такие слова, что я на самом деле почувствую себя грязной и падшей. А я не могу себя ненавидеть. Господи, ну почему мы всегда боимся того, что скажет мама?..

Муся ничего не сказала. Ее движения становились все медленней и медленней. Наконец она замерла посреди комнаты и, глядя на сестру большими блестящими глазами, прошептала:

— Потому что она никогда не любила. Я теперь это знаю наверняка.

— Но она утверждает, что была влюблена в отца, пока не узнала о его измене. Она сказала, что была на грани самоубийства и не сделала этого только из-за нас. Муська, послушай, а ты знаешь, что нужно делать, чтобы не забеременеть? Гормональные тебе пить рано, а потому ты должна…

— Но я хочу забеременеть. Я очень хочу забеременеть от Вадима.

Нина замахала обеими руками.

— Не дури. Таким образом ты только потеряешь его. Дети привязывают мужиков не больше, чем общие кастрюли и унитаз. Так выражается наша главврач.

— Но я не собираюсь его привязывать. Он уже мой, понимаешь?

— Да, конечно. — Нина весьма двусмысленно хмыкнула. — Так вот, послушай старшую сестру и, по крайней мере, запомни дату, когда у тебя начинаются месячные. Хоть это и ненадежно, но все-таки лучше, чем вслепую. К тому же нужно спринцеваться после каждого сношения. Я дам тебе лимонную кислоту и…

Муся подскочила к окну и отогнула штору.

В ту же секунду у калитки застыла белая «Волга».

— Нет, я не имею права поселить вас в одном номере. Тем более в таком фешенебельном отеле, как наш. Была бы у вас хотя бы одна фамилия.

Лицо администраторши за стойкой, заставленной вазами с гладиолусами, было непроницаемо бесстрастным.

— Но мы же не виноваты, что у нас разные отцы, — сказала Муся и попыталась улыбнуться администраторше.

— Девушка, у нас есть правило, согласно которому лица разного пола, не состоящие в близком родстве, не могут быть помещены в один номер. Ревизии бывают через день и каждый день. Я не хочу потерять из-за вас работу.

— Что мы должны сделать для того, чтобы вы поверили, что мы родные брат и сестра?

Муся снова улыбнулась этой твердокаменной тетке и даже подмигнула ей.

— Представьте ваши метрики. Или на худой конец справку из домоуправления о том, что вы на самом деле являетесь братом и сестрой.

— Послушайте, красавица, а у вас не найдется для меня койки в каком-нибудь густонаселенном муравейнике? — поинтересовался Вадим, тихонько отстраняя от окошка Мусю.

— У нас пятизвездочный отель, а не какая-то ночлежка вроде «Кавказа» или «Восхода», — администраторша обиженно поджала губы. — Молодой человек, вы могли бы заранее заказать два номера, но вы почему-то заказали один, к тому же одноместный. Как вам должно быть известно, мы обычно удовлетворяем брони Министерства обороны.

— Дело в том, что сестра собралась в самый последний момент.

— Ну да, я выиграла у него эту поездку в карты. Вы любите играть в очко? — Муся хихикнула и просунула голову под стеклянную арку окошка.

— А почему бы вам не обратиться в частный сектор? — посоветовала администраторша. — Я могу помочь вам подыскать вполне приличную комнату с плитой и прочими удобствами. У нас довольно дешевый рынок. Это обошлось бы вам как минимум в два раза дешевле, чем проживание в нашей гостинице.

— Нет, красавица, тебе все-таки придется сделать так, как скажу я. — Вадим достал из внутреннего кармана пиджака тоненькую книжицу, похожую на комсомольский билет, и предъявил ее в развернутом виде администраторше. Ее лицо в одно мгновение приняло благожелательное и даже подобострастное выражение.

— Могли бы сделать это с самого начала. Люкс не желаете?

— Желаем люкс. — Вадим обнял Мусю за плечи и крепко прижал к себе. — Ай-яй-яй, а ведь мы с сестренкой так похожи, верно? Ну, а что касается справки о родстве, то ее можно купить за четвертной в ближайшем отделении милиции. Увы, не в моих правилах способствовать коррупции в правоохранительных органах. Интересно, а если, как вы сказали, появится ревизор, что вы ему про нас наплетете?

Администраторша беспокойно поерзала и опустила тяжелые темно-сиреневые веки. Потом хлопнула ими несколько раз и сказала:

— В нашем отеле на подобные вещи смотрят сквозь пальцы — летом тут живет много иностранцев, большинство из них отнюдь не семейные пары. Правда, для советских людей существуют отдельные правила проживания, а также оплаты, но их далеко не всегда соблюдают. Как говорится, все мы люди и человеки.

— И сколько стоит подобная поблажка?

— Вы понимаете, это придумали задолго до того, как я поступила сюда работать.

Администраторша нервно облизнула губы.

— Понимаю. И все-таки я бы хотел это знать.

— Пятьдесят. Мне достается пятая часть. Я самое незначительное звено в этой цепочке, — она вымученно улыбнулась. — Люкс выходит на море. Вам повезло: его забронировал Валерий Леонтьев, но полчаса назад мы получили от него телеграмму с отказом. — Она лгала с наглым вдохновением. — Желаю хорошо провести время. — Администраторша протянула ключ и два пропуска. — Кстати, товарищ Соколов, я почти уверена в том, что уже имела честь видеть вас, — не без ехидства заметила она. — Кажется, это было в прошлом июле, а?

— Да, я у вас не в первый раз.

Он достал сигареты и закурил, и Муся, почувствовав, что ему не по себе, крепко обняла его за пояс.

— Мария-Елена, я должен сделать тебе одно очень серьезное признание, — сказал Вадим, распахивая перед Мусей дверь люкса. — Сейчас мы закажем ужин и что-нибудь выпить. Ты пьешь шампанское?

— Мама не разрешает. Но я, конечно, уже попробовала.

— Тогда мы закажем пива. Хотя я, наверное, закажу себе сто, нет, двести грамм коньяка. В первый и в последний раз. Слышишь, Мария-Елена?

Он снял трубку, сделал заказ. Потом встал и заходил по комнате, застланной пушистым паласом цвета грязной морской волны.

— Мария-Елена, я на самом деле был здесь в прошлом июле. И не один, а с девушкой. Правда, мы жили в разных номерах, но это не меняет сути дела, верно?

Она не спускала с него глаз. Она страшилась каждого нового слова, готового сорваться с его губ. Но она знала, что не должна пропустить ни единого. От этого, казалось, зависела вся ее жизнь.

— Рано или поздно я сказал бы тебе об этом сам. Обязательно бы сказал. Пойми, я не собираюсь перед тобой оправдываться и говорить, что я в ту пору еще не знал тебя. Хотя в ту пору я на самом деле не знал, что на свете может существовать такая удивительная девушка, как ты, Мария-Елена. Если бы мне сказали об этом, я бы просто не поверил, понимаешь? Ну, а с той девушкой — ее зовут Надя — нас связывала только постель, хоть она и замечательно добрая девчонка. Я три с половиной месяца жил на казарменном положении. Разумеется, это не оправдание. У меня и после Нади была девушка. Но почему-то в этот раз я не захотел взять ее на море. Возможно, потому, что предчувствовал встречу с тобой. Ах, Мария-Елена, ты правильно сделаешь, если осудишь меня.

— Но мне этого совсем не хочется. Хоть я и ревную тебя ко всем девушкам, которые у тебя были. — Она вздохнула и отвернулась. — Не представляешь, как мне больно и обидно, что это была не я. Но я с этим справлюсь. Уже, считай, справилась. Я даже прощаю тебе девушек, которые у тебя будут. Честное слово, прощаю.

— Нет, Мария-Елена, этого ты не можешь сделать. — Он опустился на колени перед диваном, на котором сидела Муся, скользнул ладонями по ее прекрасным золотисто-каштановым волосам, мягко струящимся на плечи и грудь. — Я не позволяю тебе делать этого, слышишь? Если меня вдруг попутает бес и я начну интересоваться какой-нибудь другой женщиной, ты просто брось меня и уйди к другому.

— Нет. Нет.

Муся отвернулась и смахнула слезинку.

— Почему ты плачешь, Мария-Елена? Я тебя обидел? Прости, моя самая любимая девочка.

— Мне сейчас так хорошо. Но это всего лишь три недели. Они, я знаю, пролетят, как три часа. А что будет потом? Как мне жить потом?

Раздался стук в дверь, и официант вкатил в комнату тележку с едой и цветами. Пока он накрывал на стол, Муся пошла в ванную умыться и расчесать волосы. Ей не понравилось собственное отражение в зеркале, хотя девушка в нем была очень красива. У нее было какое-то странное выражение глаз. Незнакомое, даже чужое. Словно то, что было в них всегда, куда-то делось, испугавшись их лихорадочного блеска. Муся любила свои глаза. За ту загадочность, которую они в себе таили. Ей казалось, эта загадочность роднила ее с лесными девами Мицкевича, воспетыми Гейне русалками Рейна, с царицей Тамарой Лермонтова… Когда-то совсем недавно она чувствовала себя почти их сестрой. И вот теперь…

«Что теперь? — мысленно спросила себя она. Сама же и ответила: — Теперь я отдала всю себя мужчине. Стала его рабой, тенью и всем, чем он захочет. Но ты ведь его любишь, правда, Мария-Елена? Почему же тебе хочется плакать?..»

Мария Лукьяновна лежала в двухместной палате обкомовской больницы в отделении интенсивной терапии. Собственно говоря, ее должны были положить в неврологию — она страдала жесточайшей бессонницей, пребывала в депрессии, часто и подолгу плакала. Но Мария Лукьяновна сумела упросить главврача, чтобы ее положили в отделение интенсивной терапии. Ведь неврология — это почти что психушка. Узнают рано или поздно в школе, а потом и во всем городе. Несмываемое пятно останется на всю жизнь.

Хорошо, что главврач была ее школьной подругой, а потому и выписка из истории болезни получится довольно безобидной: гипертонический криз, ишемия и прочий набор обычных болезней, которыми страдает подавляющее большинство людей ее возраста.

Соседкой ее по палате оказалась семидесятишестилетняя мать Веры Афанасьевны Волоколамовой. Разумеется, это обстоятельство в некоторой степени осложняло ситуацию, ибо Марии Лукьяновне приходилось каждую секунду быть начеку и держать себя в руках. Но что ей оставалось делать? Не могла же она попросить ту же Зинаиду Сергеевну, свою школьную подругу, перевести ее в другую палату? Конечно, не могла. Волоколамова наверняка бы на нее обиделась.

— Маруся уехала к отцу в Астрахань, — пояснила Мария Лукьяновна Волоколамовой-дочери, пришедшей проведать больную мать. — Для меня было такой неожиданностью, что в Берестове наконец-то заговорили отцовские чувства. Вы себе представить не можете, как Маруся обрадовалась. Я счастлива за них обоих.

— А я, признаться, больше всего счастлива за нашу Мусеньку, — с готовностью подхватила Вера Афанасьевна. — Все-таки отец есть отец, что бы ни произошло в свое время между ним и вами. Трещина в семейных отношениях, как правило, в первую очередь затрагивает ребенка. Тем более что некоторые матери настраивают детей против отцов. Ну, да к вам, Мариечка Лукьяновна, это ни в коей степени не относится. Вы у нас такая мудрая и справедливая.

Красивыми ловкими движениями хорошо ухоженных пальцев Вера Афанасьевна очистила апельсин, аккуратно разломила его на две части и протянула половинку Марии Лукьяновне. После апельсинов Марию Лукьяновну всегда мучила изжога, но она не могла обидеть Веру Афанасьевну.

— Думаю, она погостит у него недели две, не больше, — рассуждала Мария Лукьяновна, в прямом смысле слова давясь кисло-горьким апельсином. — А там, кто ее знает. Он обещал привезти Марусю назад.

— Василий Семенович приезжал на машине? — живо поинтересовалась Вера Афанасьевна.

Мария Лукьяновна насторожилась, поскольку в вопросе Волоколамовой ей почудился подвох. Ну да, конечно же, Мусю и этого… распутника видел кто-то из знакомых. Не мог не видеть — хоть в их городе и проживает почти полмиллиона человек, все равно здесь, как в деревне, все слишком много знают друг про друга.

— На белой «Волге». — Мария Лукьяновна сделала вид, что поперхнулась и громко закашлялась. Дело в том, что ложь всегда давалась ей с большим трудом. К тому же, солгав, она покрывалась чем-то вроде крапивницы. Сейчас она ужаснулась тому, что в дальнейшем ей придется тяжело. — Берестов издал в Москве сборник стихов, — едва слышно добавила она.