Моя тетушка — ведьма

Я хотела согласиться, но тут все перекрыл голос тетушки Марии. С чего Элейн взяла, будто тетушка Мария скорее сгорит со стыда, чем что-то скажет?!

— Ах! Прошу вас, простите меня! — закричала тетушка Мария. — Этот торт — покупной!

— Вот ужас-то! — тут же встрял Крис с другой стороны комнаты. — Я вам больше скажу, мама заплатила за него сама, и теперь мы едим фунтовые бумажки!

Бедная мама. Она свирепо взглянула на Криса, а потом кинулась извиняться, но Сельма Тидмарш и прочие миссис Ктототам хором загалдели, что на вкус он очень натуральный и для покупного торта «весьма неплох», однако тетушка Мария отодвинула тарелочку в сторону и демонстративно отвернулась от нее.

А Эстер Бейли сказала мне:

— Или волну с зелеными тенями и пенным гребнем.

Будто вообще ничего не произошло.

Когда она собралась уходить, то дала мне альбом.

— Это тебе, — сказала она. — Такие картины обычно нравятся девочкам вроде тебя.

— Простите меня, — сказала мама тетушке Марии, когда они ушли.

Я решила, что она извиняется за Криса, но тетушка Мария ответила:

— Ничего страшного, дорогая. Наверное, вы просто не нашли, куда Лавиния поставила формы для выпечки. К завтрашнему дню вы их обязательно отыщете.

На миг мне показалось, что мама сейчас взорвется. Но она глубоко вздохнула и вышла в сад, под дождь и ветер. Мне было видно, как она свирепо подстригает розы — вжик-щелк, словно каждый побег — это палец тетушки Марии, а я тем временем положила альбом Эстер Бейли на стол и стала его рассматривать.

Кошмар. По-моему, Эстер Бейли на самом деле чокнутая хуже Зои Грин. Или не соображает, что делает. На картинках были в основном феечки — маленькие, с крылышками, — или прехорошенькие девушки в чепчиках, но некоторые рисунки оказались непонятные и ни на что не похожие, и у меня от них в животе стало мерзко. Например, улица, запруженная толпой с какими-то оплывшими лицами, и по меньшей мере два лесных пейзажа, где у деревьев были злобные рожи и руки-ветви, будто в страшном сне. А одна картинка называется «Наказание непослушной девочки», и она хуже всех. Вся темная, кроме самой девочки, поэтому не видно, кто именно ее наказывает, но ее четкую светлую фигурку словно бы вдавливают чем-то под землю, а еще что-то схватило ее за длинные волосы и затягивает вниз, и в этом участвуют тонкие-тонкие черные щупальца. Лицо у девочки перепуганное — и неудивительно.

— Просто прелесть! — сказал Крис, роняя мне на плечо крошки — это он доедал остатки торта из фунтовых бумажек. — Смотри, маму опять пропесочивают.

Я выглянула в сумерки за окном. И правда — над мамой высилась Элейн, руки на поясе развевающегося черного макинтоша, а у мамы опять огорченный и униженный вид.

— Честное слово… — начала я.

Но тут тетушка Мария закричала:

— О чем вы там шепчетесь, мои дорогие? Когда больше двух, говорят вслух. Неужели опять этот кот? Кто-нибудь, позовите Бетти в дом. Ей уже пора готовить ужин.

Вот, в общем-то, почему я так и не поговорила с Крисом и ничего не писала в дневнике. Когда я ездила в скаутский лагерь, там и то было больше уединения, чем в доме тетушки Марии. Но я дала Торжественный Обет с сегодняшнего дня писать в дневнике хоть что-нибудь. Мне необходимо выпускать пар.

На следующий день все было то же самое — только утром мы с мамой ушли, а Крис послушался приказа Элейн и остался с тетушкой Марией. Представьте себе. Я еще даже моря не видела, кроме того дня, когда мы приехали и когда было уже почти темно и я старалась не смотреть на кусок нового заграждения на Кренберийском утесе. В то утро мы сначала долго бродили кругами — искали форму для торта, — а потом вверх-вниз по холмам и даже за город, где фермы, поля и леса, — искали прачечную. В конце концов мама сказала, что чувствует себя воровкой с добычей, и нам пришлось тащить тюк с грязным постельным бельем обратно домой.

— Отдайте мне, — сурово сказала Элейн, встретив нас на тротуаре перед домом. И протянула руку в черном рукаве. Мама встала в оборонительную позицию и прижала белье к себе, твердо решив не давать Элейн ничего. Это было глупо и смешно. Подумаешь, грязное белье.

Элейн улыбнулась в две складки и даже засмеялась — послышался рык без звяканья.

— У меня есть стиральная машина, — сказала она.

Мама вручила ей тюк и даже улыбнулась, и это выглядело, можно сказать, нормально.

Днем на лучший сервиз и торт заглянула Зоя Грин, а еще Филлис-не-помню-которая и еще одна миссис Ктототам, кажется, Роза. Мама испекла торт. Весь ланч тетушка Мария твердила маме — мол, это совсем ни к чему, — чтобы уж точно заставить маму это сделать, и все равно, расцеловавшись с Зоей Грин, крикнула:

— Вы испекли торт, дорогая Бетти?

Крис из своего угла громко ответил:

— Да. Она. Испекла. Торт. Вам по буквам проговорить?

Все сделали вид, будто не слышат, что было нетрудно: Зоя Грин токует, как глухарь. Она произносит длинные тирады с таким шепелявым пришлепыванием — можно его изобразить, если все время держать кончик языка между зубами.

— Внатит, это нафа довогая мавенькая Мамоми! — шлепает она. — Нет-нет, не говои, не говои! Я юбью фама догадыватьфя. Ты водилафь в конфе моябвя. Ты — Фтьевеф!

— Нет, она не Стрелец, а Весы, — сказал Крис. — А я Лев.

Но Криса никто не слушал — Зоя Грин все болтала и болтала про гороскопы и про Стрельцов, громко и долго, и к тому же еще и слюной брызгала. Она носит прическу из двух кичек — по одной над каждым ухом — и длинную развевающуюся юбку с лоскутным жакетом, все сильно засаленное. Она единственная из миссис Ктототам, которая и правда похожа на сумасшедшую. Я несколько раз пыталась втолковать ей, что родилась не в ноябре, но она впала в экстаз — из нее безудержно сыпались управляющие планеты и фазы перехода — и не слышала меня.

— Она мой драгоценный друг! — сказала мне тетушка Мария.

А Филлис Ктототам нагнулась к нам и прошептала:

— Душенька, мы ее очень, очень любим! Она, конечно, изменилась с тех пор, как ее сын… ну, об этом мы говорить не будем. Но она весьма уважаемый член общества Кренбери.

Они имели в виду, что мне положено закрыть рот и дать 3. Г. выговориться. Я посмотрела на Криса, а он посмотрел на меня, а потом завел глаза к потолку. Он хотел сказать — ненормальная. Потом я сидела и слушала и думала о том, почему же у меня до сих пор не вышло поговорить с Крисом, если мне так интересно узнать про призрака.

Потом мама принесла торт. Крис посмотрел тетушке Марии прямо в глаза и поднялся, чтобы обнести тортом гостей.

Тетушка Мария — тихо и обреченно — произнесла:

— Он его уронит.

Если это и не стало для Криса последней каплей, доконало его то, что Зоя Грин подалась вперед и уставилась на кусок торта, который он хотел ей передать.

— Фто это там? Надеюфь, там нет нифево, на фто у меня авейгия?

— Не знаю, не знаю, — ответил Крис. — Вон те штучки, похожие на изюм, на самом деле кроличьи какашки, так что если у вас аллергия на кроличьи какашки, лучше не ешьте.

Все, в том числе Зоя Грин, вытаращились на него, а потом стали делать вид, будто он этого не говорил. Но Крис схватил чашку с чаем и протянул Зое Грин и ее.

— Конской мочи не желаете?

Все разом застрекотали о чем-то другом, и посреди этого стрекотания мама сказала:

— Кристиан, я тебя…

К несчастью, я в это время отхлебнула чаю. И поперхнулась, и пришлось выбежать в кухню — прокашляться над раковиной. Сквозь кашель я снова услышала голос Криса. Очень громкий.

— Точно-точно. Притворяйтесь, будто я ничего не говорил! А еще можно сказать: «У него же переходный возраст и к тому же травма, ведь его отец свалился с Кренберийского утеса!» Да, свалился! Плюх!

А потом за ним захлопнулась дверь.

Скандал. Это был полный кошмар. У тетушки Марии сделался истерический припадок, и она визжала. Зоя Грин ухала совой. Я слышала, как мама плачет. Это был такой ужас, что я осталась сидеть в кухне. И дальше тоже был ужас.

Я стала громко кашлять и двинулась к входной двери, думая сбежать, как Крис, но дверь распахнулась, и в дом промаршировала Элейн — естественно, в черном макинтоше.

— Мне надо поговорить с твоим братцем, — сказала она. — Где он?

А у меня в голове вертелась только одна мысль: неужели между ее домом и тетушкиным налажена радиосвязь. Иначе откуда бы она узнала? То есть она могла услышать крики, но откуда она узнала, что все именно из-за Криса?!

Я смотрела ей в ясное суровое лицо. Глаза у нее жуткие, фанатичные — и не захочешь, а заметишь.

— Не знаю, — выдавила я. — Наверное, ушел куда-то.

— Тогда я пойду разыщу его, — сказала Элейн. И вышла за дверь, бросив через плечо: — Если я его не найду, передай ему от меня: чем выше заносишься, тем ниже падать. Правда. Я серьезно.

Зря она сказала про «ниже падать». Подобрала бы лучше другие слова.

Когда крик утих, я вернулась в столовую. Обе миссис Ктототам похлопали меня по руке и сказали:

— Ничего, дорогая, ничего.

Кажется, они решили, будто я расстроена, потому что мне стыдно за Криса.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Теперь я мучаюсь совестью не меньше мамы. Уже стемнело, а Крис до сих пор не вернулся. Тетушка Мария не закрывала рот.

— Вдруг он шел по берегу и поскользнулся на камне! — твердила она. — Если он сломал или подвернул ногу, никто даже не узнает! Дорогая, я думаю, вы должны позвонить в полицию — а ужин, конечно, можно не готовить!

К чему полиция, подумала я, если по его следу идет Элейн. А мама сказала особенным тоненьким и бодрым голосом, каким она всегда говорит с тетушкой Марией:

— Ах, тетушка, все будет хорошо. Мальчишки есть мальчишки.

Тетушка Мария не желала утешаться. Она утробно, зловеще нудила:

— И на пирсе в темноте очень опасно. Вдруг его унесло течением? Благодарение небесам, наша маленькая Наоми дома!

— Сейчас не удержусь и попрошусь купаться, — шепнула я маме.

— Только попробуй! — ответила мама. — Мало мне Криса — еще и ты туда же!

— Тогда заткни ее, — сказала я.

— Как вы сказали, мои дорогие? — вскинулась тетушка Мария. — Что нужно заткнуть?

Все это продолжалось, пока не хлопнула задняя дверь и в дом не промаршировала Элейн, размахивая фонариком, и не привела Криса. Она держала Криса за плечо, будто арестанта.

— Вот он, — сказала она маме. — Я сделала ему выговор.

— Как замечательно! Спасибо за помощь! — сказала мама и быстро и встревожено взглянула Крису в лицо. Вид у него был такой, будто он изо всех сил сдерживает смех, и я сразу поняла, что у мамы гора с плеч свалилась.

Тут наконец включилась и тетушка Мария.

— Ах, Элейн! — прокричала она. — Я с ума сходила от беспокойства! Вы его привели? Где вы его нашли? С ним ничего не случилось?

— На улице, — сообщила Элейн. — Как раз по дороге домой. Он цел и невредим. Верно, молодой человек?

— Да, если не считать раздавленного плеча, — пробурчал Крис.

Элейн выпустила Криса и притворно замахнулась на него фонариком.

— Больше ему такого не разрешайте, — сказала она маме. — Вы же знаете, она очень волнуется.

— Побудьте со мной, Элейн! — крикнула издалека тетушка Мария. — Я пережила страшное потрясение!

— Извините, не могу! — крикнула в ответ Элейн. — Мне пора кормить Ларри ужином!

И удалилась.

Прошла целая вечность, прежде чем я смогла спросить Криса, что сказала ему Элейн. Тетушка Мария усадила его рядом с собой и двадцать раз подряд поведала, как она беспокоилась. Она допытывалась, где он был, но времени ответить не давала. Крис воспринял все это более или менее юмористически, не то что раньше, и я решила — Элейн, наверно, успела стукнуть его по голове фонариком, не иначе.

— Да нет, просто схватила за локоть, и все, — сказал Крис. — А я говорю — вы что, арестуете меня именем закона? А она — грубите мне сколько хотите, молодой человек. Мне-то все равно. А ваша тетушка волноваться не должна, я этого не допущу.

— Не слышу! — встряла тетушка Мария. — Кто-кто волнуется?

— Я, — ответил Крис. — Элейн запугала меня, и я теперь трясусь, как заяц.

— Думаю, Ларри ходил на охоту, — рассудила тетушка Мария. — Он часто приносит зайцев. Интересно, не угостит ли он нас зайчатиной на этот раз? Люблю заячье жаркое.

Крис завел глаза к потолку и покорился судьбе. Сейчас он играет на гитаре, а тетушка Мария делает вид, будто и этого не слышит. То есть вроде бы Все Прощено и Забыто. Именно от этого меня жутко мучает совесть. Мы с мамой уложили тетушку Марию в постель, и она сидит, опершись на подушки, вся такая чистенькая и розовенькая в белой кружевной ночной рубашке, кудряшки заплетены в косички, и слушает по маминому приемнику передачу «Почитаем перед сном». Вылитый плюшевый мишка. Просто душечка. Мама попросила ее сказать, когда она захочет выключить свет, и она улыбнулась самой сахарной улыбочкой и ответила:

— Ах, когда вы соберетесь спать, тогда и выключим. Дадим нашей маленькой прилежной Наоми закончить сочинение.

Мне от этого ужасно тошно. Я перечитала дневник — и в нем полно диких грубостей в адрес тетушки Марии, а она считает, будто я пишу сочинение. Я даже хуже Криса — ведь я позволяю себе быть гадкой тайком от всех. Вот была бы я сострадательная, как мама! Мама — мой идеал. Она у нас хорошенькая-хорошенькая — и при этом веселая. У нее аккуратненький носик кнопочкой и красивый, чуточку выпуклый лоб. Глаза у нее всегда сияют, даже когда она устает. Крис очень похож на маму. У них у обоих огромные глазищи с длинными изогнутыми ресницами. Я им завидую. У меня ресниц раз-два и обчелся, и те какие-то тускло-коричневые, того же цвета, что и волосы, и совсем не украшают скучные карие глаза. Лоб у меня плоский. Я ни капельки не милая, и мне бы очень хотелось, чтобы тетушка Мария перестала наконец называть меня «милой маленькой Наоми». От этого я чувствую себя распоследней негодяйкой.

После этого меня окончательно скрутило, и нужно было обязательно поговорить с мамой, пока мы не задули свечку. Мы обе сидели в кровати. Мама курила, а я ревела, и мы боялись, что тетушка Мария вот-вот проснется и завопит, что в доме пожар. Было слышно, как она храпит, а Крис внизу мятежно терзает гитару.

— Бедненькая моя Мидж! — сказала мама. — Я тебя понимаю!

— Ничего ты не понимаешь! — всхлипнула я. — Ты сострадательная! А я даже хуже Криса!

— Тоже мне «сострадательная»! — фыркнула мама. — Да я полдня только и мечтаю зарезать тетушку, а Элейн я бы с удовольствием задушила хоть сейчас! Сначала мне было дико неловко, совсем как тебе, ведь тетушка действительно очень старенькая и иногда умеет быть чудо какой славной, и я держала себя в руках только потому, что мне вообще-то нравится ухаживать за старичками. А потом Крис сделал мне одолжение — устроил этот скандал. И я поняла: на свете есть вещи, которых я стараюсь не замечать. Знаешь, Мидж, жестокие чувства бывают у кого угодно.

— Но когда у тебя жестокие чувства, это же… плохо! — прорыдала я.

— Никуда не денешься, они все равно есть у всех, — пожала плечами мама, прикуривая вторую сигарету от первой. — И у тетушки тоже. Вот почему мы все так дергаемся. Она жуткая эгоистка и большая мастерица заставлять других работать на себя. Пользуется тем, что людям совестно замечать за собой жестокие чувства. Ну как, полегчало тебе?

— Не очень-то, — сказала я. — Она ведь вынуждена просить о помощи, потому что сама не все может, правда?

— А вот в этом, — отозвалась мама, выпустив облако дыма, — я, Мидж, сильно сомневаюсь. Я пристально за ней наблюдала — и, по-моему, не такая уж она и дряхлая. Вполне могла бы себя обслуживать, если бы захотела. Мне кажется, она просто убедила себя, будто не может. Завтра я попробую заставить ее сделать кое-что самостоятельно.